Глава 2

Экипаж – тоже одолженный тетей Веспасией, как и туалеты, – прибыл в Эшворд-холл во вторник поздно вечером. Супруги Питт сидели на задних сиденьях, лицом вперед; Грейси и Телман – на передних, спиной по ходу движения.

Юная служанка никогда прежде не ездила в экипаже. Она, конечно, всегда пользовалась общедоступным омнибусом, если ей требовалось куда-то поехать, но это случалось очень редко. Еще никогда не мчалась она с такой скоростью, если не считать поездки в подземке, которая вызвала у нее изумление и ужас. Это было незабываемое путешествие, и если бы кто-нибудь поинтересовался ее мнением, Грейси сказала б, что ни за что не хотела бы повторить такое. Но ту поездку нельзя было считать за путешествие, потому что ехать пришлось в мрачном туннеле и в темноте ничего нельзя было рассмотреть. А вот сейчас, сидя на удобном, обитом кожей сиденье с пружинами, в экипаже, запряженном четверкой прекрасно подобранных в масть лошадей, мчаться по загородным дорогам было просто чудесно.

На Телмана Грейси не смотрела, но остро ощущала присутствие этого человека, сидевшего рядом с нею прямо, как доска, и всем своим существом источавшего неодобрение. Девушка в жизни не видела более кислой физиономии. Можно подумать, что он не едет в удобном экипаже по зеленым лугам, а сидит в доме с испорченной канализацией! За всю дорогу «камердинер» ее хозяина не проронил ни слова.

Они плавно сделали полукруг по длинной дорожке под кленами и остановились у парадного подъезда с величественной массивной дверью, гладкими, в классическом стиле, колоннами и несколькими ступенями. Лакей соскочил на землю и отворил дверцу экипажа. Из дома тут же появился другой лакей, чтобы помочь ему встретить гостей.

Даже Грейси, служанке, подали руку, чтобы она могла сойти на землю, не потеряв равновесия. Наверное, лакей подумал, что без поддержки девушка упадет. И это действительно могло случиться. Она забыла о том, как высок экипаж, и о том, что земля далеко внизу.

– Спасибо, – жеманно сказала Грейси и поправила платье. Теперь она горничная важной дамы, и к ней следует относиться соответственно. А она будет принимать такие любезности как должное… целый уикенд.

Телман что-то проворчал, вылезая из экипажа и глядя на ливрейного лакея со снисходительным презрением. Однако горничная заметила, что он невольно оглядел особняк, и в его взгляде, что бы он там ни думал, мелькнуло восхищение при виде нескольких этажей с окнами в георгианском стиле и стен из гладкого серого камня, увитых пурпурным плющом.

Мистера и миссис Питт с поклоном пригласили войти в дом.

Фальшивый камердинер собирался последовать за Томасом, но Грейси прошептала ему: «Через вход для слуг, мистер Телман».

Инспектор застыл на месте. Щеки его вспыхнули – девушка сначала подумала, что от смущения, но, увидев, как он напрягся и сжал кулаки, поняла, что это была ярость.

– Не выдавайте хозяина и не будьте дураком, помните свое место, – сказала она тихо.

– Он мне не хозяин! – огрызнулся Телман. – Он такой же полицейский, как и я.

С этими словами он повернулся и последовал за Грейси и лакеем, который повел их вокруг дома. Если учесть величину последнего, это был значительный крюк.

Слуга привел их к более скромному входу, остановился у двери и постучал. Откликнулся женский голос, после чего лакей открыл дверь и впустил своих спутников внутрь.

– Телман и Фиппс, личные слуги мистера и миссис Питт, миссис Ханнакер, – сказал он и ушел, оставив их в опрятной, хорошо обставленной гостиной с креслами, красивым ковром, двумя картинами на стенах и чистыми салфетками на спинках стульев. Над камином висели вышивки с назидательными изречениями, а в самом камине за железной решеткой и раскрашенным экраном горел яркий огонь.

Миссис Ханнакер было за пятьдесят. У нее был длинный прямой нос и густые седые, очень красивые волосы, придававшие ее лицу определенный шарм. Она напоминала благовоспитанную гувернантку.

– Я предполагала, что вы будете удивлены, – сказала женщина, пристально разглядывая вновь прибывших. – Мы рады вас приветствовать. Дженни покажет вам ваши комнаты. Слуги-мужчины пользуются задней лестницей, женщины – передней. Не забудьте об этом. – С этими словами она особенно внимательно взглянула на Телмана. – Завтрак в столовой для слуг в восемь утра. Овсянка и тосты. Вы, разумеется, будете есть с остальными слугами. Обед между двенадцатью и часом дня, а ужин – перед тем, как ужинают гости. Если в это время вы понадобитесь вашим господам, кухарка оставит для вас еду. Спрашивайте, но никогда ничего сами не берите. Точно так же, если ваши госпожа и господин захотят чашку чая или что-нибудь перекусить, попросите кухарку приготовить. Мы не можем позволить слугам приходить, когда им заблагорассудится, иначе никому никогда не удастся спокойно поесть. Прачки будут стирать и для вас, но вы сами будете гладить для своей леди. – Пожилая женщина взглянула на Грейси.

– Да, мэм, – послушно ответила та.

– Вы, несомненно, захватили с собой иголки, нитки, щетки и так далее, – сказала миссис Ханнакер утвердительно, – а если вам что-нибудь понадобится из погреба или кладовой, спросите у мистера Дилкса, он дворецкий. Не выходите за пределы усадьбы, разве только вас пошлют с поручением. Что касается других гостей, отвечайте, когда к вам обратятся, но не позволяйте никому загружать вас дополнительно. Если чего-то не найдете, осведомляйтесь у других слуг. Дом большой, и в нем легко заблудиться. Но, надеюсь, вам будет здесь очень удобно.

– Спасибо, мэм. – Мисс Фиппс полуприсела в поклоне.

Телман ничего не ответил, но тут Грейси незаметно, однако крепко, лягнула его. Он зашипел от боли и резко выдохнул:

– Спасибо.

Миссис Ханнакер потянула за шнурок от звонка, и в комнате почти немедленно появилась и присела в реверансе местная горничная.

– Дженни, это слуги мистера и миссис Питт, – сказала ей домоправительница. – Покажи им, где прачечная и кладовка для продуктов, кладовая мистера Дилкса и столовая для слуг. Потом проводи Фиппс в ее комнату, а кто-нибудь из лакеев пусть покажет Телману его помещение.

– Да, мэм. – Дженни опять послушно присела и повернулась к новым знакомым.

Еще никогда к Грейси не обращались по фамилии, но она поняла, что так, очевидно, принято в больших домах. Шарлотта предупредила ее также, что приезжих камердинеров и горничных часто называют по фамилиям их хозяев. Если кто-нибудь из старших слуг крикнет: «Питт!», это будет значить, что понадобилась она или Телман. Да, сколько времени надо, чтобы ко всему этому привыкнуть!.. Но все равно, поездка замечательная, а девушка всегда жадно стремилась к новым приключениям.

У инспектора, напротив, вид был такой, словно он отведал лимона.

Комната, в которую проводили девушку, была очень приятной. Разве что размером оказалась несколько меньше, чем ее собственная на Кеппел-стрит, и, уж конечно, это помещение было не таким уютным. В нем не было ничего индивидуального, но ведь здесь, очевидно, не очень часто останавливались и не задерживались больше чем на одну-две недели.

Грейси поставила на пол сумки и уже открыла одну из них, как вспомнила, что должна поскорее спуститься вниз и распаковать вещи Шарлотты. А еще надо все разложить по полкам в ее комнате, развесить платья и удостовериться, что все в порядке. Для этого горничные у важных дам и существуют. Грейси полюбопытствовала про себя, помнит ли Телман, что ему тоже надо все приготовить для хозяина. Но сказать ему об этом не было возможности: девушка не знала, где его комната.

Наведя справки у одной из горничных, она узнала, что комнаты Шарлотты и Питта находятся в главной части дома. Грейси постучала в дверь и вошла. Она оказалась в большой спальне с розовым ковром. Огромные окна выходили на просторную лужайку, окаймленную высокими голубыми елями, а слева рос кедр с плоской верхушкой, красивее которого она не видела ничего в жизни. Он изящно и широко простирал свои ветви и казался темно-зеленым, почти черным на фоне облачного неба. Занавеси, расцвеченные розами, падали чудесными складками, перехваченными темно-красными шнурами.

– Ну и бредятина! – выдохнула Грейси, но вовремя осеклась. Кто-то был рядом, в гардеробной.

Она прошла мимо круглого стола с вазой, в которой стояли хризантемы, и на цыпочках приблизилась к двери, уже собираясь постучать, но тут увидела Телмана, который стоял и смотрел, как Питт распаковывает чемодан и развешивает в шкафу одежду. Конечно, инспектор вряд ли когда видел такие вечерние костюмы, что носят джентльмены, не говоря уже о том, что ему неизвестно, как содержать их в порядке… И все же зрелище потрясло горничную: они в таком доме, а Питт сам должен заниматься своими вещами! Что подумают люди?

– Я сейчас все сделаю, сэр, – сказала она быстро, распахнув дверь. – А вы должны идти вниз и знакомиться с людьми, за которыми будете наблюдать.

С этими словами Грейси выразительно посмотрела на своего «коллегу»: пусть не думает, что ему она тоже позволяет удалиться.

Томас обернулся и с минуту поколебался, взглянув на Телмана, а потом опять на девушку.

