Книга: Братья Берджесс
Назад: 10
Дальше: 2

Книга третья

1

На протяжении большей части прожитых Заком девятнадцати лет Сьюзан занималась тем, чем занимаются все родители, когда их ребенок вдруг оказывается совсем не таким, каким они его себе представляли. Она старательно, с отчаянной надеждой притворялась, что все нормально. Что Зак перерастет. Заведет друзей, будет жить нормальной жизнью. Дорастет, перерастет, вырастет… Разные варианты прокручивались в голове у Сьюзан бессонными ночами. А в глубине души неустанно билось мрачное сомнение. Зак ни с кем не дружит, все время помалкивает, боится принимать любые решения, едва справляется со школьной программой. Если верить тестам, коэффициент интеллекта у него выше среднего, нет никаких заметных нарушений способностей к обучению. И все же что-то с ним не так. И временами в мелодии неудач, звучавшей в мыслях Сьюзан, нарастало крещендо невыносимого знания: это она виновата.
Конечно, она, кто же еще?
В университете Сьюзан привлекали курсы по детской психологии. Особенно теория привязанности. Судя по всему, привязанность к матери в жизни ребенка имела большее значение, чем привязанность к отцу, хотя, конечно, важно и то и другое. И все же именно мать являлась зеркалом, в котором отражался ребенок, и Сьюзан хотела родить дочку. (На самом деле она мечтала о трех девочках и одном мальчике, который будет похож на Джима.) Ее собственная мать больше любила сыновей, это для Сьюзан было ясно как белый день. И своих дочерей она собиралась любить безгранично. В ее доме всегда будут звучать смех и щебет. Ее девочкам будет разрешено краситься – что мать всегда запрещала Сьюзан. Им будет разрешено болтать по телефону с мальчиками. У них будут пижамные вечеринки и одежда, купленная в магазине.
Беременность закончилась выкидышем. «Потому что ты всем разболтала», – проворчала мать. Но во втором триместре живот уже виден, как его скроешь! «Девочка», – ответил врач на вопрос Сьюзан. Первую ночь она проплакала на груди у Стива. «Надеюсь, в следующий раз будет мальчик», – сказал он.
Как будто дети – это игрушки на полке в магазине. Одна упала и разбилась, но ничего, другую получим в целости и сохранности. Сьюзан потеряла дочь! Тогда она узнала, что в горе человек одинок. Ее как будто впустили в большой закрытый клуб, о существовании которого она даже не подозревала. Клуб женщин, у которых случился выкидыш. Окружающим людям они были безразличны. Друг с другом они почти не разговаривали, молча проходили мимо. А те, кто не из клуба, говорили: «Ничего, еще родишь».
Медсестра, вручившая ей Зака, наверняка подумала, что Сьюзан плачет от радости. Но Сьюзан плакала от того, как жалко он выглядел – тощий, мокрый, весь в пятнах, глаза закрыты. Он не был ее маленькой девочкой, и Сьюзан с ужасом подумала: вдруг она никогда его за это не простит? Он лежал на ее груди и даже не собирался сосать молоко. На третий день медсестра приложила к щеке малыша холодное полотенце, пытаясь разбудить его. Он открыл глаза, и на маленьком личике отразился испуг, а потом оно жалобно сморщилось. «Пожалуйста, больше так не надо!» – взмолилась Сьюзан. Грудь у нее сделалась каменной от застоявшегося молока, начался мастит. Приходилось сцеживаться под обжигающе горячим душем. А тощий сморщенный мальчик безразлично лежал и терял вес. «Почему он не ест?» – плакала Сьюзан, и никто не мог ей ответить. Принесли бутылку со смесью; из нее сосать Зак согласился.
Стив посмотрел на сына и сказал, что тот странно выглядит.
Зак редко плакал. По ночам, когда Сьюзан заглядывала в кроватку, она часто с удивлением обнаруживала, что он лежит с открытыми глазами. «О чем ты думаешь?» – шептала она, гладя его по голове. В полтора месяца малыш посмотрел на нее и улыбнулся терпеливой, доброй и скучающей улыбкой.
«Как думаешь, он нормальный?» – как-то раз ляпнула Сьюзан матери. «Нет», – ответила Барбара. Она держала Зака за маленькую ручку. В год и месяц он только научился ходить и перемещался между диваном и журнальным столиком. «Уж не знаю, какой он, – проговорила Барбара, внимательно глядя на него, – но очень милый».
Зак и правда был очень милый: некапризный, спокойный, всегда послушный. Не то чтобы Сьюзан позабыла о своей маленькой девочке – о ней Сьюзан помнила всегда, – но любовь к нерожденной дочери как будто слилась в ее сердце с любовью к сыну. Попав в детский сад, Зак вдруг начал плакать целыми днями. «Я не могу его там оставлять, – говорила Сьюзан. – Он же никогда не плачет. Там что-то не так». «Нечего превращать его в тряпку, – отвечал Стив. – Пусть привыкает».
Через месяц в детском саду попросили больше Зака не приводить. Его плач действовал всем на нервы. Сьюзан устроила сына в другой садик за рекой, и там Зак уже не плакал. Однако ни с кем и не играл. Стоя в дверях, Сьюзан видела, как воспитатель подводит его за руку к другому мальчику, этот мальчик изо всех сил толкает Зака, и ее сын, такой худой и щуплый, падает навзничь.
В младших классах его безжалостно дразнили. В средних уже поколачивали. В старших классах ушел его отец.
Перед тем как бросить их, он не раз кричал на Сьюзан, и Зак наверняка это слышал. «Он не умеет кататься на велосипеде! Он даже плавать не умеет! Он просто размазня, и это ты его таким воспитала!» Стив кричал, красный от злости, уверенный в своей правоте. Сьюзан тоже поверила, что будь Зак обычным ребенком, Стив не ушел бы из семьи. Так что в его уходе опять же виновата она. Чувство вины изолировало ее от окружающих. В этом карантине рядом с ней был только Зак. Случившееся крепко связало мать и сына: оба пребывали в замешательстве, оба ощущали себя виноватыми друг перед другом. Временами Сьюзан повышала на Зака голос (и случалось это чаще, чем она отдавала себе отчет), и каждый раз у нее потом все внутри переворачивалось от стыда.

