В Ширли-Фоллс весна не торопилась. Ночи были холодные, зато рассвет взрывал лучами небо на горизонте, приносил с собой легкую влажность, нежно прикасающуюся к коже, предвещал скорый приход громогласного лета, и от разлитого в воздухе обещания ныло в груди. Абдикарим возносил первую молитву еще в темноте, а потом шел в свое кафе по улицам города, чувствуя щемящую сладость весны. В нескольких кварталах от него просыпалась Сьюзан и каждый раз заново осознавала тот факт, что сына больше нет с ней рядом. По утрам она старалась побороть волны страха, иногда накатывающие на нее ночью. Она не помнила своих снов, но ее сорочка нередко бывала влажной от пота. В такие дни Сьюзан выезжала из дома раньше обычного и направлялась к озеру Саббанок, где могла пройти пешком две мили, не встретив ни одной живой души, кроме разве что какого-нибудь любителя подледной рыбалки, приехавшего забрать с еще скованного льдом берега свой домик-прицеп, простоявший здесь всю зиму. Сьюзан кивала рыбаку и шла мимо, не снимая темных очков. Ей было необходимо идти, чтобы справиться со страхом, а еще с чувством, что она совершила нечто настолько ужасное, что лишь на этой слякотной тропинке могла скрыть от чужих глаз свой стыд – такой глубокий, что ей казалось, будь она сейчас среди людей, в нее тыкали бы пальцами. Конечно, на самом деле она не сделала ничего дурного. Любитель подледной рыбалки не побежит сообщать о ней в полицию, никто не будет поджидать ее на работе со словами: «Пройдемте, миссис Олсон». Однако сны утверждали обратное: она вступила (и, видимо, уже давно) на некую опасную территорию, где жизнь начала катиться под откос; ее покинул муж, покинул сын, ее покинула сама надежда, и вот она выброшена так далеко на задворки обыденной жизни, что бродит теперь по земле невыразимо одиноких, тех, чье присутствие обществу невыносимо. Два факта – что ее сын жив и что федеральная прокуратура отчего-то не стала его преследовать – не спасали Сьюзан от печали, которую приносили ночью сны и которая оставалась с ней утром. Печаль не умаляла этих фактов; скорее, заслоняла их. Какая-то часть ее сознания замечала окружающую красоту: солнечные блики на безмятежной глади озера, голые ветви деревьев… Да, все это прекрасно, и в то же время далеко и бессмысленно. В основном Сьюзан смотрела под ноги, на торчащие из земли корни, на ухабистую тропинку, по которой мало кто ходил. Требовалось как следует сосредоточить внимание, чтобы не оступиться. Возможно, именно сосредоточенность давала ей силы прожить день.

Много лет назад, когда Сьюзан познакомилась в университете со своим мужем – она училась на последнем курсе, а он только поступил, приехав из Новой Швеции, маленького рабочего городка в нескольких часах езды к северу, – она с удивлением узнала, что он практикует трансцендентальную медитацию. В то время мода на такие вещи только набирала обороты. В течение получаса утром и вечером ей запрещалось его беспокоить, и Сьюзан неукоснительно соблюдала запрет, пока одним поздним субботним утром не забежала к нему в комнату невовремя. Он сидел на кровати, скрестив ноги и глядя перед собой отсутствующим взглядом. «Ой, прости!» – ахнула она и выскочила прочь. Увиденное глубоко смутило ее, как будто она застукала его во время мастурбации – впрочем, годы спустя это ей тоже предстояло. Но тогда, на заре отношений он даже поделился с ней словом, которое повторял во время медитации. Это был знак величайшего доверия, слово предполагалось хранить в строгой тайне. За это слово были отданы деньги, гуру сказал, что именно оно соответствует «энергиям» Стива. Этим словом было «ом».

– Ом? – переспросила Сьюзан. Стив кивнул. – Это и есть твое тайное слово?!

