Последний бой
Конечно, Батый после плена не ушел восвояси и преследовать нас не прекратил. Уходить от его облав становилось все труднее. Нарчатка как могла отвлекала монголов на себя, но у нее дружина еще слабее нашей, против многих тысяч монголов, уже знавших округу, как круп собственной лошади (я подозревала, что нашлось немало помощничков из тех, кто здесь часто ходил с купеческими обозами). Мы могли бы уйти в земли Пургаза и там укрыться, но это было просто нечестно – заманить на мокшанские земли монголов, а самим смыться. Воевать так воевать.
Оставалась одна крепость, в которой можно было укрыться, – Сырня. Там сильный наемный отряд, но это значило подставить под удар и тех, кто сумел избежать гибели в предыдущий приход Батыевого войска. Как ни кинь – всюду клин. И почему я раньше об этом не подумала?
Ситуация хреновенькая… И обратно на Русь не пробиться, Батый перекрыл все возможности уйти к Рязани. Воительница! Стратег! Тактик! Блин, как же можно было вот так увлечься, чтобы поставить в тяжелое положение столько народа?
Я ругала себя на чем свет стоит, а Вятич не мог понять, чего я схожу с ума. Пришлось объяснять. Сотник все выслушал и поинтересовался:
– Хочешь удрать от Батыя?
– Да не удрать хочу, а сделать так, чтобы люди из-за меня не страдали!
– Это как? Ты где видела, чтобы шла война, а люди не страдали? Настасья, прекрати истерику!
Он впервые назвал меня Настасьей, всегда только Настей. Это что-то значило, только вот что?
– Посмотри вокруг, если бы мокша хотели, они бы нас давно выловили и сдали Батыю, как щенков в корзине. Но нас поддерживают, кормят, поят, лошадей перековывают… И Нарчатка тоже поддерживает.
– И что?! Куда нам теперь деваться, в какие еще земли тащить за собой монголов, чтобы и там разорили? Надо было выходить в степь и биться насмерть там! Вятич, может, еще не поздно? Давай отойдем в степь и примем последний бой, а?
Сотник вдруг проворчал что-то вроде «последний бой я тебе гарантирую скоро», но я в этом не сомневалась и сама. И не потому, что у нас была пайцза Батыя, а потому, что нам двоим с ним на Земле не жить, либо он, либо я. Для меня предпочтительней второе, для него первое.
– Знаешь, о чем я сейчас жалею? Нужно было не тавро ему выжигать, а растерзать, как Тузик грелку, и отправить в его ставку, может, испугались бы и ушли?
– Женщины бы погибли.
– А так не погибнут? Мы же мотаем монголов за собой по мокшанским землям, думаешь, здесь не погибнут.
– Ты о чем жалеешь?
– Только о том, что не убила этого гада!
– Хочешь последний бой?
– Хочу. А еще лучше, если я и он, чтоб кто кого.
– Настя, он к Евпатию не вышел. Ханы не выходят на поединки, выставит против тебя верзилу метра два ростом, такого, чтоб конь не выдерживал, тот на одну ладонь тебя посадит, а второй хлопнет.
– Что ты предлагаешь?
– Идти в Сырню. Тем более туда отправилась и Нарчатка со своей дружиной. Там стены, там Алджибай с воинами. Не Козельск, конечно, но надежда есть.
– Он округу разорит.
– Там уже давно нет округи – разорена. Пошли, командир, не тяни время.
Мы прибыли к Сырне к вечеру, но нас узнали, встретили с удовольствием. Нарчатка со своими была уже там.
Я невесело посмеялась:
– Все в сборе… Не хватает только Батыя.
– Он ждать себя не заставит, надо подготовить город, насколько возможно. И увести людей в лес.
– Нет, – вдруг помотала головой княжна.
Я обомлела. Она не собирается биться вместе с нами?
– Если сейчас увести людей, то их легко перехватят. Уходить надо тогда, когда монголы будут стоять под стенами.
Я вспомнила слова Бормана о том, что уходить из Берлина нужно под грохот русских пушек и танков. Оказывается, его тезис не нов. Интересно, он знал о словах Нарчатки?
Нет, ну вот дурища-то, а?! Нашла время вспоминать фильмы советского периода. Главное – вовремя-то как!
А княжна, вернее, теперь она уже была царицей, народ ее признал, продолжала весьма деловито:
– А пока все, кто в силе, могут рыть волчьи ямы и устраивать другие пакости.
– У вас чеснок есть?
– Что есть?
У них называлось это как-то по-другому, но шипы на погибель лошадей нашлись. Оставалось только решить, где и как копать, где разбрасывать…
Удивительно, но нас поддержал не только Алджибай со своими воинами, в общем-то привычными к боям и осаде, но и жители Сырни. Особенно старались девушки из дома терпимости.
Уже через пару часов можно было наблюдать, как неумело тычут заступами в землю весьма упитанные кобылки из числа тех, кто совсем недавно ублажал воинов совсем другим способом. Но никто не насмехался, трудовое рвение ночных тружениц вызывало даже уважение.
Сырня готовилась к длительной осаде. Алджибай убеждал нас, что хлеба хватит надолго, вода в крепости есть, колодцев достаточно, остальные запасы тоже немаленькие… А я смотрела на деревянные стены Сырни, через которые легко перелетит стрела с горящей серой на наконечнике, и думала, насколько быстро выгорит все. Сколько понадобится Батыю – день, два, неделя?
Об осаде и отпоре хорошо рассуждать, когда никого нет под стенами, но когда монголы закружат свою карусель с ливнем горящих стрел, небо покажется с овчинку. Оставалась только надежда на тот самый подземный ход, о котором твердила Нарчатка.
И вдруг я поняла страшную вещь: Нарчатка – единственная правительница мокши, ей нельзя погибать!
Вятич в ответ на такой крик души покачал головой:
– Надеешься ее убедить уйти? Не думаю.
Так и вышло, царица даже слышать не желала об уходе!
– Нарчатка, послушай, вы должны попробовать пробиться. Нельзя, чтобы исчез твой народ или был разогнан, как буртасы. Мы однажды прорывались так из Козельска, когда сразу с нескольких сторон, то можно пройти.
– Нет, мы в своем городе и будем отбиваться до конца.
– Монголов слишком много, город они сожгут и возьмут даже без осадных машин. Немного погодя его просто не будет. А вы уходите.
– Мы не бросаем друзей в беде. У нас общий враг.
– Нарчатка, Батый гоняется за мной лично.
– Как?
Тьфу ты, снова повело на язык двадцать первого века!
– Он гоняется именно за мной, понимаешь, я однажды… сильно оскорбила его.
– Ты встречалась с ханом?
– Да. Когда освобождали ваших женщин.
– Они сказали, что их просто оставили и ушли. Почему-то.
– Ты когда-нибудь видела, чтобы монголы просто оставляли красивых пленниц? Мы его вынудили сделать это, поставив на… в одном месте тавро. Теперь он будет мстить мне до конца. Вы здесь ни при чем, потому уходите.
– Нет, мы не бросаем друзей в беде, – повторила царица.
– Нарчатка, когда-то я тоже очень не хотела уходить от остающегося Евпатия Коловрата и многие не хотели оставлять его с небольшой горсткой воинов против целой армии Батыя. Но Евпатий верно сказал: живые, вы еще сможете отомстить, а мертвые уже нет.
Меня поддержали Вятич и Тумай:
– Уходи, у твоего народа не осталось правителей. Пуреш с сыном ушли на запад, инязор Пургаз погиб. Уходи, думай о народе.
Нарчатку удалось убедить уйти. Перед самым уходом она вдруг тихо поведала мне, что это только потому, что… у нее будет сын! От Вадуна!
– А Вадун знает?!
– Нет, он погиб. Но мой сын – его продолжение, сам Вадун был похож на легендарного инязора Тёкшоня, а его сын будет похож на Вадуна.
– Обязательно будет, – заверила я Нарчатку.
Мы провожали дружину Нарчатки со смешанным чувством, понимая, что больше их не увидим. Я ничего не знала о судьбе царицы, а потому продолжала надеяться, что она сможет выжить и родить сына, очень похожего на Вадуна. Жаль, не расспросила, как именно и где он погиб. У Вадуна были хорошие глаза честного человека и воина, он не мог погибнуть глупо или недостойно.
Когда последние всадники осторожно пробрались в узком проходе между разбросанным чесноком, Алджибай удовлетворенно объявил:
– Они отвлекут монголов от города, постараются увести их в сторону.
Я потеряла дар речи, пару секунд разевала рот беззвучно, а потом схватила Алджибая за грудки:
– Ты?! Ты знал об этом и молчал?!
Наверное, это смотрелось смешно, я едва доставала здоровенному Алджибаю до плеча, и все мои наскоки были укусом комара для бегемота, но, видно, от неожиданности «погранец» болтался в моих руках, как тряпичная кукла, даже побледнев.
– Нарчатка сама сказала не говорить…
– Мало ли что она тебе скажет?! Недоумок!
Вятич оттащил меня в сторону, шипя на ухо: «Сдурела?!» Хорошо, что «погранец» не понимал лексикон двадцать первого века. Иначе действительно были бы неприятности.
В конце концов он прав, как можно обсуждать приказы царицы, у которой ты находишься на содержании? Но хоть шепнуть нам он мог?
Вятич увел меня к себе и долго сидел, гладя мои встрепанные волосы, чтобы успокоить. А я, как дура, рыдала:
– Ты… ничего не понимаешь… Она беременна… у нее будет ребенок от Вадуна…
– Слушай, а где сам Вадун, я его не видел.
– Погиб.
– Настя, если ей судьба – выживет. Никого никуда они не уведут, пока Батый знает, что ты здесь, он от Сырни не уйдет.
Конечно, сотник прав, теперь приманка для Батыя – я. Но как он узнает, что я здесь? Снова отправлять стрелу? Я решила завтра обязательно над этим подумать. В тот вечер думать не только об этом, но и о чем-либо вообще я была не в состоянии по одной простой причине.
Вятич ласково поцеловал меня в висок, потом шрам, еще… еще… шею… Какой уж тут Батый и стрелы! Когда его губы касались моего лица и тела, я теряла всякую способность и сопротивляться, и думать…
– Настя… Настенька… глупенькая моя девочка…
Строптивый нрав сумел-таки подать голос:
– Это почему глупенькая?!
– Тихо, тихо…
Карусель крутилась, но не монгольская и не со стрелами, это кружилась моя голова от его поцелуев, от его ласки. И снова не было ни Батыя, ни монголов, ни тринадцатого века, ни двадцать первого…
Я точно знала, что счастье есть и зовут его Вятич. И было особенно горько и больно оттого, что мы оба понимали – эта ночь последняя. Как же хотелось, чтобы она была самой длинной в году, не то что в году, в столетии!
Но она закончилась. Все хорошее и особенно прекрасное так быстро заканчивается. В окно полз тусклый свет начинающегося дня. Моя голова лежала на плече у Вятича, я тихонько проводила пальцем по его плечу, шее, подбородку…
– Ответь, наконец, зачем ты притащил меня сюда?
– Хотел доказать тебе, что ты ничего не можешь, ничего не стоишь.
Еще вчера я бы взвилась, как от ожога, но сейчас только усмехнулась:
– Доказал?
