В любом походе едва ли не главное – не позволить застать себя врасплох. Хорошо показать свою силу, но важно еще и знать силы противника и не допустить, чтобы он оказался хитрее или быстрее. Понимая, что слишком растянувшийся по льду реки обоз может стать легкой добычей урусов, Батый распорядился подождать, пока подтянутся задние. Хану очень не нравилась необходимость двигаться не широкой лавой, как можно сделать в степи, а узкой змеей, зажатой берегами чужой реки. Да, она широка, но это все равно полоса между двух берегов. Здесь не подгонишь отстающих, не заставишь ехать рядом нужных, здесь все ограничено, потому ползли медленно, когда хотелось спешить, а еще и пришлось останавливаться.

Ставка Батыя почти вольно расположилась на льду реки, правда, костры разожгли все-таки на берегу, боясь, что горячие угли подтопят лед. Постепенно к кострам подтянулись и воины, а поскольку воин всегда держит рядом лошадь, на берегах оказалось все войско. Это неудобно, в случае неожиданного нападения свои тьмы будет трудно собрать, но вокруг выставлена хорошая охрана, волков приказано бить, не жалея стрел, прямо на подходе на звук, потому отдыхали спокойно.

Царевичи второй день пьянствовали. Разведка доносила, что урусы впереди далеко, можно отдыхать. Хотя, что они делали в остальное время, разве не то же самое? За места на берегу чуть не вспыхнула ссора, даже тяжелое похмелье, лень и похоть не смогли остудить их честолюбия, потому за каждую кочку на берегу поближе к ханскому шатру бились, словно она вообще последняя.

Войско пока обходилось припасами, взятыми в Елисани. Богатый город оказался, но это ненадолго. А что делать дальше? Движение огромного войска так распугало живность вокруг, что только волков и видно. Эти серые разбойники не давали покоя всю ночь, выли, правда, не рядом, а позади, но там тоже есть за что бояться, там обозы с дорогими вещами.

Царевича Гуюка сильно мутило, как и всех, кто был с ним за одним пиршественным столом вчера. Сначала даже решил казнить готовивших еду, подозревая в нарочной порче, но потом передумал. Во рту точно лошадь нагадила, и правый бок болел скорее от большого количества выпитого и съеденного. Так праздновали взятие Елисани, что темники, будучи не в состоянии держаться в седлах, ехали в открытых возках, время от времени переваливаясь через край, чтобы выплеснуть наружу содержимое желудка. Даже холодный ветер не помогал освежиться. Казалось, есть еще целую луну не смогут, но стоило от костров запахнуть похлебкой и мясом, как рот наполнился слюной и нутро потребовало своего.

К царевичу пришел дядя – младший сын Чингисхана хан Кюлькан. Ему тоже было дурно, но следом за ханом охранник-кебтеул нес большой сосуд с каким-то питьем.

– Что это? – покосился на принесенное Гуюк, с трудом подавив желание вытошнить еще раз.

– Урусы могут выпить сколько угодно, но их не мутит после этого. Мне раздобыли урусское питье. Надо попробовать.

– Вот еще! Отравимся.

– Нет, мои кебтеулы вчера пили, живы. Но голова не болит и нутро не рвет. Я тоже попробовал, вкусно.

Гуюк покосился на Кюлькана. Мало ли что, все же опасно пить чужеродную гадость… Но попробовал. Кебтеул по его знаку нацедил из деревянного сосуда немного в пиалу. Да… вкус у напитка был совсем не похож на привычный кумыс и даже на прозрачные красные напитки, что купцы привозили издалека. Гуюк рыгнул и кивнул кебтеулу, чтобы налил полную. Постепенно подтянулись и еще несколько царевичей, первым явился, конечно, непременный Мунке, они с Гуюком как близнецы, всегда рядом. Подошел брат джихангира Берке… Питье урусов действовало странно, всем стало весело, захотелось говорить громко, а потом почему-то плакать, но слезы эти были даже желанными…

Бату прислушался. Как ни шумели в ставке, голоса из шатра Гуюка были слишком громкими.

– Что это?

