Ноябрь принес с собой ветер, задувающий яростными порывами, и в Нью-Йорке стало зябко, но еще не холодно. Хелен работала в саду, сажала луковицы тюльпанов и крокусов. Легкая меланхолия, следовавшая за ней повсюду, несколько заглушила раздражительность. Ближе к вечеру Хелен сметала с крыльца листья, беседовала с проходящими мимо соседями. Среди них были: любезный и педантичный гей, высокий и статный врач с восточным разрезом глаз, чудовищная дама из городского управления с пергидрольными волосами, молодая пара, ожидающая первенца, и, конечно же, Дебора-Которая-Все и Дебора-Которая-Не-Все. Хелен с каждым успевала переброситься словечком. Это ее успокаивало и помогало пережить то самое время дня, когда дети обычно возвращались из школы, и Ларри звякал ключом в решетчатой калитке.

Не пройдет и года, как статный врач скончается от сердечного приступа, педантичный гей потеряет одного из родителей, молодая пара родит ребенка и переедет в менее дорогой район. Ничего этого еще не случилось, как не случились еще перемены, грядущие в жизни Хелен. (Хотя тогда она думала, что самые большие перемены уже произошли. Ларри уехал в колледж, и это изменило ее жизнь сильнее, чем что бы то ни было с тех пор, как появились дети.) Она подметала крыльцо, болтала с соседями, заходила внутрь, отпускала Эну пораньше, и далее весь дом был в ее распоряжении до того момента, как возвращался Джим. Потом эти одинокие часы в ожидании его прихода останутся в ее памяти так же, как предпраздничные вечера, когда дети были еще маленькими. В канун Рождества она любила ненадолго задержаться одна в гостиной, любуясь наряженной елкой с гирляндами и подарками. В эти минуты она чувствовала такой восторг и умиротворение, что на глаза наворачивались слезы. Теперь дети выросли, не будет больше Рождества в кругу семьи. Эмили, вероятно, в этом году даже не приедет домой, а отправится на Рождество к своему бойфренду. Поразительно, как быстро все закончилось…

Но здесь, рядом с Джимом, был ее дом. Отпустив Эну, она обходила свои владения – гостиную с антикварными светильниками, кабинет на втором этаже, где лучи заходящего солнца выразительно подцвечивают красное дерево, спальню со стеклянными дверьми, ведущими на террасу. Древогубец, увивавший перила, был усыпан похожими на орехи оранжевыми ягодами, выглядывающими из лопнувших коробочек. Листья опали, и обнажились побеги, коричневые и очень красивые. Потом она вспомнит, что той осенью Джим иногда приходил домой и встречал ее с особенным теплом. Иногда ни с того ни с сего мог обнять со словами: «Хелли, какая ты хорошая. Я так люблю тебя». И тогда боль от наступившей в доме тишины немного отпускала. Она вновь чувствовала себя прекрасной. И все же порой она видела в глазах Джима неуверенность, которой прежде не замечала. Он мог вдруг сказать: «Хелли, ты ведь никогда не бросишь меня?» Или: «Ты ведь будешь любить меня несмотря ни на что?»

«Ты мой глупенький», – отвечала она в таких случаях, но всякий раз при этом испытывала к нему физическое отвращение и сама ненавидела себя за это. Любящая жена должна любить мужа всегда, Хелен была именно такой. Джим часто говорил о процессе над Уолли Пэкером, пересказывал ей лучшие моменты – как будто она сама при этом не присутствовала. «Я единолично сокрушил окружного прокурора. Размазал его по стенке. Такого он не ожидал». Вообще-то Хелен любила вместе с Джимом предаваться воспоминаниям, однако теперь здесь было что-то другое. Что-то неприятное. Впрочем, это могло ей просто казаться. Дни становились короче, в ее большом доме царила пустота, и все это сбивало Хелен с толку.

– Я подумываю устроиться на работу, – сообщила она как-то за завтраком.

– Хорошая мысль.

Джим не был ошарашен таким предположением, и Хелен это слегка задело.

– Конечно, это будет непросто.

– Почему же?

– Потому что сто лет тому назад, когда я пусть и недолго, но успешно работала бухгалтером, компьютеров у нас еще не было. А теперь получается, что я ничего не умею.

– Ты можешь пойти учиться, – предположил Джим.

Хелен допила кофе, поставила чашку, обвела глазами кухню.

– Может, прогуляемся по парку перед тем, как ты уедешь на работу? Мы никогда не гуляем вместе.

В парке у Хелен полегчало на душе. Она взяла Джима за руку, а другой рукой махала знакомым из окрестных домов, спозаранку выгуливающим собак. Ей тоже махали, а некоторые здоровались. «Ты умеешь к себе расположить, – всегда говорил ей Джим. – Тебе всегда рады». Хелен вспомнила о подругах, которые раньше собирались по средам на кухне у Виктории Каммингс за бокалом вина. Стоило ей войти, как ее встречали хлопаньем в ладоши и радостными возгласами: «О, Хелен, ты пришла!», «Девочки, Хелен сегодня с нами!» Они называли эти встречи заседаниями «Кухонного кабинета». Два часа сплетен и хохота до упаду… А сейчас у бедняжки Виктории такие проблемы с мужем, что она ни разу за всю осень не позвала к себе подруг. Хелен подумала, что вернется с прогулки, немедленно обзвонит всех участниц «Кухонного кабинета» и назначит следующее заседание у себя. Удивительно, как это не пришло ей в голову раньше. Мир пошел на поправку, и подруги озаряли его собственным светом. Надо будет позвать и смешную старушку из спортклуба. Когда она впервые заговорила с Хелен, то призналась, что в ее возрасте занятия происходят так: ложишься на коврик и молишься Богу, чтобы послал силы встать.

За холмом была широкая полоса жухлой травы, росли деревья с темно-коричневыми стволами, блестела стеклянная гладь пруда. Крыши домов вокруг парка отсюда выглядели иначе – старыми и величественными.

– Знаешь, это так похоже на Европу, – сказала Хелен. – Давай поедем весной в Европу. Одни.

Джим кивнул с отсутствующим видом.

– Волнуешься по поводу выходных? – спросила Хелен, вновь превратившись в любящую жену.

– Нет. Все будет хорошо.

Когда они перешагнули порог дома (Хелен только что поздоровалась с пергидрольной дамой из городского управления, спешившей на работу с кейсом наперевес), телефон в спальне разрывался. Ответил Джим. Он поговорил о чем-то спокойным голосом, положил трубку и заорал:

– Черт, черт, черт!

Хелен стояла в гостиной и ждала.

– Придурка выперли с работы, а Сьюзан еще и удивлена! Удивительно, почему сразу его не уволили! Наверняка какой-нибудь журналюга начал шнырять вокруг «Уолмарта», и терпение у руководства лопнуло. Господи, как я не хочу туда ехать!

– Ты еще можешь отказаться.

– Не могу. Все будут говорить, что я бросил сестру в беде.

– Ну и пусть, Джимми. Ты там больше не живешь.

Он не ответил.

Хелен прошла мимо него и стала подниматься по лестнице.

– Делай как знаешь.

Вновь накатило тревожное чувство – как будто у нее что-то отбирают. Тогда она крикнула Джиму сверху:

– Только скажи, что меня любишь.

– Я тебя люблю.

– А теперь еще раз, от чистого сердца.

Она наклонилась через перила. Джим сидел на нижней ступеньке, уронив голову на руки.

– Я тебя люблю, – сказал он.