Больше всего меня напугал не дождь с наводнением и даже не вид людей, тонущих как крысы. Конечно, это было жуткое зрелище – ни один нормальный человек не смог бы смотреть без ужаса на гибель мира. Больше всего меня потрясла реакция Ноя на происходящее. Он ликовал.

Я быстро усвоила, что он необычный свекор. Ной играет по своим собственным правилам – либо ты им следуешь, либо выходишь из игры. Ладно, я решила сыграть. Я даже подвергла свою жизнь немалому риску и отправилась собирать животных. Я никому не рассказала о том, что мне пришлось пережить. Странно, что меня никто об этом не расспрашивал. Даже Хам. Беру тоже никто ни о чем не спросил. Еще я быстро поняла, что все они глубоко погружены в себя.

Буду честной, я была потрясена, когда начался дождь. Я считала свекра чокнутым, хотя, чего греха таить, он умел убеждать. Мне и в голову не приходило, что он прав.

А он был прав.

Толпа отступников разошлась рано утром. Они вернулись в свои лачуги и принялись за то, чем обычно занимаются отступники. Вернее, занимались. Дождь все лил. К полудню бочонки на палубе заполнились на треть, значит, меньше чем за день осадков выпало на целый локоть. Корабль, по мере того как земля под ним раскисала все больше, начал давать ощутимый крен. На горчичном поле в бороздах появились лужи глубиной по колено. В первую ночь на корабле пришлось туго – в каюте было тесно и дымно. Когда наступило утро, мы обнаружили, что земля покрылась ровным, как зеркало, слоем воды, по которому расходились мелкие круги от падающих капель дождя. В воде отражалось небо цвета потускневшего серебра. Бочонки на палубе заполнились на две трети.

У лодки столпились люди, они выли, поднимали над головами детей, умоляя пустить их на корабль. Предсказать ответ Ноя было несложно:

– У вас уже был шанс.

Ну был, и что теперь? Я не могла не вспомнить пройденный мной путь, что привел меня на борт этой лодки. Мать умерла, когда я была маленькой. Отец стал брать меня в свои странствия, и я худо-бедно научилась объясняться на дюжине языков побережья. Когда отец погиб в кораблекрушении под Киттимом, случай свел меня с Хамом, и я получила возможность духовного развития. Я шла по этому пути нетвердым шагом, ошибаясь и спотыкаясь. Потом мы с Хамом поженились. Сложись жизнь иначе, и меня бы на этой лодке не было. Стояла бы в толпе и умоляла не бросать меня на погибель.

Я говорю о чувстве уязвимости, о котором забыл мой свекор. Впрочем, возможно, он никогда его не испытывал.

Ной бросил толпе:

– Молитесь Яхве.

Ну да. А к чему такое самодовольство? Клянусь, он даже губами причмокнул, словно смаковал отчаяние людей.

– Может, для малышей найдется место? – спросила я.

Он повернулся и смерил меня ледяным взглядом.

– Ты не смеешь такого предлагать. Не тебе судить.

– А кому? Тебе, что ли? – невольно вырвалось у меня.

– Яхве, – абсолютно спокойно ответил он.

– А как же дети?

Его глаза были как синие угли.

– У нас будет достаточно своих детей.

Отлично. Теперь, помимо всего прочего, всплывает вопрос о моем или моем с Хамом бесплодии. Может быть, Бера поделится и отдаст мне одного из двух детей, которых она где-то нашла, купила или откопала.

Вряд ли.

И тут я услышала рокот. Сначала я подумала, что это либо ветер, либо дождь пошел сильнее. Потом я решила, что это гром, а несколько мгновений спустя поняла, что ошибалась. Я кинулась в каюту позвать Хама, но он уже карабкался по лестнице, за ним Мирн и все остальные. Они, ежась под дождем, хлынули на палубу как кровь, пытаясь понять, откуда идет рокот.

Ной махнул рукой. На западе показалась толстая темная полоса, с каждой секундой она становилась все толще и толще. Темнее. Выше.

– Боже Всемогущий! – в ярости закричал Хам.

Лодка была обращена на запад, а значит, удар воды – этой стены, наводнения, приливной волны, потопа, как хочешь, так и называй – придется на нос корабля. Тут и я все поняла. Если бы удар пришелся по всей длине, нас бы перевернуло, как чурбан, сокрушило и растерло, как скорлупку. Очень страшно стоять на носу лодки и смотреть, как навстречу несется вал. На верхушке вала видны барашки грязной пены и серебристые вспышки света.

Меня обхватила рука Хама, он в бешенстве:

– Вниз!