– Царевичи пьют урусский напиток, который сильно развязывает языки… – ответил Орду, любимый старший брат джихангира. Он единственный, от которого Бату мог не ожидать удара в спину или яда в питье.

– Тогда почему ты здесь?

– Я не могу пить с ними.

– Подумай, кого отправить вместо себя.

– Послушать есть кому, передадут.

– Тогда пусть пьют, – рассмеялся Бату-хан.

Царевичи весь поход только и знают, что пьянствовать, толку от них чуть, а шума много. Если честно, то Бату предпочел бы поставить на место темников простых опытных тысячников и обойтись без братьев и дядей, что двоюродных, что родных. Но сделать этого не мог, решение о походе принял не он один, курултай всего лишь назначил его джихангиром – главным походным ханом, которому должны подчиняться все остальные. Бату получил золотую пайцзу, которая волей Потрясателя Вселенной повелевала слушаться его беспрекословно. То есть он в походе главный. Бату прекрасно понимал, что таковым его сделал Субедей, давний соратник деда, Чингисхан называл Субедея и Джебе своими псами. Субедей решил, что любимому внуку Потрясателя Вселенной нужно продолжить дело деда, а самому Бату объяснил, что нужно создавать свою Орду, а не ждать в Каракоруме, когда тебя отравят. Для этого следовало двинуться на запад и завоевать богатые земли, дань с которых позволила бы безбедно жить не только ему, но и внукам. Хотя внуки пусть завоевывают себе сами.

Вот и ползла огромная змея монгольского войска во главе с джихангиром – Бату-ханом и кучей царевичей самого разного ранга. Но всех нужно обеспечить добычей, всех ублажить, за всеми приглядеть. Субедей зря рассчитывал, что клубок гадюк вдали от своего логова станет клубком ужей, царевичи продолжали плести друг против друга заговоры, ссориться и ненавидеть даже самого Бату-хана. Прежде всего Бату-хана! Особенно злился Гуюк. Он тоже царевич и тоже внук Чингисхана, тем более именно его отец Угедей ныне был Великим ханом Орды. Почему он должен подчиняться этому недотепе Бату? Только потому что того выбрал Субедей-багатур? Но Субедей стар, его время уже прошло. Вот и ждал Гуюк малейшей оплошности со стороны Бату-хана, чтобы воспользоваться случаем и скинуть двоюродного брата с его места джихангира, главы похода.

Бату прекрасно знал об этих ожиданиях, его спасали две вещи – заступничество Субедея и то, что Гуюк просто не просыхал от пьянства. Весь в своего отца Угедея! Когда-нибудь сдохнет с перепоя (Бату был прав, но с перепоя умер не Гуюк, а его отец Угедей). Конечно, постоянный присмотр Субедея сильно давил на Бату, он предпочел бы все делать сам, но иногда радовался, поскольку это давало возможность свалить вину за неудачу на Субедея. Но у багатура не было крупных неудач, а без мелких не обходится никто. Пока все шло хорошо, в первом столкновении урусов побили, сопротивлявшуюся Елисань разграбили и сожгли, Бату-хана не устраивало только одно – в урусских землях вокруг лес, двигаться можно лишь по замерзшей реке, значит, узкой полоской, а это сильно растягивало войско. Нет, Бату совершенно не боялся нападения урусов, они слишком слабы для этого. Так не боится нападения мелких животных больной или объевшийся волк, просто не посмеют напасть. Но джихангир привык к быстрому движению по степи, когда один тумен другому издали видно, а когда вокруг сплошная стена деревьев, за которой непонятно что, это не по душе тому, кто вырос в вольной Степи.

Хотелось поговорить с Субедеем, но тот закрылся в своей железной кибитке. Можно бы позвать, однако, подумав, Бату решил этого не делать. Пусть старик отдохнет.