– Спасибо, – согласился он, смущенно улыбнувшись, и, кивнув инспектору, вышел.

Мисс Фиппс повернулась к трем большим сундукам Шарлотты и открыла первый. Сверху лежал великолепный вечерний туалет из серебристого шелка, расшитый жемчугом и задрапированный прозрачным шифоном. Одного взгляда на его боковой шов было достаточно – платье очень быстро и очень искусно расставили. Несомненно, оно принадлежало леди Веспасии Камминг-Гульд. Грейси наизусть знала платья Шарлотты – их было всего несколько, – а этого она никогда не видела. Горничная очень осторожно вынула платье, и ее затопила теплая волна благодарности: какая леди Веспасия добрая, как она заботится, чтобы гордость Шарлотты не страдала в блестящем обществе, особенно перед родной сестрой, которая так удачно вышла замуж! Ну, во всяком случае, удачно, если говорить о деньгах. Зато хозяйке Грейси достался мистер Питт, а с ним никто не мог сравниться во всем мире!

Служанка нашла вешалку, расправила на ней платье и повернулась к шкафу. Телман глядел на нее, словно зачарованный.

– Что это с вами стряслось? – отрывисто спросила его мисс Фиппс. – Вы что, никогда не видали дамских платьев? Давайте, повесьте костюмы-то, а потом можете пойти и разузнать насчет утюгов. А еще спросите, где наверху плита, чтобы спроворить чай, и где ванная и все такое прочее. Наверное, вы и знать не знаете, как наладить ванну? – Грейси фыркнула. – Вы вообще ванну когда-нибудь принимаете? А где можно раздобыть горячую воду по утрам, знаете? И ваксу для хозяйских сапог? Их надо чистить каждый вечер.

Она с неприязнью взглянула в его лицо и продолжила:

– Ну, у вас-то не слишком много работы, не то что у меня. Джентльмены переодеваются раз или два на дню. А леди – по пять раз. Но вы должны посматривать, чтобы рубашка у хозяина завсегда была чистая! Я вам задам перцу, если вы его подведете и он выйдет в несвежей рубашке.

– Но он мне не хозяин, – процедил сквозь зубы Телман, – и я, черт возьми, не какая-нибудь дура-нянька.

– А вы не ведите себя по-дурацки, – отрезала Грейси. – Но мы с вами не будем выражаться тут, мистер Телман. Так не пойдет. Вы меня слышите?

Полицейский молчал и только удивленно глазел на нее.

– И если вы слишком гордый, чтобы хорошо делать свое дело, вы, значит, и есть самый настоящий дурак, – дерзко заявила Грейси, после чего повернулась к сундуку и вынула следующее платье, из тафты золотисто-осенних тонов. Этот наряд был попроще и принадлежал самой Шарлотте, но он очень шел к ее каштановым волосам.

– Подайте мне вешалку, – приказала девушка.

Инспектор с ворчанием выполнил ее требование.

– Послушайте, мистер Телман… – начала Грейси, расправляя платье на вешалке и вручая его «камердинеру», чтобы тот повесил его в шкаф.

Затем она наклонилась к другому одеянию – дневному платью из темно-синего габардина. Под ним было утреннее платье, и еще одно, и еще… В другом сундуке лежали три обеденных туалета, еще несколько утренних и дневных, а вдобавок – блузы, лифы и другое белье, а кроме того, конечно, множество нижних юбок. Впрочем, служанка не собиралась вынимать белье до тех пор, пока Телман не выйдет. Не его это дело – знать, что леди носят под платьями.

– Послушайте, – повторила Грейси, – мы с вами тута для того, чтобы помочь хозяину раскрыть тайну и защитить того, кто в опасности. И, чтобы помочь, мы должны и смотреть так, будто всегда приезжаем в такие вот дома и знаем свое дело.

Она подала инспектору следующее платье, сверля его строгим взглядом, и продолжила, доставая следующий наряд:

– Вы, конечно, считаете, что быть слугой вам не подходит, и вот кривите рот на сторону…

– Я не считаю справедливым, когда один человек служит другому, – ответил Телман надменно. – Не хочу вас оскорблять – не ваша вина, что вы родились в бедности, так же как и я, – но зачем вы принимаете все так, словно они лучше вас лишь потому, что у них есть деньги? Все эти поклоны и приседания – меня с души от них воротит. И меня удивляет, что вы считаете, будто так и надо.

– А я так считаю, что вы слишком зазнаетесь, – задумчиво ответила девушка. – У вас больше иголок, чем у тех зверьков, что живут в живых изгородях. И у вас один выбор. Или вы будете слуга исправный и со всем делом хорошо сладите, или же плохой – и все испортите. А о себе я так понимаю – ежели я изо всех сил стараюсь, то все у меня выходит хорошо.

Она еще что-то проворчала себе под нос, после чего опять подошла ко второму сундуку и стала выкладывать платья на кровать, а потом запаслась вешалками.

Телман немного поразмыслил над ее словами и, по-видимому, понял, что ничего другого ему не остается – во всяком случае, сейчас. Он с чувством долга убрал в шкаф остальную одежду Питта, а затем достал его головную щетку, косточки для воротничков и запонки, мыло для бритья, кисточку, бритву и ремень.

– Пойду пройдусь по дому – посмотрю, что и как, – сказал он Грейси натянуто, окончив эти дела. – Мне надо хорошо справляться с моим настоящим делом. Мистер Корнуоллис послал меня сюда для этого.

Полицейский несколько свысока взглянул на горничную, что не составляло труда, так как он был почти на фут выше ее. Кроме того, он был на четырнадцать лет старше девушки и не собирался терпеть разные вольности со стороны этой двадцатилетней замухрышки только потому, что она умела распаковывать сундуки.

– Мысль хорошая, – процедила Грейси. – Раз вы всё, что надо, сделали, – она кивнула в сторону пустого чемодана Питта, – можете уходить. Вам не годится видеть то, что я сейчас буду вынимать. Но потом можете опять прийти, ведь все сундуки надо будет снести в чулан. И не напускайте на себя важный вид, когда будете ходить по дому, – прибавила она, когда инспектор уже взялся на ручку двери. – Недостало только, чтобы вас приняли не за камердинера, а еще за кого-то, хотя камердинер меж слуг шишка очень важная. Не забудьте об этом и познакомьтесь поближе с лакеями и другими слугами.

– И откуда ты все это знаешь? – спросил полицейский с большим удивлением. – Ведь ты только что сюда приехала, как я сам.

– Я давно в услужении, – отвечала Грейси раздраженно. Не его дело, что свои знания она почерпнула на службе у Шарлотты и кое-что узнала из подслушанных урывками разговоров или во время какого-нибудь случайного визита, а если уж совсем по-честному, то о многом она и вовсе просто догадывалась.

Служанка высокомерно взглянула на Телмана:

– И сколько вы будете здесь торчать, словно подставка, куда джентльмены суют зонтики?

– В услужении… – повторил тот мрачно и повернулся, чтобы выйти.

– И ничего в этом зазорного нет, в услужении-то, – сказала Грейси вслед его удаляющейся спине. – Я сплю в тепле и удобстве каждую ночь и ем каждый день, а многие этого о себе сказать не могут. И имею я дело с порядочными людьми, не с такими, как вы!

«Камердинер» не ответил.

Грейси закончила распаковывать и раскладывать вещи Шарлотты, наслаждаясь прикосновением к одолженным платьям и их красивыми оттенками. Она тщательно их развесила и разгладила все юбки, чтобы на них не было ни морщинки, с осторожностью касаясь жемчужного шитья, кружев и легчайшего шифона, такого прозрачного, что через него можно было читать книгу.

Она уже заканчивала раскладывать нижнее белье, когда в дверь постучали. Девушка была готова встретить Телмана лицом к лицу и опять задать ему взбучку, если он остался все таким же несговорчивым и упрямым, но это был не Телман, а темноволосая, довольно красивая женщина лет тридцати, в платье горничной, но с очень самоуверенным видом. Грейси сразу же догадалась, что она тоже состоит в услужении. Только служанки знатных дам и гувернантки держат себя с таким видом превосходства, но гувернантки вряд ли оказались бы в доме, где в тот момент не было детей.

– Приветствую, – сдержанно сказала эта женщина. – Я Гвен. Горничная миссис Рэдли. Добро пожаловать в Эшворд-холл.

– Доброе утро, – ответила, неуверенно улыбаясь, Грейси.

Ее новая знакомая достигла положения, о котором сама она только мечтала. И ей понадобится помощь этой женщины и ее сноровка, если она только не унизит Шарлотту каким-нибудь замечанием.

– Большое вам спасибо, – сказала мисс Фиппс.

– Миссис Рэдли сказала, что, может быть, миссис Питт понадобятся кое-какие вещи, по случаю визита. Если вы пойдете со мной, то я покажу вам их и помогу развесить.

– Спасибо. Очень хорошо, – приняла ее предложение Грейси.

Сначала она хотела как-то объяснить Гвен, почему Шарлотте надо занять несколько платьев у сестры, но потом передумала. Наверное, горничная Эмили и так прекрасно знает почему. Мало кто из дам не делится своими секретами с горничными. Грейси послушно последовала за Гвен, и та показала ей с десяток красивых платьев, утренних, послеполуденных и вечерних, цвета бордо и розовых. По личному мнению Грейси, они совсем не пошли бы миссис Рэдли, у которой был такой нежный фарфоровый цвет лица. Или она плохо выбирала платья, когда покупала их, или специально приобрела эти наряды с намерением подарить их когда-нибудь Шарлотте.