– Но…

Хам со мной всегда был нежен и чуток. В тот день в первый и последний раз он применил силу. Он схватил меня и швырнул к люку.

– Не спорь!

Конечно же, он был прав. В нашу сторону катилась стена воды выше лодки. Вообще-то она была ниже, но тогда мы об этом не знали. Перспектива обманчива, как страх. Мы были уверены, что волна сметет нас с палубы, словно метла. Мы рванули к люку, как вдруг до нас донесся крик, и я вспомнила о тех несчастных внизу.

Я ничего не могла с собой поделать. Я кинулась к перилам и глянула вниз. О Господи, лучше бы я этого не делала. Никогда раньше мне не доводилось смотреть в лица людей, которые знали, что через несколько мгновений погибнут. Надеюсь, больше я подобного зрелища не увижу.

На плечо легла рука Хама.

Я подняла взгляд. Казалось, вода так близко, что до нее можно дотронуться, стоит только протянуть руку. Рев стоял такой, что Хаму пришлось заорать мне в ухо:

– Илия, умоляю, вниз!

И даже когда я кубарем катилась вниз по лестнице, одна мысль, подобно собаке, гоняющейся за собственным хвостом, крутилась в моей голове: «Почему я, а не они? Почему они, а не я?»

Я боялась, что на мой вопрос нет ответа.

Внизу было несколько тише, но гораздо теснее. Страх обрел физическую форму, о него можно было споткнуться. Яфет в истерике нес какую-то околесицу, и я была рада, что шум, доносившийся снаружи, его немного заглушал.

Когда лодку накрыла волна, шум перестал нас беспокоить. По всей лодке прокатился удар, нос так резко задрало вверх, что я почувствовала, как желудок куда-то проваливается. Потом он качнулся назад, но не остался в положенном ему месте и продолжил свой путь, пытаясь выскочить наружу, тогда как я сама рухнула на пол. Так продолжалось некоторое время.

Придя в себя, я обнаружила, что лежу ничком, втиснувшись в проход, который вел к загонам с животными. Сквозь шум дождя и волн я слышала гам, поднятый зверями. Мои пальцы сомкнулись на чем-то волосатом – оказалось, что в меня упирается голова Мирн.

Мирн лежала без движения, пока я не спросила:

– С тобой все в порядке?

– Думаю, да, – спокойно ответила она. – Мы плывем?

– Похоже.

– Мы не тонем?

– Насколько мне известно – нет.

– Это хорошо. С папой все нормально или его смыло за борт?

Вопрос меня озадачил. Я села:

– Пошли поглядим.

На палубе стояли Ной и Сим. Глядеть было особенно не на что, если не считать воды, верхушек пары высоких деревьев и нескольких водоворотов. Хотя, признаться, в гибели всего живого было нечто завораживающее, она приковывала к себе взгляд как всепоглощающее, разрушительное пламя. Повсюду плавали обломки – солома с крыш, палки от изгородей, тонущие петухи. Вода, покрытая пеной, была скорее коричневой, нежели синей. Мы плыли, и позади оставались холмы, что были рядом с домом. Они наполовину погрузились в воду.

Сим встретил меня вопросом:

– Где Хам?

– Наверно, внизу – ищет протечки.

Сим кивнул, а Ной с загадочным спокойствием произнес:

– Их нет.

– Ну да, – говорю. – Странно, что тебя не смыло.

– Одно из многих чудес, явленных Яхве.

– Да и волна не была такой уж большой, – вставил Сим. – Каких-то локтей двадцать. Достаточно, чтобы поднять корабль и при этом его не опрокинуть.

Ной кинул на него взгляд.

– Что уже само по себе чудо, – промямлил Сим.

Палуба под ногами качалась и кренилась. Я надеялась, что качка вскоре прекратится, одновременно подозревая, что этого, скорее всего, не случится. Шел косой дождь, а среди туч не было видно ни малейшего просвета.

– Эти бедолаги, у корабля… – начала я.

– Ну и чего с ними? – резко спросил Ной.

– Они утонули?

– Слава Богу, да. Надеюсь, – пробурчал он в ответ.

Сим помедлил, а потом, соглашаясь, кивнул.

– Это отвратительно, – сказала я.

Ной посмотрел на меня. В его взгляде ясно читалось: «Хочешь к ним присоединиться – могу помочь». Вслух же он произнес:

– Они были грешниками.

– Все мы грешны, – напомнила я ему.

– Они были нечисты пред очами Господа, – с нажимом ответил он. – Пятно, которое нужно было смыть. Мир стар, ему тысяча лет, может, больше. Он исполнился мерзостью и устал от грехов. Сейчас он омыт и чист.