Субедей сидел, задумчиво уставившись в никуда. Этого отсутствующего взгляда своего багатура так боялись кебтеулы… Считалось, что в такие минуты великий полководец разговаривает с духами. Личную охрану просто пробирала дрожь, потому как Субедей снимал повязку, прикрывающую раненый глаз, и тот становился совсем страшным. Мало кто знал, что вместо глаза у багатура вставлена большая черная жемчужина, таинственно поблескивающая в полумраке кибитки, казалось, это неподвижный черный глаз, всевидящее око, от которого не скрыть даже тайных мыслей. А у кого нет таких мыслей, которые надо бы скрыть? Только у совсем глупых людей и маленьких детей. Ни к тем, ни к другим кебтеулы Субедея не относились, они были взрослыми свирепыми людьми, но полководец постарался, чтобы не оказались совсем тупыми, способными лишь исполнять чью-то волю. Это удивляло когда-то даже Потрясателя Вселенной, Чингисхан спрашивал, почему бы не завести себе простых исполнителей, ведь держать рядом тех, кто способен думать, опасно. Субедей ответил, что куда опаснее держать именно тупых исполнителей, потому что воля может оказаться чужой. А если человек способен предвидеть, что его ждет в результате исполнения, он, может, и выполнять чужую волю не будет.

Про Субедея говорили, что он научился видеть людей насквозь у уничтоженного племени чжурчжэней. Их колдуны передали полководцу многое, о чем не решались даже шепотом говорить между собой кебтеулы.

Но кебтеулы могли не бояться, мысли Субедея были далеки от них самих.

Не так давно он настоял, чтобы Бату двинул войско на урусские земли, невзирая на снега и морозы. Все это вопреки возражениям остальных царевичей. Все, кроме Орду, любимого старшего брата Бату, были против. Вряд ли и Орду кипел желанием мерзнуть среди урусских лесов или пробиваться по их снегам, но старший брат настолько привык поддерживать младшего, что не задумался и на сей раз. Субедея мало волновало согласие или несогласие царевичей, однако он понимал, что в случае неуспеха спрос будет с него.

Успех был, только какой ценой! Сначала урусское войско глупо подставило своих лошадей под меткие стрелы татар в первом бою, мгновенно превратив часть всадников в пеших, а с пешими совсем другой бой. Побили хорошо и коней набили тоже много, правда, часть хитрых урусов сумела прорваться сквозь монгольские ряды и уйти. Причем дважды. Сначала уцелевшую конницу увел какой-то коназ, которого назвали эмиром Урманом, потом остатки дружины Елисани ушли в город за крепостные стены.

Высланные вперед разведчики выяснили, что эмир Урман со своей конницей ушел по реке Оке выше по течению, видно, надеется встретить монголов там. Пусть встречает. Хорошо бы разбить их всех в одном бою, чтобы не гоняться за каждым эмиром по лесам. Елисань нельзя оставлять позади себя, иначе могут ударить в спину. Это не смертельно, но неприятно, и Бату отдал приказ осадить город.

На предложение открыть ворота Елисань ответила, как и молодой коназ, привезший подарки Батыю, на требование отдать десятину во всем, в том числе людях: «Когда нас не будет, все ваше будет». Так и случилось, только на это понадобилось пять дней упорной осады, воинских потерь Субедей и Бату не считали, какая разница, все равно воинов так много, что на все хватит.

Елисань разграбили и сожгли. Но самих монголов поразило почти полное отсутствие опытных воинов в городе, получалось, что большой город защищали едва ли не женщины с детьми. Тогда где мужчины? Полегли в первом бою? Это хорошо, меньше будет сопротивляющихся дальше. Три дня горела Елисань, это правило монгольского войска, любой взятый город отдавался на разграбление и уничтожение на три дня. Вырезали всех, от стариков до младенцев, убили коназа и его родных, перебили даже псов, а потом сложили огромный погребальный костер для своих и, отправив воинов в последний путь, подожгли и сам город. Все прекрасно понимали, что собрать погибших при разграблении воинов по закоулкам города невозможно, но Бату и задумываться не стал:

– Мы сожжем весь город, это и будет погребальный костер для тех, кого не нашли.

Костер получился хороший, и награбили много. Воины воспрянули духом, несмотря на множество павших и раненых. Если урусские города столь богаты, то каждый был готов рискнуть, каждого грела надежда, что именно он останется жив при штурме, а еще больше, что штурмов больше не будет. Судьба Елисани и нескольких мелких городов вокруг нее должна ужаснуть остальных урусов и заставить их прекратить сопротивление. Тогда можно будет грабить, уже не опасаясь больших потерь.