– Очень красивые, – заметила девушка, пытаясь хотя бы отчасти скрыть свое восхищение. Ей не хотелось выглядеть в глазах горничной хозяйки дома совсем ни в чем не разбирающейся.

– Уверена, что они очень пойдут миссис Питт, – великодушно заметила Гвен. – А потом, если хотите, я проведу вас наверх и познакомлю с другими горничными.

– Большое спасибо, – снова согласилась Грейси. Ведь это было очень важно – разузнать все, что можно. Никто не ведает, где что может пригодиться. И если кому-то в этом особняке действительно грозит опасность и даже смерть, она должна знать устройство дома, людей, их характеры и привязанности.

– Я бы очень этого хотела, – прибавила мисс Фиппс, улыбнувшись.

Гвен оказалась очень приятной женщиной. Возможно, миссис Рэдли кое-что рассказала ей об истинном характере предстоящего уикенда. Грейси эта горничная понравилась, и девушка осталась очень довольна тем, как та ознакомила ее с верхними этажами дома, проведя по всем лестницам, показав ближайший путь к кухням, прачечной, гладильной и кладовке и посоветовав лучше не сталкиваться по дороге с лакеями, посыльными и дворецким, чья власть была непререкаемой, а характер – довольно непредсказуемым.

Шарлотта кое-что рассказала своей служанке об ожидавшихся гостях. Так Грейси познакомилась с горничной мисс Мойнихэн, очень любезной француженкой с хорошим чувством юмора, горничной миссис Макгинли, оказавшейся женщиной постарше, у которой была привычка покачивать головой, словно предупреждая о грядущем несчастье, и с Долл Эванс, очень красивой девушкой лет двадцати пяти, служащей миссис Гревилл. Долл была высокой, на целых шесть дюймов выше Грейси. И еще у нее была красивая фигура. Мисс Фиппс подумала, что она как раз такая, какой должна быть служанка важной дамы. Правда, мисс Эванс была несколько печальна, а может быть, просто держалась чересчур сдержанно. Чтобы понять, почему она так себя ведет, надо будет узнать ее поближе…

Расставшись с Гвен, Грейси уже поднималась наверх, когда увидела, как по лестнице спускается молодой человек. Первым, что пришло ей в голову, была мысль: «Какое у него привлекательное лицо!» Волосы у этого мужчины были очень темными и казались почти черными в неярком внутреннем освещении дома, а складка губ выглядела мягкой и нежной, словно он о чем-то мечтал.

А потом девушка подумала, что ошиблась лестницей, и остановилась, сильно покраснев от смущения. Да, конечно, она глупо перепутала лестницы, отчего и произошла эта встреча с молодым человеком! Однако, взглянув вверх на площадку, служанка убедилась, что лестница была той же самой, по которой она сошла вниз. На площадке, возле стены, оклеенной бело-зелеными обоями, стоял маленький столик с белыми хризантемами в зеленой вазе. И газовый фонарь был тем же, из матового, словно покрытого изморозью, стекла – она приметила его, спускаясь по лестнице. Право, очень сбивает с толку, когда лестницы такие похожие!

Красивый незнакомец тоже остановился.

– Прошу вашего прощения, – произнес он с мягким ирландским акцентом, совсем не таким, как у горничной мисс Мойнихэн. Он, наверное, из другой части страны, решила Грейси. Молодой человек посторонился, чтобы дать ей пройти, и улыбнулся, встретив ее взгляд. Глаза у него тоже были очень темными – темнее она в жизни не видела.

– Я… я, наверное, пошла не по той лестнице. Извините, – сказала девушка.

– Не по той? – переспросил молодой человек.

– Я… должно быть, я пошла по той, где ходят мужчины-слуги, а не по женской, – пояснила Грейси, чувствуя, как у нее запылали щеки.

– Нет, – быстро сказал красавец. – Нет, это я, конечно, спутал. Я даже не подумал, по какой идти. Вы, наверное, тоже приехали сюда в гости, как я, иначе знали бы дорогу наверняка.

– Да-да, я тут с миссис Питт. Я горничная этой леди.

Молодой человек опять улыбнулся ей:

– А я камердинер мистера Макгинли. Меня зовут Финн Хеннесси, и я приехал из графства Даун.

Девушка тоже улыбнулась:

– А я Грейси Фиппс.

Она происходила с задворков Клеркенуэлла, но упоминать об этом не собиралась.

– Я из Блумсбери, – добавила юная горничная. Теперь она там жила, так что имела право так заявить.

– Здравствуйте, Грейси Фиппс. – Финн едва заметно поклонился. – Думаю, в эти выходные будет очень весело, особенно если продержится хорошая погода. Никогда не видел такого парка и так много больших деревьев. Прекрасная местность!

Он словно бы слегка удивлялся.

– Вы прежде никогда не приезжали в Англию? – спросила Грейси.

– Нет, никогда. И она мало похожа на то, что я представлял.

– Как же вы ее представляли?

– Другой, – ответил Хеннесси задумчиво.

– В чем же другой? – настойчиво расспрашивала его мисс Фиппс.

– Не знаю даже, как сказать, – признался он. – Не такой, как Ирландия, наверное. Но, по крайности, из-за этого места она похожа на Ирландию – со всеми этими деревьями, травой и цветами.

– А Ирландия очень красивая?

Лицо молодого человека смягчилось, он уже не стоял навытяжку. Финн откинулся на перила; во всей его фигуре появилась какая-то легкость и раскованность, а глаза заблестели.

– Наша страна печальна, Грейси Фиппс, но она самая прекрасная из всех, что сотворил Господь, – объявил он. – В ней есть что-то дикое, и она такая яркая, и ветер у нас такой сладкий – вы не можете это представить, пока сами не понюхали. Это очень старая земля, где раньше жили герои, святые и ученые, и сейчас все напоминает о них – цвет нашей земли, и скалы, и высокие деревья, растущие до неба, и шум ветра. Но покоя и мира у нас больше нет. Дети мерзнут и голодают, а земля принадлежит чужакам.

– Это ужасно, – ответила девушка. Она не понимала, почему он так говорит, ведь бедность и лишения есть повсюду, независимо от того, о какой стране идет речь, но ее живо растрогала боль, звучащая в голосе молодого ирландца, а его слова рисовали в ее воображении что-то драгоценное и утраченное. Горничную всегда возмущала несправедливость, особенно с тех пор, как Грейси стала жить у Питта, потому что там она видела, как он сражается против этой несправедливости.

– Конечно, ужасно, – ответил Хеннесси, улыбнувшись и слегка покачав головой. – Но, может быть, на этот раз удастся это как-то изменить. И однажды мы победим, я вам это обещаю.

Ответить ей помешала горничная миссис Мойнихэн, которая шла по верхнему коридору к лестнице.

– Это я зашел в неположенное место, – извинился перед ней Финн. – В таком большом доме легко заблудиться. Простите, мэм.

Кинув быстрый взгляд на Грейси, он взбежал наверх и исчез. Она продолжила свой путь, но в голове у нее была такая сумятица, что минут через пять девушка повернула не в ту сторону и сама не поняла, где очутилась.

Почти сразу после приезда Питт отправился к Джеку Рэдли переговорить о сложившейся ситуации и сообщить Эйнсли Гревиллу, что он прибыл на место, и Телман тоже. Суперинтендант должен был также узнать, какие меры предосторожности предпринимает местная полиция и собственно мужская половина слуг Эшворд-холла, а также что министр рассказал им о положении дел и об опасности, которой оно грозило гостям.

А Шарлотта направилась прямо к Эмили, в ее верхний будуар, где та с нетерпением ожидала приезда старшей сестры и жаждала обо всем с нею поболтать.

– Как я рада, что ты приехала! – воскликнула хозяйка дома, заключая сестру в крепкие объятия. – Это мой первый, действительно очень важный политический уикенд, и он обещает быть очень страшным! Да оно уже так и есть.

Эмили выпрямилась, а лицо ее выразило острое беспокойство.

– Ты сама скоро почувствуешь, какая здесь напряженная обстановка, – сказала она. – Если все эти люди – типичные ирландцы, то я не представляю, как можно думать, что они стремятся к установлению мира даже между собой. Даже все эти женщины не любят друг друга!

– Ну, они же не менее ирландки, чем их мужчины – ирландцы, – улыбнувшись, возразила Шарлотта. – И возможно, они к тому же, будучи католиками или протестантами, потеряли или боятся потерять то, что имеют и что заработали своим трудом.

Миссис Рэдли удивилась:

– А тебе что-то уже известно об этом?

На ней было утреннее платье бедно-зеленого цвета, которое замечательно шло к ее светлым волосам и коже, и сама она, несмотря на беспокойство, выглядела просто красавицей.

– Только то, о чем мне рассказал Томас, а это немного, – ответила Шарлотта. – Он ведь, естественно, должен был объяснить, зачем мы едем сюда.

– Но почему именно вы? – Эмили села в большое кресло, обитое шелком с цветочным узором, и указала миссис Питт на второе такое же. – Разумеется, вам всегда здесь очень рады. Надеюсь, мои слова не показались тебе невежливыми? Но мне хотелось бы знать, почему все считают, что присутствие полиции обязательно? Ведь они вряд ли взорвут себя, эти ирландцы, правда?

Она посмотрела на Шарлотту с легкой улыбкой, однако в голосе ее прозвучало неподдельное беспокойство.