 

«Хорошо», – ответил он, когда она спросила, как он провел время с Бобом и Джимом. «Ну да», – когда спросила, хорошо ли с ним обращались. «Телик смотрели и болтали», – когда спросила, что они делали. «О фигне всякой», – когда спросила, о чем. Но стоило Бобу с Джимом уехать, и Зак скис.
– Давай позвоним им, узнаем, как доехали? – предложила Сьюзан.
Зак промолчал.
Она позвонила Джиму. Тот ответил усталым голосом и не изъявил желания поговорить с Заком.
Потом она позвонила Бобу. Боб тоже ответил усталым голосом и попросил дать трубку Заку. Сьюзан вышла в гостиную, – пусть спокойно пообщаются. Из-за двери она услышала, как Зак отвечает:
– Хорошо. Да, и мне. – Долгая пауза. – Не знаю. Ладно. Вы тоже.
Сьюзан не могла сдержать любопытства.
– Что он тебе сказал?
– Чтоб я нашел себе занятие.
– Хорошая мысль.
Она уже знала от Джима, что на выходку со свиной головой Зака могло толкнуть желание понравиться отцу, но говорить об этом ей не хотелось. Она не могла злиться на него сейчас, когда он так несчастен и перепуган. Она злилась на Стива (как, впрочем, и всегда), однако обсуждать это с Заком тоже не планировала. Боб прав, парню надо чем-то заняться, и Сьюзан пообещала сыну выяснить, где он мог бы поработать на общественных началах.
Она обзвонила много мест. Сначала библиотеку (Чарли Тиббетс отмел этот вариант, в библиотеке бывает слишком много сомалийцев). Потом службу доставки продуктов одиноким старикам (там уже хватало добровольцев). Потом благотворительную столовую (нет, туда тоже заходят сомалийцы). Каждый вечер, придя домой, она спрашивала сына, что он делал, и ответ был один – ничего. Она предложила ему пойти на курсы поваров и каждый день готовить ужин к ее возвращению.
– Ты серьезно? – спросил Зак.
На его лице отразился такой ужас, что Сьюзан сразу пошла на попятную.
– Конечно, нет, шучу.
– Дядя Джим предлагал мне пойти учиться. Но он не готовку имел в виду.
– Он говорил про учебу? – Сьюзан взяла брошюру муниципального колледжа. – Смотри, тебе же нравятся компьютеры, может, вот сюда?
Однако Чарли Тиббетс считал, что в колледже тоже могут быть сомалийцы; следует подождать хотя бы семестр, пока дело не закроют, а потом Зак сможет продолжать нормальную жизнь. И жизнь превратилась в ожидание.
На День благодарения Сьюзан запекла индейку и пригласила миссис Дринкуотер. Обе дочери миссис Дринкуотер жили в Калифорнии, Сьюзан их ни разу не видела. За неделю до Рождества Сьюзан купила на заправке елочку. Зак помог поставить ее в гостиной, и миссис Дринкуотер принесла ангела. Каждый год Сьюзан позволяла ей водрузить его на верхушку елки, хотя, честно говоря, он ей совсем не нравился. По словам миссис Дринкуотер, ангел принадлежал еще ее матери. На набитом ватой лице, одутловатом и потрепанном, синими нитками были вышиты слезы.
– Как мило, что вы разрешаете украсить им елку, дорогуша. Он так долго лежал без дела, муж считал его некрасивым.
Миссис Дринкуотер сидела в кресле в своем обычном розовом халате из искусственного шелка, поверх которого надела мужскую кофту на пуговицах. На ногах у нее были махровые шлепанцы и чулки, натянутые до колен.