Войско от Елисани потащилось вверх по реке куда медленнее, чем шло до урусских земель: его отягощали обозы. Награблено столько, что приходилось двигаться со скоростью медлительного верблюда. Но Бату не волновался, куда торопиться, успеют… Это даже хорошо, пусть впереди побежит слух о сожженной Елисани, слухи помогают бить противника еще до боя. Недаром хитрый Субедей постарался, чтобы о разграблении булгарских городов узнали у урусов, чтобы поверили в неотвратимость прихода страшного монгольского войска, испугались беды раньше, чем она придет. Урусы почему-то называли ордынцев татарами по имени одного из племен.

Но урусы вообще были глупыми, иногда Субедей не понимал их совсем. Такие люди достойны быть только рабами у сильных воинов. Несколько привычек урусов вызывали у Субедея брезгливый оскал при одном упоминании. Урусуты жили в деревянных кибитках, которые не снимались с места, то есть большую часть жизни на одном месте! Багатур просто не представлял себе, как можно всю жизнь или хотя бы много лет подряд видеть перед собой одни и те же стены городов, холмы, реки, деревья… Деревья были второй нелепостью. Как человек мог жить, будучи ими окруженным? Невыносимо, если взгляд то и дело натыкается на сплошную стену деревьев. Конечно, он тоже любил и знал лес, но это не был сплошной лес, когда можно пробираться много дней и не видеть степи. Субедей был убежден, что в лесах живут только ущербные люди.

Урусуты не видели звезд над головой, вернее, видели их, только выйдя из жилища. Крыши их домов не имели верхнего отверстия, открывавшегося в небо. Они не ели конины и не умели делать кумыс… Ложась спать, раздевались…

Но даже не это было самым неприемлемым для Субедея. Урусуты… мылись! Они заходили в маленькие юрты, сложенные из бревен, в которых на горячие камни лили воду и пар стоял такой, какой бывает только поверх котлов с похлебкой или из носика чайника, и там обливались горячей водой и даже хлестали друг дружку прутьями. Субедей даже не поверил, услышав рассказ о таком изуверстве, и в первом же взятом городе, куда попал, потребовал показать такой дом. Как назывался этот город? У этих урусов такой дурацкий язык… Про-не-секе… Были еще города, но Субедей не удостоил их посещением. А вот этот маленький темный дом с большим очагом, камнями и чаном для воды запомнил надолго.

Как человек может смывать со своей кожи что-то? Это сильно ослабляет его. Сам Субедей с тех пор, как его мать родила, не мылся в жизни ни разу. Полководца совершенно не смущало большое количество вшей, когда уж сильно доставали, распоряжался, чтобы привели пару наложниц, и те терпеливо выбирали противных насекомых с тела и из одежды. Но вымыть при этом голову или даже просто умыться ему не приходило на ум. Да и зачем? Жир с рук можно слизать или вытереть об одежду, нос прочистить в полу халата, а остальное Субедею не мешало вовсе.

Убедившись, что урусы действительно ослабляют себя вот этим постоянным мытьем, он только порадовался.

Но сейчас мысли Субедей-багатура были далеки от ущербной привычки урусов, он думал о монгольском войске. Что-то подспудно не давало ему покоя. Монголы двигались по льду большой реки, на которой стояла Елисань, со скоростью никуда не торопящегося пешего воина, надо было дать время подтянуться обозам. Сзади обозы охраняла легкая конница числом в две тысячи всадников, этого достаточно, чтобы отпугнуть всех желающих урвать свой кусок награбленного и защитить обоз от возможных нападок разбойников-одиночек. Оставалось только дождаться, пока задние догонят. Бату велел им поторопиться, но не идти ночью, чтобы не рисковать, все же земли чужие, а вокруг лес. Охрана обозов достаточно сильна, что же не давало покоя полководцу?

