Глава 19

На следующее утро Мейтленд вызвал меня к себе в кабинет. Он сидел за столом, усыпанным электроэнцефалограммами, книгами и листами бумаги, исписанными его характерным почерком. Папки, которые я тайком изучал, – те, что лежали в сером шкафчике, – теперь были навалены одна поверх другой около телефона.

– Всю ночь работали? – спросил я.

– Почти. Впрочем, около трех вздремнул полчасика. – Он указал на кушетку и снова взялся за бумаги. Казалось, Мейтленд должен был утомиться, но он, как всегда, выглядел ухоженным и жизнерадостным. Мейтленд только что побрился, от него сильно пахло одеколоном. Волосы сверкали от свежего слоя помады.

– Прошу, – приветливо пророкотал он. – Присаживайтесь.

– Как они? – спросил я.

– Без изменений, – ответил Мейтленд.

– Поразительно.

– Согласен.

Мейтленд показал мне необычные волны, которые обвел черными чернилами. Спросил моего мнения, затем сообщил, что уже заказал в Лондоне второй энцефалограф.

– Доставят днем. У меня есть подозрение, – продолжил он, ткнув в красные волны пальцем, – что в этом все и кроется. Если разные пациентки продемонстрируют одинаковые результаты, это будет наш первый шаг. Сможем подвести под феномен физиологическую базу.

Мейтленд продолжал с энтузиазмом рассуждать. Умолкал только затем, чтобы проверить, слежу ли я за ходом его мысли. Мейтленд высказал довольно смелую догадку, что синхронные сновидения могут оказывать терапевтический эффект.

– Что, если они все проснутся исцеленными?

Даже в такую минуту Мейтленд надеялся на прорыв. Послушав его рассуждения час или два, я наконец осмелился напомнить о вопросе, которого Мейтленд упорно избегал.

– А если вообще не проснутся? – спросил я.

Мейтленд подтолкнул пальцем дорогую чернильную ручку, и она подкатилась ко мне. В этом движении ощущалась агрессия, словно Мейтленд хотел проложить между нами физический барьер.

– Об этом пока говорить рано. Опасность им не грозит.

– Уверены?

Мейтленд улыбнулся. В его улыбке читались удивление и легкое разочарование.

– На что это вы намекаете?

– Н-ну… – Я в нерешительности умолк и уже хотел выразиться потактичнее. Но тут посмотрел на папки, вспомнил прочитанное – грустные рассказы о несчастьях и потерях – и пришел к выводу, что это дело принципа.

– Думаете, у нас достаточно возможностей, чтобы решить проблему? Обладаем ли мы необходимым оборудованием?

– Подумайте, в каком состоянии пациентки. Мы не знаем, что с ними, и чем дольше это продолжается, тем больше возрастает риск.

– Им просто снятся сны. Что ж тут опасного?

– При всем уважении, Хью, они не просто спят. Пациентки вошли в состояние, очень напоминающее кому.

Мейтленд покачал головой:

– Сомневаюсь, что пациенткам что-то угрожает.

Повисла напряженная пауза.

– Если перевести их в Ипсвич…

Мейтленд перебил меня:

– Даже не обсуждается. В Ипсвиче комнаты сна нет и никогда не было. У них нет опыта. О чем вы вообще думаете? Тут за ними присмотрит сестра Дженкинс со своей командой. Нет, моим пациенткам переезд будет совсем не на пользу.

Мейтленд сделал ударение на слове «моим». Интонация его звучала угрожающе.

– Не уверен, Хью. При непредвиденных осложнениях в Ипсвиче им скорее сумеют помочь.

Лицо Мейтленда застыло, как каменное.

– Ничего непредвиденного не случится, – тихо произнес он.

Я не собирался отступать:

– Какие цели вы преследуете, Хью?

– Чтобы пациентки были живы и здоровы, пока не проснутся или мы не разбудим их при помощи химических стимуляторов.