– Когда ты «очнулась» у Анеи, сначала так и казалось, московская красотка получила щелчок по носу. Но потом ты стала биться мечами наравне с парнями, и когда получала удары, даже не морщилась. Я начал тебя уважать. А потом была Рязань и остальное. И отправить тебя обратно уже не хватило сил.
– Вятич, что тебе сказал Славен тогда?
Он даже вздрогнул от вопроса.
– Я должен послезавтра тебя вернуть обратно. А для этого не пропустить момент…
– Ну, договаривай! Моей гибели?
– Да.
– Иначе что?
– Иначе ты просто потеряешься во времени, и тебя придется долго разыскивать по разным столетиям и городам.
– Да, не хотелось бы…
– Настя, не бойся, все будет хорошо. Тебе оставят память. Постарайся быть осторожней с ней там.
– Какое странное ощущение, словно я отправляюсь куда-то в космос или вообще в неведомое…
– Так и есть.
За дверью зашумели, на улице зазвучало било, сообщая, что началось…
– Пора…
Действительно, первые десятки монгольской разведки подошли к Сырне. Конечно, они попали и в волчьи ямы, и налетели на щедро разбросанный чеснок – железные шипы, чтобы ранить конские копыта, но это не остановило.
Бравое настроение жителей и даже Алджибая стало улетучиваться, когда они увидели черную массу, заполняющую склоны оврагов. Одно дело – слышать о враге, знать, что его много, очень много, и совсем другое – воочию увидеть это «много». А ведь здесь были всего два-три тумена.
По стене разгуливал Каргаш, его верно прозвали журавлем за длинные ноги, которые парень выбрасывал при ходьбе, словно они мешали своему хозяину.
– Что там?
– Монголы… – развел руками Каргаш.
– Значит, пора показываться, чтоб не прошли мимо.
Куда можно пройти мимо, если крепость на мысу между оврагами и речкой, я уточнять не стала. Главное, чтобы не стали разыскивать Нарчатку, она должна выжить и родить здорового младенца, а беременным вредно волноваться.
Я надела плащ и вышла на стену так, чтобы меня было видно издали.
– Не лезь под стрелы.
– Боюсь, что отдан приказ именно в меня не стрелять.
– Зря надеешься.
– А оберег?
– Настя, он помогает, только если ты сама не рвешься умереть. Подожди немного, ладно?
– Так и быть, уговорил.
Я была настолько готова к гибели, что ее уже не боялась, это, видно, беспокоило Вятича, он предостерег:
– Не лезь на рожон и не торопись умирать. Всему свое время.
Монголы собрались осаждать крепость основательно. Убедившись, что я здесь, Батый, конечно, не стал преследовать никакую Нарчатку, Вятич был прав. Батый пришел за мной, вернее, за моей жизнью. Подтверждение этому мы получили быстро.
Вперед в сопровождении двух воинов, державших щиты, выехал лучник. Они были вне пределов досягаемости наших лучников, но Алджибай крикнул по стене, чтобы не стреляли, понятно, что сейчас что-то будет.
Я показала Вятичу на развевающиеся по ту сторону оврага хвосты на высоком шесте:
– Пожаловал. Как ты думаешь, сидит или все еще стоит?
– Сидит, у него шаманка хорошая, залечила, небось.
Лучник с усилием натянул большой лук и отправил в нашу сторону стрелу, причем не просто в нашу, а именно в мою. Стрела упала навесом, не причинив никому вреда. Ее подобрали, и тут же раздался хохот Алджибая:
– Ты посмотри, как они войну объявляют?! Стрела-то позолоченная! Да, наконечник позолоченный!
Мы с Вятичем рассмеялись. Ай да Батый! Не пожалел на меня позолоты.
– А чего ж не золота?
– Много чести, курчонок ты мой щипаный. Перчатка брошена, придется поднимать.
Осада началась.
Я не знала, как далеко идет потайной ход, и меня начали мучить опасения, потому что монголы расположились, кажется, по всей округе. Куда ж уходить?
У Батыя с собой явно не было больших осадных машин, таких, какие разбили стены Рязани. Понятно, тогда их притащили по льду Оки, а здесь пришлось продираться через лес. Но монголы тут же начали собирать малые машины, причем делали это на виду у защитников, чтобы поняли, что им грозит.
Еще одну страшную вещь увидели те, кто стоял на стене. Под большими котлами были разведены большие костры.
– Это еще зачем? – удивился Алджибай.
Я знала зачем, но объяснять не стала, развернулась и поторопилась прочь со стены. Вятич за мной.
– Что?
– Они будут вытапливать жир из пленных, чтобы смазывать свои машины.
– Что?!
– Да, так было под Рязанью.
Стены еще не дрожали от ударов, камни метнули всего несколько раз, только пристреливаясь. А потом все затихло. Мы поднялись наверх посмотреть, что творится. Две осадные машины были уже собраны, и ни у кого не оставалось сомнений, что долгой осады не будет, просто не нужна. Вот эти адские устройства разобьют самый прочный тын за пару дней. Остальное доделают ворвавшиеся в город толпы головорезов. Понятно, что вот эти внизу никого жалеть не станут. Кажется, даже наемники Алджибая осознали, с кем связались.
– Последний день Помпеи…
– Чего так мрачно, гляди на жизнь веселей.
– Кофе Жокей… – невольно буркнула я.
– Что?
– Да так, реклама, чтоб ее.
– Настя, здесь Гугл бессилен. И Яндекс тоже.
– Да! Здесь помогут только международные санкции, ООН например. Но, боюсь, так долго, до ее основания, мы не продержимся.
– Это факт, который приходится признавать.
Вятич пытался шутить, но шутки выходили натянутыми. У нас просто не было другого выхода, кроме как погибать. А я еще не встречала тех, кому бы эта перспектива очень нравилась.
Оглядев окрестности со стены, я мрачно объявила:
– Батый сволочь!
Бровь Вятича удивленно приподнялась:
– Ты в этом сомневалась?
– Нет, но неприятно лишний раз в этом убеждаться. Слушай, а может, он за пайцзой пришел? Мы же не вернули.
– Угу, а заодно за твоей головой.
Я вспомнила монгольских всадников и жителей Сырни.
– А может, мне выйти?
– Зачем?
– Чтобы спасти жителей Сырни.
– Настя, их все равно вырежут.
От стены быстрым шагом шел Алджибай, его взгляд, брошенный на меня, был чуть странным, словно «погранец» извинялся за что-то. Мелькнула мысль, что они решили меня выдать Батыю, чтобы сберечь город. Все верно, если монголам нужна я, то к чему гибнуть всем?
Так и есть, загудело било, созывая горожан на площадь. Я почему-то была совершенно спокойна. Отдадут так отдадут. Жаль, что не убила Батыя, но знать, что на моей совести гибель стольких людей… А еще жаль, что погибну не в бою, а в муках. Нет, я решила попросить об одном: не связывать меня, чтобы смогла хоть плюнуть в рожу этому гаду!
Горожане собрались быстро, все же большинство либо на стенах, либо где-то рядом, подносили стрелы, болты, кипятили воду в ожидании штурма. Алджибай поднялся на возвышение, оглядел притихшую толпу. Он говорил по-русски, нарочно, чтобы поняли и мы тоже. Сказал, что монголы прислали требование выдать им русскую женщину-воина в голубом плаще.
Сотни голов повернулись в мою сторону. Я усмехнулась: Батый верен своему сволочному характеру. Шакал паршивый! Отправить Пуреша с дружиной подальше от его земель, чтобы не мог помешать, стравить эрзя и мокшу… Зря мы не отправили кого-нибудь к Гуюку с рассказом о выжженном знаке! Может, рассказать сейчас? Какая теперь разница. Я знала только одно: Вятич не отдаст меня, а значит, погибнет сам. Плохо, потому что это глупая, бесполезная гибель.
Пока размышляла, пропустила, что еще говорил Алджибай, но судя по тому, как смотрели на меня вокруг, речь шла именно обо мне. Вятич усмехнулся, но не зло, не горестно, скорее довольно. Толпа одобрительно загудела. На помост выскочил Чабас (кто назвал этого бешеного аскиза Чабасом – «спокойным»?). Закричал что-то по-своему, потом перешел на мокшанский, потом что-то выкрикивал по-русски. Я поняла одно – скрученную из его пудового кулака фигу.
Шумели еще долго. Но когда я решительно шагнула на помост, толпа вмиг затихла. Я смотрела на эти такие разные лица, ставшие за последние дни родными, взгляд невольно выбирал знакомых… Вон стоит рослая худая проститутка Рахиль (никто не знает, как ее зовут в действительности), вон Мазава, она и правда красавица, имя не лжет. Вот крупный, всегда угрюмый добряк Овтай (медведь). А кто прозвал Чавкой (галкой) белобрысого парня – загадка. Много знакомых лиц, с кем-то вместе рыли волчьи ямы, кого-то учила биться мечом, у кого-то училась сама… И они должны гибнуть из-за меня? Нет!
Я низко поклонилась народу.
– Спасибо, что не хотите выдавать меня Батыю, но я не хочу, чтобы из-за меня погиб город. Я сама выйду.
Толпа взвыла. Вперед снова шагнул Алджибай:
– Не то говоришь. Мы уже решили тебя не отдавать. А биться с Бату-ханом будем не только из-за тебя, но и за себя, за свою волю, свою жизнь.
– Их очень много.
– Больше не значит лучше.
– У них осадные машины, они разобьют стены и вырежут всех в городе.
– Всех не вырежут, я тоже знаю, где тайный ход, кого сможем, выведем. А остальные будут биться насмерть. Эх, Настя, разве можно воина смертью запугать?
Монголы крутили карусель, поливая стены бесконечным количеством стрел. Среди них были те, что несли огонь, деревянные постройки начали гореть. Через тайный ход все шли и шли горожане, это были семейные женщины с детьми. Категорически отказались уходить труженицы дома терпимости, объяснив просто: мы, мол, всегда вместе с теми, кто нам люб. А любы были, конечно, воины.
Но бесконечно это продолжаться не могло, на стенах не показаться, кроме того, кое-где начали гореть и сами стены… Алджибай собрал своих воинов, я своих. Много раненых, много уже отсутствовали.
– Надо выходить и биться мечами, чтобы не сгореть тут, как поросенку на вертеле!
Другого мнения не было. Последний бой.
К нему готовились, как действительно к последнему, все прекрасно понимали: никому не выжить. До блеска начистили оружие, переоделись в чистые рубахи, помолились каждый своим богам…
Вятич долго смотрел мне в глаза:
– Настя, запомни одно: у тебя мощный оберег, но тебе пора. Ничего не бойся, только будь все время рядом, я должен успеть.
– А ты?
– Все будет хорошо.
– А ты?!
Он вдруг привлек меня к себе и крепко-крепко поцеловал. В последний раз? Сердце тоскливо сжалось.
Но каждый из тех, кто готовился выйти за стены, намеревался отдать свою жизнь как можно дороже. Я оглянулась. Даже проститутки взяли в руки оружие. Они собираются выходить без доспехов? Хотя какая разница?
Вятич осторожно провел пальцами мне по шраму и решительно скомандовал:
– Пора!
Я надела на голову шелом с личиной, теперь меня выдавал только голубой плащ князя Романа. Сквозь прорезь личины Вятича увидела его глаза, они улыбались…
– По коням!
