Ну что ж. Поговорив об эстах, которые, славно подравшись с немцами и сразу, и потом, в итоге надломились, не следует забывать и о прочей мелочи, обитавшей у серых вод Балтики, – и, думаю, вполне логично начать с рассказа о ливах. Народа этого, родственного эстам, сегодня, правда, уже нет: последние вымерли – в смысле, забыли язык и потеряли самоидентификацию совсем недавно при «второй независимости» Латвии, где обитали. Но все-таки жили же они, даже и название краю дали, – Ливония, – так что умолчать, не пробросив хотя бы пару слов вскользь было бы как-то некрасиво.

В принципе, под конец жестокого XII века от Р. X., когда «железные люди» впервые появились у берегов нынешних балтийских самостийностей, эти самые ливы, равно как и эсты, и предки нынешних латышей, пребывали в самом расцвете т. н. «военной демократии». Община понемногу разлагалась, появлялись первые намеки на государственность и претенденты в первые персоны, платя малую дань полоцкому князю, увлеченно резали друг дружку, борясь за выигрыш высокого звания первого парня на деревне без второго тура.

Но вот ведь что интересно.

Когда, высадившись на дюнах, чужаки в белых плащах с алыми крестами и проявили себя, случилось странное. Не рядовые общинники, от мнения которых мало что зависело, а вожди и вождики, выслушав из немецких уст предложения о горе пряников, в абсолютном большинстве не купились на посулы. Более того, начали совещаться, отбросив вековую вражду. То есть, конечно, понемножку продолжали строить друг дружке всяческие козни, но по вопросу, как относиться к чужакам из-за моря, почти сразу возник консенсус: драться. И хрен с ним, что они в железе.

И дрались.

Насчет эстов вы, дорогие друзья, уже в курсе. И пруссы, о которых в этой книге речи не будет, тоже стояли насмерть, даже более того, «насмерть» в полном смысле слова, потому что в итоге были выбиты все, так что только имя от них и осталось. И даже предки нынешних, тогда еще не существовавших латышей, какое-то время трепыхались, пытаясь защищать свои городища. А уж как бились литовцы, сумевшие, по ходу дела, создать государство и отмахаться, так это вообще сага: притом что грызня в благородном семействе не утихала, стоило на границе подняться столбу дыма, о склоках забывали, в один строй вставали все и в итоге, как известно, сломалась не Литва, но орден.

И только ливы, о которых разговор, сразу же, без намека на попытку мяукать, повели себя иначе. Не совсем все, о чем позже, но как система. Простой люд, разумеется, никто не спрашивал, и при возможности он пытался сохранить достоинство, но вот элиты мгновенно, чуть ли не заметив паруса на горизонте, вприпрыжку помчались на поклон. Практически в полном составе.

Самым же сметливым и дальновидным оказался Каупо, распластавшийся ковриком под немецкий сапог мгновенно, самозабвенно и так безусловно, что аж сами целинники вздрогнули, на некое время заподозрив неладное.

Креститься? Без вопросов – и неважно, что как молился камням, так до конца жизни им и молился, главное, что построил в городище церковь, кормил патера и прилежно ходил на службы.

Признать себя вассалом епископа? С радостью – и взамен признан quasi rexґ et senior’om Lyvonum de Thoreida, то есть «почти королем», а позже удостоился даже вывоза напоказ в Рим, где сам Папа, полюбовавшись забавным туземцем, допустил его до туфли и подарил шейную цепь, знаменующую «вечную покорность помянутых ливов Святому Престолу ».

Поделиться землей? Сколько угодно – и хрен с ним, что земля общинная, главное – подпись, потом немцы сами свое возьмут, а под сурдинку и выдадут справку, что все остальное уже не принадлежит «всем ливам», как раньше, а законная собственность «почти короля».

