Глава XVI. Четвертый раздел (1)

Ну и – куда ж денешься? – завершать польский сюжет придется обращением к временам много более поздним, когда, по мнению некоторых, «многострадальная Польша вновь была разделена». То есть к событиям, связанным с т. н. «пактом Риббентропа-Молотова», обойтись без чего, на мой взгляд, будет нечестно и неправильно. Ибо у всего на свете есть начало.

Вот с начала и начнем.

После прихода Гитлера к власти отношения Германии с СССР, до тех пор весьма тесные, были разорваны. Берлин заявил о реванше как о главном приоритете своей политики. И не только на словах. В марте 1935 года Германия явочным порядком вводит всеобщую воинскую повинность и начинает реализацию программы перевооружения армии. Это грубейшее нарушение военных статей Версальского договора и, по факту, начало ревизии всей Версальско-Вашингтонской системы мироустройства. В этот момент Германия предельно слаба, остановить ее для держав-гарантов никакой трудности не представляет, однако державы реагируют более чем странно. Франция слегка протестует, но больше на уровне прессы, Великобритания вообще молчит. Однозначно отрицательное отношение к происходящему показывает только СССР: наркомом иностранных дел демонстративно назначается Литвинов, хорошо известный как сторонник сдерживания Германии и стабилизации обстановки путем создания «системы коллективной безопасности» подписания перекрестной системы двусторонних договоров с целью поддержания Версальской системы. Настойчивая работа нового наркоминдела дает плоды: 2 мая 1935 года заключен договор о взаимной помощи с Францией, 16 мая подписан аналогичный договор с Чехословакией, подразумевающий роль СССР как второй (наряду с Францией) страны-гаранта. В ответ (что совершенно неудивительно) Германия в ноябре 1936 года подписала «Антикоминтерновский пакт» с крайне враждебной СССР Японией (чуть позже к пакту присоединяется Италия). Между прочим, еще в 1934 году аналогичный – если и не по букве, то по духу – договор подписан немцами и с Польшей, настроенной не менее антисоветски, нежели Япония (на основе этого документа развернулось масштабное военно-политическое сотрудничество). В конце 1936 года Италия и Германия начинают оказывать открытую военную поддержку мятежникам в Испании. Одна из основных целей очевидна: обкатка войск и испытания новых вооружений. Однако Англия и Франция по-прежнему молчат. И не просто молчат: объявленная ими политика «строгого нейтралитета» (в условиях, когда немцы и итальянцы ни о каком нейтралитете и не помышляют) фактически обрекает законное правительство Испании на гибель. Пытается бороться только СССР, но, по множеству объективных причин, его помощь республиканцам не может быть достаточной. После аншлюса в 1938 году Австрии (уже не просто нарушение «Версаля», а мощная мина под сами его устои) не надо быть Сталиным, чтобы задаться вопросом: чем объяснить столь поразительную пассивность западных «демократий»? Учитывая же возможности Сталина, нетрудно предположить, что ответ у него был. Хотя бы в общих чертах. А чуть позже, когда одна за другой – несмотря на весьма обширный спектр (как бы) предлагаемых уступок – сорвались попытки прощупывания Берлина на предмет «А не помириться ли нам?» (миссия Канделаки и другие аналогичные шаги) – видимо, уже и не в общих.

Стало вполне ясно, что какие-то гарантии от «демократий» Гитлер имеет. Что подтверждается и ширящимся потоком англо-американских инвестиций в тяжелую (читай: оборонную) промышленность Германии. Далее следует Мюнхен и сдача «демократиями» союзной Чехословакии, пышно названная «политикой умиротворения агрессора». Чехословакия расчленена под гарантии со стороны Берлина, что более никаких претензий нет, а со стороны Лондона и Парижа, что если она подчинится общему решению «больших», то уж впредь-то они дают самые настоящие, окончательные гарантии. Следует особо подчеркнуть, что по ходу событий СССР несколько раз предлагает Праге помощь, оказать которую был обязан в соответствии с Договором 1935 года: сперва, как предполагалось документом, совместно с Францией, потом – когда стало ясно, что Франция (несмотря на то что обязана) вмешиваться не будет – в одностороннем порядке. Необходимо всего лишь две вещи: (а) официальная просьба Праги, (б) согласие Польши на проход советских войск через ее территорию, поскольку общей границы у СССР и Чехословакии нет. Прага, как известно, согласия не дает (под прямым давлением «демократий»), а Польша отвечает категорическим отказом. Объяснения Варшавой даны пышные и причудливые, но суть проста: сразу после подписания «Мюнхена» (и даже до того, как немцы вступают в подаренные Западом Судеты) польская армия входит в пределы расчленяемой соседки, при благожелательном молчании Германии и полном равнодушии Англии с Францией, только что давших Праге «окончательные гарантии», и занимает Тешинский край.