Монголы встретили нас градом стрел. Понятно, они лучше бьют из луков, чем дерутся в рукопашной, но выбора у нас не было, да и у них тоже. Увидела вдали Батыя, как всегда, сидит в седле, но в стороне, наблюдает. К нему не пробиться, хотелось спросить, как задница, не болит ли, но тут же оказалось не до того. Вокруг кипел бой.
Это уже привычно: звон оружия, вопли, ржание, грохот сшибки…
Взмах мечом, еще один, еще… а потом я потеряла счет и взмахам, и убитым или раненым. Рядом бился Вятич, все время косясь в мою сторону.
– Я еще жива!
– Вижу!
И следом стрела… Мне показалось, что я даже услышала пробившийся сквозь грохот боя звук спускаемой тетивы…
Боль пронзила все тело сразу.
– Вя-тич…
Вот и все. Земля закрутилась в какой-то немыслимой карусели, а потом приблизилась – и стало темно. Но последним, что я увидела, было лицо Вятича, когда он сбросил шелом с личиной и склонился надо мной. Мелькнула мысль: «Успел» – и тут же погасла с последними искрами сознания…
Бату видел, как упала девушка в ярко-голубом плаще, как над ней склонился какой-то воин. Он хорошо помнил этих двоих. Вот час расплаты… Хан жестом послал вперед кешиктенов: захватить! Он должен лично отрубить ей голову, убедиться, что это действительно та, с которой схватка не на жизнь, а на смерть!
Два десятка сильных, отменно вооруженных воинов, повинуясь приказу джихангира, бросились к лежащей девушке и склоненному над ней мужчине. Можно было не бросать вперед столько людей, на всем поле среди убитых оставались только эти двое – девушка и воин. И тут…
Бату замер, увидев, как от распростертого на стылой земле тела девушки вверх поднялся светлый столб, внутри которого явно угадывалась женская фигура… Воин над девушкой что-то закричал, подняв руки вверх и в стороны, словно призывая неведомые силы. А потом…
Такого страха не испытывал никто из них. Над всем полем сначала пронесся сильнейший вихрь, срывая хвосты с шестов и копий и сбивая с ног лошадей, потом загудело, будто вся земля поднялась на дыбы, а потом внезапно стало темно. Но не ветер или темнота заставили бежать кешиктенов. Над полем… нет, это был даже не звук, а нечто запредельное. В головах словно что-то рвануло, тысячи иголок вонзились в мозги, причиняя невыносимую боль, а еще всех почему-то обуял такой ужас, что сердца, казалось, вот-вот разорвутся! Люди и животные, разом обезумев, ринулись прочь от страшного места. Бату-хан в том числе.
Потом они даже не могли вспомнить, что именно оказалось самым страшным или страшным вообще. Но даже если бы сама земля разверзлась под ногами, поглощая в свои недра, было бы не так ужасно.
Опомнились далеко от места сражения. Долго не могли прийти в себя, у огромных сильных кебтеулов дрожали руки и ноги, не слушались голоса. Хан старался делать вид, что ничего не произошло, приказал поставить походный шатер и позвать шаманку.
– Что это было? Погибла урусутская шаманка?
– Нет, она не шаманка. Но она действительно погибла. А здесь против нас были все колдуны этой земли, их призвал на помощь тот человек, которого ты видел рядом с урусуткой.
– Туда можно вернуться?
– Зачем? Там нет выживших и того воина нет…
– Там остались наши воины.
– Ты не сможешь никого загнать туда еще раз. Урусутка погибла – это главное. Иди вперед, хан.
Урусутка, несомненно, погибла, но легче на душе почему-то не стало, словно где-то в уголке так и осталась частичка того ужаса, который испытал у стен города. И Бату знал, что стоит ему приблизиться к урусутским землям, как ужас вернется вновь. Почему был в этом уверен – непонятно, но не сомневался.
На запад, ну их, эти урусутские леса и болота!
На место последнего сражения у города вышли несколько седых старцев, опиравшихся на свои посохи. Они шли по полю, качая головами и явно разыскивая кого-то. Наконец, один показал на лежавшего вниз лицом воина, рядом с которым виднелся ярко-голубой кусок ткани. Это было тело бездыханной Насти, и рядом лицом вниз Вятич.
Один из седоволосых стариков подержал раскрытую ладонь над девушкой, кивнул:
– Ему все удалось.
Потом так же подержал над самим Вятичем и тоже кивнул:
– Живой.
Четыре старика с трудом потащили тело своего товарища прочь со страшного места. Вятич чуть застонал.
– Потерпи, сынок, сейчас полегчает. Надо убираться с этого проклятого места…
Над погибшими не кружили даже вездесущие вороны, обычно обозначавшие места сражений.
У крепостных стен остались лежать тысячи и тысячи погибших воинов, но никто не спешил устроить им погребальный костер или хотя бы просто собрать оружие. Немного погодя поле битвы занесло снегом, к весне большинство трупов сгнило, летом обильно проросла трава, потом снова выпал снег, ветер нанес немало песка… Но столь сильно было проклятие, что даже звери обходили холм, а птицы облетали стороной.
Ужас все еще ощутимо витал над этим местом…
Он витал и через семь с половиной столетий тоже. Люди не могли без содрогания пройти через глубокий Кудеяров овраг или подойти к стенам бывшей крепости, хотя деревянные стены крепости сгнили и развалились от непогоды. Город остался не только неразрушенным, но даже неразграбленным. Первые столетия любого, кто оказывался рядом, охватывал такой необъяснимый ужас, что ноги сами несли прочь. Заставить подъехать ближе лошадь не получалось, бедная скотина предпочитала лучше погибнуть под кнутом, чем сделать дальше хоть шаг. Даже самые лихие разбойники старательно обходили этот холм стороной.
Но шли века, наступило время полного безверия, и «черные археологи» добрались-таки до заветных мест, разрыли останки, сделали то, что не сделали люди много столетий назад, – разграбили, унося все, до чего добрались их руки. Несчастные не знали одного – унося с собой ценные вещи тринадцатого столетия, они уносили и частицу проклятия, витавшего над этим местом. А проклятие – вещь прилипчивая, подцепить легко, отвязаться трудно. Но это на их совести, и кара предстоит тоже им…
Вокруг кроваво-красная тьма. Нет, не так, в черной пелене перед глазами вспыхивали кровавые всполохи и метались какие-то искры. И каждая такая вспышка отзывалась немыслимой болью.
А еще где-то долбил дятел. Эта птица оказалась неимоверно настырной и бессовестной, она долбила и долбила, не останавливаясь. И дятлу не было никакого дела до того, что мне больно от его стука. Никогда не думала, что дятлы такие наглые. Придется сказать Вятичу, чтобы с ним поговорил покруче, надо же совесть иметь, не один он на белом свете!
Мне почему-то было невыносимо жалко себя, хотелось плакать. Но нельзя, если кто-то из дружины увидит, что я реву, будет позор… Нет, они не посмеются, но я даже повода давать не могу.
Видно, последнее слово я сказала вслух, потому что чей-то голос откликнулся:
– Очнулась, кажется…
Голос знакомый, но не Вятича, но его звук отозвался в моей несчастной голове таким всплеском боли, что я невольно застонала. Что это со мной? Снова упала с лошади? Но я билась уже не конной, Славу подо мной убили задолго до конца боя.
Конца? Бой закончился?! Если вокруг не слышно звона металла, криков и ржания, значит, закончился. Тогда почему темно и все вокруг красное? Неужели столько крови, что я, как Васька, захлебнулась? Нет, я явно дышала и даже слышала, значит, жива. Тогда что это?
Размышления тоже давались нелегко, они вызывали тупую боль, которая разливалась по всему телу. Особенно болел правый бок и еще левая щека.
Я попыталась открыть глаза, но веки были такими тяжелыми, что это не сразу удалось. Пошевелить пальцами тоже. На Земле что, изменилась сила тяжести, что ли? Это все из-за Батыя! Зря мы его не убили тогда в лесу!
Остановила сама себя: вот дурища-то, при чем здесь Батый?
С трудом разлепившиеся веки ничего не прояснили, вместо черного и красного вокруг было белое. Вот те на! Это еще что? Повести глазами в стороны не получалось, не позволяла боль.
Но этого не понадобилось, перед глазами возникло чье-то лицо, оно было женским, совершенно незнакомым и каким-то странным. На голове белый колпак, глаза подведены, ресницы накрашены, волосы высветлены… Откуда в Сырне такая фифа взялась? Все люди как люди, а эта словно из Москвы…
И тут меня осенило, я даже мысль про фифу не додумала: я в Москве и, видно, в больнице! Потому белый потолок и белый колпак на голове у крашеной блондинки. Я застонала и закрыла глаза. Не хочу! Пустите меня обратно к Вятичу, там идет бой, а я тут валяюсь!
Губы пересохли, голос сел, но я сумела проскрипеть, вернее, прошептать:
– Пить…
Губы тут же смочили благословенной влагой, но пить не дали. Вот жадюги, Вятич обязательно бы напоил.
Пелена перед закрытыми глазами уже не была такой страшной, и звуки стали доходить вполне прилично, хотя и не слишком отчетливо. Я невольно прислушалась. Кто-то говорил, что нужно позвать Вадима Аркадьевича, он просил сразу сообщить, когда пациентка очнется.
Пациентка – это я? Я не хотела быть пациенткой, я хотела быть с Вятичем. Снова стало себя очень жалко. Я вдруг едва не подпрыгнула: а где сам Вятич?! Если он тоже тут, то ему нужна помощь!
– Где Вятич…
– Что? Настя, ты что-то хочешь?
Голос мужской и очень знакомый. Я снова открыла глаза. Лицо тоже знакомо – красивое, холеное, мужественное, даже с небольшой ямочкой на подбородке. Вяло протекла мысль: это Андрей, это не Вятич… Я попыталась отодвинуть его рукой, но рука была немыслимо тяжелой и не поднялась.
И тут… Это ненормальная клиника! У них водились не только дятлы, но и слоны. Только чуть стих стук из-за птичьей долбежки, как раздался страшный топот. От ужаса я снова прикрыла глаза. Слон приблизился к моей постели, грохот его шагов затих. Я попыталась осторожно открыть один глаз, чтобы посмотреть, что он будет делать, и с изумлением обнаружила рядом вместо слона вполне симпатичного человека в халате, полноватого, даже скорее толстого, но отнюдь не слоновьих габаритов.
Как может нормальный человек производить при движении такой грохот? Или у меня что-то с мозгами? Или слон остановился рядом с палатой и стесняется войти? Скорее последнее, я же явно слышала грохот тяжеленных ног. Не надо мне таких гостей.
– Не надо слона…
– Что? – Доктор наклонился к моим губам, пытаясь разобрать.
От него пахло хорошим мужским средством после бритья. Кажется, он человек все же разумный, я сосредоточилась, собрала остаток сил и прошептала:
– Где Вятич?
– Кто?
– А Батыя убили?
Доктор пригляделся к моей физиономии внимательней и как-то странно задумчиво покачал головой:
– Нет, вроде сам умер…
Умер?! Батый умер?! Я чуть не заорала, с одной стороны, радость от смерти этого гада, с другой – досада, что это не я его грохнула. Но взрыв эмоций вызвал взрыв миллионов искр в моей многострадальной голове, я бессильно закрыла глаза. Сквозь пелену пробился голос Вадима Аркадьевича:
– Снотворное. И вызвать психиатра…
Какого психиатра? К кому, ко мне? Они что, думают, что я рехнулась? Конечно, они же ничего не знают о Вятиче, откуда им знать, сотник с кем попало не дружит.