Первыми двигались, конечно, разведчики. Их сотни без конца кружили по округе, выглядывая любую опасность и определяя путь. В Елисани и вокруг набрали достаточно еды и людям, и коням, потому юртаджи пока не имели надобности рыскать по окрестностям в поисках пищи. Следом за разведкой двигались боевые тумены Бату и самого Субедея, это элита, тяжеловооруженная, закованная в латы конница, у которой лошади защищены не хуже всадников – гвардия хана и багатура кешиктены.

Больше всего Субедей дорожил обозом, состоящим из длинных старательно укутанных от чужих взглядов повозок. Тащить их было неимоверно тяжело, они то и дело вязли в сугробах, тогда дополнительно впрягались верблюды, сзади приходилось подталкивать. Одну из таких повозок решили поставить на длинные плашки, которыми пользовались урусы для своих возов зимой. Толмач сказал, что это по-лоз-зья. Получилось только хуже, эти плашки скользили хорошо не только вперед, но и назад, и когда двигались чуть на подъем, пришлось прикладывать дополнительные усилия, чтобы вытолкать повозки наверх, зато при спуске с берега на лед реки тяжелой повозкой были поранены два верблюда.

На повозках хранились осадные машины, которые Субедей впервые увидел в Нанкиясу, с трудом захватил и теперь берег пуще глаза. Они помогали разбить любые стены, с такими устройствами можно не бояться осады урусских городов, хотя, конечно, и затягивать не следовало. Дорожа китайскими трофеями, Субедей приказал везти их сразу за кешиктенами, чтобы ни на час не терять из вида и чтобы была возможность защитить ценные машины от любых нападений.

Только потом тянулись возы с юртами Батухана и царевичей, множества родственников, жен и наложниц, за ними и вокруг тащилась остальная орда. Замыкала лаву цепь обозов, каждый под своей охраной, и две тысячи легкой конницы в самом конце.

Казалось, беспокоиться не о чем, разведка доносила, что далеко впереди урусы принялись перегораживать реку, поджидая монголов, но их столько, что битва будет такой же быстрой и успешной, как и на Воронеже. Вокруг разведчики не обнаружили никого, позади лежала сожженная, вырезанная до единого человека Елисань. Но у Субедея отчего-то неспокойно на сердце.

Субедея недаром считали способным читать мысли других людей. Он умел читать, но только вовсе не с помощью магических заклинаний или жемчужины, вставленной в мертвое веко глаза. Нетрудно было догадаться, о чем думал каждый из приходивших к нему, но багатур не разубеждал болтунов. Пусть думают, что он связан с неведомой им силой, пусть считают, что взял у погубленного племени чжурчжэней силу и покровительство их богов. Бояться багатура должны не только враги, но и свои тоже. Пока боятся, не рискнут поднять на него руку.

Субедей сам распустил слух, что духи взяли у него глаз, чтобы взамен вставить другой – глаз самого бога смерти чжурчжэней, который видит внутри человека его душу и способен убивать даже находящихся очень далеко. Временами, когда в кибитке горело не слишком много свечей и она не двигалась, Субедей неожиданно снимал повязку, прикрывая здоровый глаз. При этом неподвижное веко выбитого оставалось открытым, и оттуда поблескивала черная жемчужина. Наверное, впечатление было ужасным, потому что каждый, увидевший это, уползал из кибитки, просто потеряв дар речи, и был готов на все, только бы еще раз не встретиться с таким взглядом. Несколько раз, показав вот так свой искусственный глаз и дав время рассказать об увиденном, Субедей приказывал убить болтуна страшной смертью, чтобы усилить впечатление. Помогало…

Но помимо умения манипулировать людьми и полководческого таланта у Субедея действительно был дар предвидения, он загодя нутром чувствовал неприятности. Вот и теперь что-то свербило внутри.

Полководец вышел из своей железной кибитки и остановился, прислушиваясь. Всю ночь где-то далеко позади выли волки. Там обоз, но это не страшно, есть сильная охрана, да и сами обозники не просты… И вдруг послышался топот коня, кто-то явно спешил с неприятной вестью. Субедей сделал знак, чтобы гонца подвели к нему прежде, чем тот войдет к Бату. Тот упал на снег, уткнувшись в него лицом, забормотал приветствия, но было понятно, что слишком торопился, воздуха не хватало.