– Сомневаюсь, – искренне ответила ее сестра. – Я думаю, что никакой опасности не существует, но были угрозы, и на жизнь мистера Гревилла покушались, поэтому им и приходится принять все меры предосторожности.

– Но ведь угрозы исходят не от наших гостей! – в ужасе сказала миссис Рэдли.

– Я не хотела бы так думать, но ведь неизвестно, кто источник угрозы. Нет, думаю, что всем нам просто надо вести себя осторожно, вот и всё.

– Ну, как бы то ни было, а я рада, что ты приехала, – немного успокоилась Эмили. – Эти выходные потребуют очень много сил и энергии, и мне будет гораздо легче все устроить с твоей помощью, чем обходиться только своими силами. У меня и прежде часто здесь гостили люди, конечно, но это были те, кого я сама приглашала, и те, кто симпатизирует друг другу. И, умоляю, ради всего святого, постарайся, пожалуйста, быть тактичной, хорошо?

– А ты считаешь, что из моих стараний выйдет какая-нибудь польза? – усмехнулась Шарлотта.

– Да! Пожалуйста, не заводи разговоров о религии, парламентских правах, реформах или образовании… и о землевладении, а также об аренде и картофеле… или о разводах…

– О картофеле или разводах? – не веря своим ушам, переспросила миссис Питт. – Да с какой стати я заведу речь о картошке или о семейных драмах?

– Не знаю. Но не говори – и всё.

– А о чем можно?

– Обо всем остальном. О модах… хотя ты, наверное, ничего о них не знаешь. О театре… но в театры ты не ходишь, разве что с мамой, посмотреть, как играет Джошуа, – и лучше тебе не вспоминать, что наша матушка вышла замуж за актера, да к тому же еврея. Имей в виду, я считаю, что католики слишком ненавидят протестантов, и наоборот, чтобы обращать внимание еще и на иудеев. И все они, наверное, думают, что на сцене выступают только дурные и порочные люди… Так что беседуй о погоде и своем саде.

– Но меня примут за дурочку!

– Ну, пожалуйста!

Шарлотта вздохнула.

– Ладно, – согласилась она. – Уикенд будет тяжелый, правда?

И ланч подтвердил ее ожидания.

Все встретились в большой столовой за длинным столом, за которым вполне разместились бы двадцать человек. Накрыто, однако, было только на двенадцать персон. Джек Рэдли приветствовал свояченицу и затем представил ее – и, конечно, ее мужа Томаса – всем присутствующим, после чего все сели за стол. Внесли первое блюдо.

Место Шарлотты оказалось между Фергалом Мойнихэном слева и Карсоном О’Дэем справа. Фергал был человеком чрезвычайно примечательной внешности – немного выше среднего роста, с четким орлиным профилем; но миссис Питт его лицо показалось чересчур серьезным. Ей он не слишком понравился, хотя, возможно, против него несправедливо настраивало ее представление о яростных и неистовых протестантах.

Карсон О’Дэй был пониже, почти совсем седым и по крайней мере на пятнадцать-двадцать лет старше, чем Мойнихэн, но достаточно было взглянуть на него только раз, чтобы понять, какой это сильный человек. Он держался снисходительно и мягко, хотя под его любезной манерой вести себя было легко различить его очень серьезное отношение к происходящему и понять, что он ни на мгновение не забывает о цели данной встречи.

Напротив Шарлотты сидел Падрэг Дойл, тоже пожилой человек, лет пятидесяти пяти. У него было честное выражение лица, хотя само лицо вряд ли можно было назвать красивым – слишком уж оно было неправильным. Нос у него, в частности, оказался не только длинным, но и кривоватым. Однако чувствовались в этой физиономии юмор и воображение, и еще прежде, чем Дойл заговорил, миссис Питт уже знала, что его общество очень занимательно.

Несмотря на то что Эмили была хозяйкой, она, удостоверившись, что все расселись и всем поданы кушанья, явно дала понять, что не против того, чтобы бразды правления взял в свои руки Эйнсли Гревилл. И министр очень естественно начал выполнять эти обязанности. Его жена Юдора была замечательно красивой женщиной, выглядящей на несколько лет моложе его. У нее были большие карие глаза, высокие скулы и прелестный рот, а весь ее наряд был подобран в насыщенных утонченно-золотистых тонах. Держалась она скромно, однако это лишь придавало ей дополнительное очарование.

Двух других женщин Шарлотте было не так удобно разглядеть, но при первой же возможности она незаметно на них посматривала. Кезия Мойнихэн внешне была похожа на брата: тоже блондинка, с очень светлыми, почти прозрачными, как вода, глазами и густыми волосами, которые так легко можно уложить в любую прическу – предмет зависти многих женщин. Но, в отличие от Фергала, в лице ее была живость: она легко смеялась, хотя, очевидно, и рассердиться могла тоже легко. Миссис Питт она внешне понравилась больше.

Айона Макгинли была ее прямой противоположностью. Ее хрупкие руки беспокойно сновали по белой скатерти. Волосы у этой дамы были почти черными, а темно-голубые, широко расставленные глаза исполнены мечтаний и потаенных мыслей, и видно было, что она очень ранима. Она почти все время молчала, а когда говорила, то голос ее был мягким и звучал, словно музыка.

Последний из присутствующих гостей, Лоркан Макгинли, светловолосый, с длинным узким лицом и большеротый, имел ярко-синие глаза. Цвет этот был удивительный – почти небесная синева; и смотрел Лоркан очень прямо и пристально, что производило неприятное впечатление.

Разговор начался с нескольких замечаний, совершенно безобидных и абсолютно банальных, особенно для людей, которые приехали накануне после полудня и, следовательно, уже два раза встречались за общим столом.

– Да, погода очень мягкая, – сказала, улыбаясь, Кезия. – Я заметила множество цветущих роз.

– Мы иногда ухитряемся заставить их цвести вплоть до Рождества, – ответила Эмили.

– А разве они не вянут от дождя? – удивилась Айона. – У нас дома они быстро увядают.

– А у нас на востоке не так сыро, – вставил Карсон О’Дэй.

Внезапно повисло молчание, как будто в этом замечании было осуждение.

Хозяйка оглядела гостей.

– Да, иногда они вянут и загнивают от влаги, – ответила она, не обращаясь ни к кому в особенности, – и я считаю, это дело везения. И на жимолости в этом году множество ягод.

– Говорят, это к холодной зиме, – заметил Лоркан, глядя в тарелку.

– Бабушкины сказки, – вставила Кезия.

– Бабушки иногда правы, – произнес ее неулыбчивый брат. Он посмотрел на Айону и быстро отвел глаза, но они успели обменяться взглядом, после чего Фергал опять сосредоточил все свое внимание на супе.

Эмили попыталась пустить в обиход другую тему. На этот раз она обратилась к Юдоре Гревилл:

– Я слышала, леди Кромби собирается посетить Грецию этой зимой. Вы там бывали?

– Да, лет десять назад, но весной, – ответила Юдора, воспользовавшаяся возможностью помочь хозяйке и поддержать общий разговор. – Прекрасная страна!

Она стала расписывать красоты Греции, но ее практически никто не слушал, и, очевидно, миссис Гревилл тоже было безразлично, обращают на нее внимание или нет. Предмет разговора был безопасен, и напряжение за столом ослабло.

Шарлотте тоже хотелось бы внести свою лепту в застольную беседу, но в голове у нее вертелись мысли лишь о политике, разводах и картофеле. И все пути разговора, которые она придумывала, так или иначе должны были привести к обсуждению одной из этих тем.

Ей нравилось выглядеть приятной дамой и выказывать большой интерес к путешествию, задавая вопросы каждый раз, когда обсуждение могло замереть, но у нее уже создавалось впечатление, что уикенд затянется очень надолго. Пять-шесть дней – и ежедневно по крайней мере три трапезы, не считая чаепития в пять вечера! Да он будет тянуться, словно год!..

Пока одна перемена блюд уступала место другой, миссис Питт внимательно наблюдала за присутствующими. Эйнсли Гревилл на первый взгляд держался легко и свободно, но она заметила, что когда он не ел, его руки не лежали спокойно на столе. Он тихонько постукивал одним пальцем по скатерти, и время от времени его улыбка казалась застывшей и натянутой. Ответственность за предстоящие переговоры явно лежала на министре тяжким бременем, и хотя он был человеком с большим опытом и, конечно, не раз бывал награжден, Шарлотте на минуту стало его жалко.

Юдора, напротив, казалось, чувствовала себя совершенно спокойно и уютно. Значит ли это, что она хорошая актриса и умеет лучше притворяться, чем ее муж? Или же она мало представляет себе, в чем смысл этого уикенда?

Падрэг Дойл, по-видимому, находил истинное удовлетворение в еде. Он поглощал ее с наслаждением и даже попросил Эмили передать его лестный отзыв повару. Однако он представлял собой интересы большого общественного движения и вряд ли забывал о предстоящей задаче и трудностях, с которыми ему придется столкнуться при ее решении. Этот человек был просто великолепным актером. Поглядывая на него после того, как убрали остатки главного блюда и подали десерт, Шарлотта подумала, что в его лице заметны оживление и пафос, свойственные артисту, когда он находится на сцене. Кроме того, Дойл был еще и весьма искусным и остроумным рассказчиком. Он очень живо, в лицах, поведал о своих путешествиях в Турцию, подражая разговору выходцев из разных слоев общества и описывая одеяния местных жителей и их внешний вид в весьма поэтическом тоне. Несколько раз Падрэг заставил всех смеяться.