Доктор явно ушел, слон тоже, а я стала проваливаться в приятную дрему… Последней мыслью было удивление: теперь слонов держат вместо комнатных собачек?
Очнулась я в уже приличном состоянии, болели бок и голова, но кровавой пелены перед глазами уже не было, дятел улетел (спугнули?), слон не появлялся, собственно, и Вадим Аркадьевич тоже. Зато рядом с кроватью обнаружился Андрей. Он явно обрадовался:
– Настя, пришла в себя?
Глазами удалось повести относительно легко, даже пальцы руки смогли сжаться в кулак, и сама рука чуть приподнялась. Соображалось вполне прилично. Я в больнице, рядом с кроватью капельница, без них сейчас даже геморрой небось не лечат. Тут же вспомнился психиатр, которого должны ко мне вызвать. Ну, давайте, я вам покажу психиатра!
– Ты меня узнаешь?
Я фыркнула:
– Очень хотела бы не видеть твою рожу, но, к сожалению, не могу.
– Узнаю подругу, – покачал головой Андрей.
– Позови доктора.
– Настя, что ты за бред несла, тебе Батый приснился?
Мне Батый не приснился, я его за горло держала, но тебе об этом знать ни к чему.
– Позови Вадима Аркадьевича!
– Откуда ты знаешь, как зовут врача?
И тут меня повело, в глазах у бойфренда явно мелькнуло какое-то опасение, неужели договаривались между собой о чем-то про меня? Ах вы ж! Я уже пришла в себя окончательно, тело и бок болели, голова тоже, но соображалка работала.
– Находясь без сознания, человек все равно все слышит, Андрей. Зови Вадима Аркадьевича.
– Уже позвали, – буркнул Стариков.
Я отвернулась к стене. И как теперь относиться к тому, что со мной было там, в тринадцатом веке, в Рязани и Козельске, в заколдованном лесу и Сырне? Где Вятич, Нарчатка, Анея, Лушка и множество ставших мне дорогими людей? Что это было: сон, явь, бред? И как теперь жить со знанием того, что происходило в действительности?
Вадим Аркадьевич пришел, фальшиво-радостно поприветствовал, поинтересовался самочувствием.
– Вашими заботами гораздо лучше. Что у меня повреждено? Сильно болит бок и щека.
Я прекрасно помнила, что в бок меня ранили еще в первом бою в составе дружины Евпатия Коловрата, а щеку рассек татарин, когда мы уходили, оставляя Евпатия с малым числом воинов. Но говорить это все Вадиму Аркадьевичу, водившему слона на поводке, я не собиралась.
– У вас сломано ребро и рана на щеке. А еще сотрясение мозга.
– Неудивительно после такой аварии.
– Вы помните аварию?
– Конечно, я же не сумасшедшая. Голова, конечно, болит, и сны дурацкие снятся… Про Батыя…
В глазах милейшего хорошо пахнущего доктора метнулось что-то этакое…
– Но это Андрей виноват, я, видно, его диссертацию вспомнила, он про Батыя писал.
Вадим Аркадьевич оглянулся на моего бойфренда, тот чуть развел руками.
– Да-да, Андрей Юрьевич у нас историк, вы не знали? Столько всего интересного может при случае рассказать о Батыевом нашествии. Вы психиатра ко мне вызвали?
Вопрос был в лоб, доктор почти пошел красными пятнами, но вовремя сумел взять себя в руки. Ай да выдержка!
– Какой психиатр, что вы?!
– Обыкновенный, кто-то же должен подтвердить, что у меня не съехала крыша, если я спрашиваю о Батые и Вятиче? Но мне нужен не психиатр, а нотариус.
– Зачем?
Кажется, они спросили в два голоса. Вот, блин, а я вообще не в психушке, часом? Андрюха все может.
– Понимаете, пока я лежу в больнице… Кстати, как долго уже?
– Неделю…
Ого, а там прошли два года…
– Кто-то должен заниматься делами фирмы и моими собственными финансовыми. – Я попыталась развести руками, получилось не очень, потому как привязана к капельнице. – Я хотела бы нотариально заверить поручение Андрею Юрьевичу.
У Андрюхи блеснули глазки.
– Так устала, так вымоталась, что попала в аварию. Хочу серьезно подлечиться и отдохнуть. Пусть Андрей Юрьевич поработает. Да, Андрей?
– Конечно, конечно, отдыхай, Настя.
Ах ты ж сволочь! Ты даже рад моей беспомощности. Но думать сейчас об этом не хотелось, наоборот, очень хотелось поскорее остаться одной, в своей квартире безо всяких Андреев и агентств недвижимости.
Вадим Аркадьевич тоже закивал:
– Конечно, но мы можем заверить все и сами…
– Да нет, там нужны полные документы, это слишком сложная доверенность. Андрей, пожалуйста, съезди к Марине, пусть она все быстренько приготовит.
Кажется, мой дорогой френд удалился с удовольствием.
– Вадим Аркадьевич, можно с вами побеседовать тет-а-тет?
– Безусловно, я вас слушаю.
– Что это за клиника?
Он назвал частную клинику, весьма нехилую и дорогую.
– Как долго я здесь буду находиться?
– Ну… это будет зависеть от вашего самочувствия… от данных обследования… все же вы серьезно пострадали в аварии…
Ясно, доктору совсем не хотелось выпускать платежеспособную пациентку. Ладно, подольем маслица в огонь, а потом бальзам на рану.
– Со сломанным ребром вполне можно ходить. Шрам на щеке мне будут залечивать пластические хирурги. – Доктор от таких слов явно поскучнел, словно подтверждая мои размышления. А я продолжила, теперь уже как змей-искуситель: – Но у меня просьба… Знаете, действительно устала, лень снова ввязываться в рабочую кутерьму. Пусть Андрей поработает. Вы не могли бы подержать меня здесь еще? Не надо ничего колоть, так, что-нибудь общеукрепляющее, не больше.
– Конечно, конечно! – Энтузиазм так и пер из Вадима Аркадьевича.
– Вы для порядка можете мне там навыписывать чего-нибудь, но колоть не надо. Я отдохну, отлежусь и скажу вам большое-большое спасибо со множеством цифр в счете. Лично вам.
Он даже не стал разыгрывать смущение, просто деловито кивнул.
– Тогда у меня еще просьба, вернее, несколько. Не пускать ко мне посетителей без моего согласия, даже Андрея Юрьевича. Он начнет задавать вопросы про дела, а я не хочу о них слышать. Во-вторых, мне нужен новый ноутбук и Интернет. А в-третьих, нормальная одежда, еда и все остальное. Надоело лежать овощем, пора вставать! У кого мои документы и мобильник?
– Пока у нас. Мы не имели права выдать все Андрею Юрьевичу, все же официально он вам… никто…
– И не только официально, – пробурчала я. Кажется, Вадим Аркадьевич услышал и на ус намотал, хотя усов у него не было.
Через пару часов у меня было все. Примчалась Марина и все организовала. Для начала она потребовала от Андрея выйти вон и впилась в меня с шипением:
– Ты сдурела?! Доверять этому хлыщу фирму!
– Марин, или я доверю ему фирму, или он меня упечет в психушку.
– Ты что?!
– Знаешь, не хочется возиться со всем этим… Потом вообще перепишешь на него все, пусть подавится.
– А ты?
– Когда побываешь по ту сторону бытия, все здесь видится иначе…
Маринка неожиданно всхлипнула:
– Ой, как ты права… Я когда после кесарева со своей Риткой лежала, думала, никогда больше суетиться не стану, но потом все снова закрутило. А ты чего под колеса полезла-то?
– Устала, от всего устала. Выведу свои деньги из фирмы, положу на счет и буду жить как человек, мне хватит.
– Ну да? – усомнилась подруга. – А то я тебя не знаю, у тебя ребро подживет, и ты лежать не сможешь.
– Лежать нет, но и крутиться вот так безо всякого смысла тоже.
– Завидую я тебе. Ну, ладно, дела не терпят.
– Марин, ты только сделай так, чтобы Андрей мои деньги тронуть не смог. Возьми все на себя, ладно?
Подруга кивнула.
Она сделала все. Уже через два часа Андрей умчался руководить моей фирмой, правда, с ограничением подписи в финансовых документах, с него пока и того хватит. Мне привезли из дома два огромных пакета с барахлом и моим ноутбуком, но я запросила новый. Капельницу из палаты удалили, и она стала больше похожа на гостиничный номер. Из моего банка приехала симпатичная девушка со счетами и новой карточкой (постоянным клиентам всегда пожалуйста!). Жизнь наладилась в разумных пределах.
И все-таки я к вечеру так умаялась, что заснула, словно младенец после сытного ужина. Снился мне заснеженный лес, но ни Вятича, ни кого-то другого там не было. Проснувшись среди ночи, я долго и тихо плакала, стараясь не тереть глаза, чтобы утром не было красных кругов. Было почему-то немыслимо жалко себя и невозможности вернуться в тот трудный, но такой прекрасный мир, снова ощутить плечо Вятича, не говоря уж о его руках и губах… похлопать по шее Славу… взмахнуть мечом, снося башку еще какому-нибудь ордынцу…
Но вокруг была все та же больничная палата, похожая на гостиничный номер, и за окном Москва с ее суетой и загазованностью.
Если честно, то я оттягивала поиск в Интернете данных о Батые и вокруг него, словно чувствовала, что должна найти что-то…
Увидев значок Яндекса, невольно рассмеялась, вспомнив, как боялась этого слова Вуга. Бедная ведьма, угроза задавить Интернетом, конечно, серьезная штука. А Гугла-то она как боялась!..
Ну что ж, посмотрим, что знает ныне мировая общественность про те времена.
Всемирная паутина обнаружила миллионы страниц на тему Батыева нашествия, но половина в них мусора. Разыскивая нужную информацию, приходилось просто продираться через завалы всякой всячины.
«Страшный» Яндекс услужливо открыл карту. Вот Рязань… Но это не та. Я вдруг задумалась, почему в той Рязани Ока текла явно на север? Попыталась еще раз представить себе взаимное расположение города и реки. Получалось, что город на левом берегу, но я же точно знала, что на правом! Так… ничего себе загадочка!
Может, я побывала в неправильном мире, где все не так, как было в действительности? Но какой же он реальный, тот мир, несмотря на всю нечисть и нежить, которую я в нем видела и с которой боролась.
Где же стояла Старая Рязань? Кажется, напротив города Спас Рязанский. А попробуем набрать в поисковом поле Старую Рязань. Оп-па! Вот она. Увеличим… еще увеличим…
Вот это да! Не знала, что в месте, где стояла Старая Рязань, Ока вдруг делает резкий поворот и течет на север, то есть четко в обратную сторону. Поэтому город, находящийся на правом берегу, имеет реку с запада, а не с востока!
Я даже засмеялась, мир, в котором я была, никакой не перевернутый, это Ока течет там не на юг, а на север. Не окажись я там, в жизни такого не знала бы!