Земли без людишек не надо? Никаких проблем – и дружинники Каупо вылавливали собственных собратьев, сбежавших из-под немецкого сапога, под конвоем возвращая бывших вольных людей в новое, уже потомственно крепостное состояние.

Еще чем помочь? Ja, ja, natuerlich – и те же дружинники исправно, везде и всюду с примерной охотой, в первых рядах (в одном из сражений пал даже старший сын Каупо) ходили в походы против всех, кто не понимал всей прелести немецкого сапога: и пруссов, и литвы, и жмуди, и куршей, и земгалов, и родичей-эстов, и даже против ливов, посмевших проявлять непокорность.

Скажем, некий Ако – очень рано, уже в 1200-м, – по самым первым признакам уловил, что пришли совсем не друзья, а претенденты в хозяева, призвал к сопротивлению ливские племена и вполне мог сбросить немногочисленных еще немцев в море. И сбросил бы. Но Каупо, давший слово участвовать в войне, «как подобает ливу», поступил совсем наоборот, не дожидаясь даже ответа на донос, посланный в Ригу, – и ливские отряды были разбиты порознь, на подходе к месту сбора, их вожаки развешены на стенах рижского замка, их села выжжены дотла, а голову «лихого зачинщика и возбудителя всего зла» победоносный Каупо, измазав дерьмом, отослал епископу. Взамен получив «милостивую похвалу и позволение взять себе земли, населенные дикарями, а их население сделать рабами, но прежде того истребить до последнего дитяти, хотя бы еще не отнятого от груди, всю родню лиходея Ако, чтобы впредь на этой земле не осталось никого, кто посмел бы не поклониться немцу».

Такое ценится. Когда Каупо в конце концов таки нарвался: на реке Юмере злые эсты проткнули его копьями – славные bundesritten неложно по своему верному слуге скорбели. Правда, посмертно отняли все владения: мол, «сей лив Якоб, как истинный праведник, завещал все бренное имущество церкви» – но потом, устыдившись, в знак благодарности пару поместий наследникам вернули, даже даровав сиротам полноценное немецкое дворянство, со временем ставшее родом графов Ливенов.

Короче говоря, мужик, почуяв благой запах немецкого сапога, буром попер к успеху и таки пришел, хоть и в потомстве, а вслед за ним гурьбой кинулся и весь туземный политикум. Народишко-то еще как-то брыкался, то земгалам помогал отбиваться, то литовцам, но элита лизала взахлеб. И таки выбилась в люди: за два поколения народ в основном «ушел в немцы» – кто в мелкие дворяне, кто в мещане, – а оставшиеся стали обычными крепостными неудачниками, которых, как лузеров, отдаленная родня предпочитала не помнить.

Одна беда: на много столетий вперед создалась репутация. И все, без малейшего исключения, – выжившие народы-соседи в песнях и сказаниях, и (много позже) созданная немцами и русскими «национальная интеллигенция стран Балтии» в публицистике и научных трудах – все поминали имя Каупо с омерзением, как синоним подлеца и предателя, продавшего за коврижки все, что только можно было продать.

И лишь в последние лет двадцать все изменилось: теперь ливу Каупо ставят красивые памятники, как «отцу независимой Латвии», а официальная история именует его «дальновидным руководителем, правильным выбором политического вектора предопределившим процветание латышской нации в составе Единой Европы».

И нечего тут комментировать. Осталось добавить только, что позже, уже по итогам Северной войны, Эстляндию с Лифляндией, а заодно и Ригой с прилетающими областями Россия вовсе не отняла силой. То есть и силой тоже, но, хотя и выиграв неимоверно тяжкую схватку, предпочла не отбирать по праву победы, а честно купить. Вместе со всем движимым и недвижимым имуществом, флорой и фауной. Повторяю: и фауной. Оптом. Без уточнений. Заплатив законным хозяевам-шведам три миллиона ефимков, сумму совершенно невероятную, а по ценам нынешнего дня, так и вовсе запредельную.