Книга: Вещий Олег. Князь – Варяг
Назад: Глава 31
Дальше: Глава 33

Глава 32

В Киеве текла обыденная жизнь, и ничто не говорило о возможном походе. Князь занимался хозяйством – затевал стройки, возводил новые амбары для хранения дани, укреплял крепостные стены, следил за расширением пашни, устройством новых медуш, сбором съестного, поступлением припасов от ближних данников. И все время наказывал своей дружине не задевать людей, решать все миром и по справедливости.
Ингорю были совсем неинтересны заботы Олега, он привык к мысли, что удел князей – военные походы, что правитель должен завоевывать новые земли, бить врагов, а Олег хоть и ходит на соседей, но не бьет их, а только дань платить заставляет. Конечно, хитрость – это хорошо, наставник сначала все разведывает, вернее, не он, а его купцы. Вон Раголд сходит с товаром к соседям, посмотрит, князю расскажет, тот подходящий момент выберет, нагрянет, встанет с дружиной так, чтоб отрезано племя от своего капища оказалось, и по-доброму предлагает, чтоб дань ему платили, а не хазарам. Соседние племена очень долго не думают, хазары, они где, а Олег с дружиной варяжской тут стоит. Если и погибает в таких походах кто, так или по собственной дури, или по недоразумению.
Олег рад, что дружина цела, что очередных данников под себя взял, а Ингорю скучно, где же сеча, где звон мечей? В глубине души считает он наставника своего немного трусом. Хотя и крупный Олег, и на мечах бьется лихо, и силищи много, а воевать почему-то не хочет. И его, Ингоря, возле себя, как малое дите, держит. Сколько раз уж мечтал Ингорь, лежа без сна, что вот скоро уже повзрослеет, сам править станет, пойдет в поход на Византию, как Аскольд ходил… Вот еще чуть-чуть, и скажет Олегу, что хватит, готов сам княжить… Но утром видит Олега, чувствует на себе его пронзительный взгляд, слышит разумные речи, понимает, что князь всегда прав, словно знает все наперед, и опускает глаза, бормочет: «Да, княже…»
На княжий двор с улицы донесся какой-то гомон. Ингорь тревожно вскинулся, но люди во дворе вели себя спокойно. На вопрос, что за шум, дружинник ответил полусонным голосом:
– На капище снова какого-то бога повезли…
Это возмущало Ингоря страшно. Как может князь свозить в Киев божков всех подвластных племен?! Зачем?
Однажды уже говорили о том, Олег объяснил, что ставит их всех вместе, чтоб видели, что все ровня.
– Какая ровня? Ты их завоевал, они тебе дань платят!
– Ингорь, у славян заведено почитать тех богов, на земле которых находишься.
– Ну и почитали бы себе. Зачем же в Киев на холм везти?! – не мог угомониться княжич. А старший князь терпеливо втолковывал, что мало людей завоевать, подчинить, надо еще и в своих союзников притом обратить. Для того и идолов свозят в общее капище, чтоб молились вместе, чтоб не чувствовали себя хуже других, чтоб видели, что их богов уважают. А раз богов чтят, не сбросили, не повергли, значит, и самих людей тоже.
– Пусть видят, что я считаюсь с их богами, уважаю их веру…
Вот и стояли на киевском холме привезенные с дальних капищ древние идолы. А про князя народ говорил, что он Верховный волхв, и верил в князя не меньше, чем в самих идолов.
Только одного не было на киевском капище – Чернобога. Навсегда запомнил Олег то, что рассказывали ему волхвы еще в Ново Граде, не трогал Чернигов, не пытался попасть к святилищу на Болдиной горе…
Олег напоминал, что молодому Ингорю Ярилой бы интересоваться не мешало. Княжич только плечом дергал, Ярило – бог любви и страсти человечьей и всего живого. Молодые в Ярилину ночь всегда жгли костры на пригорках и миловались, считалось, что в такую ночь все меж собой женихи и невесты, потому ласка не возбранялась. Славяне верили, что Ярила на зиму уходит, даже хоронили его – состарившегося, плешивого, а весной снова вернется. «И чего в том хорошего?» – спрашивал Ингорь. Старший князь хохотал:
– Девку себе найди на такую ночь по душе, тогда и узнаешь, что хорошего!