Устраиваясь на прогретом солнцем сиденье машины, она думала о том, что, пожалуй, ее прогулки тоже сродни медитации – просто она не сидит, уставясь в пустоту и повторяя слово «ом», а идет и думает лишь о следующем шаге. Интересно, продолжает ли Стив свои практики. Возможно, Зак теперь медитирует вместе с ним. Можно написать ему и спросить. Но она не спросит. Мать и сын никогда прежде не писали друг другу и теперь учились этому новому языку, остро чувствуя взаимное стеснение.

Из-за того, что Зака объявили пропавшим без вести, в местной газете о нем появилась маленькая заметка. Вскоре после этого сообщили, что Зак уехал жить за границу. Некоторые горожане подумали, что ему удалось сбежать от правосудия. Чарли Тиббетс нарушил установленный по его же инициативе запрет на передачу информации и выпустил пресс-релиз с объяснением, что отъезд Зака не является уходом от исполнения условий освобождения под залог. Он обвиняется в мелком хулиганстве класса Е и не лишен права выезжать за рубеж. Чарли также сообщил, что федеральная прокуратура прекратила расследование по делу его клиента и следует уважать это решение.

Начальник полиции Джерри О’Хар заявил журналистам, что его главная забота – безопасность жителей города. Он подчеркнул, что ждет обращений от граждан, которые опасаются, что им что-то угрожает. (А жене честно признался, что рад. «Лишь бы парень вернулся к суду по мелкому хулиганству. Или уж пусть остается там навсегда. Он чудом ушел от беды, и меньше всего нам нужен еще один скандал». Жена ответила, что если мальчик не вернется, Сьюзан будет просто убита. И все-таки тебе не кажется, что в их отношениях всегда было что-то нездоровое? Вечно они всюду вместе.)

Заметки вышли в феврале, а к апрелю имя Зака Олсона уже почти нигде не упоминалось. Да, кое-кто из сомалийских старейшин еще возмущался; некоторое время назад они даже ходили к Рику Хаддлстону в Комитет по борьбе с расовой диффамацией. Рик Хаддлстон рвал и метал, но ничего не мог сделать. Абдикарим не возмущался. Для него высокий, тощий, темноглазый юноша, которого он увидел в суде, перестал быть источником тревоги. Теперь Абдикарим знал, что Зак Олсон не «виил ваал», «дурачок», а просто «виил» – мальчик. Мальчик, к которому Абдикарим проникся сочувствием еще тогда, в суде. Да, Абдикарим видел его раньше на газетных фотографиях. Однако в жизни он предстал совсем другим – когда стоял рядом с адвокатом, когда давал показания, когда с перепугу пролил на себя воду. Абдикарим смотрел на него и тихо изумлялся, вспоминая, как он впервые увидел снег. Он-то думал, что снег – это что-то белое, холодное, лежащее на земле. А снег беззвучно падал с небес, таинственный, удивительный. Так же и этот мальчик, он был живой, он дышал, его темные глаза смотрели так беззащитно. Он оказался совсем не таким, каким представлял его Абдикарим. Что его надоумило бросить свиную голову в дверь мечети, Абдикарим так и не понял, но теперь он знал, что мальчик сделал это не со зла. Абдикарим знал и то, что других – в частности, его племянницу Хавейю – испуг этого мальчика ничуть не разжалобил. (Впрочем, Хавейя его и не видела.) Поэтому Абдикарим молчал, хотя чувствовал, что страх пробирает мальчика до самых печенок, и сострадал ему всем своим ноющим, усталым сердцем.

О том, что мальчик теперь живет в Швеции у отца, Абдикарим узнал от Маргарет Эставер, и от радости у него потеплело в груди.

– Хорошо, очень хорошо, – сказал он священнице.

Потом он по несколько раз на дню вспоминал об этом, и радостное тепло каждый раз возвращалось.

– Да, хорошо. Все хорошо сложилось. Фийкан ксаалад, – с улыбкой произнесла Маргарет Эставер.