Миссис Питт обратила внимание на то, что он очень запросто держится с Юдорой, словно они давние знакомые.

Почувствовала она и взаимную неприязнь Лоркана Макгинли и Фергала Мойнихэна, словно им трудно было согласиться друг с другом даже в самых незначительных мелочах – таких, как, например, чрезмерные цены за приличные условия проживания в зарубежных гостиницах или неудобства путешествия в ненастную погоду.

Кезия как будто во всем разделяла мнение брата, о чем бы он ни говорил, и в то же время никогда прямо не соглашалась с О’Дэем, хотя и не спорила с ним.

С другой стороны, Айона Макгинли держалась очень самоуверенно – в разговоре с Фергалом Мойнихэном и просто высказывая суждения по поводу того, что он говорил другим.

Несколько раз Шарлотта встречала взгляд Томаса и улавливала в нем искру беспокойства, с которым он тоже наблюдал за присутствующими. Кроме того, она видела, как переглядываются со взаимным пониманием и симпатией Джек и Эмили.

Ланч приближался к желанному концу, когда к хозяину дома подошел лакей. Он сказал, что прибыл мистер Пирс Гревилл, и спросил, можно ли пригласить его войти.

Джек заколебался лишь на мгновение. «Да, разумеется», – ответил он, после чего посмотрел на Эйнсли, а потом на Юдору и заметил, что они чрезвычайно удивлены.

– Вот неожиданность, – сказала миссис Гревилл. – А я думала, что он еще в Кэмбридже. Надеюсь, все в порядке!

– Ну, разумеется, дорогая, – заверил ее министр, хотя выражение его лица явно противоречило словам. – Предполагаю, что он поехал в Оукфилд-хауз, домой, ведь до него отсюда только одиннадцать миль, и когда ему сказали, что мы здесь, он решил завернуть сюда и повидаться с нами. Он и понятия не имеет, что это может быть некстати.

Затем Гревилл повернулся к Эмили:

– Извините, миссис Рэдли, надеюсь, это не причинит вам какого-нибудь неудобства?

– Конечно, нет. Мы будем ему очень рады, – ответила хозяйка.

Впрочем, что еще она могла ответить в создавшейся ситуации? В высшем обществе часто бывает, когда люди приезжают на загородные увеселения, не будучи приглашенными. Им всегда в таких случаях оказывается гостеприимство. В свою очередь, хозяин может вернуть визит при таких же обстоятельствах, и ему будет оказан столь же доброжелательный прием. Люди приезжают и уезжают, когда им удобно, тем более теперь, когда по всей стране проложены железные дороги. А в прежние времена гость порой вынужден был задерживаться у хозяев на месяц-два, просто из-за физических трудностей, вызываемых путешествием, особенно по ужасающе скверным дорогам, сильно изрытым дождем, а зимой иногда и совсем непроезжим.

– Так приятно будет с ним встретиться, – прибавила Эмили.

Шарлотта взглянула на мужа, сидевшего напротив. Тот натянуто улыбнулся. Из-за этого неожиданного визита могут возникнуть непредусмотренные ситуации, но, разумеется, его мнения никто не спросил, поскольку иначе выяснилось бы, как важен его собственный приезд сюда, и он сразу потерял бы все преимущества своего инкогнито.

Лакей поклонился и пошел исполнять поручение.

Через минуту в столовую вошел Пирс Гревилл. Он был не так высок, как его отец, а цвет волос и лица, правильность черт и обаяние явно унаследовал от матери. Сейчас все его существо было пронизано взволнованным ожиданием, щеки горели, а серо-голубые глаза сверкали.

Сначала он обратился к Эмили:

– Здравствуйте, миссис Рэдли. С вашей стороны в высшей степени любезно позволить мне вот так неожиданно к вам нагрянуть. Я в высшей степени благодарен вам и обещаю причинять вам как можно меньше хлопот!

После этого Пирс, все еще улыбаясь, повернулся к Джеку:

– И вам тоже, сэр. Я заранее глубоко благодарен вам.

Затем молодой человек быстро оглядел собравшихся за столом и поклонился всем сразу, не имея и понятия о том, кем являются присутствующие.

Все улыбнулись в ответ. Некоторые – явно тепло, как Кезия Мойнихэн, другие – просто из любезности, как ее брат и Лоркан Макгинли.

Потом Пирс повернулся к отцу:

– Папа, я приехал потому, что мне представилась только одна возможность, и на этой неделе, иначе пришлось бы ждать два месяца, а моя новость не терпит отлагательств. – Он посмотрел на мать: – Мама…

– Какая новость? – спросил бесстрастно и ровно Эйнсли.

У Юдоры же был удивленный вид. Она, очевидно, не ожидала того, что хотел сказать ее сын. И это было явно нечто, не имеющее отношения к его занятиям и предстоящим экзаменам.

– Итак? – спросил министр, удивленно вздернув брови.

– Я обручился, – ответил Гревилл-младший радостным голосом, весь вспыхнув от счастья. – И она самая неповторимая и прекрасная особа из всех, кого я когда-либо встречал. Она очень красива и вам, конечно, понравится.

– Я даже не знала, что ты с кем-то познакомился, – ответила Юдора одновременно с удивлением и беспокойством.

Она заставила себя улыбнуться, но в этой улыбке была уязвленность, и, наблюдая за ней, Шарлотта вдруг подумала о своем сыне, Дэниеле, и о том, что она почувствует, если он вот так же, неведомо для нее, влюбится и, не будучи с нею в доверительных отношениях, не признается задолго до того, как сделает предложение женщине. Миссис Питт ощутила мгновенную острую боль при мысли, как много потеряла супруга министра.

Эйнсли же проявил более практический подход к делу:

– Вот как. Значит, полагаю, будут уместны поздравления. Мы обсудим необходимые приготовления в более подходящее время и, разумеется, хотели бы встретиться с твоей избранницей и ее родителями. Твоей матери захочется о многом порасспросить ее матушку и, в свою очередь, о многом рассказать.

Тень омрачила лицо Пирса. Теперь он выглядел очень юным и уязвимым.

– У нее нет родителей, папа. Они умерли от лихорадки, когда она была еще ребенком. Ее вырастили бабушка и дедушка, которые, к несчастью, тоже уже умерли.

– О господи! – испугалась Юдора.

– Как ты сказал – действительно, к несчастью, – согласился Гревилл-старший, – но, очевидно, тут ничем не поможешь. И впереди еще много времени. Вряд ли ты хочешь вступить в брак, прежде чем кончишь учение, получишь степень и купишь себе практику. И даже тогда лучше всего будет создавать семью лишь год-два спустя.

Лицо у его сына вытянулось, а взгляд померк. Мысль о столь долгом ожидании была бы тяжела для каждого влюбленного юноши, а Пирс явно любил эту девушку.

– А когда мы могли бы с нею познакомиться? – поинтересовалась его мать. – Она тоже из Кембриджа? Впрочем, это излишний вопрос.

– Нет… нет, она живет в Лондоне, – быстро ответил Пирс, – но она завтра тоже приедет сюда. – Он повернулся к Эмили: – Конечно, с вашего позволения, миссис Рэдли… Я понимаю, это ужасная смелость с моей стороны, но мне так хочется познакомить ее с родителями, и это мой единственный шанс в ближайшие два месяца.

Хозяйка сглотнула.

– Ну, разумеется. – Она по-прежнему могла дать только один ответ. – Мы будем ей очень рады. Мои поздравления, мистер Гревилл.

Юноша засиял:

– Спасибо, миссис Рэдли. Вы чрезвычайно добры!

После ланча мужчины собрались все вместе, чтобы начать свою дискуссию, а Эмили направилась к домоправительнице, сообщить, что надо приготовить комнату еще для одного гостя и что на следующий день ожидается прибытие молодой леди. После этого она присоединилась к другим женщинам, неспешно прогуливающимся по саду в мягком свете клонящегося к закату дня, и продемонстрировала им оранжерею, продолговатую лужайку, окаймленную бордюром из хризантем и поздних астр, пруды с белыми лилиями и лесную тропинку, заросшую мхами и дикими белыми колокольчиками. Затем по березовой аллее хозяйка провела всех в розарий.

Пятичасовой чай в зеленой гостиной предоставил женщинам первую возможность для разговора. До этих пор они обходились общими замечаниями о цветах и деревьях. Миссис Рэдли шла с Юдорой и Айоной, а Шарлотта, отстав от них на шаг или два, прогуливалась с Кезией. Тогда было очень приятно и мило.

Но теперь в гостиной, с ее французскими окнами, выходящими на террасу, вьющимися растениями, спускающимися прямо к куртинам, и веселым огнем, потрескивающим в камине, сидя у серебряного подноса с горячими булочками с маслом, крошечными сэндвичами и маленькими глазированными пирожными, удержаться от более глубокого разговора было уже невозможно.

Горничная подала чайные чашки и удалилась. После прогулки Шарлотта проголодалась, а булки оказались превосходными, и их было не очень-то легко поедать с изяществом, подобающим леди, не капая горячим маслом на лиф платья. Это занятие требовало сосредоточенности.

Кезия серьезно взглянула на Эмили:

– Миссис Рэдли, как вы думаете, завтра можно будет купить газету в деревне? Вы не против, если я пошлю за ней кого-нибудь из лакеев?