Олег даже попробовал свозить Ингоря к Ярилину святилищу на Ярыни, что у древлян. И день для того выбрал лучший – когда славили бога плодородия, бога всего живого, бога молодых. Туда со всех концов славянских земель собрались молодые парни и девушки поклониться. Где-то Ярилой наряжали парня, где-то молодую девицу, но всегда они сидели на белых конях и в белой одежде, украшенные ржаными колосьями, венками цветов…
Князя и особенно княжича, конечно, сразу заметили, и хотя на этом празднике все равны, на Ингоря стали заглядываться молодые девушки. Сначала он смущался такого внимания, хмурил брови и даже краснел, но всеобщее веселье и молодой задор вокруг сделали свое дело – княжич тоже заулыбался. Олег с удовольствием смотрел на сына, вот чего ему не хватает – молодого задора, блеска в глазах, румянца на щеках. Князь постарался держаться в стороне, чтобы не мешать Ингорю, тот, казалось, и забыл о нем. Все верно, так и нужно, когда празднуют бога любви, старшим не место.
Пришло время выбирать себе молодого Ярилу, наряжать его, чтоб возглавил шествие. И тут точно кто подсказал, выбрали княжича! Ингорь смутился, пытался отказаться, но его больно ткнул в бок молодой дружинник князя:
– Нельзя отказываться, княжич! Обидишь.
Олег с удовольствием смотрел на сына, одетого в белоснежную рубаху, в венке из колосьев с вплетенными туда цветами, сидящего верхом на белом коне. Стало понятно, что совсем не слаб тот и не хил, что высок ростом, статен и широк в плечах, отцовская стать брала свое, пробиваясь со временем сквозь материнское. Глаза князя довольно блестели, он не сразу заметил внимательный взгляд Карла, который тот переводил с отца на сына. А когда увидел, смутился, крякнул:
– Вырос княжич, а?
Карл, который вдруг понял, насколько похож Ингорь на самого князя, не смог ничего ответить. Олег вдруг предложил:
– Пойдем, расспросим про Ярилу.
Наставник княжича согласился, пусть Ингорь побудет один, без присмотра, который ему надоел, пусть поиграет молодое ретивое.
Им рассказали, что Ярынь – любимое место Ярилы, хотя его святилища по всем славянским землям стоят. А поставили его здесь давным-давно, когда далекие предки еще шли с Дуная. Тяжело перешли Угорские горы, потеряли почти весь скот, и нечем было детей кормить, многие погибли от болезней. Тогда попросили бога Ярилу, чтоб помог им. И тот помог – силой любви все живое вдруг приплод дало. И детей народилось больше, чем людей погибло, и весь скот приплод дал, вся птица, а посевы завалили урожаем… С тех пор в древлянской земле чтят Ярилу – бога любви, рождения, продолжения всего живого.
Карл удивился:
– А я слышал, что хоронят его потом?
– И то верно. Ярило – бог яри, если его не хоронить, то он заселит всю землю своим приплодом, опутает корнями, побегами, стволами. Жить негде станет. Вот и хоронят Ярилушку до новой весны, когда его снова встречать будем.
– А не обидно это богу? – Карлу до всего надо докопаться, он не оставит в покое, пока не расспросит. Олег покосился на волхва, как бы не обиделся на глупые вопросы. Но кудесник только улыбнулся одними глазами, пусть спрашивает, это хорошо, когда знать хотят.
Молодежь оглядывается на все цветущее и радующееся жизни вокруг и сама радуется. Это время, когда миловаться не возбраняется, старшие понимают молодой зов, понимают Ярилину силу, помнят себя в молодости… А если забыли, так Ярила всем напомнит, на то он и бог любви и жизни.
