Итак, предположения о том, что «более массовый призыв, чем русских» и «призыв малолетних, чего у русских не наблюдалось никогда» являлись мерами дискриминационными, следует признать необоснованными. Разумеется, сама служба (да и обучение в школах «кантонистов») не была раем, скорее, по крайней мере на первых порах, даже наоборот. Но, в конце концов, сделаем поправку на время: в культурной Англии, например, в те годы еще не был окончательно отменен press-gang – право насильственной вербовки кого угодно из «простонародья» для службы в Royal Navy, а в прогрессивных США солдат (добровольцев!) за проступки просто клеймили. Так что уходили с плачем, с криками, с попытками побега – но точно так же плакали, кричали и пытались сбежать с дороги и рекруты-христиане (да ведь и нынче, уходя в армию года на полтора-два, многие хнычут…). Документы, однако, говорят о том, что евреи довольно быстро приспосабливались к армейским реалиям и, в подавляющем большинстве, несли службу весьма браво. Уже в 1839 году Николай I издал Указ, гласивший, что «в виду столь похвального их усердия, полагаю возможным для кавказского пополнения брать от евреев рекрутов в тройном числе взамен недоимок и иных налогов с общин-». Случай обмена денежного налога на дополнительных рекрутов – для Империи, скажем прямо, исключительный: видать, очень доволен был евреями-солдатами Государь, и даже не просто «очень», а «очень-очень», поскольку в 1841 году норма набора в черте оседлости была еще раз увеличена. А еще более заслуживает внимания упоминание о Кавказе, где Империя, напомним, вела в то время тяжелейшую войну с горцами и куда отправляли части, укомплектованные лучшими – как сказали бы сейчас, элитными – бойцами. Между прочим, для лидеров kahal’ов увеличение нормы призыва в обмен на льготы оказалось настолько выгодным, что в пределах черты оседлости со временем появились даже профессиональные «хаперы» (от «хапать») – специалисты по отлову соплеменников на предмет сдачи их в рекруты. Полный, к слову сказать, аналог все того же английского press-gang’a – с той только разницей, что в Британии такой промысел государством поощрялся, а в России уличенному людолову полагалась каторга.

Исходя из сказанного, неудивительно, что уже в 1832 году на стол Императору легло прошение военного министерства о разрешении производить евреев, зарекомендовавших себя добросовестными службистами в унтер-офицеры. На что Николай дал согласие, указав, однако, что дозволяет производство «только за боевые отличия». Данную оговорку многие склонны рассматривать, как «еще одно ограничение прав евреев». Однако, на мой взгляд, и с этим согласиться едва ли возможно. Нам, европейцам, сегодня сложно осознать, насколько религиозным было сознание наших не столь уж далеких предков, для которых каноны веры, а следовательно, увы, и предрассудки, из веры проистекающие, были основой их мировоззрения, и, в сущности, самой жизни. А ведь для большинства солдат – православных! – еврей был человеком, не просто «верящим в Христа не так, как мы» (армяне, латыши и поляки тоже верили не совсем «в струю») и даже не отрицающим Его божественность (татары, в конце концов, тоже отрицали), но, в отличие от тех же мусульман, относившийся к Спасителю, очень мягко говоря, критически. Причем, если для солдатика из-под Костромы, Твери или Омска «жид» был просто крайне неприятной диковинкой, то для призывника из Малороссии (каковых было очень много) этот самый «жид» являлся воплощением едва ли не чертовщины на Земле, которую деды-прадеды били и завещали бить при первом удобном случае. Позволить «нехристю» и «христопродавцу» муштровать себя, орать, а при случае и бить по сусалам (без чего тогдашняя муштра не обходилась не только в России, а во всем полагающем себя цивилизованным мире) православный, по большому счету, не мог. То есть какое-то время мог и терпел, но моральный климат в части от этого, скажем так, не улучшался; сколь бы заслуженно ни получил свои лычки еврей, реакция на его возвышение неизбежно, на уровне подсознания, шла на уровне «эти всегда пролезут», и рано или поздно внутренний дискомфорт был чреват взрывом. И совсем иное дело, если «нехристь» имел безусловные боевые заслуги. Пусть трижды и четырежды «христопродавец», но унтер-офицерские нашивки, заработанные, скажем, в рукопашной схватке с немирными горцами на глазах у всего подразделения, в глазах сослуживцев и подчиненных резко меняли восприятие. Муштровал и лупил по сусалам уже не просто «жидок», тварь дрожащая, а Арон Абрамыч, боевой друг, батя, имеющий на то полное, честно оплаченное кровью право. Так что Император, знавший армию и ее психологию как мало кто, имел резон ввести данное ограничение. По крайней мере не меньший, чем в 1829-м, когда, повторюсь, категорически запретил использовать евреев в качестве «деныциков», выводя из категории вечной прислуги – которая «всегда устроится» – на уровень солдат боевых частей, на равных с прочими несущих все тяготы солдатской службы. Так что никакой дискриминации. Напротив, уже в 1836-м было подписано распоряжение о награждении евреев за обычную беспорочную службу – орденом Святой Анны, а за боевые заслуги не только повышением в звании, но и знаком Военного ордена (солдатским Георгиевским крестом) «со всеми правами, кавалерам оного полагающимися».