– Но мы каждый день получаем «Таймс», – ответила хозяйка. – И, мне кажется, уже договорились о присылке нескольких экземпляров. Однако я еще раз удостоверюсь.

Мисс Мойнихэн ослепительно улыбнулась:

– Очень, очень благодарна. Вы очень добры!

– Не думаю, что там будет много новостей об Ирландии, – заметила Айона Макгинли, широко раскрыв глаза. – Будут только обсуждаться английские дела, светские английские новости, театральные постановки и финансовые сделки. И, конечно, будет немного сообщений о том, что происходит в других странах.

Кезия обменялась с ней пристальным взглядом.

– Но ведь Ирландией управляет английский парламент, вы позабыли об этом, – заметила она холодно.

– Я об этом помню даже во сне, – ответила Айона, – как помнят все истинные ирландцы – и мужчины, и женщины. Это только вы хотите оставаться в кармане у англичан и позволять себе не помнить, что это означает – стыд и горечь, голод, бедность и несправедливость…

– Да, конечно, вся Англия едет верхом на Ирландии, мне это хорошо известно, – съязвила ее оппонентка. – И католическая Ирландия так мала, что это бремя ей непосильно! И нам всем надо работать, как рабам с галеры, чтобы дело хоть как-то двигалось.

Эмили наклонилась вперед и хотела что-то сказать, но ее опередила Юдора.

– Но ведь голод случился из-за неурожая картофеля, – решительно сказала она. – И к этому не причастны ни католики, ни протестанты. То свершилось по воле Бога.

– Который ни католик, ни протестант… – вставила Эмили.

– «Чума на оба ваши дома», – процитировала Шарлотта – и сразу же пожалела, что вовремя не прикусила язык.

Дамы уставились на нее во все глаза.

– Вы атеистка, миссис Питт? – недоверчиво спросила супруга министра. – И, случайно, не последовательница Дарвина, нет?

– Нет, я не атеистка, – поспешила ответить Шарлотта с загоревшимися от смущения щеками. – Но я подумала, что, глядя, как два предположительно христианских сообщества ненавидят друг друга за характер своих верований, Бог должен прийти в неописуемую ярость и отчаяться при виде всех нас. Это же просто смешно!

– Вы бы не стали так говорить, если бы хоть немного понимали, в чем заключается разница между нашими верованиями! – Кезия тоже подалась вперед с взволнованным лицом, сцепив руки на юбках своего темно-бордового платья. – Сейчас многие сеют великое зло, учат нетерпимости, гордыне, безответственности и аморализму всякого рода; они ниспровергают великие и прекрасные истины Господни: чистоту, усердие и веру! Может ли существовать на свете большее зло? Может ли быть цель достойнее, чем бороться против этого? Если вы способны о чем-то заботиться, миссис Питт, то, уж конечно, позаботитесь о том, что на земле важнее и ценнее, ради чего стоило бы жить и работать. Если проиграть эту битву, что же тогда останется ценного?

– Вера и честь. И преданность своему долгу, – с глубоким чувством, охрипнув от волнения, сказала миссис Макгинли. – Сочувствие всем беднякам, сила прощать и любовь к истинной церкви. Все то, чего вы не понимаете с вашим нечутким сердцем и самоуверенностью, с которой беретесь осуждать других. Если потребуется найти человека, который будет спокойно смотреть, как бедняки голодают, и скажет, что это их собственная вина, – значит, это протестант, и, скорее всего, протестантский проповедник. Он станет говорить об адском пламени и своими словами раздувать огонь. Самая приятная для него мысль за воскресным обедом, что какой-нибудь католический ребенок голодает, и спит он всего слаще, думая, что все мы замерзнем в канаве, когда он выгонит нас из наших домов и завладеет землей, которая принадлежала нашим отцам и отцам наших отцов с незапамятных времен.

– Но ведь это все романтическая чушь, вы прекрасно об этом знаете, – ответила Кезия, сверкая глазами, которые потемнели и стали почти зелеными. – Многие землевладельцы-протестанты разорились, стараясь прокормить своих арендаторов-католиков во время голода. Мне это доподлинно известно, потому что мой дедушка был одним из таких лендлордов, и когда голод кончился, у него не осталось в кармане и полупенса. Да и голод был уже полвека назад. И в этом все дело – вы живете в прошлом. Вы лелеете старые печали, словно боитесь с ними расстаться. Вы носитесь со своими горестями, как с маленькими детьми! Но нельзя же отрицать, что сейчас католики получили многие права!

– Но Ирландией все еще правит протестантский парламент, заседающий в Лондоне.

Айона обращалась только к мисс Мойнихэн, словно в комнате, кроме них, никого больше не было.

– А вы кого бы хотели? – выпалила та. – Римскую курию? Вот это вам и надо, правда? Чтобы все мы опять стали подвластны папе? Вы хотите насадить папизм на всей земле и подчинить ему всех, не только тех, кто исповедует эту веру. В этом суть дела! Но я скорее умру, чем поступлюсь своим правом на свободу вероисповедания.

Глаза миссис Макгинли загорелись уничтожающим огнем:

– Значит, вы боитесь, что если мы добьемся власти, то станем преследовать вас, как вы сейчас преследуете нас. И вам тогда придется сражаться за свободу и право владеть землей, которой веками владели лендлорды, лишая тем самым большинство людей избирательных прав и мешая им заниматься делом по душе. Вот это вас и пугает, да? Но, Бог свидетель, мы-то знаем, что такое угнетение, у нас были хорошие учителя!

Однако тут в спор вмешалась Юдора. Она побледнела, и речь ее была прерывистой:

– Неужели вы навсегда хотите остаться в прошлом? Вы хотите уничтожить даже возможность, которая нам представилась теперь, – покончить с ненавистью и кровопролитием и сделать Ирландию настоящей, приличной страной, под защитой вашего собственного закона?

– То есть под управлением Парнелла? – резко возразила Кезия. – Вы полагаете, он удержится на плаву? Но Кэти О’Ши положила конец его карьере!

– Не будьте такой ханжой, – съязвила Айона. – Хотя он, конечно, виноват, и она тоже. Один лишь капитан О’Ши в этом деле чист.

– Но я читала, – вмешалась Шарлотта, – что это сам капитан толкал их друг к другу в интересах своего собственного политического возвышения. И это делает его столь же виновным, как и остальных двоих, но по гораздо более бесчестной причине.

– Но он не повинен в прелюбодеянии, – отрезала мисс Мойнихэн, вспыхнув от негодования. – А это такой же смертный грех, как убийство.

– А манипулировать чувствами другого человека так, что он влюбился в твою жену, и продать ее ему за политическую выгоду, а потом ее же за это публично опозорить – это что, в порядке вещей? – спросила миссис Питт в изумлении.

Эмили издала протяжный стон.

А ее сестре вдруг захотелось рассмеяться. Вся эта сцена была абсурдна. Но если бы она позволила себе смех, ее бы сочли рехнувшейся. Хотя, может быть, оно было бы не так уж плохо. Все лучше, чем эта невменяемая злоба.

– Хотите еще булочку? – спросила Шарлотта у Кезии. – Они просто чудесны. А разговор – ужасен. Все мы вели себя непозволительно грубо и попали в неловкое положение, из которого нельзя выйти, сохраняя достоинство.

Все опять воззрились на нее, словно она говорила на незнакомом языке.

Шарлотта сделала глубокий вдох.

– И единственное, что нам остается, – это сделать вид, будто ничего не произошло, и не начинать спор сначала. Скажите, мисс Мойнихэн, если бы у вас была достаточная сумма денег и время, чтобы тратить его на удовольствия, куда вы больше всего захотели отправиться в путешествие?

Она услышала, как ее младшая сестра охнула.

Кезия заколебалась.

Огонь в камине рассыпался снопом искр. Через минуту-две Эмили позвонит лакею и попросит снова раздуть угли.

– В Египет, – наконец ответила мисс Мойнихэн. – Мне бы хотелось проплыть по Нилу, посетить Великие Пирамиды и храмы Луксора и Карнака. А вы бы куда поехали, миссис Питт?

– В Венецию, – не подумав, сразу ответила Шарлотта, – или, – она собиралась сказать «в Рим» – но прикусила язык, – или во Флоренцию. – В душе у нее поднималось какое-то истерическое веселье. – Да, съездить во Флоренцию было бы чудесно.

Миссис Рэдли облегченно вздохнула и дернула шнур колокольчика.

Грейси была очень занята всю вторую половину дня. Гвен во всем старалась ей помогать, но маленькую служанку кое-чему научила Долл Эванс, горничная Юдоры Гревилл. Она показала Грейси, как придавать шелковым чулкам телесный цвет, подбавляя в воду при стирке лосьон из лепестков розы и жидкое мыло, а затем вытирая их почти досуха чистой фланелевой тряпочкой. Результат был великолепен.

– Спасибо огромное! – пылко сказала Грейси.

Долл улыбнулась:

– Да, есть кое-какие штуки, которые стоит знать. У тебя найдется, наверное, синяя оберточная бумага? Синяя ткань тоже подойдет.

– Нет, а для чего это?

– Всегда заворачивай белую одежду в синюю бумагу или клади в ящик комода, обитый синей тканью, – и белые вещи никогда не пожелтеют. А ведь нет ничего хуже пожелтевшего белого цвета! И, кстати говоря, ты знаешь, как ухаживать за жемчугом?

По лицу Грейси ее новая приятельница поняла, что это ей невдомек.