– То же самое сделают и в Ипсвиче.

– Да, но тогда мы потеряем уникальную возможность.

Мейтленд многозначительно вскинул брови, давая понять, что ни к чему привлекать к делу посторонних. Потом с неискренним дружелюбием прибавил:

– Я всегда считал, что нехорошо взваливать свою ответственность на чужие плечи. У представителей разных ветвей медицины разные приоритеты. Мы же не хотим препираться с кардиологом каждый раз, когда решим изменить курс лекарств.

– Простите, Хью, не могу с вами согласиться. Думаю, пациенток следует перевести, и, если не поторопиться, может быть слишком поздно… – Я осекся.

– Вы это о чем?

Я набрал в легкие воздуха и произнес:

– Не ставлю под сомнение ваши суждения…

– Разве?

– Просто я беспокоюсь…

– За пациенток? – сухо уточнил он. – Или из-за результатов предстоящей проверки, а проверка будет.

Я вздрогнул, и Мейтленд продолжил:

– Помните историю с Хильдой Райт? Скорее всего, ее отравили мышьяком, а вы об этом не доложили.

– Что?

– Мы с вами уже обсуждали этот вопрос.

– Да, и вы сказали, что в дело с Хильдой Райт лучше не вдаваться.

– Мой дорогой друг, ничего подобного я не говорил. Просто изложил возможные варианты. А с коронером вы договаривались сами. Да и как могло быть иначе? Я эту женщину ни разу не видел.

Я был потрясен. Окончательно меня сразило продолжение.

– А случай с Чепменом? Вам повезло, что не началось расследование.

Я почувствовал вспышку гнева, и в этот момент ручка Мейтленда покатилась по столу. Он попытался поймать ее, но не успел. Ручка упала на пол. Некоторое время я просто смотрел на нее, потом наклонился, поднял и вернул на место.

– Спасибо, – произнес Мейтленд.

Он внимательно посмотрел на меня. При других обстоятельствах кто-нибудь из нас прокомментировал бы странное поведение ручки. Но Мейтленд только что угрожал мне, и теперь я думал над ответом. Но затраченные мысленные усилия оказались напрасны – Мейтленд вздохнул, развел руками в примирительном жесте и произнес:

– Послушайте, Джеймс, у вас блестящие перспективы. Я доволен нашим сотрудничеством и хотел бы продолжить его. Не надо упрямиться. Зачем доводить до крайностей?

Мейтленд говорил самым благозвучным своим голосом, совсем как на радио. Мелодично, добродушно, а главное, убедительно.

– Обещайте сделать кое-что для меня. Отправляйтесь к себе в комнату или идите погулять – все равно. Главное, найдите тихое место, где вас никто не потревожит, и подумайте как следует над нашим разговором. Попытайтесь взглянуть на ситуацию со стороны. Понимаю ваши сомнения. Вы очень ясно высказались. И все же надеюсь, хорошенько поразмыслив, вы со мной согласитесь.

Мейтленд встал и протянул мне руку. Я настороженно взял ее и постарался ответить на крепкое пожатие соответственно. Слова нам были не нужны, все стало понятно и так. Я покинул кабинет Мейтленда. Под вопросом оказалось мое будущее. Теперь надо разрешить дилемму – или я соглашаюсь на условия Мейтленда, или необходимо набраться смелости, чтобы пойти против него. Но смогу ли я?

Вспомнил, как Палмер рассказывал о своих отношениях с Мейтлендом. Говорил, что тот обращался с ним, «как отец родной». Тем труднее было подать в отставку. Возможно, для меня Мейтленд тоже стал кем-то вроде отца. Несмотря на все его бесчестные манипуляции, при мысли о конфликте я испытывал нечто вроде эдипова комплекса – страх и чувство вины. Будто созревший в моей голове план идет вразрез с естественным порядком вещей. Мейтленд всегда посмеивался над «кушеточниками», и я с ним охотно соглашался. И все же, поднимаясь по лестнице к себе, я вдруг осознал, что в психоаналитических спекуляциях что-то есть.