Отметим в скобках: если действия Германии, пусть стократ агрессора, в данном случае абсолютно законны, то Польша – безусловный агрессор и оккупант; не будет ошибкой сказать, что именно вторжение поляков в Тешин стало первой безусловно военной акцией в рамках кризиса, и, соответственно, именно Польша может быть признана стороной, реально развязавшей Вторую мировую войну на территории Европы. За что, впрочем, тут же и подвергается нападкам: тотчас после присоединения Судет, Гитлер впервые заявляет о том, что отношения с Польшей «нуждаются в уточнении». Державы по-прежнему молчат.

В такой ситуации оставаться святее папы римского уже просто смешно. 10 марта 1939 года Сталин выступает со знаменитой речью «о жареных каштанах», охарактеризовав позицию «демократий» крайне жестко. Заявив, что таскать каштаны из огня в непонятно чьих интересах СССР не будет, а ситуация как никогда близка к войне, потому что Германия останавливаться на достигнутом не собирается. Ближайшие события показывают, что Иосиф Виссарионович вновь не ошибся: 15 марта Гитлер, уже ни с кем ничего не согласовывая, оккупировал «имеющую гарантии» Чехию. Практически сразу после этого Литвинов предлагает Англии и Франции созвать конференцию шести заинтересованных стран с целью обсудить меры по сдерживанию Гитлера, однако Чемберлен отказывается, назвав предложение «преждевременным», а Париж «выражает солидарность» с мнением Лондона. После чего 22 марта Гитлер занимает литовский Мемель, ровно через сутки после того, как Берлин устами Риббентропа сформулировал ранее расплывчатые претензии к Польше: от Варшавы требовалось уступить Данциг, предоставить Германии экстерриториальный коридор для сообщения с Восточной Пруссией и подписать договор с Антикоминтерновским пактом, иными словами – разорвать имеющиеся договоры с «демократиями». С этого момента отмалчиваться – при понятной истерике Варшавы – Париж и Лондон уже просто не могут; 31 марта Чемберлен заявляет о предоставлении Польше «нерушимых» гарантий; 6 апреля подписана соответствующая конвенция. Однако на выдвинутое 17 апреля очередное предложение Литвинова о срочном подписании трехсторонней военной конвенции о взаимопомощи между Англией, Францией и СССР (в которую могла бы при желании войти и Польша) Лондон отвечает вежливым отказом.

После чего 28 апреля Гитлер разрывает Договор о ненападении с Польшей и Морское соглашение с Лондоном; борьба с Великобританией с этого момента объявлена им «вопросом жизни и смерти». Уже и ребенку ясно, что «концепция Литвинова» исчерпала себя, а в Москве сидят далеко не дети. 3 мая Литвинова отправляют в отставку, наркомом иностранных дел становится Молотов, сторонник жесткой линии, сразу же заявивший, что СССР готов к миру со всеми, кто хочет мира с СССР. Это означает, что шутки кончились, и «демократии» сие отлично понимают. 27 мая Чемберлен направляет послу в Москве инструкцию, дающую «добро» на обсуждение пакета документов о взаимопомощи и гарантиях. Переговоры, добиться которых за три года так и не смог Литвинов, наконец начинаются. Советские предложения предельно конкретны: совместные действия предполагается начинать только в случаях (а) нападения «одной из европейских держав» на договаривающуюся сторону, (б) ее же нападения на одну из стран, имеющих гарантии защиты от одной из договаривающихся сторон (Бельгия, Греция, Турция, Румыния, Польша, Латвия, Эстония, Финляндия), и, наконец, (в) «косвенной агрессии» – если одна из сторон будет вовлечена в войну в связи с оказанием помощи по просьбе третьей европейской страны. Кроме того, учитывая имеющиеся политические разногласия, Москва настаивала на немедленном заключении военной конвенции. Лондон и Париж, в принципе, не возражали, однако требовали для себя права в случае обострения решать, может ли данный случай считаться «агрессией» и, соответственно, следует ли им вмешиваться в конфликт, и, кроме того, решения в первую очередь политических вопросов, а потом уже обсуждения военных. Что, исходя из прецедентов с Австрией, Чехословакией и литовской Клайпедой, никак не устраивало СССР, справедливо предполагавшего – и открыто заявившего об этом, – что «демократии» готовы связать потенциального союзника обязательствами, но сами брать на себя конкретные обязательства не желают.

Переговоры вновь тормозятся. Тем временем страны Балтии (кроме Литвы) сообщают, что «не готовы» принимать какие-либо гарантии и срочно подписывают пакты о ненападении с Германией, предполагающие, в частности, широкое военное сотрудничество. Еще пикантнее позиция Польши: несмотря на обострение отношений с Германией, Варшава официально заявляет, что не хочет связывать себя какими-либо соглашениями с СССР. Историки позже справедливо назовут эту линию самоубийственной, но о причинах такого поведения у нас будет случай поговорить. А пока что достаточно отметить, что тактика проволочек и затягивания, явно проводимая «демократиями», встречает в Москве крайне жесткую реакцию. Если Литвинов готов был идти на уступки, вплоть до самых унизительных, то Молотов и Сталин в конечном итоге (2 августа) однозначно заявляют, что ситуация не терпит отлагательств, а потому либо державы начнут всерьез обсуждать военные вопросы, либо хватит болтать, и пусть каждый ищет тот выход из кризиса, который его устраивает.