Где был княжич той ночью, Олег не расспрашивал, незачем. Только с первыми лучами солнца Ингорь вернулся точно хмельной, глянули старшие на него понимающе, а друг на друга с улыбкой. Хорошо, что привезли княжича к молодым на праздник, нечего ему среди взрослых дружинников сидеть.
Олег брал с собой Ингоря на торжище еще в Ново Граде, но тот был слишком мал и помнил только, что шумно, людно и непонятно. И в Киеве старший князь старался показать княжичу, чем живет торг.
Кого и чего здесь только не было! Русские купцы развешивали и раскладывали скору, мех искрился на солнце, переливался, манил запустить в него пальцы, прижаться щекой.
Греки предлагали ткани, тонкие, почти прозрачные. Осторожно выкладывали на яркое сукно драгоценные камни, брали их толстыми пальцами с рыжими волосками на верхних фалангах, поворачивали, чтобы побежали от граней солнечные зайчики во все стороны. За игрой света завороженно следили не только раскрасневшиеся на морозе боярыни, но и купцы с севера. Женщинам хотелось, чтоб купили, а купцы прикидывали возможный барыш от перепродажи.
Сами свеи предлагали то, что нравилось Ингорю больше всего, – оружие. Мечами он готов был любоваться весь день. Олег отводил княжича и к русским кузнецам-мечникам, показывал их работу. Но Ингорь презрительно морщился, хотя и по их клинкам точно змеи ползли при каждом движении, а сам булатный клинок гнулся пополам, точно прутик, и выпрямлялся со звоном. Все равно княжичу казалось, что славянам не достичь того, что умеют за морем. Этим он очень сердил Олега. Однажды князь показал ему клинок не на торжище, а в княжьем тереме. Булат был хорош, узорчатая ковка буквально играла, клинок звенел, когда к нему прикасались.
– Смотри, какой мне клинок привезли. Хорош?
Ингорю, который видел выходившего из терема свейского купца, и в голову не пришло, что такое чудо могли сделать на Руси, он стал хвалить булат. Когда Олег услышал все хвалебные слова, какие ждал, он назидательно произнес:
– Его выковали русские мастера близ Плескова. Такие клинки берут не хуже фризских. Так что не ругай огульно своего и не хвали без разбора заморского!
Посрамленный княжич обиженно поджал губы, но все равно мыслей не изменил.
Также Ингорю нравились арабские купцы, их еще называли персидами. Персиды носили на головах странные шапки – вокруг остроконечного колпачка или просто вокруг головы был намотан большой кусок блестящей ткани. В такой шапке зимой зябко, а в дождь мокро, может, потому персиды появлялись только в теплое время. Ингорь спрашивал Карла, как же они дома-то? Тот отвечал, что в их землях зимы не бывает, всегда тепло, а дождь льет редко. Княжич не верил, как это может не быть зимы? А как же снег? И его не бывает, отвечал наставник и рассказывал о землях, где у людей черная, как сажа, кожа и не отмывается. А еще есть, где глаза у людей узкие, как щели. Чуден мир, разные люди живут на свете.
Персиды привозили всякие диковины, у них были еще более тонкие, чем у греков, паволоки, пахучие порошки, иногда очень горькие или жгучие, но если добавить немного в еду, то она становилась вкуснее. Ингорю не давали даже притронуться к таким порошкам, пока не попробует сам купец. Однажды персид взял в рот щепотку и рухнул замертво. Карл объяснил Ингорю, что это был яд, таким человека извести можно, если захочешь. Со всеми купцами, что были вместе с умершим, разделались дружинники Олега тут же, а Ингорь на всю жизнь запомнил, что у купцов есть такое средство.
Самому Олегу больше нравились ряды, где торговали русичи. Ингорь не мог понять почему. Там продавали обычные вещи, кроме скоры еще воск, мед, рыбу, зерно, льны, железные изделия… Старший князь с удовольствием наблюдал, как это охотно раскупают греки да свеи, да другие. Потом вдруг хмурился, точно что вспомнив, что-то тихо говорил Карлу, тот согласно кивал.