В кабинете закурил сигарету и снял телефонную трубку. Несколько попыток ушло на то, чтобы дозвониться куда следует. Говорили со мной вежливо, но настороженно. Записав информацию обо мне, попросили продолжать. Услышав фамилию Мейтленд, мой собеседник переспросил:

– Прошу прощения?

– Доктор Хью Мейтленд, – повторил я.

– Психиатр?

– Да.

– Тот самый, знаменитый?

– Совершенно верно.

Я описал сложившуюся ситуацию и поделился тревогами.

– Пациенток необходимо перевести, – завершил я. – Под угрозой их жизнь.

Прозвучал вопрос:

– Вы осознаете, что это очень серьезное обвинение?

– Да, – ответил я. – Осознаю.

Мир медицины построен на строгой иерархии и чрезвычайно консервативен. Положив трубку, я подумал, что, кажется, совершил большую глупость. Ну, и чего я добился? Скорее всего, пациентки останутся в Уилдерхоупе, Мейтленд благополучно приведет в исполнение свои замыслы, а я навсегда останусь безработным.

Остаток утра посвятил обходу. Дел было много – Мейтленд из комнаты сна не показывался, состояние других пациентов его не волновало. Когда я спустился, чтобы обсудить усугубившееся расстройство Алана Фостера, Мейтленд на меня даже не посмотрел. Стоял рядом с энцефалографом, водил пальцами по подбородку и глаз не сводил с показателей прибора.

– Поступайте, как считаете нужным, – рассеянно ответил Мейтленд.

Учитывая, что он сам отправил меня обдумывать его предложение, я ожидал соответствующих вопросов, но ошибся. Сейчас Мейтленда ничто, кроме «эксперимента», не интересовало.

Пациенток еще не кормили. Всем поставили капельницы. Возможно, дело было в ярком свете, но они уже казались мне изможденными. Под прозрачной кожей явственно проступали кости и сосуды. Выходя из комнаты сна, я оглянулся и ощутил непонятный страх, словно бы проникший в грудную клетку и добравшийся до сердца. Ощущение было очень неприятное и прошло далеко не сразу.

Сосредоточиться на работе было трудно – я все гадал, приедет кто-нибудь из Медицинского совета с инспекцией или нет. Впрочем, на такую молниеносную реакцию рассчитывать не приходилось. Мейтленда вежливо предупредят по телефону, и тогда мне придется держать ответ. Представил, как стою перед Мейтлендом, а тот никак не может поверить в такое возмутительное предательство. При одной мысли делалось дурно. Подумал: а что, если просто собрать вещи и попросить Хартли отвезти меня на станцию? Но нет, это слишком трусливый поступок. Вспомнил о таких людях, как Бёрджесс. Они ведь ненамного старше нашего поколения, но прошли войну и победили. Так неужели я побоюсь предстать перед Мейтлендом? Уж на это у меня смелости хватит. Пациентки комнаты сна в опасности, и помочь им могу только я. Я невольно вспомнил фразу, которую часто повторял наш школьный учитель истории: «Бойся равнодушных! Это с их молчаливого согласия совершается все зло на земле!» Эта мысль придала мне храбрости. Теперь моя решимость только укрепилась.

Вернувшись в мужское отделение, я навестил Алана Фостера, до сих пор пребывавшего в сильном волнении.

– Они все время отдают мне приказы, – пожаловался он. – И никуда не денешься…

Я дал ему успокоительное, поговорил с ним и отправился к другим пациентам – мистеру Куку, мистеру Мюррею, мистеру Дрейку. Вспомнилось, как мы с Чепменом играли в шахматы и беседовали. Сам не заметил, как забрел в комнату отдыха. В одном из потертых кресел сидела Джейн и утирала слезы платком.