Так… теперь поищем Козельск. Это Калужская область… Вот она, петлявая Жиздра, а вот… Я словно снова попала на стену, нет, смотрела на Козельский холм со стороны Дешовки. А вот и сама Дешовка. Вот Другуска, охватывающая холм с севера, там Клютома… а это ров, даже сейчас он хорошо виден, хотя воды нет. Я, не отрываясь, смотрела на мыс, который огибали лодки с женщинами, на перекаты, где лошадь Лушки подвернула ногу, на лес, в котором Вятич спасал нас от волков и который потом поджег Ворон… Все было такое знакомое, такое родное…
Метнулась по карте вокруг. Вот Серенск, сожженный жителями, чтобы не достался монголам. Вот изгибы Оки, на которых дружина Евпатия Коловрата поджидала монголов, заставив вернуться.
А это земля инязора Пургаза и Нарчатки. Но здесь знакомого было мало. Там, где должны быть сплошные леса, теперь прямоугольники полей, Пензенская область вообще вся засеяна… Где Эрзяньмас? Вот он, это теперь просто Арзамас.
Но Сырню найти не удалось, нет такого города, нет такой крепости. Но ведь Нарчатка не моя выдумка. Она существовала, вернее, существует, как утверждал Вятич. Он говорил, что все в мире существует одновременно, нет твоего или моего мира, потому и возможны переходы. Но перейти можно только туда, где все будет развиваться так, чтобы в конце концов пришло в ту точку, откуда ты отправилась. А это теория, между прочим! Надо почитать, может, кто-то уже до такого додумался?
Стало смешно: «уже», да Вятич догадался до этого еще в тринадцатом веке!
Я вернулась к поискам Сырни и Нарчатки. Сырни не было, а вот Нарчатка нашлась. Да, мордовская правительница, дочь Пуреша, действительно правила, когда отец ушел с монгольским войском на запад. Ага! Значит, я все-таки была там! И тут же расстройство – княжна погибла, когда после битвы пыталась спастись и вместе с конем бросилась в реку. Конь не вынес Нарчатку, одетую в доспехи, и они утонули.
Это неправда, я видела, что она ушла, причем вовсе не через Суру, а лесом! Не зря же мы прикрывали ее своими телами у Сырни. Врут, все врут! Меня захлестывала обида, они ничего не знают и врут. Кто они – было непонятно и неважно.
Но тут я обратила внимание на название реки, в которой погибла женщина, – Мокша. Значит, она пала не на Суре, а на Мокше? Значит, Нарчатка ушла от Сырни, и мы бились с монголами не зря?
Когда погибла? Легенда твердит, что через пять лет после прихода монголов. Но почему это 1242 год, если Батый со своим войском уже в 1236-м побил булгар? Оставалось понять, как долго еще сумела воевать против нашего общего врага Нарчатка.
Но внутри уже росло приятное чувство сопричастности, а еще – что я своими глазами видела многое из написанного. Сколько бы я могла рассказать о Козельске… Хотелось крикнуть: «Ребята, да не были мы в Козельске такими дураками, чтобы сидеть и ждать всем городом погибели! Мы были куда хитрее, подготовили такие ловушки Батыю, что он в них увяз, как муха на липучке. И не случайно наткнулся на крепость, которая была не небольшим городком, а крупным и прекрасно укрепленным городом, а приведен туда прямо перед разливом рек. Что для этого понадобились немалые усилия, точный расчет, хитрость и еще раз хитрость, а еще отвага, потому что сознательно притащить огромнейшее войско к собственному городу, отвлекая от остальных, – это героизм чистейшей воды!
И не так мы были просты, чтобы дать себя перерезать всех до единого даже в павшем городе. Не верьте тем, кого не было в Козельске 1238 года, мы не пали, мы победили, сумев вывести и женщин с детьми, и конную дружину, и спалить внутри городских стен тысячи монголов! Не зря Батый прозвал город Злым, мало ли какие полностью погибали, не сдавшись, но только Козельск удостоился такой чести».
А еще я вдруг принялась искать сведения о Субедее, ведь лилипут твердил, что Батый убил своего наставника из-за провала в Козельске, но скрыл это. И действительно, полководец хотя и упоминался потом, но его никто не видел, а даты и место его смерти разнятся. Так что, Субедей нашел свою погибель у стен «Злого города»? Йес!
Пока найденное мне нравилось, хотя и не все. Ладно, им простительно, они не слышали, как мы с Лушкой и Любавой матюгали монголов со стен Козельска, не видели, как Ворон поджег лес, не знают, что Анея сумела увести почти всех женщин из города…
Я им прощала это незнание. Вот расскажу – будут знать. Кому им? А всем, кто пишет историю. Теперь я была точно уверена, что историю можно писать, только побывав там лично. Как это сделать? Не знаю, но можно – это точно.
Но оставалась ненайденной Сырня. Где это? Сколько ни ползала по карте Мордовии – ничего. Нас были тысячи, такую битву невозможно не заметить, это не четыре тысячи погибших в Козельске, это куда больше, причем в бою прямо под стенами крепости.
У Батыя никаких упоминаний – это понятно, кто же станет писать о причине такой злости на какой-то город (или какую-то женщину)? Ага, вот оно: в 1239 году какие-то тумены ходили на мордву! Чтоб вы знали, какие это тумены… Это Бату-хан собственной персоной гонялся за мной, чтобы в результате получить себе на задницу тавро, как лошади.
Мне вдруг стало обидно – но он все равно убил Настю!
Уже смеркалось, и в палате стало почти темно, но я не включала свет, задумавшись и глядя мимо экрана монитора. И вдруг прямо перед собой в этом полумраке воочию увидела собственную гибель словно со стороны – девушка в ярко-голубом плаще князя Романа падала, пробитая стрелой насквозь. Но… передо мной вдруг встала и другая картина. Вятич наклонился над распростертым телом, что-то закричал, поднимая руки вверх. Над девушкой-воином поднялся светлый столб, внутри которого явно угадывалась женская фигура, уносившаяся ввысь. Вот оно что – это я возвращалась в свой привычный московский мир.
Я не позволила себе порадоваться такому факту, меня куда больше интересовало, что будет с Вятичем, ведь он один, а монголов сотни. И дождалась.
Дикий ужас, охвативший монголов, заставивший опрометью броситься прочь… Я не слышала, что там происходит, но поняла, что был какой-то невыносимый звук, потому что многие даже мечи бросили, закрыв уши руками.
И вот на склоне оврага остался один Вятич. Правда, лежавший прямо поперек моего бездыханного тела. Страшно хотелось дотянуться руками, попробовать поднять, помочь… Там тоже начинало смеркаться. Но на краю поляны появились какие-то старцы. А, это те, к которым мы с Вятичем ходили. С языка чуть не сорвался вопль: где же вы были чуть раньше?! Но недаром сотник столько времени учил меня сдерживаться, не закричала.
Старцы подошли, склонились над сотником, поводили руками и… потащили его прочь, оставив мое бездыханное тело лежать. Значит, он жив?! Вятич жив?
Картинка померкла, но я еще долго сидела без света, только экран монитора все светился голубым, рассказывая, что 1239 год был для монголо-татарского нашествия в общем-то никаким, так… погуляли в половецкой степи, подкормили коней, чтобы позже двинуться дальше на Чернигов, Киев и остальную часть Европы.
Понятно, «на западном фронте без перемен»… Знали бы вы, что это за спокойный год!
Ну почему же они не знают, почему?! Хоть что, хоть какие-то воспоминания кроме мордовских легенд должны были сохраниться?
И вдруг… Как все путное случайно. «Золотая стрела Батыя»… Неужели это о той, что мой враг прислал мне через стену как последний вызов?! Первые же звуки ролика подтвердили, что я права, – Кудеяров овраг и все такое… Только время другое и объяснения сути событий иное. Ну что ж, археологи же не были там, где была я.
Ага, вот и «шерше ля фам» – «ищите женщину». И версия, что город уничтожили из-за страсти Батыя к прекрасной незнакомке. Мерси, конечно, за комплимент, только до прекрасной мне далековато, шрам никуда не делся, а для Батыя я отнюдь не приманка из-за красоты, а смертельный враг и предмет ненависти! Это куда сильнее желания обладать красавицей.
Но почему же останки оказались не захоронены? И почему это место проклято?
Мелькнула мысль: когда вернусь, не забыть спросить у Вятича.
Куда это вернусь? Никто никуда меня возвращать не собирался. А сам Вятич так и не объяснил, зачем вообще притащил меня туда. Батыя гонять можно было и без моей замечательной персоны.
Зря обнадеживала сговорчивого Вадима Аркадьевича, мне довольно быстро надоело сидеть в четырех стенах элитной больницы, душа требовала выйти на волю.
Андрей, воспользовавшись моими же подсказками вроде «тебе не стоит часто приходить ко мне, я понимаю, сколько дел в фирме», за эти дни не появился ни разу. Он, правда, звонил, натянуто вздыхал по поводу загруженности и того, что мне нужно как можно больше отдыхать… Но мне и не были нужны его посещения, более того, я их не желала. Теперь я была знакома с совсем другими мужчинами, да и сама была совсем другой. Стариков казался таким мелким и ничтожным…
Чтобы он не доставал меня совсем, я позвонила сама и попросила его взять все дела в фирме на себя на целых полгода, а заодно и съехать с моей квартиры, потому что мне нужно пожить одной. «Андрей, я не удержусь и начну расспрашивать о делах, а мне никак нельзя волноваться…» Он был согласен на все, ведь я отдавала в его распоряжение власть и немалые деньги.
Ни на минуту не сомневалась, что и то, и другое мой дорогой бойфренд употребит не по делу, но было совершенно наплевать. Марина вывела мои деньги со счетов фирмы. Это вызвало у Андрея истерику. Пришлось объяснять открытым текстом, что если он справится в течение этого полугода, то фирма перейдет к нему полностью.
В конце концов мы пришли к соглашению, что он волен назначать себе на это время любую зарплату, распоряжаться всеми активами, не станет досаждать мне по поводу дел, съедет из моей квартиры, но при этом постарается не развалить фирму, потому что это в его же интересах. Марина ахала и вздыхала, мол, развалит, непременно развалит. Я лишь пожимала плечами: Ирка себе новую работу найдет, она не станет задерживаться в постели Андрея ни минуты, как только он потеряет фирму, остальные тоже, а что будет делать сам бывший бойфренд, если все провалит, меня не волновало. Не могу же я пасти его до пенсии, мы так не договаривались, и я не мать Тереза.
У меня были совершенно другие интересы, я решила найти Золотаревку – место моей собственной гибели. Конечно, говорить об этом даже Марине не стоило, это была моя и только моя тайна.
Начиналась новая жизнь, в которой воспоминаний оказалось во много раз больше, чем собственно жизни.
Наконец больница позади, Вадим Аркадьевич остался весьма доволен выплаченной компенсацией за мое отсутствие в палате, написал взамен множество рецептов, совершенно не надеясь, что я хоть что-то приобрету в аптеке, и посоветовал беречь себя.
Я бодро обнадежила:
– Обязательно!
Новая машина взамен разбитой приобретена, страховка теперь обошлась в кругленькую сумму, потому как чокнутым приходится платить больше. Заполнявший документы молодой человек, натянуто улыбаясь, посоветовал больше не разворачиваться на двойной сплошной. Я клятвенно заверила, что последую его совету. Вряд ли он поверил этой клятве, но мне было плевать.