Старик, сияя, смотрел на воду, на очистительные волны, смывающие грех. Каждая черточка его лица дышала счастьем. У меня подкатило к горлу. Причиной тому была не только качка.

– Мужчины.

Он посмотрел на меня, и улыбка на его лице померкла.

– Только мужчина может назвать ребенка мерзостью. Ни одна женщина не сможет взглянуть на мертвого ребенка и испытать такое счастье.

– Илия, – сказал Сим.

– И только бог мужчин может продемонстрировать любовь к своим творениям, уничтожив их.

Ной помрачнел, его лицо стало похоже на небо, затянутое тучами.

– Не навлекай на себя гнев Божий, женщина.

Мне хотелось спросить: «Что еще Он может сделать после того, что уже сотворил?»

Хотя ответ был известен: Он призовет меня на Свой суд и ввергнет во тьму бескрайнюю, и так далее и тому подобное.

Глаза Ноя сощурились и скрылись в морщинах, бескровные губы сжались. Он весь сморщился, как неспелый плод. Мне не оставалось ничего, кроме как повернуться к этим фанатикам спиной и пойти вниз.

Это было десять дней назад. Ной оставался на верхней палубе около недели, корабль несло по волнам, а дождь все лил. Несколько раз на глаза попадались торчащие из воды верхушки гор, но такое мы видели редко. А дождь все лил.

Мне стало интересно, сколько же воды на нас выливается. Я выбрала одну бочку, и когда она наполнялась, выливала воду за борт. Бочка высотой в три локтя заполнялась за полдня, иногда даже быстрее. Осмыслить масштабы такого ливня было выше моих сил. Естественно, дело не в одном дожде – уровень воды растет не только из-за ливня. Может, поднялся уровень морей?

Что обо всем этом сказал бы капитан-финикиец, предсказавший затмение? Смог бы он объяснить происходящее, допустим, на примере лимонов? Каждый раз, когда я вспоминаю его, моих дядьев и женщин – глав родов, меня терзает мука. Все погибли. Но я не могу позволить себе скорбеть о них: если начну, то уже не остановлюсь – слишком много людей сгинуло, целые народы, целые цивилизации. Я загоняю в глубь себя воспоминания о них и, вместо того чтобы скорбеть, измеряю уровень осадков или силюсь разобраться в происходящем.

Если происходящее вообще можно постичь.

Наконец Ной спустился вниз, его колотила лихорадка, и он впал в беспамятство. Он упал на пол в каюте, где и продолжает лежать, накрытый парой одеял. В то же время, похоже, только я и Хам обратили внимание на то, что корабль полон навоза, который надо регулярно выносить. Таскаться по палубам с корзиной, полной антилопьего навоза, на плечах не совсем соответствует моим представлениям о приятном. Однако я занята делом и часто выхожу на верхнюю палубу. Хотя, если кто вдруг решит помочь, возражать не буду.

Сим молится у тела Ноя. Удачи им обоим. Бера занята своими детьми. От Яфета пользы никакой – он страдает от качки, а Мирн играет с цыплятами. Следует отдать ей должное, она еще кормит домашних животных. Господи, благослови мать Хама, она весь день крутится у очага. Без нее нам бы пришлось голодать.

Иногда мы сталкиваемся с Хамом в коридорах на нижних палубах, и он, совсем как прежде, шепчет «Попалась!» и прижимается ко мне или хватает за попу. Хотя обычно такого не происходит. Хам изменился и бóльшую часть времени ищет трещины и протечки, взяв на себя всю полноту ответственности за то, чтобы удержать корабль на поверхности и не дать нам утонуть. Мне очень хочется ему хоть чем-нибудь помочь, но я абсолютно ничего не понимаю в кораблях. Поэтому я убираю за животными и кормлю самых злобных из них, тех, что боится Хам. Удивительно, но волки, крокодилы, львы и прочие хищники ведут себя очень тихо и спокойно, будто качка и вонь смолы притупили их инстинкты. Все что я могу сделать, это сдержать собственные инстинкты до того момента, когда все уснут. Я опускаюсь на Хама и нахожу под его туникой единственный в этом водном мире твердый и надежный предмет. Он дергается и двигается рывками подо мной, меня качает, словно лодку, но меня, как и ее, не опрокинешь. Все во мне содрогается в унисон бушующей за бортом стихии.

Эти ночи с Хамом мне помогают. Очень помогают. Но ими не остановишь льющий день за днем дождь. Они не избавляют меня от воспоминаний о тех несчастных, что утонули утром на второй день потопа, не спасают меня от мыслей, которые стервятниками кружатся в голове: «Почему я, а не они? Почему они, а не я?»

Ответа, конечно, нет. Его никогда нет.