Младенчество

«Я родился не здесь, — изрекает голос. — Я родился в большом, в огромном городе, где высятся башни и небоскребы, в городе, опутанном линиями высоковольтных передач, исчерченном автобанами и длинными зелеными линиями заснувших аллей и бульваров, украшенных флагами и красивыми павильонами. Я жил на вилле, расположенной на вершине холма. Моя мать купила ее на гонорар, полученный за съемки в своем третьем фильме, том самом, который собрал 67 000 000 долларов и благодаря которому ее фотографии украшали сотни самых читаемых журналов.

Моя мать плохо переносила свой успех. Хотя всегда была на высоте: и в виде брюнетки с длинными волосами, и в виде блондинки с короткой стрижкой — все зависело от стилиста, от настроения и от того фильма, в котором она снималась в данный момент.

Она купалась в лести.

Фотографы преследовали ее по пятам.

Она получала в письмах тонны любовных признаний, оскорблений, пожеланий дальнейшего успеха.

Она играла роли деловых адвокатов по экономическим делам на высоких шпильках и роли русских шпионок, нанятых владельцами медиахолдингов, в сыновей которых она влюблялась, вместо того, чтобы выполнить поставленное задание и убить их. В кино она была женой знаменитого бейсболиста, которая не может простить мужу, что он ее бросил; была несостоявшейся жертвой серийного убийцы, который до встречи с ней уничтожил уже три десятка похожих на нее девушек и всех одним и тем же весьма неоригинальным способом: душил жертв их же собственными кишками.

У моей матери было достаточно денег, чтобы прокормить целую африканскую деревню, вылечить ее жителей и дать им образование — и делать все это в течение трех веков и с учетом возможного демографического взрыва.

Матери принадлежала не только вилла на живописных холмах над городом, но и квартира в далеком южном городе, полном веселой музыки и увлекательных приключений, а также особняк на берегу Средиземного моря и место для сезонного проживания на залитых солнцем островах популярного архипелага. Она владела акциями крупной сети звездных ресторанов, процветающей на рынке услуг, и группы фармацевтических компаний, а также одного известного конструктора элитных яхт, который ко всему прочему имел дурную привычку осыпать ее элитными подарками.

По результатам опроса одного очень известного мужского еженедельника, она стала восьмой в рейтинге самых красивых женщин мира.

За ней ухаживали самые известные в мире режиссеры. Она была свободна настолько, что однажды даже отказалась сниматься у всемирно известного гения. Она, видите ли, попросила переписать в сценарии диалоги ее персонажа, а тип с мировым именем отказался.

Моя мать была еврейка. И одно время она относилась к этому очень серьезно: отыскала даже следы какого-то дядюшки, очень дальнего родственника, который погиб в концентрационном лагере. Дома было полно книг об Иерусалиме, она пыталась вникнуть в Каббалу, читала новости еврейской диаспоры. Но это у нее скоро прошло.

Сколько я себя помню, моя мать все время работала. За месяц до моего рождения она получила роль беременной женщины в популярном сериале, который шел с успехом уже шестой сезон, и выступила там в качестве приглашенной звезды, как гвоздь программы. Сразу после родов она прошла курс похудения и восстановления формы у одного знаменитого диетолога, по методу которого незадолго до этого одна модная поп-дива сбросила шестнадцать кило. Моя мать, как бы невзначай, стала подругой поп-дивы, они обменялись номерами телефонов. Мать всегда мечтала запеть, певица мечтала сняться в кино. Моя мать со свойственной ей маниакальной настойчивостью продолжила карьеру в шоу-бизнесе, а модная певичка вскоре совсем рассталась со своими кинематографическими амбициями.

Когда я родился, я весил, как слон, но на мне не было ни «перышка». Ни волосинки. Мама шутила, что я мог бы сделать неплохую карьеру в кино в качестве двойника одного знаменитого лысого актера, с которым одна ее очень близкая подруга переспала в восемнадцать лет по случаю первой любви. Этот тип, имя которого по вполне понятным причинам здесь упоминать не стоит, скончался от рака легких в тот же день, что и Орсон Уэллс. Тот самый Уэллс, который незадолго до своей смерти сказал, глядя в камеру: «Я мертв». Вскоре после того, как он скончался от инфаркта, клип с его последними словами крутили в качестве антитабачной рекламы.