Но Ингорь недолго приглядывался к лицу наставника, его привлекали клетки с птицами. Княжичу очень нравилось выпускать птах на волю. Когда открывалась дверца клетки, птица еще немного сидела, словно не веря в свое счастье, потом какая тихо, бочком подбиралась к окну на свободу, какая бросалась сразу. Оказавшись снаружи, любая птица немедленно взмывала вверх, чтоб не посадили обратно. Ради этого мига стоило птаху сначала поймать и посадить в клетку, чем Ингорь иногда и занимался с приставленными к нему боярскими отроками.
Выпускать птиц любил и сам Олег, поэтому каждый их поход на торжище заканчивался свободой для нескольких птах. Хитрые мальчишки быстро прознали про это и стали приносить клетки с птицами прямо на княжий двор, зарабатывая таким образом. Особенно старался косоглазый рыжий Перх, пока Олег не понял, что он приносит уж в который раз одного и того же скворца. Оказалось, и впрямь мальчишка подобрал его еще птенцом, выходил и приручил, отпущенный скворец тут же возвращался домой, а Перх чуть погодя снова нес его княжичу. Олег посмеялся, щедро заплатил хитрецу, но велел на двор больше не пускать, хотя тот принес другую птицу.
Еще одной заботы Олега никак не понимал Ингорь. У князя бывали странные люди, а однажды он показал княжичу кусок тонко выделанной телячьей кожи с нанесенными на него краской знаками. Такие знаки Ингорь видел и на деревянных дощечках. И на браслетах, и на рукоятях мечей, и на бересте… На браслете они означали чей, как и на кадушках и другой утвари, на дощечках и кусках бересты чаще всего записывали долги ради памяти. Эка невидаль… Ингорь знал, что греки использовали ради того тонкую телячью кожу. Зачем? Долги не вечны, для них сойдет и береста, а виру лучше на дощечке.
Но Олег сказал, что это пергаменты, которые рассказывают, что было раньше. Снова пожал плечами Ингорь – у него есть Карл, который знает все, не Карл, так другой сыщется, те же любимые Олегом волхвы. Князь нахмурился:
– У тебя есть Карл, а у других нет. Да и все ли он знает, все ли ты упомнишь? Волхвы про свои земли да народ запоминают, им чужие ни к чему. А в Царьграде давно события записывают. Великое дело – пергаменты, они могут правнукам рассказать про нас и нашу мудрость передать.
Сам Олег внимательно разглядывал значки на телячьей коже, словно те могли поведать о чем-то. Княжич сколько ни всматривался, ничего, кроме нескольких знакомых буквиц, не увидел. Ингорь решил для себя, что просто князь волхв, и ему открыто, что от других скрыто. Зато Карлу пергаменты тоже понравились, наставник увлеченно сравнивал два из них. Олег пояснял что-то про ромеев. Ингорю было неинтересно, но он не рискнул уйти без княжьего позволения и поневоле прислушался.
Олег спорил с Карлом о каких-то Солунских братьях, горячился, доказывая, что их письмена видел еще у Ильменя, когда только пришел с Рюриком. Карл не верил, что такое может быть, говорил, что Солунские братья-монахи придумали и начертали эти буквицы.
– Врут твои монахи! Все врут! Потому и не люблю их. Давно русичи такими буквицами пользовались. Что не на пергаменте писали, так незачем, а писаное сам видел. Просидел твой Константин в Корсуни сиднем, научился у тамошних славян их письму, да потом за свое и выдал! Не люблю! Чтоб не показывались более твои монахи на моей земле, не то велю меж двух берез рвать!
Карл возражал, что монахи не его, что они ничего плохого не делают, а что свою веру хвалят, так каждый своему богу молится и дары приносит. У славян тоже много богов.
Ингорь не раз слышал спор князя с Карлом об этой вере, Олег не желал допускать на свою землю любых проповедников, грозил расправой. На вопросы Карла, почему, ответил, что не в вере дело, племена, с таким трудом собранные, развалятся снова, если их заставлять новым богам молиться.
– Не время расшатывать то, что едва установилось! Славян сейчас скрепляет вера в одних богов, и то разных. А коли другую веру утверждать мечом стану, так совсем против меня пойдут. Ни к чему это!