Субедей наклонился:

– Что?

Нельзя позволить, чтобы многие слышали дурную весть, которую принес гонец, но и провести его в свою кибитку, прежде чем гонец сообщит ее Бату, тоже нельзя, все же это ханский гонец. Гонец тихо выдохнул:

– Урусы разбили задний обоз…

– Где охрана?!

– Побита. Ни один не вернулся.

– Сколько там урусов?!

– Много… очень много… и волки… с ними…

Субедей шагнул в юрту Батухана следом за гонцом. Бату сразу понял, что весть слишком важная, иначе багатур не стал бы сам заходить. Хан знаком велел охране выйти, а гонцу приблизиться.

Новость ему, конечно, не понравилась, и дело не в разгромленном обозе, там везли разные дорогие безделушки, без которых можно обойтись. Его, как и Субедея, прежде всего обеспокоило появление урусов позади войска, да еще и большой дружины, которая смогла разгромить охрану в две тысячи всадников. Это означало одно: эмир Урман со своей конницей обманул их и ушел не по реке, а прятался где-то у Елисани. Только почему-то не пришел на помощь гибнущему городу. Хотя чем он мог помочь?

Участь разведчиков, твердивших, что урусские полки ушли от Елисани вверх по реке, была решена, через четверть часа им уже ломали позвоночники, подтягивая ремнями пятки к затылку. Но положение это не меняло.

Субедею не нравилось еще и сообщение, что волки помогают урусам. Он немало слышал о тех, кого урусы называли оборотнями, это когда человек становился волком и наоборот. Получалось, что урусы привлекли на помощь этих самых оборотней. Именно их голоса слышал в предыдущую ночь Субедей. Монгол без коня ничто, и если кто-то будет постоянно пугать коней, то, кто бы он ни был, должен быть уничтожен!

Решили пока двигаться вперед так же медленно, а на помощь обозу, вернее, тому, что от него осталось, отправить тысячу опытных всадников, чтобы разбили эти остатки урусов, кем бы они ни были. С рассветом тысяча ушла обратно по льду реки, а войско снова не спеша двинулось вперед.

Но едва успели тронуться с места, как от той тысячи вернулись несколько всадников, на которых было страшно смотреть. Они говорили невероятные вещи: река внезапно сузилась, и сузили ее… волки! Берега приблизились, и проход между ними стал нешироким, и тут со всех сторон раздался волчий вой. Ушедшая вперед тысяча обратно не вернулась. Когда оставшимся удалось все же пробиться вперед, они обнаружили перебитой эту тысячу и разгромленный обоз. Что можно, сожжено, все перевернуто, люди убиты! И из оставшихся уцелели всего четверо…

Хан сделал знак, понятный любому, но, видно, воины другого и не ожидали, они покорно склонили головы под мечи охраны хана. Никто не должен слышать дурной вести, принесенной в ставку!

Получалось, что позади осталась слишком большая сила, чтобы ее не опасаться. Но сверху реки вернулись еще разведчики и сообщили, что за большим поворотом, до которого пока далеко, урусы готовятся к встрече монголов, что-то делая на реке. А еще они сообщали, что там стяг эмира Урмана, который видели при битве на Воронеже. Тогда кто позади? Не мертвые Елисани же?

От этой мысли стало не по себе. Может, потому их не могут найти днем, зато по ночам воют волки и горят обозы… Предстояло решать, что делать, идти вперед, пусть даже медленно, или все же вернуться и разбить этих оборотней в волчьем обличье? Батухан решил… остановиться и подождать. Если силы у нападавших действительно велики, то они догонят войско, а если малы, то ими можно пренебречь и, оставив позади заслоны помощнее, все же двинуться вперед. Во всяком случае, не выяснив этого, идти на эмира Урмана опасно.

Досада душила и Бату, и Субедея. Из-за каких-то урусов, у которых просто нет нормальной конницы, они вынуждены топтаться на месте и волноваться!

Шаманка твердила, что позади войско и впереди войско. Откуда они взялись?! Откуда у урусов войска, бьют их бьют, а они появляются снова и снова.