Столь «досадная поспешность» (именно так позже назовет позицию Москвы сэр Энтони Иден в своих записках) вызвала в Лондоне «огорчение», однако уклоняться более возможности не было. Лондон и Париж наконец выслали в Москву военную делегацию. Впрочем, со стороны Великобритании это было похоже на издевательство в чисто английском стиле: хотя возглавить делегацию вызвался сам Иден, главой миссии был назначен второстепенный чиновник МИД Стрэнг, не имеющий никаких полномочий, а представителем Генштаба – третьестепенный генерал Драке (притом что на переговоры с Польшей вылетел генерал Айронсайд, начальник имперского Генштаба). Больше того: хотя СССР, учитывая напряженность обстановки, резонно настаивал на скорейшем прибытии делегации и просил, чтобы она вылетела самолетом, англичане спешить не сочли нужным, и миссия отплыла из Лондона на комфортабельном лайнере, прибыв в Москву только 11 августа. Французы, надо признать, подошли к делу куда серьезнее, но они полностью зависели от англичан, а у тех были свои резоны: 7 августа в Лондон в глубоком секрете прибыла германская делегация, имеющая полномочия урегулировать все спорные вопросы между рейхом и королевством. Таким образом, для Чемберлена московские переговоры были в первую очередь средством «нажима» на Гитлера с целью сделать его более податливым. Однако хитроумный премьер перехитрил сам себя, недооценив Адольфа Алоизовича: понимая, что бритты будут задирать цену до предела и не факт, что сдержат слово, «фюрер и рейхсканцлер» подстраховался, параллельно с отправкой переговорщиков намекнув советскому полпреду о «возможности возникновения предпосылок для улучшения отношений», что, естественно, тотчас было передано в Москву.

Тем временем (12 августа) долгожданные переговоры по военным вопросам начались. И тут же выяснилось, что если у советской стороны имеется детально разработанный план действий на все возможные случаи (вплоть до конкретных номеров дивизий), то у англичан и французов отсутствуют не только полномочия на подписание, но даже инструкции, на какую тему можно говорить, а на какую нет. И уж вовсе «мертвой точкой» оказался вопрос о Польше. Поляки, вопреки нажиму французов (но при благожелательном молчании англичан), категорически отказались пропускать советские войска через свою территорию даже в случае нападения немцев на Францию, мотивируя свой отказ… «соображениями высшего, духовного порядка». 17 августа глава французской военной миссии генерал Думенк сообщал из Москвы в Париж: «Не подлежит сомнению, что СССР желает заключить военный пакт и не хочет, чтобы мы превращали этот пакт в пустую бумажку, не имеющую конкретного значения». 20 августа его тон стал паническим: «Провал переговоров неизбежен, если Польша не изменит позицию». Однако после срочных консультаций с властями Франции Польша вечером 21 августа подтвердила, что ни о каком изменении позиции речи быть не может. Тем временем произошли два более чем важных события: лондонские англо-германские переговоры к 14 августа зашли в тупик – бритты ставили заведомо неприемлемые для Германии условия примирения, проявляя привычную тенденцию к затягиванию процесса до бесконечности; а советская разведка передала в Москву информацию о факте ведения Англией «параллельных» переговоров. Результатом стал крах «концепции Чемберлена», перемудрившего самого себя.

Доверять Британии у Кремля не было более никаких оснований. Зато появились все основания выслушать появившиеся с германской стороны предложения. 15 августа посол Шуленбург зачитал Молотову послание Риббентропа, выражавшего готовность лично приехать в Москву для «выяснения германо-русских отношений» и «решения всех проблем». В ответ Молотов поинтересовался, насколько далеко готова идти Германия и какие гарантии готова дать. 17 августа последовал ответ: Германия готова подписать пакт высшего уровня сроком на 25 лет, причем хоть сегодня, а в качестве гарантий согласна подписать торговое и кредитное соглашения на условиях, «наиболее приемлемых» для СССР. 19 августа такое соглашение было подписано. В тот же день Молотов выразил согласие принять Риббентропа 26–27 августа и передал для ознакомления проект договора. Однако Гитлер уже очень спешил: план польской кампании не допускал промедлений. 20 августа Гитлер направил Сталину личную телеграмму, в которой просил принять Риббентропа 22-го или 23-го числа. 21 августа пришел ответ: пусть рейхсминистр приезжает 23-го. Параллельно, по прямому указанию Сталина, Ворошилов прямо спросил глав «демократической миссии»: готовы ли Париж и Лондон до конца месяца подписать договор о взаимопомощи? Ответ, как и следовало ожидать, был однозначно отрицательным…