Они стояли на тротуаре возле ее церкви. В цокольном этаже был устроен пункт раздачи благотворительной помощи. Два раза в неделю сюда приходили малоимущие, в основном сомалийки-банту, и выстраивались в очередь за крупой, печеньем, картошкой, кочанами салата и детскими подгузниками. С ними Абдикарим не общался, но если видел Маргарет Эставер, то подходил к ней поговорить. Она понемногу учила отдельные сомалийские фразы, и Абдикарима умиляла и трогала ее готовность произносить их, не боясь ошибиться. Глядя на нее, он решил продолжать осваивать английский.

– А вернуться мальчик может? – спросил он священницу.

– Да, конечно. Более того, ему необходимо вернуться к суду за мелкое хулиганство. Иначе у него будут проблемы. – На лице Абдикарима отразилось замешательство, и Маргарет перефразировала: – Он должен быть здесь в назначенный день суда.

– Объясните, пожалуйста, – попросил Абдикарим и, выслушав, поинтересовался: – А что нужно сделать, чтобы и это обвинение с него сняли?

– Обвинения со стороны федеральной прокуратуры не были предъявлены, поэтому их не потребовалось снимать. Но те обвинения, которые ему уже предъявили, должен снять окружной прокурор. Не знаю, возможно ли это.

– А выяснить можете?

– Я попробую.

Дни Абдикарима проходили в его кафе или на улице перед входом за разговорами с приходящими туда мужчинами. Уже заметно потеплело, и можно было дольше оставаться под открытым небом, так что они предпочитали собираться на улице. Одна семья, два года прожившая в Ширли-Фоллс и измученная тоской по родине, в феврале собрала вещи и вернулась в Могадишо, где продолжались бои. От них долго не было вестей, и вот то, чего все боялись, подтвердилось: вся семья погибла. На прошлой неделе повстанцы обстреляли здание правительства, президентский дворец и министерство обороны, где базировались эфиопские войска. Эфиопцы начали стрелять в ответ – яростно, варварски, без разбору. Убили больше тысячи людей, перебили даже домашний скот.

Вести с родины доходили по мобильной связи, через Интернет, доступ к которому можно было получить в библиотеке Ширли-Фоллс, а еще из ежедневных радиопередач из Гарроуэ, столицы Пунтленда, на коротковолновой радиостанции 89,8 FM. Мужчин волновало и то, что Соединенные Штаты поддерживают Эфиопию. Неужели все это случилось без ведома президента и ЦРУ? Неправда, что Сомали укрывает террористов. Ислам – мирная религия, и мужчины, собравшиеся у кафе «Могадишо», обсуждали произошедшее со стыдом и обидой.

Абдикарим слушал мужчин и разделял их чувства. Но, вероятно, оттого, что он постарел, в сердце его, кроме тревоги и обиды, поселилось еще одно, очень личное чувство – если не надежда, то ее родная сестра. Их родина страдает от болезни, бьется в судорогах. Те, от кого они ждали помощи, проявили себя коварными предателями. Но в будущем – хотя Абдикарим и понимал, что сам он до этого дня не доживет – Сомали вновь станет сильным и справедливым государством.

– Поймите! – сказал он мужчинам. – Из всех африканских стран в Сомали позже прочих появился Интернет, но уже семь лет у нас самый высокий прирост количества пользователей. У нас самые низкие тарифы на сотовую связь. Нужны доказательства того, что самолийцы – умный народ? Да вы посмотрите на улицу!

Сомалийский малый бизнес в Ширли-Фоллс действительно рос и развивался. Только за зиму по соседству с Абдикаримом открылось бюро переводов, еще два кафе, салон связи и курсы английского языка.

Но мужчины не стали слушать. Они хотели домой. Абдикарим хорошо понимал их. Однако как с приближением весны каждый день становился длиннее, так и в душе Абдикарима возник и расширялся просвет, и он уже ничего не мог с этим поделать.