– Это нетрудно, если все знаешь как следует, но если сделаешь что-то не так, жемчуг можно погубить, потерять его навсегда. Как, например, если опустить его в уксус! – Она слегка насмешливо улыбнулась и продолжила: – Вскипяти в воде шелуху от пшеницы, затем процеди, добавь немного соуса «тартар» и поташ – и следи, чтобы вода была очень горячая, как только можешь терпеть. Потом опусти жемчуг и три его руками, пока тот не побелеет. Затем сполосни жемчуг в прохладной воде, разложи его на белой бумаге и спрячь в ящик комода, чтобы он там, в темноте, обсох. Будет как новенький.

Этот совет произвел на Грейси большое впечатление. За несколько дней, проведенных в Эшворд-холле, она сильно поднатореет в искусстве быть настоящей горничной, если ко всему отнесется внимательно. А ведь она уже научилась читать и писать!

– Спасибо, – сказал Грейси, немного вздернув подбородок, – с вашей стороны очень любезно меня поучить.

Долл снова усмехнулась. Она уже не держалась так настороженно, как раньше.

Грейси болтала бы с ней и дальше, и еще чему-нибудь научилась бы, но, выказывая свою неопытность, она могла вызвать у новой знакомой сомнение: а почему это у Шарлотты такая неопытная и ничего не знающая служанка?

– Да, я попомню ваш совет, – сказала Грейси с апломбом, – если наши жемчуга потускнеют или выцветут.

Она извинилась и ушла. Однако вскоре ей стало скучно, и так как заняться было нечем, девушка решила исследовать остальную часть помещения для слуг. В прачечной она увидела хихикающих горничных – они отдыхали после тяжкого утреннего труда с горячими влажными простынями и полотенцами. Одна из них гладила. Другие, как узнала мисс Фиппс, относили уголь для каминов в туалетных комнатах, чтобы разжечь огонь и дамам было бы не холодно переодеваться к обеду.

Грейси увидела, как Телман, насупившись, идет через двор. Ей стало его жалко. Он был не в своей тарелке и явно не знал, как ему управляться со всеми своими новыми обязанностями. И, конечно, другие, натасканные в своем деле камердинеры просто обязательно все это заметят! Да, она должна немножко ему помочь. Сейчас полицейский был похож на избалованного ребенка, который вот-вот закатит скандал. Ухаживая за детьми Шарлотты, уже миновавшими трехлетний трудный возраст, девушка помнила, что они всегда капризничали, когда считали, что на них не обращают внимание или они не нужны.

– Начинаете осваиваться, мистер Телман? – жизнерадостно спросила Грейси, подойдя к поддельному камердинеру. – А я в первый раз в таком большом доме нахожусь, и мне даже выскочить некогда.

– Ну а мне приходится, – огрызнулся инспектор с кислым выражением лица. – Если у нас что-нибудь стрясется, они не поблагодарят меня за то, что я чистил сапоги и носил уголь!

– Но вам не надо растапливать камин, – поспешно сказала девушка. – Вы слуга с верхней половины, а не с нижней. Вы же в первой десятке, так что не позволяйте никому над вами верховодить!

Телману стало так противно, что даже лицо у него перекосилось.

– Первая десятка! Не смеши меня. Если приходится исполнять приказы других, значит, ты – слуга, и дело с концом.

– Как бы не так! – негодующе возразила Грейси. – Это все равно что констебль говорит, будто суперинтендант, который умный и дело свое знает; все равно что простой смотритель с фонарем – ходит и понимать ничего не понимает, священника от грабителя не отличит, разве только кто закричит: «Держи вора!»

– Но ведь и ты, как позовут, так и бежишь.

– А вы разве нет?

Инспектор стал было возражать, но, встретив искренний, честный взгляд служанки, решил не продолжать эту тему.

– А если вы не знаете, что и как вам надо делать, так я вам покажу, – пообещала девушка великодушно. – У вас не должно быть такого вида, будто вы своего дела не знаете. Я вам покажу, как надо чистить сюртук для джентльмена и как выводить пятна. Вы знаете, как сводить жирные пятна? Надо взять горячий утюг и толстую оберточную бумагу, но утюг не должен палить. Сначала попробуйте его на листке белой бумаги, и если она не потемнеет, значит, все в порядке. Если пятно сойдет не все, на чистую тряпочку налейте винного спирта и потрите. Ну а если и это не поможет, приходите и у меня спросите. Пусть только другие слуги не видят, что вы вроде как не знаете. Я для вас все устрою.

По лицу мужчины Грейси видела, что все это ему совершенно не нравится, но что он все-таки оценил по достоинству уместность ее замечаний.

– Спасибо, – процедил инспектор сквозь зубы, после чего повернулся и ушел в дом, не оглядываясь.

Грейси покачала головой и продолжила обследование дома. Она шла из кладовой, когда опять встретилась с Финном Хеннесси, безошибочно узнав его по темноволосой голове и худощавой фигуре. Он держался с изяществом, которого она не замечала у других слуг.

– Здравствуйте, Грейси Фиппс. Кого-нибудь ищете? – поинтересовался молодой человек.

– Да нет, просто осматриваю дом, чтобы знать, где что есть, если потребуется, – ответила горничная радостно – от того, что встретилась с ним, и вместе с тем не зная, что бы сказать такое умное.

– Очень мудро, – согласился Финн, – и я занят тем же самым. Чудно́, правда, как мы изо всех сил стараемся, чтобы подготовиться к такой вот поездке, а приехали – и, по крайней мере сегодня, нам почти нечем заняться до самого обеда.

– Ну, дома-то мне надо еще и за детьми присматривать, – ответила Грейси и внезапно поняла, что этими словами рекомендует себя как «служанку на все руки», а не дамскую горничную, и пожалела, что сболтнула лишнее.

– И вам нравится такая работа? – поинтересовался ее новый знакомый.

– Ага. Дети очень послушные и всегда такие умненькие и сообразительные.

– И здоровые?

– Ага, – удивленно повторила Фиппс, заметив, что лицо у Хеннесси омрачилось. – А разве там, откуда вы приехали, дети больные?

– Откуда я приехал? – повторил Финн. – Деревня, где жила моя мать, а до нее – моя бабушка, теперь разорена. Раньше там жили почти сто человек мужчин, женщин и детей. А теперь она похожа на кладбище – все, словно какой-то древний народ, покинули эту землю.

Грейси была потрясена.

– Но это ведь ужас какой-то. Так ваша мамка переехала? А братьев-сестер у нее в деревне не осталось?

– У нее было три брата. Двоих согнали с наделов, когда землю продали новым хозяевам, а они пустили ее под пастбище. А третьего брата – младшего – повесили англичане, потому что приняли его за фения.

В голосе Финна звучала боль, но девушка не все поняла из его рассказа. Она прекрасно знала, что такое бедность. Некоторые лондонские улицы были не лучше ирландских трущоб. Грейси видела детей, умирающих с голоду и замерзших до смерти. Она сама слишком часто мерзла, голодала и болела, прежде чем поступила на службу к Питту.

– За кого? – тихо переспросила она.

– За фения, – стал объяснять Хеннесси. – Это такое тайное ирландское общество, которое хочет свободы для своей страны, чтобы у нас было самоуправление, чтобы мы шли во всем своей дорогой и все делали по-своему. Этого хотят все ирландцы, еще оставшиеся в живых, но одному Богу лишь известно, сколько нас. Там, где жадные лендлорды выгнали нас со своих земель, там, на западе и юге страны, остались только призрачные деревни.

– А куда же делись те, кого выгнали?

Грейси пыталась представить себе эту картину, но не могла: эта часть рассказа не укладывалась в рамки ее собственного опыта.

– В Америку, Канаду – они повсюду, где нас захотели принять, где можно было найти честную работу, еду и кров.

На это горничной было нечего ответить. Все так трагично и несправедливо! Ей был понятен гнев молодого человека.

Он увидел по ее лицу, что она ему сочувствует, и тихо, почти шепотом, спросил:

– Ты можешь все это вообразить, Грейси? У целых деревень отняли землю и дома, где люди родились и всю жизнь трудились, где они что-то наладили. Всех выгнали в никуда. Выгоняли даже зимой. Стариков и женщин с младенцами на руках, с детьми постарше, вцепившимися ручонками в их юбки, – всех выбросили в ненастье, под дождь и ветер, чтобы они отправились куда глаза глядят. Какими надо быть людьми, чтобы так поступать с себе подобными?!

– Не знаю, – тихо ответила мисс Фиппс. – Я таких еще не встречала. Но знаю, что иногда лендлорды и у нас прогоняют арендаторов и их семьи. Это не по-человечески.

– Верно, Грейси. И поверь мне, если бы я сейчас стал рассказывать, сколько горя терпит Ирландия, мы бы тут с тобой говорили еще много дней, после того как уикенд кончится и все политики вернутся в Лондон, Дублин или Белфаст. И это еще только начало! Бедность есть всюду, я это знаю. Но у нас просто медленно убивают целый народ. Неудивительно, что в Ирландии все время дождь, так что у нас вся земля изнутри стала зеленая. Это, наверное, ангелы Господни плачут от жалости при виде наших страданий.

Его собеседница все еще пыталась нарисовать в своем воображении скорбную картину этих страданий и как-то справиться с нахлынувшей печалью, когда их разговор прервала Гвен, шедшая в кладовую за какими-то ингредиентами для помады «Медок леди Конингэм».

– А как ты ее делаешь? – с любопытством спросила Грейси, всегда охочая до новых полезных сведений.