Вскоре выяснилось, что у моего отца была приблизительно такая же реакция на мое появление на свет: «Тебе не кажется, что мы ошиблись, дорогая? По-моему, мы очень ошиблись. По-моему, этого ребенка подменили при родах: он занял не свое место, а его место занял кто-то другой».

И он не шутил.

У меня были маленькие пухлые ручки. Поэтому две недели кряду мать таскала меня на курсы талассотерапии. Она приставила ко мне дипломированных нянь и сиделок, которые пичкали меня обогащенными молочными смесями и прогуливали меня в ландо на гидравлической подвеске.

Мой отец потратил десять дней на то, чтобы разыскать своего новорожденного сына: он был занят на съемках в Южной Америке и узнал о моем рождении только благодаря средствам массовой информации. Он вылетел к нам первым же самолетом, естественно, в бешеном гневе на ту, которая не подавала никаких признаков жизни последние четыре месяца.

Мой отец был продюсер. Он встретился с матерью на съемках фильма о бейсболе, и познакомились они на светском рауте во время коктейля. Оба к тому времени были сыты по горло от недостатка взаимности. У обоих была передозировка.

Журналы того времени здорово поживились на романтической связи моих родителей. Отец и мать красовались на обложках всех возможных глянцевых изданий: нежно обнимающими друг друга на фоне филиппинского заката; или на палубе яхты, взятой на прокат у ближайшего друга миллиардера, где моя мать нежно втирала в спину отцу крем для загара. В начале отношений их совместные заявления были лишены и тени двусмысленности. «Мы встретили настоящую любовь, мы абсолютно счастливы». «Никогда бы не поверил, что такое счастье вообще возможно». «Конечно, мы собираемся скоро пожениться». «Да, непременно, у нас будут дети». «Много детей!» «Я планирую как минимум шестерых». «Я всегда мечтал (мечтала) о большой семье, о нескольких пухленьких ребятишках, которые будут возиться и гомонить в нашем саду, — я создан (создана) быть отцом (матерью)».

Влюбленность моих родителей продолжалась ровно два месяца. Мать забеременела, отец потребовал, чтобы она сделала аборт, мать отказалась, они расстались. Потом снова сошлись и снова расстались, и возненавидели друг друга и меня больше всех, хотя так никогда и не смогли себе в этом признаться. Они ненавидели меня за то, чем я был для них, неустранимый природный катаклизм, угрожающий навеки отравить их безоблачное доселе существования.

Тогда же мать решила, что будет воспитывать меня одна. Отец сначала поздравил себя с этим удачным решением, но в один прекрасный вечер он взял меня на руки и… в нем проснулось чувство собственности, его захлестнули отцовские эмоции. С той поры он резко поменял точку зрения на мое воспитание.

Отец захотел забрать меня к себе и тут же послал к матери своих адвокатов. Мать не полезла за словом в карман и прислала к нему в ответ своих блюстителей закона.

Они рвали друг друга на части, как два тигра, запертые в одну клетку, озверевшие от вынужденного соседства. Отец нанял детективов и устроил постоянную слежку за матерью. Мать подсылала к нему любовниц, а потом продавала компромат желтой прессе. Через своих умельцев-адвокатов мать потребовала от отца сногсшибательную сумму на мое содержание, превосходящую все разумные пределы, плюс половину его состояния, нажитого без нее, плюс его недвижимость на Восточном побережье, плюс немалый процент акций его продюсерской компании. Если бы это было возможно в тот момент, моя мать отравила бы жизнь отцу даже в аду.

Поняв, что не его взяла, отец бросил все сразу и бесповоротно, как выбрасывают балласт из корзины воздушного шара. Он бросил меня с матерью и укатил в Европу, а то, какая сумма была оставлена им моей матери на мое воспитание, до сих пор остается тайной за семью печатями.

Таким образом, вплоть до наступления моего сознательного возраста я оставался с матерью. Я рос в жаркой стране на берегу холодного океана. От этой печальной поры у меня не осталось почти никаких воспоминаний. Думаю, я был скорее несчастлив, чем наоборот».