Приглашенные девицы решительного вида и настроя быстро вымыли квартиру, освобождая ее от накопившейся пыли и Андрюхиного запаха, а заодно и кое от каких вещей, которые я позволила забрать с собой, потому что они напоминали мне прошлую жизнь.
Всем объявлено, что я уезжаю на некоторое время, потому что мне нужно отдохнуть, телефон заменен, домашний номер тоже, почтовый ящик открыт новый, в социальных сетях дано объявление, что Настя будет отсутствовать полгода.
На что я надеялась, что за полгода что-то разыщу? Не знаю, просто совсем не хотелось окунаться в московскую жизнь…
Закупив продукты, я два дня безвылазно сидела в Сети в поисках нужной мне информации, с тоской убеждаясь, что большинство статей обыкновенная перепечатка одного и того же текста.
Закончилось тем, что я отправилась по местам боевой славы – для начала в Пензу.
Пензенский краеведческий музей был полон всякой всячины. Интересно, хорошо бы походить и посмотреть основательней, но меня ждала Золотаревка. И вдруг… снова это вдруг!
Я не поверила своим глазам – передо мной в витрине стояли мои приятели Каргаш, прозванный так за длинные, словно у журавля, ноги, и хитрющий Келаз – «лис». Не все похоже, но в основном…
У меня попросту перехватило горло. В зале топталась группа школьников, рассеянно внимавших экскурсоводу. Женщина очень старалась заинтересовать два десятка оболтусов рассказом о героическом прошлом пензенского края, но разве только нескольких мальчишек привлекли доспехи воинов, а вот девочки вообще пересмеивались, переглядывались с мальчишками, явно не понимавшими, чего от них ждут. В этом возрасте девчонки взрослеют куда раньше…
Я поняла, чего им не хватает! Экскурсовод рассказывала очень интересно, но школьникам вовсе не хотелось прилагать умственных усилий, чтобы вдумываться в ее слова, я вообще сомневалась, что они ее слушают. Куда проще засунуть в ухо крошечный наушник и качать головой в такт громыхающим ударным. И неважно, что слух потом ухудшится, соображалка замедлится, и много интересного пропустишь…
А если бы вокруг были звуки настоящего боя? Если бы мечи громыхали о щиты или о другие мечи, доносилось ржание коней, людские крики… отчаяние из-за неудачи и восторг от того, что еще один вражина упал с отрубленной рукой…
Мне самой показалось, что я слышу эти звуки. И хотя там страшно, очень страшно даже привычной к боям Насте – главе русской дружины, мне все равно хотелось туда вернуться.
Наконец, после риторического возгласа экскурсовода «Вопросы есть?», конечно, оставшегося без ответа, школьники переползли в другой зал, а я подошла к витрине. Никому не понять жуткое ощущение, когда ты видишь перед собой людей, с которыми бок о бок сражалась против монголов, но только теперь в виде музейных экспонатов! Я почти с горем смотрела на фигуры своих приятелей, если их останки нашли вот такими – в полном облачении, значит, они так и погибли, не дожив до спокойной старости. Хотя у кого из дружины могла быть спокойная старость? У меня ее вон тоже не было…
Я долго изучала лица. Не слишком похоже, у Келаза глаза куда хитрей, а Каргаш и впрямь ноги переставлял точно журавль.
Не удержалась от почти горькой усмешки:
– Ну, и чего мы тут стоим?
Вдруг… я даже головой затрясла – показалось, что Келаз повел в мою сторону глазами, а губы Каргаша дрогнули в приветливой улыбке! Нет, не показалось, фигура высокого воина повернула ко мне голову и тут… в зале появилась очередная порция присутствующе-отсутствующих школяров. Голова Каргаша мгновенно вернулась в свое прежнее положение.
Прошептав: «Я еще приду», я двинулась дальше. Невыносимо смотреть, как дети разглядывают (или, наоборот, не разглядывают) твоих приятелей в виде экспонатов.
Конечно, в тот день я в музее больше не была, меня ждала Золотаревка, а там полный шок. Неизвестно, что хуже – чтобы никто о ней не знал или чтобы все-таки узнали. Теперь в Золотаревку возили экскурсии, рассказывая о происходившей здесь битве.
Я не слушала сам рассказ, потому что знала, как все было, и мое знание разительно отличалось от нынешних. Но беда была не в этом: по костям моих друзей и соратников по борьбе с Батыем, оставшимся в земле, топтались тысячи и тысячи ног. Далеко не всем было интересно, далеко не все вообще понимали, когда и что здесь происходило. Не лучше ли бы сначала все раскопать, а потом устроить действующую экспозицию с озвучением, с участием нанятых актеров?..
Осадила сама себя: на это требуются немыслимые деньги, сюда и экскурсии-то водят, чтобы их как-то набрать для дальнейших раскопок.
Я ходила по оврагу и вспоминала… Неправильно произносят: Кудеяров овраг. Само слово «яр» уже означает практически «овраг», а Кудай – это имя от слова «дом». Получалось «овраг за домом»? Не знаю, в той жизни не задумывалась, а теперь спросить не у кого, разве только у приятелей – экспонатов музея?
Овраг был куда глубже, и ворота не там, а вон там, через них смогла уйти Нарчатка, пока мы стояли насмерть, отвлекая монголов на себя.
Постепенно вокруг становилось все шумнее, хотя народа явно не прибавлялось. Странно… Нет, я не ошиблась, это шумели не школьники, не любопытствующие любители древности, я явственно слышала шум боя! Крики нарастали, ржание, звон мечей, знакомые голоса… Я постаралась вдохнуть как можно глубже, сейчас, вот сейчас я снова окажусь среди своих друзей, тоже взмахну мечом, подгоню Славу и ворвусь в битву, разя и разя монголов и временами ища глазами Вятича.
Я прикрыла глаза, услышала крик сотника:
– Ушла, Нарчатка ушла! Ну, теперь вперед!
Это он кричал, когда Нарчатке удалось прорваться сквозь ряды монголов, но те не стали разворачиваться в ее сторону, остались против нас.
– Настя-а-а…
Стрела ударила с близкого расстояния, но не попала сразу в сердце, оставила мне еще немного мгновений жизни. Как раз столько, чтобы Вятич успел подскочить и начать что-то произносить надо мной… Его лицо все сильнее расплывалось белым пятном, становясь прозрачней и прозрачней…
Я прошептала:
– Не… уходи…
Сил позвать по имени уже не было.
В ответ прозвучало:
– Девушка, вам плохо?
Открыв глаза, я обнаружила перед собой рослую девицу в спортивной куртке и глубоко надвинутой на лоб шапке. Она озабоченно заглядывала мне в лицо, пытаясь поддержать под локоть.
– Нет, нет, все в порядке… Просто голова закружилась…
Звуков боя уже не было, вокруг шумели экскурсанты.
– В положении? – понимающе поинтересовалась девица.
– Да, определенном, – кивнула я, чтобы она отстала. Но не тут-то было, девица поспешила обрадовать меня тем, что мы подруги по несчастью (или счастью, это как посмотреть).
– Я тоже. Знаете, мне иногда бывает так дурно, что просто голова идет кругом. Правда, зайчик?
Зайчиком оказался бугай килограммов в сто двадцать весом, он явно не понял, в чем проблема, но солидно кивнул:
– Конечно, дорогая.
– Вас подвезти? Вы откуда?
– Нет, спасибо, я на машине. Я из Москвы.
О последней фразе я тут же пожалела, потому что следующие пять минут пришлось терпеть косноязычный рассказ о путешествии в Москву в «запрошлом годе» и трепетных воспоминаниях, оставшихся после сего знаменательного события. Повествование то и дело прерывалось риторическим вопросом: «Правда, зайчик?» – после которого флегматичный крупногабаритный зайчик кивал и снова переводил взгляд вдаль с чувством выполненного долга.
Вот зачем они приехали сюда? Их совершенно не интересовала битва при Золотаревке, им все равно, кто погиб у стен Сырни и погиб ли вообще. Приехали «для галочки», топчут останки моих друзей, да и мои собственные!
Отвязаться от разговорчивой «спортсменки» не удавалось, ее ничуть не смущало то, что я молчу в ответ, вполне хватало согласия своего зайчика.
Я с тоской оглядывалась, пытаясь придумать, как избавиться от рассказа о том, что «в этой кафе кофе невкусная». Кто ж тебя в школе-то учил, милая?! Где ты работаешь, что столь косноязычна?
Вдруг меня осенило, быстро извинившись, я помахала рукой симпатичному брюнету, явно разгуливавшему по окрестностям в одиночестве. Брюнет не совсем понял, в чем дело, и пока он не пришел в себя, я успела извиниться и метнуться к нему, вцепившись в рукав и забормотав:
– Спасите, сделайте вид, что мы вместе с вами, умоляю. Это девица меня достала своими разговорами.
Он так и не понял, в чем дело, но возражать на всякий случай не стал. Я помахала ручкой спортсменке с зайчиком и поскорее потащила брюнета подальше, чтобы и ему не пришлось слушать про «невкусную кофю» и беременность болтушки в спортивном костюме. Но я недооценила брюнета.
– Ну, и куда мы пойдем? – игриво осведомился мой «спаситель».
– Вы по своим делам, я – по своим.
Моя милая улыбка не произвела на него впечатления.
– Э, нет… так не пойдет, а где поцелуй в знак благодарности?
Ох, как же мне хотелось показать клыки, как у оборотня, и тихо пообещать: «Я тебя поцелую… потом… если захочешь»! Даже хихикнула, не сдержавшись. Брюнет принял мое хихиканье за кокетство и так же игриво показал пальцем:
– В щечку для начала.
– Угу, и в лобик для конца! – Я действительно наклонила его голову к себе и запечатлела поцелуй в лоб.
Что-то в моем поведении уже не понравилось брюнету, он почти капризно протянул вслед:
– Неблагодарная…
Но уверенности в том, что ему хочется продолжить знакомство, в голосе уже не слышалось. А если бы я еще какое заклинание прошептала…
Меня словно что-то толкнуло, живо вспомнились слова Вятича: «Надо уметь не только пользоваться заклинаниями или заговорами, но еще и не использовать их когда попало». Вот она, правда жизни, – трудно научиться, но еще труднее потом не применять, Вятич прав.
Но я тут же почувствовала, что горжусь собой – ни против приставучей «дорогой» в спортивном костюме, ни против вот этого. Усаживаясь в машину, размышляла уже чуть иначе: во-первых, не факт, что мне позволят пользоваться заклинаниями в обычной жизни, Москва не лесные дебри Руси тринадцатого века, где этим никого не удивишь. Во-вторых, не факт, что с переходом мои умения вообще сохранились.
Снова всплыл основной вопрос: как же мне жить? Мои знания действительно происходившего в тринадцатом веке никому в двадцать первом не нужны, разве что прийти к кому-то из академиков и объявить, что знаю все доподлинно? И что я скажу? Была, мол, там и своими глазами видела или, того хуже, – участвовала. Ага, можно еще добавить, что вот это мои останки…
В Козельске тринадцатого века меня терпеливо приводили в чувство, пропуская мимо ушей все мои глупости, здесь не станут. Здесь мне психушки не избежать.
Вопрос «как жить?» так и остался висеть в воздухе.