– Возьми две унции меда, одну унцию очищенного воска, пол-унции серебряной обманки и столько же мирра. Все смешай на медленном огне и добавь любых духов. Я использую розовый сироп. Он должен быть вон на той полке.

И она кивнула на полку как раз над головой Фиппс, после чего улыбнулась Финну Хеннесси. Тот быстро открыл буфет и передал ей бутылку.

Горничная одарила его теплым взглядом, словно стараясь задержаться рядом подольше. Грейси тоже хотела остаться, но подумала, что это будет похоже на какую-то игру, извинилась и ушла, однако ей было бы очень интересно знать, смотрит ли молодой ирландец ей вслед или он уже целиком поглощен разговором с Гвен.

Заворачивая за угол коридора, Грейси, не совладав с собой, повернула голову, и сердце у нее подпрыгнуло: она встретилась глазами с Финном и поняла, что он все еще думает о ней.

Обед проходил в очень натянутой обстановке. Женщины не забыли о своих острых разногласиях во время послеполуденного чая, и Шарлотта с Эмили с ужасом ожидали повторения той сцены.

Фергал Мойнихэн вышел к обеду мрачный, но держался в высшей степени ровно со всеми без исключения, хотя это давалось ему с явным усилием.

Айона Макгинли выглядела в этот вечер особенно красивой. На ней было очень выразительного сине-фиолетового цвета платье, подчеркивавшее белизну и хрупкость ее шеи и плеч. Шарлотте было известно, что Айона – поэтесса, и теперь, глядя на эту женщину, она вполне могла в это поверить. Миссис Макгинли казалась романтическим видением, а на ее губах порхала странная, какая-то отвлеченная улыбка, словно она грезила наяву и совсем забыла о необходимости проявлять обычную любезную вежливость к своим сотрапезникам.

Пирс Гревилл пребывал на своем собственном крошечном островке счастья в море житейской повседневности. Его родители были полностью сосредоточены на том, чтобы вести себя свободно и легко, делая вид, что вся остальная компания именно так себя и чувствует, и время от времени делали замечания о ничего не значащих вещах.

Кезия тоже выглядела великолепно, но как-то совсем по-иному. Трудно было бы представить себе двух женщин, столь не похожих друг на друга, чем она и Айона Макгинли. На мисс Мойнихэн было блестящее платье цвета морской волны с тонкой асимметричной вышивкой – только сбоку слева. У нее были полные, молочной белизны, гладкие плечи и очень красивая грудь. Волосы Кезии блестели под светом люстры, и вся она словно светилась богатством своих природных красок. Миссис Питт заметила одобрительный короткий взгляд, брошенный на нее Эйнсли Гревиллом, а также и Падрэгом Дойлом, и это ее не удивляло.

Сама Шарлотта оделась с помощью Грейси. На ней было одно из платьев тети Веспасии. Не то, самое прекрасное, серебристо-устричного шелка – его она берегла для более важных случаев, – а другое, тоже очень красивое, темно-зеленое, с очень строгим вырезом, что придавало ему еще больше пикантности. Все зависело от чудесного покроя лифа, подчеркивающего талию, и от фасона юбки, свободными волнами ниспадавшей с бедер и имеющей небольшой, по моде, турнюр. Миссис Питт увидела в мужских глазах восхищение, но еще больше удовольствия ей доставили быстрые завистливые взгляды со стороны женщин.

Фергал говорил с Айоной – ничего особенного, тривиальные любезности, – а затем в разговор вмешался Лоркан. Падрэг Дойл смягчил неловкость, рассказав анекдотический случай из своих приключений на американском Диком Западе и всех рассмешил, хотя порой это был довольно нервный смех.

Подали следующее блюдо. Эмили заговорила на какую-то безобидную тему, но с ее стороны потребовались немалые усилия, чтобы удержать разговор в этих безопасных рамках. Шарлотта изо всех сил старалась помочь сестре.

Но вот с последней переменой блюд было покончено, и леди направились в гостиную, куда очень вскоре пришли и мужчины. Кто-то предложил немного послушать музыку. Возможно, чтобы сделать приятное Айоне.

Оказалось, что она действительно прекрасно поет. У нее был завораживающий голос, гораздо более сильный и грудной, чем можно было предположить, глядя на ее хрупкую фигуру. Юдора аккомпанировала ей на рояле с удивительным лиризмом и, по-видимому, без всяких затруднений вторя необычным каденциям старых ирландских народных песен, совершенно непривычных для английской музыки.

Сначала Шарлотта наслаждалась пением и через полчаса почувствовала, как испытываемое ею напряжение ослабевает. Она посмотрела на Питта, поймав его взгляд. Суперинтендант улыбнулся жене, но она заметила, как прямо он сидит, и от нее не укрылось, что его глаза обшаривали лица слушателей, словно он ожидал какого-то неприятного сюрприза.

И сюрприз случился. Песни Айоны становились все эмоциональнее, все более трагическими по содержанию. Она пела о трагедии Ирландии, об утраченном мире, о влюбленных, которых разлучили измена и смерть, и о героях, павших на поле битвы.

Эйнсли от неловкости зашевелился в кресле, крепко сжав зубы.

Кезия все больше краснела, и губы у нее тоже сжались в тонкую линию.

Фергал не сводил с Айоны глаз, словно красота этих песен западала ему в самое сердце и терзала его, так что ему хотелось что-то крикнуть, возразить, но сильные чувства парализовали его протест.

Затем Эмили наклонилась вперед, словно хотела что-то сказать, но Юдора все играла, а Лоркан Макгинли стоял неподвижно между ней и певицей, слушая с искаженным лицом эти старые песни о поруганной любви и смерти от рук англичан.

В конце концов ситуацию взял в свои руки Падрэг Дойл.

– Да, это, конечно, прекрасная и печальная песня, – сказал он, улыбнувшись, – и все это о моей родственнице. Героиня песни Нисса Дойл была моей тетей с материнской стороны.

И он посмотрел на Карсона О’Дэя, который пока еще не промолвил ни слова и сидел с непроницаемым выражением лица:

– А бедняга, герой, возлюбленный – из вашей родни, могу поклясться!

– Да, Дристан О’Дэй, – подтвердил мрачно Карсон. – Это лишь одна трагедия из многих, но она увековечена в музыке и поэзии.

– И прекрасно увековечена, – подтвердил Падрэг. – Но, может быть, нам показать наш широкий репертуар, которым мы всегда славились, и спеть какие-нибудь наши застольные песни, а? И, может быть, несколько песенок о счастливой любви? Не стоит нам отправляться в постель со слезами на глазах. Жалость к себе никогда не относилась к числу похвальных чувств.

– А вы считаете, что горести Ирландии продиктованы жалостью к себе? – задал опасный вопрос Лоркан.

Дойл улыбнулся:

– Нет, старина, наши горести вызваны реальными причинами. Богу и миру это известно. Но смелым людям знакомы веселые песни, а не только печальные. Как, например, насчет «Пары блестящих глаз»? Разве это не замечательная песня?

Затем он обратился к своей сестре Юдоре:

– Ты знаешь ее наизусть. Давай послушаем!

И миссис Гревилл заиграла прелестную, радостную мелодию, а ее брат стал подпевать приятным лирическим тенором, ничуть не фальшивя. Голос его был исполнен веселья. Эмили невольно тоже стала подпевать ему, а Падрэг услышал это и благодарно всплеснул руками.

Через десять минут уже все пели песенку из оперетты Гилберта и Салливана – веселую песенку с танцующими ритмами, – и им волей-неволей пришлось забыть о гневе и трагедии – по крайней мере, на этот час.

Шарлотта заснула, совершенно истощенная эмоционально, и сон ее был беспокоен. Молодую женщину мучили тревожные сновидения; в какой-то момент ей показалось, что это во сне она слышит громкие крики.

Она еще только продиралась сквозь паутину сна, но Томас уже выскочил из постели и быстро зашагал к двери.

Крики продолжались, пронзительные и гневные. В них не было страха – лишь неконтролируемая, истеричная ярость.

Шарлотта почти упала, выбираясь из постели и едва не запутавшись в широких юбках ночной рубашки. Волосы ее наполовину выбились из сетки.

Томас остановился на лестничной площадке, устремив неотрывный взгляд на распахнутую дверь напротив. На пороге комнаты, сверкая глазами, стояла Кезия. Лицо у нее было бледным как мел, и только на щеках краснели два лихорадочных пятна.

Из западного крыла показалась Эмили в бледно-зеленом халате, наброшенном на ночную рубашку. Волосы у нее были распущены по плечам, а лицо посерело от страха. Джек, очевидно, вскочил раньше ее и уже бежал по лестнице вверх.

Из двери, расположенной чуть дальше, показался Падрэг Дойл, а через секунду к нему присоединился Лоркан Макгинли.

– Ради бога, что случилось?! – воскликнул хозяин дома, оглядывая всех поочередно.

Шарлотта проследила за взглядом мужа – он заглядывал за дверь, которую, широко распахнув, придерживала Кезия. Миссис Питт увидела огромную кровать с металлическими шишечками, на которой лежало смятое одеяло. Под ним полусидела Айона Макгинли. По ее обнаженным плечам рассыпались черные волосы. Около нее, в полосатой, вздернутой кверху ночной рубашке, сидел Фергал Мойнихэн. Айона пыталась натянуть одеяло на себя.

Зрелище не допускало никаких благоприличных объяснений.