Это была истинная правда. Он бестолочь. Боб сидел без движения на диване у Сьюзан. «Ты всегда был бестолочью!» – проорала ему Сьюзан, прежде чем уехать. Пришла несчастная собака, ткнулась длинной мордой под колено.

– Ничего, ничего, – тихо сказал ей Боб, и собака улеглась у его ног.

Боб посмотрел на часы. Не было и полудня. Он осторожно вышел на заднее крыльцо, сел на ступеньку и закурил. Ноги все еще дрожали. Порыв ветра сорвал с клена желтые листья, принес под крыльцо. Боб затушил об них сигарету, зажег другую, трясущейся ногой сгреб листья в кучку. Перед домом притормозила машина и свернула на подъездную дорожку.

Машина была маленькая, потертая, с низкой посадкой. За рулем сидела женщина, явно высокая. Когда она вылезала, ей пришлось как следует пригнуться. На вид ровесница Боба. Очки у нее висели на кончике носа, мелированные русые волосы, кое-как собранные на затылке, скреплял зажим. Она была одета в очень большое пальто из чего-то вроде черно-белого твида, и в ней чувствовалось что-то знакомое – что-то такое, что Боб иногда чувствовал в людях из Мэна.

– Здрасте! – сказала женщина и пошла к Бобу, поправляя на носу очки. – Я Маргарет Эставер. Вы дядя Зака? Нет-нет, не вставайте. – И, к удивлению Боба, она села рядом с ним на ступеньку.

Он затушил сигарету, протянул руку, и женщина пожала ее, хотя обмениваться рукопожатием, сидя рядышком на крыльце, было довольно неудобно.

– Вы подруга Сьюзан?

– Хотелось бы… Я священница унитарианской церкви. – Она добавила еще раз: – Маргарет Эставер.

– А Сьюзан на работе.

Маргарет Эставер кивнула.

– Полагаю, она вряд ли мне бы обрадовалась, но все-таки… все-таки решила заглянуть. Она, наверное, очень расстроена.

– Да, очень. – Боб полез за очередной сигаретой. – Я прошу прощения, вы не возражаете?

Она махнула рукой.

– Я сама раньше курила.

Он зажег сигарету, расставил колени и оперся на них локтями, чтобы скрыть то, что ноги у него дрожат. Дым он старался выдыхать в сторону.

– Я вдруг очень ясно поняла сегодня утром, – говорила Маргарет Эставер, – что должна протянуть руку помощи Заку и его матери.

Боб покосился на ее живое лицо.

– Знаете, я еще больше напортачил, – признался он. – Одна сомалийка думает, что я хотел ее переехать.

– Я слышала.

– Уже?! – Боба вновь охватил страх. – Я нечаянно. Честное слово.

– Конечно, я понимаю.

– Я звонил в полицию. Говорил с копом, с которым вместе учился в старших классах. Не с Джери О’Хэром, с ним я тоже учился. С другим, с Томом Левеском. Он дежурил в участке. Он посоветовал не беспокоиться.

На самом деле Том Левеск сказал, что все эти сомалийцы долбанутые. «Забудь. Они просто нервные как не знаю кто. Забудь, короче».

Маргарет Эставер вытянула ноги, скрестила лодыжки. Боб рассматривал ее ступни в темно-синих сабо. Носки у нее были темно-зеленые. Эта картинка запечатлелась в сознании Боба, а Маргарет меж тем поясняла:

– Сомалийка не утверждает, что вы ее сбили. Только что якобы пытались сбить. Она не станет заявлять на вас, никаких последствий не будет. Многие сомалийцы не доверяют властям, сами понимаете. А сейчас они особенно болезненно на все реагируют.

Ноги у Боба по-прежнему дрожали. Даже пальцы у него тряслись, когда он подносил сигарету ко рту. А Маргарет продолжала:

– Я слышала, Сьюзан уже несколько лет воспитывает Зака одна. Я сама из неполной семьи и знаю, что это несладко. Многие сомалийки тоже растят детей без отцов, но у них, как правило, есть сестры, тетки, старшие дети. А Сьюзан, видимо, очень одинока.

– Так и есть.

Маргарет кивнула.

– Говорят, у вас тут намечается демонстрация, – сказал Боб.

Маргарет снова кивнула.

– Да. Через несколько недель, как Рамадан закончится. Это будет демонстрация в поддержку толерантности. В парке. Мы ведь самый «белый» штат в стране, вы, наверное, знаете.

С легким вздохом она подтянула колени к груди и обхватила их руками. В этой позе было нечто такое юношеское, непосредственное, и Боб почему-то удивился. Она повернула голову и посмотрела на него.

– Сами понимаете, мы несколько отстаем по части культурного разнообразия.

У нее был легкий акцент, свойственный уроженцам Мэна; этакая знакомая его уху сухая неправильность.

– Зак не чудовище, просто в жизни парню не повезло… У вас есть дети?

– Нет.

«Она лесбиянка, – произнес голос Джима у Боба в голове. – Женщина-священник».

– У меня тоже. – Боб потушил сигарету. – Хотя мне хотелось.

– Мне тоже. Всегда. Я верила, что однажды они у меня будут.

«Ах, как неловко!» – саркастично заметил голос Джима.

А Маргарет продолжила более энергичным голосом:

– Сьюзан не надо думать, будто эта демонстрация направлена против нее и Зака. Меня немного беспокоит, что кое-кто из местного духовенства пытается привнести этот вот настрой «против». Против насилия, против нетерпимости к религиозным различиям. В целом они правы. Однако пусть осуждением и вынесением приговора занимается закон. Духовенство должно воодушевлять. Разумеется, высказывать свою позицию, но в первую очередь воодушевлять. Вы, наверное, считаете, что это очень плоско…

«Плоско… Слова-то какие…»

– Я не считаю, что это плоско, – заверил ее Боб.

Маргарет Эставер встала. Боб смотрел на ее встрепанную шевелюру и большое пальто, и на ум ему пришло словосочетание «через край». Он тоже встал. Он был выше, несмотря на ее высокий рост. Когда она опустила голову, что-то ища в кармане, Боб заметил седые корни ее волос. Она протянула ему визитку.

– Можете звонить в любое время. Я серьезно.

Боб еще долго стоял на заднем крыльце. Потом вошел в дом и сел в холодной гостиной. Он думал о том, как Зак плачет у себя в комнате. О том, как Сьюзан кричит. О том, что ему лучше остаться. Но внутри у него бурлила тьма. «Ты ни на что не годный чертов идиот».

Когда оператор назвал ему сумму, в которую обойдется такси из Ширли-Фоллс в аэропорт Портленда, Боб сказал, что ему плевать.

– Подайте машину как можно скорее, пожалуйста. К заднему крыльцу. Я буду ждать там.