Всю жизнь боялась собак, коров и пауков. Коровы меня не трогали, пауки тоже, да и собаки разве что косились. Но пересилить свою боязнь я не могла, потому каждую крупную псину норовила обойти стороной.
Так и в этот раз, я вовсе не собиралась этому монстру ни заступать дорогу, ни тявкать на него, ни даже убегать, провоцируя нападение. Дамочку, выгуливающую псину, нимало не заботило, что собака бойцовской породы не только без поводка (кто сказал, что фифа на шпильках сможет удержать взрослого питбуля?), но и без намордника. Отговорка одна: «Она не кусается!» Я просто мечтала, чтобы собака опровергла это идиотское утверждение прямо на ягодицах хозяйки. Кусается хотя бы раз в жизни любая собака. А то, что кусается именно эта, я почувствовала просто нутром. И, как оказалось, не ошиблась.
Что понравилось во мне чудищу, не знаю. Вряд ли убеждение в ее злобности и непредсказуемости. Для начала псина решила обследовать мои туфли, что лично мне, естественно, удовольствия не принесло.
– Уберите, пожалуйста, собаку.
Ответ вполне предсказуемый:
– Не бойтесь, она не кусается.
– Мне неприятно.
– Витас, иди сюда.
То ли собаке не нравилось имя певца, то ли она вообще не находила нужным обращать внимание на хозяйку, но ни малейшего впечатления на Витаса хозяйкин призыв не произвел. Правда, отстал от моей обуви и направился куда-то в сторону.
Уговаривая себя не бояться, я шагнула дальше. Прошла уже довольно далеко, когда услышала жуткий детский визг и, оглянувшись, увидела бегущую по дорожке девочку и за ней того самого пса. Мелькнула мысль, что питбули рвут насмерть.
Все происходившее за этим длилось мгновения, но для меня растянулось на часы. Моя рука сама вытянулась вперед, а губы что-то зашептали. Заговор от зверя?
Пес замер, словно наткнувшись на какую-то преграду, немного постоял, тряся головой и явно приходя в себя, а потом заскулил и отправился обратно к хозяйке. Та уже спешила следом:
– Витас, Витас!
Глядя на беспомощно топтавшегося любимца, она вдруг сообразила:
– Что с тобой сделали?!
– Вы бы лучше поинтересовались, что он чуть не сделал с ребенком!
Девочка рыдала, уткнувшись в колени матери. Женщина, как и дочь, пережившая ужасные мгновения, едва не загрызла собаку сама. Чтобы не вмешиваться в начавшуюся ссору, я поспешила прочь. Хотелось осознать произошедшее.
Моя рука и произнесенные слова остановили собаку? Что-то опасное полыхнуло сзади, я резко обернулась и обнаружила, что противная псина, едва придя в себя, решила свести счеты теперь со мной! Рука снова взлетела, но на сей раз я даже шептать ничего не стала, от потока встречной силы, брошенной в сторону Витаса, тот отлетел в кусты и остался там валяться.
Визг хозяйки перекрыл даже шум улицы. Я припустила к выходу, не хватает мне разборок из-за сдохнувшего пса.
Дома я долго стояла перед зеркалом, пытаясь понять, какими возможностями обладаю. Значит, мне не приснилось не только мое противостояние с Батыем, но и посвящение?
Ни Каргаша, ни Келаза в зале не было. Это еще что?!
– А… где?..
Старушка-служительница бодро прошаркала ко мне, внимательно всматриваясь в лицо.
– Где… тут стояли экспонаты? Два воина в полном облачении.
Служительница махнула рукой и почему-то шепотом сокрушенно поведала:
– Ой, тут с ними чего было…
– Что? – Я уже чувствовала, что своим приходом явно привнесла беспорядок в спокойную жизнь музея. Но сейчас меня это беспокоило меньше всего. Хотелось заорать: «Где мои друзья?!» – останавливало только понимание, что в лучшем случае попаду в отделение милиции, а в худшем туда, куда меня не удалось упечь Андрею.
Старушка знаком поманила меня к двери в другой зал, она, видно, приглядывала за двумя сразу и не могла отлучиться далеко, тем более издали слышался шум экскурсионной группы. Пользуясь свободной минуткой (ей-богу, не ожидала, что в обычном краеведческом музее может быть столько посетителей, ай да Пенза!), она зашептала:
– Убрали их!
– Куда? Почему?
– Куда не знаю, а убрали потому, что безобразничать стали!
– Как это?
– А вот так! – Служительница была явно довольна произведенным эффектом, словно ожившие экспонаты ее личная заслуга. – Сторожа пугали еженощно, то занавески шевелили, то еще что…
Старушке уже было не до меня и удаленных экспонатов, в соседний зал входили дети того возраста, когда все по фигу и до лампочки, а все, что нельзя, обязательно нужно потрогать руками. Потому бедолага, которой появление беспокойных посетителей испортило всю малину, затараторила:
– Он жаловаться начал, их и убрали. И все служительницы, что в этих залах работали, отказались тут охранять. Молодой человек… – Голос бабули зазвучал предостерегающе, но мальчишка, не привыкший к подобному обращению, попросту не осознал, что это к нему, и продолжил тыкать пальцем во что-то ценное, заливаясь беззвучным смехом на пару со своим приятелем.
Я ушла в другой зал к следующей служительнице:
– Вы не знаете, тут были два экспоната, воины в полном боевом облачении… куда их дели?
Та помотала головой:
– Я в музее всего полгода, а здесь вообще неделю. Не знаю, извините.
Экскурсовод, которой я задала тот же вопрос, пожала плечами:
– Убрали. С ними было связано что-то нереальное… а куда?.. Наверное, в запасники, куда же еще? Разложили по коробкам. Но если вас интересовали детали, то можно попробовать разыскать на открытках и в каталогах, они меняются не так часто, там должны быть фотографии.
Смотреть на своих друзей на открыточных видах я не хотела, видно, разочарование отразилось на моей физиономии, потому что экскурсовод сочувственно посоветовала:
– Ну, если уж очень нужно, антропологические измерения там или что другое, то можно подойти в отдел хранения, они вам помогут. Найдут коробки, откроют, посмотрите кости, обмеряете.
Я с трудом сглотнула, вот только этого мне не хватало – измерять кости Келаза или Каргаша! Доброжелательная экскурсовод поняла по-своему:
– У нас многие кости хранятся. Там и женские есть. Знаете, женщина тоже погибла в боевом облачении. Женщина-воин, причем не из простых, скорее даже предводительница… – Глаза экскурсовода почти мечтательно прикрылись, – представляете, тайная любовь Батыя…
– Или враг!
– Почему враг?
Я грубо разрушила романтический образ, созданный в воображении экскурсовода, и за это лишилась ее поддержки, а потому, поблагодарив, поспешила прочь.
– Отдел хранения вон там, вторая дверь слева. Только не говорите, что я послала…
Интересно, как я могу это сказать, если понятия не имею, кто она такая? Но пообещать пришлось, чтоб была спокойна:
– Конечно, конечно! Благодарю за подсказку.
Ну, уж смотреть на собственные кости, разложенные в коробке, мне не улыбалось вовсе! Надеюсь, они не выставят мой скелет, как сделали это с парнями? Пусть только попробуют, я им тут устрою веселую жизнь не только по ночам, но и днем!
Но вообще-то, это смех сквозь слезы.
Уйти не успела, девушка-экскурсовод, видно, освободившись от группы, увязалась следом:
– Пойдемте, я вас провожу. Мне тоже интересны эти останки.
Разговор услышал бородач интеллигентного вида, включился:
– Что-то откопали, Машенька?
– Нет, девушка интересуется останками Золотаревского раскопа.
Я почувствовала себя загнанной в ловушку. Фиг, они не смогут заставить меня разглядывать собственные останки!
– Извините, в другой раз… Я совсем забыла… мне нужно срочно по делам…
Наверное, я выглядела идиотски, но это все равно лучше, чем грохнуться в обморок, увидев свои или Вятича кости. Наверное, свои было бы даже легче.
Место собственной гибели я нашла, но ничегошеньки нового не выяснила. Все остались не захороненными, значит, проклятие, наложенное кудесниками, было сильно.
Но это же и плохо, я помнила лес, где хозяйничала Вуга. Пока там не похоронили последнего погибшего, их души не давали покоя местным жителям. Конечно, за столько столетий заклятие ослабло, но, кто знает, какие неприятности оно способно принести тем же археологам, что черным, что белым, ведь не зря же столько таинственных смертей, связанных с раскрытием мумий?
Но, если честно, меня уже меньше интересовала Сырня, а теперь Золотаревка, и куда больше собственная жизнь.
Зря я надеялась, что меня оставят в покое. Не то что полгода, мне и пары месяцев покоя не дали.
Началось все со встречи в кафе. Надежда никогда не отличалась ни особым интеллектом, ни тактичностью. Отсутствие второго позволило ей произнести гадость, а отсутствие первого не подсказало остановиться вовремя:
– Ой, Настя… Как я давно тебя не видела! Слышала, ты в аварию попала, лицо изуродовано… Да нет, не так уж и изуродовано. Конечно, шрам есть шрам, он никого не украсит, но это можно исправить… Я дам телефон своего пластического хирурга, думаю, он сумеет восстановить тебе лицо. Не полностью, конечно, тут ничего не попишешь, но попытаться-то можно. Андрей из-за этого от тебя ушел?
Она тарахтела так, что у меня начала болеть голова. Голова вообще в последнее время болела от любого шума, то ли отвыкла, то ли действительно сотрясение мозга сказалось.
Я пожала плечами:
– Андрея я выгнала сама еще до аварии. А шрам убирать не буду, сейчас это модно, ты разве не слышала? Твой пластический хирург отстал от жизни, весь Голливуд кромсает себе лица, чтобы поставить изящные шрамы, а ты предлагаешь мне своего лишиться?! Ни за что! Пока не пройдет мода, никаких разглаживаний, а там посмотрим.
Сначала Надежда недоверчиво смотрела на меня, но уверенный тон и даже возмущение произвели впечатление, она поторопилась уйти. Я ничуть не сомневалась, что помчится к пластическому хирургу ставить себе на лице шрам. Так и есть, затрещала кому-то по телефону:
– …это сейчас модно… да-да, именно шрам на лице!
Так… пошло-поехало!
Но если над Надеждой можно было посмеяться, то нашлись те, кто пристал всерьез.
У Андрея, видно, плохо шли дела, все же с клиентами нужно уметь работать, а не просто болтать, продавцы и покупатели недвижимости, особенно элитной, люди нервные, неудивительно, деньги-то немалые, опасно ошибиться. С ними надо осторожно и вежливо, а Андрей может только пальцы гнуть.
Длинноногие красотки быстро учуяли возможный провал и так же быстро от бедолаги отвалили. Я всегда говорила, что этот контингент – лучший показатель успешности мужика, если крутятся рядом, значит, дела идут хорошо и есть чем поживиться, а если вдруг упорхнули разом – пиши пропало, клиент на грани разорения. От Андрюхи девки упорхнули.
Вот урод! Быстро же он разорил мое детище!
Потому, когда красавчик явился с мольбой о помощи, я сразу ответила:
– Денег не дам, их просто нет!
Андрей опешил, вообще-то он пришел не денег просить, а помощи, но и от зеленых бы тоже не отказался.