– Извини, – смущенно пробормотал я. – Не думал, что здесь кто-то есть…

Я уже собирался уйти, когда Джейн подняла на меня взгляд. Что предпринять, я не знал. Растерянно топтался на пороге, но что-то в лице Джейн заставило меня остаться. Была в ее глазах мольба, живо отозвавшаяся в моем сердце.

– Неужели ничего нельзя исправить? – спросила она.

– Ты о чем? – довольно неубедительно изобразил недоумение я. На всякий случай выглянул в коридор.

– Не бойся, – сказала Джейн. – Никого тут нет. Сигаретой не угостишь?

Я выполнил ее просьбу, и Джейн закурила.

– Спасибо.

Сделав несколько затяжек, она спросила:

– Что там у вас творится в комнате сна?

– Не знаю. Но ситуация не слишком благоприятная.

– Как думаешь, Мейтленд сумеет их разбудить?

– Пациенток уже давно надо было перевести в Ипсвич. У нас нет необходимого оборудования. Не знаю, что с ними, но своими силами тут не справиться.

– Ты говорил об этом Мейтленду?

– Да.

– А он что?

– Не согласен.

Джейн вздрогнула и плотно сдвинула колени.

– Я тут подумала… – Она запнулась и снова заговорила не скоро. – О своем поступке. Я понимаю, почему ты был так зол. Нет, правда. Прости, что не сказала. Просто случая подходящего не было. Я была с тобой счастлива и не хотела все портить.

Пола халата Джейн задралась, и я вынужден был отвести взгляд. Стоило вспомнить о ее горячей коже под шелком, и меня против воли охватило возбуждение.

– Здесь такие вещи обсуждать неудобно, – заметил я.

– Почему? Нам никто не помешает. Я проверяла график дежурств.

– Ну хорошо, на самом деле я считаю, что нам не о чем говорить.

Ничего не скажешь, любезный отказ.

Джейн повернула голову, во всей красе выставляя длинную шею и безупречный профиль. От слез глаза сияли еще ярче, чем обычно.

– Просто хотела, чтобы ты знал: я тебя понимаю, – сдавленным голосом произнесла Джейн. – Вот и все. Надеялась… – Она еще раз затянулась и добавила: – Обсудить все, как взрослые люди.

Я подошел к окну. «Бентли» Мейтленда был припаркован снаружи, и я снова подумал о честерфилдском диване. Вообразил темноту, ритмичный скрип кожи, стоны наслаждения. Вот Мейтленд сжимает своими огромными руками полные груди Джейн. У меня даже голова разболелась.

– Зачем? – с усталостью и горечью бросил я.

– Вместе мы были счастливы.

– Да, были.

– Ну вот!

– Не пойму, к чему ты клонишь.

Наблюдая за отражением в стекле, я увидел, как Джейн встала и приблизилась ко мне. Но я старался смотреть лишь на вересковую пустошь, далекий лес и небо. Я застыл в предвкушении. Чувствовал, что Джейн хочет до меня дотронуться.

– Люди совершают ошибки, – произнесла Джейн. – И я не исключение. Теперь искренне жалею, что поступила именно так.

Вдруг я почувствовал руку Джейн на своем плече. Вот она отразилась в стекле. Внезапно я заметил золотой отблеск. У Джейн на пальце было обручальное кольцо. Вернее, мне так показалось, потому что, приглядевшись, я ничего похожего не заметил. Неужели я до сих пор мечтаю об идиллической жизни с Джейн? Но теперь эта мечта ушла в мир запретных, подавленных желаний, выражающихся лишь в ошибках восприятия и оговорках. Дыхание Джейн обожгло мне шею.

– Нет, – произнес я. – Все кончено. Ни к чему склеивать осколки. Слишком поздно.

Ответить Джейн не успела. Именно в этот момент по зданию разнеслись крики.