– В канун Рождества мне бы хотелось пойти на мессу в собор Святого Павла, – добавила она. – Но я боюсь. Старушкам вроде меня лучше не бродить в той части города так поздно.
Сьюзан, которая все пропустила мимо ушей, спохватилась и стала припоминать отдельные слова.
– Вы хотите на мессу? В собор?
– Да, милочка.
– Я там никогда не была, – сообщила Сьюзан, не зная, что еще сказать.
– Никогда? Ну надо же…
– Я не католичка. Раньше я ходила в конгрегационалистскую церковь за рекой. Я там венчалась. Только давно уже не хожу.
С тех пор, как ушел муж, вот что она имела в виду.
Миссис Дринкуотер кивнула.
– Да, мы тоже венчались там. Хорошая такая маленькая церковь.
– Тогда почему же вы хотите на мессу в собор Святого Павла? – спросила Сьюзан после секундного замешательства. – Извините за нескромный вопрос.
Миссис Дринкуотер посмотрела на елку, узловатыми пальцами поправила на носу очки.
– Это церковь моего детства, милочка. Я бывала там каждое воскресенье с братьями и сестрами. Там прошла конфирмацию. – Она повернулась к Сьюзан, и та безуспешно попыталась разглядеть глаза старушки за толстыми стеклами очков. – Я ведь урожденная Жанетта Паради. А Джин Дринкуотер стала, потому что влюбилась в Карла. Его мать дала согласие на брак лишь при условии, что я раз и навсегда покину лоно католической церкви. Я так и сделала. Без сожалений. Я любила Карла. Мои родители отказались явиться на свадьбу. Некому было подвести меня к алтарю, так что я шла одна. Тогда это было не принято. А вас кто вел к алтарю, милочка?
– Брат. Джим.
Миссис Дринкуотер кивнула.
– Все эти годы я ничуть не скучала по собору Святого Павла. А теперь вдруг стала вспоминать о нем. Говорят, в старости так бывает. Тяга к тому, что связано с юностью.
Сьюзан сняла с нижней ветки красное украшение и перевесила повыше.
– Если хотите, я могу отвезти вас на мессу.
Но в канун Рождества миссис Дринкуотер крепко спала уже в десять вечера. Рождество прошло неспешно, время до Нового года тянулось бесконечно. А потом раз – и все. Короткие и холодные дни отступили перед январской оттепелью. Тающий снег искрился на солнце, капли воды сияли на стволах деревьев. И даже когда мир вновь съеживался от холода, было заметно, что дни становятся длиннее. Звонил Чарли Тиббетс, докладывал, что все идет хорошо, проволочки в окружной прокуратуре им только на руку, к тому времени, когда дойдет до суда, все это уже никого не будет интересовать. Он даже не удивится, если дело решат мировым соглашением сторон под обещание Зака больше так не делать. Генеральная прокуратура штата молчит не первую неделю, федеральная прокуратура тоже не предпринимает никаких действий. Так что полный порядок, осталось только подождать.
– Волнуешься? – спросила Сьюзан Зака вечером, когда они вместе смотрели телевизор.
Зак кивнул.
– Не бойся.
А через две недели генеральная прокуратура штата Мэн возбудила дело о нарушении Заком Олсоном гражданских прав.
Назад: 10
Дальше: 2