– Я не о том. Настя, ты не могла бы выйти на работу? Нужно твое присутствие на переговорах. С остальным я справлюсь, но клиенты… они…
Вдруг его взгляд остановился на шраме.
– Ты когда собираешься операцию делать?
Я сделала вид, что не поняла:
– Какую?
– Пластическую, Настя. Это ты могла дуре Надежде рассказывать про моду на уродство, остальные не поверят.
– Тебе мешает мой шрам?
Он сделал над собой усилие, чтобы выразиться тактичней, но в конце сорвался:
– Мне нет, но нельзя же так ходить… изуродованной.
– Я тебя сюда звала? Или прошу сходить со мной куда-то? Моя внешность – это моя внешность, и менять ее я не собираюсь. Отстань.
– Настя, ты смешна! Бравировать шрамом, словно это достоинство…
Дурак, знал бы ты, где я его получила.
– Посмейся. Можешь даже похохотать, только от меня отстань. Я дала тебе свободу в фирме, чего ты еще хочешь?!
– Это свобода? Я связан по рукам и ногам.
У него началась просто истерика, настоящая, какая бывает у баб. Понимая, что завтра Андрей пожалеет о сказанном и придет просить прощения, я остановила его:
– Стоп! Мы договаривались, что ты полгода будешь управлять агентством, и если получится, я перепишу все на тебя, так? Ты уже не справился и винишь меня? Мой шрам виноват? Пошел вон!
Он ушел, но попыток заставить меня сделать операцию и вернуться на работу не оставил. Оказалось, куда проще сидеть за моей спиной, чем управлять самому.
Я устала, я неимоверно устала. Оказалось, что воевать с Батыем куда легче, чем с собственным бывшим любовником, а справляться с нечистью проще, чем с бесконечными пересудами сочувствующих приятельниц и общественным мнением, единодушно решившим, что я выделываюсь, не желая идти на операцию. Прошел даже слух о том, что у меня… СПИД, поэтому мне операция и запрещена! Услышав такую сплетню, я обомлела.
Что делать? Уехать куда-нибудь далеко в глушь и спрятаться там от всех любопытных взоров? Но дело не в шраме, не в пересудах, в конце концов, действительно можно сделать эту операцию или укрыться в деревне, пока не угомонятся. Я сама не знала, чем себя занять. Что я буду делать в деревне? Мысленно я была все время там, с Вятичем, в тринадцатом веке. Там все проще и яснее, даже в лесу с упырем или на поляне у Ворона.
Чем Надежда, явно распустившая слух о СПИДе, лучше Вуги, которая хоть и нечисть, но пыталась защитить своих сородичей? А чем Андрей лучше Батыя? Масштаб мелковат, а в остальном та же дрянь. Я уже знала, что он уволил всех, кто не пожелал поклониться в ножки.
Решение пришло, как всегда, неожиданно. Но перед тем как претворить его в жизнь, я сделала еще одно дело – решила забрать из офиса личные вещи.
Андрея застала с очередной секретаршей, но ничего говорить не стала, просто выгребла из верхнего ящика стола свои бумаги, а с самого стола забрала фотографию.
Стариков не успел даже испугаться. Но следом бросился весьма резво, у меня закралось подозрение, что он сидел за столом с расстегнутыми штанами и не стал при мне их приводить в порядок. Да пусть, мне какая разница?
Все, как в прошлый раз, он догнал меня у машины, вцепился в ручку дверцы:
– Настя, нам надо поговорить.
– Чего тебе нужно? Вся фирма?
– Ну зачем ты так… Ты же меня к себе не подпускаешь…
Он думал, что я начну выговаривать из-за секретутки? Да ни в жисть! Это раньше я была дурой, теперь умная.
– Да забери ты себе все! Все, понимаешь?! Я уже переписала на тебя все документы, они у нотариуса, езжай к Марине, ставь свою подпись и забирай, только оставь меня в покое!
– Ты совсем рехнулась? – как бы ни был обрадован Андрей, он прекрасно понимал, что означает такой поворот дел. Это вызовет слишком много пересудов, и даже интерес со стороны милиции. Думаю, его куда меньше волновала моя собственная судьба.
Хлопнув дверцей машины, я нажала на педаль газа. Послушная машинка с ревом рванула вперед. И снова, как в прошлый раз, Андрей едва успел выскочить из-под колес.
Та-ак… Начало положено, теперь нужны две фуры на Калужском шоссе.
Дедка на «жигуленке» в этот раз не нашлось, зато из-под капота едва успел увернуться какой-то парень. И тут меня пронзило понимание, почему Вятич мне казался таким знакомым, словно встречалась с ним в этой жизни! Я люблю разгоняться с визгом колес и ездить очень быстро, и однажды вот так под колеса едва не попал какой-то симпатичный молодой человек. Это было возле моего дома. Я тогда обратила внимание на большие голубые глаза и бородку какой-то чуть странноватой формы. Подумалось, наверняка какой-нибудь любитель ролевых игр, изображающий из себя древнего русича.
Вот на кого похож Вятич! Или тот парень на него, учитывая восемьсот лет разницы… Страшно захотелось попытаться разыскать молодого человека, но теперь уже некогда, я твердо намерена повторить трюк.
На светофоре у МКАД, конечно, пробка, зато сразу на Кольцевой я попала (йес!) между двумя фурами, которые, как и положено по сценарию, резво повернули на Калужское шоссе. Неужели судьба смилостивится и снова отправит меня в прошлое?
А если это будет какой-нибудь Египет или Китай? Или того хуже – племя людоедов, затерянное в Африке? Нет, только в тринадцатый век и к Вятичу! Надеюсь, он остался жив в той мясорубке? А вообще, чем там все закончилось?
Внутри все похолодело: ведь я же читала о незахороненных погибших?!
Ну и что? Вятич должен выжить! Он жив, я верила, что он жив! И мерзкий Батый тоже. И пока жив Батый, я не имею права спокойно жить в Москве, меня нужно немедленно перенести обратно в тринадцатый век, чтобы я могла убить Батыя!
Дольше думать было некогда, я уже доехала до места, где была авария в предыдущий раз. Ну, с богом! О чем я думаю, разве Господь может помогать в таких делах?! Неважно, по газам!
Резкий разворот, сигналы слева и справа, снова визг тормозов и… НИЧЕГО! Только мат водителя грузовика, успевшего затормозить буквально в сантиметре от моей машины!
Дома я сделала попытку напиться в стельку. Не получилось. Оказалось, что организм, побывавший в тринадцатом веке, там погибший и вернувшийся в двадцать первый, бутылка водки не берет! Вот не берет и все тут, даже если пить по чуть-чуть, по глоточку…
Ноги не держали, руки дрожали, во рту словно все коты округи переночевали, изрядно при этом нагадив, от запаха собственного перегара тошнило, а голова как стеклышко.
И что я теперь, неистребимая, что ли? В аварии не страдаю, от водки не дурею… может, утопиться? Где, в ванне?
А вот интересно, если утопленницы становятся русалками или упырями, то кем стану я и, главное, где? Быть русалкой в собственной ванне как-то мелковато. Эта мысль меня озадачила. На всякий случай сходила в ванную убедиться, что русалить там не получится. Разве что утопиться в унитазе и вылезать оттуда упырем, пугая соседей по ночам? Но, вспомнив белую рожу с черными кругами вместо глаз и рваным кроваво-красным ртом, я чуть не вытошнила всю выпитую водку сразу. Упырь тоже не годился, самой противно.
Оставалось выпить еще одну бутылку и сдохнуть от алкогольного отравления.
Эта попытка тоже не увенчалась успехом. Организм уперся, хоть тресни, не желая принимать больше ни капли алкоголя! Чего я только не предпринимала – и уговаривала, мол, смотри, какая водочка… холодненькая… чистая, как слеза… и нос зажимала, чтобы на вдохе в себя протолкнуть… и просто лизать пробовала, и кофе в нее подмешивала… Ничего не получилось, дальше рта все равно не шло, вокруг уже обрызгано водкой, пол блестел, а голова все равно трезвая!
Отравиться тоже не удавалось. Я заподозрила, что теперь и цианистый калий меня тоже не возьмет. Оставалось последнее – реветь! Что я и сделала. Сидела в обнимку с бесполезной второй бутылкой и тихо плакала над своей незадавшейся судьбой. Батыя не убила, в аварию попасть не смогла, утопиться тоже, даже напиться не получилось…
– Вя-ати-и-ич…
Увидев его у своих ног, я махнула рукой:
– Ты мне снишься…
Сотник потянул носом:
– У-у… сколько же ты, подруга, выпила?
Я вздохнула, сокрушенно пожала плечами и объявила:
– Не получается!
– Что не получается?
– Напиться не получается. Первая бутылка зря прошла, а вторая не лезет.
– Алкоголичка! – заорал Вятич и в охапку потащил меня в ванную.
Чем он меня отпаивал, не знаю, но немного погодя я уже сидела в кресле, закутанная в халат, мокрая после душа, и все еще заплетающимся языком объясняла Вятичу, что он не существует, а мне просто кажется.
– Зачем пила-то?
Я задала совершенно логичный вопрос:
– А что делать?
– Настя, что у тебя не так?
– У меня? Все!
Слезы снова полились рекой…
И снова я что-то пила, потом, кажется, рыдала у него на груди, объясняя, что все сволочи, а Вятич, которого я люблю, меня вышвырнул обратно в Москву, как котенка!
– Алкоголичка!
– Ни фига! Даже спиться не получилось.
И вдруг голова стала проясняться, я осознала, что стою, прижавшись к груди… Вятича?!
– Ты?!
– Дошло! Не умеешь пить, не берись.
– Я напиться до смерти хотела, чтоб не спасли. Не получилось. Откуда ты здесь? Или просто снишься?
– Хочешь проснуться?
– Нет! – Я замотала головой так, что та закружилась.
Пришлось подхватить меня на руки, ну и, конечно, отнести на кровать…
Его губы шепнули на ухо:
– Я так соскучился…
– Я еще сильнее…
– Нет, я.
– Нет, я! Я даже в аварию снова пыталась попасть.
В ответ так хорошо знакомый ласковый смех:
– Ты бы еще под поезд бросилась.
Его губы тихонько коснулись моих, только коснулись… Губы у Вятича такие же, как все остальное, – ласковые, но в них сразу чувствуется сила, способная подчинить себе, причем без остатка. Таким сопротивляться невозможно.
Я и не думала сопротивляться, это единственный случай, когда я готова сдаться на милость победителя с восторгом. Но он не наступал, все так же едва касался моих губ, словно дразня. А потом опустился на шею, ниже… еще ниже…
Так уже бывало однажды, там, в тринадцатом веке, но какая теперь разница, в каком? Мой Вятич снова был со мной, и мне ничего не страшно, голова кружилась, и все летело куда-то…
– Я больше не могу…
– Я тоже…
Мы слились воедино.
Открыв глаза, я недоуменно оглянулась. Где это я?! Комната явно не моя, в ней темно… почти темно. Снова переселение? Куда теперь?
Огонек лампадки в углу освещал только сам угол. Но плечо, на котором лежала моя голова, и тело рядом я узнала бы в полнейшей темноте. И руку, прижимавшую меня, сильную и ласковую одновременно, я тоже ни с какой другой спутать не могла.
Вятич был рядом, а в каком веке… какая разница?