Несколько особняком, понятно, стоит вопрос о религии. Поскольку армия Империи, как и сама Империя, была православной, проблема военнослужащих-«иноверцев» (особенно нехристиан) не представлялась простой. В принципе, в офицерском корпусе случалось всякое, но что касается нижних чинов, то, скажем, азиатов – мусульман и буддистов – на военную службу старались не призывать, заменяя ее разного вида отработками. А если и призывали, то в основном на добровольных началах, формируя из «нехристей» особые подразделения. С евреями дело, по понятным причинам, обстояло иначе, и призыв их на службу рассматривался как некая «воспитательная мера», предполагающая, в частности, и желательность обращения в православие. Мысль, в принципе, разумная – «иноверчество» в армейских рядах подчас чревато неприятными осложнениями, вроде массового перехода солдат-католиков на сторону врага в период войны США с Мексикой, и тем не менее формально Устав охранял неприкосновенность религиозных верований евреев-солдат, предоставляя им даже возможность жаловаться в случае ограничения их права на отправление религиозных обрядов. На деле, конечно, было не так гладко, как на бумаге, – «активное давление со стороны начальства», о котором писано во многих мемуарах, несомненно, имело место. Еврейских рекрутов старались направлять в места, где они не могли бы пересекаться с собратьями по вере, размещая на постой в крестьянские дворы, переписка с семьями разрешалась только по-русски или по-польски, но ни в коем случае не по-еврейски, существовала, наконец, тщательно продуманная система поощрений, буквально подталкивавшая еврея-солдата к принятию «судьбоносного» решения. И тем не менее ни о какой принудиловке речи не шло. То есть злоупотребления на местах, давление и так далее, безусловно, случались, но если солдат или кантонист, будучи тверды в вере, желали оставаться в лоне иудаизма, никаким ущемлениям на этом основании они не подвергались. Напротив, имели право на посещение синагоги и на особый рацион, а в 18 лет давали особую присягу, в присутствии раввина клянясь на Торе служить «с полным повиновением военному начальству так же верно, как если бы были обязаны служить для защиты законов земли Израильской-». Далее жизнь расставляла все по полочкам сама. Безусловно, принятие православия сильно облегчало карьеру – как, скажем, в эпоху СССР облегчало ее наличие партбилета, так что о генералах-выкрестах, имя которым – легион, говорить не будем. Но если человек был по-настоящему талантлив и целеустремлен, для него, как и для беспартийного при «совке», не были недостижимой мечтой не только штаб-офицерство, но даже генеральские лампасы или адмиральские орлы. И никакие пейсы карьере не мешали. А если и мешали, то в куда меньшей степени, нежели, скажем, приверженность «папизму» в войсках просвещенной Британии.

И вновь: значит ли все это, что все было лучезарно? Нет, конечно же. Призыв в армию, несомненно, был важным инструментом властей в борьбе с «еврейским фанатизмом». Точнее говоря, в сломе отсталой, безысходно застойной и предельно замкнутой в себе конфессиональной общины (чего-то типа израильских naturey karta, которых даже разумно религиозные израильтяне воспринимают как нечто диковато-радикальное). На предоставление ее членам возможности выхода в «большую жизнь» и, насколько это вообще было возможно, на смягчения антиеврейских предрассудков путем «представления» евреев (именно в качестве личностей, ничем не отличающихся от всех прочих) с другими народами Империи. Разумеется, это было ударом по интересам лидеров kahal’a, но kahal и так уже изживал себя как явление социальное, а с точки зрения конфессиональной, иудаизм терял мало, поскольку, как уже отмечалось, юношей, способных стать мудрецами Торы, в рекруты не сдавали, а желавшие сохранить верность вере предков сохраняли ее и натянув мундир. С другой стороны, расширяя возможности секуляризации, армейская служба создавала условия для появления нового, ранее неведомого сектора общества – «светских евреев», спустя некоторое время вполне закономерно заявивших о себе не как о конфессии, но как об этносе, имеющем не меньшие права, нежели другие. Вплоть до права на собственное государство. Бесспорно, такой поворот сюжета был побочным следствием процесса, едва ли входившим в планы властей Империи, но это, право же, уже совершенно неважно…