Ингорь видел, как замер после таких слов Карл, точно услышал какую-то очень мудрую мысль. Сам княжич удивился, в Киев приходили разные люди, разным богам поклонявшиеся, почему нужно запрещать кому-то учить своей вере славян?
По тому, как горячился Олег, Ингорь понимал, что князя очень задевает разговор, и решил потом расспросить Карла и про Солунских братьев, и про их веру.
Случай выдался не скоро, но когда спросил, нахмурился сначала Карл, даже помрачнел, потом стал объяснять.
Про братьев рассказал, что это были два монаха из Солуни, Константин и Мефодий. Константин, когда постриг принял, стал Кириллом зваться. Ингорь про постриг не понял, но решил выпытать потом. Карл сказал, что они христианской веры, верят в Единого Бога и, чтобы записать вот такие пергаменты на славянском языке, придумали буквицы. Олег же твердит, что те буквицы славяне давно знали, мол, Константин, когда в Корсуни жил, у тамошних славян научился, а сказал, что сам придумал.
– Я и впрямь видел такие буквицы на старых браслетах и дощечках, да много на чем, – удивился Ингорь.
Карл кивнул – все верно, Кирилл скорее всего буквицы перенял и ими свои пергаменты начертал.
– Почему вы его то Кириллом, то Константином кличете?
– Я ж тебе сказал: он постриг принял и назвался Кириллом.
– Что принял?
Пришлось Карлу объяснять княжичу, кто такие монахи, хотя и сам наставник не все толком знал. Услышав, что человек может добровольно отказаться от земных радостей, Ингорь удивился:
– Так они волхвы? Но Олег тоже волхв.
– Нет, они не волхвы, и волхвы их ненавидят.
– Понятно… – протянул княжич, хотя понял только одно – Олег – волхв и потому не любит христиан. А если князь кого-то не любит, то горе тому.
Ингорь был свидетелем, как по знаку Олега на торжище зарубили иудея-ростовшика, что давал купцам одну гривну серебра, а возвращать требовал две. Князь не раз грозил наказать таких, но купцам было нужно серебро, а иудей богател, и все надеялись, что Олег не узнает про их дела. Князь казнил ростовщика и приказал не пускать на торг тех, кто брал у него серебро. Говорили, что прознал, потому что волхв, но Ингорь понимал, что про иудея рассказал Раголд.
Когда прогнанные купцы пришли просить у князя пощады и принесли богатые дары, чтобы загладить свою вину, Олег дары отправил волхвам, а сам допытывался у купцов, почему к иудею пошли?
– Как же без того, княже? Чтобы здесь товары купить, у иудея серебро брали, на него скору, меды, воск, да много чего покупали, везли к ромеям, там продавали и другие товары брали. С них потом долг и возвращали.
Купцы боялись укорить князя, что лишил их возможности брать в долг, а значит, покупать товары в Киеве. С чем тогда идти в Царьград?
Олег усмехнулся:
– Вам товар нужен или серебро? Почему у иудея просите, а не у меня?
– Как же? – растерялись купцы. Неужели сам князь станет давать серебро в долг?
– Серебра не дам! – отрезал Олег. – А скоры да всего остального дам. Кто будет товар, что из дани, возить, с того при обратном торге не десятину стану брать, а вполовину меньше.
Загудели купцы, переглядываются, поверить в то, что услышали, не могут, а Олег глазами заблестел:
– Ну, кто с моим товаром в Царьград пойдет? Но запомните: узнаю, что в долг с двойным возвратом даете, – шкуру спущу!
Ингорь не сомневался, что никто не рискнул ростовщичеством заниматься, Олега боялись и верили, что он волхв. Сам княжич понимал, что Олег просто умен, не надо быть волхвом, чтобы понять, чем человек богатеет, если караванов не водит, а на торге сидит. Князь не любил тех, кто жил чужим трудом.
Совсем по-другому разговаривал Олег с мастерами, в ковню если и входил, то лишь по разрешению ковалей, смотрел уважительно, спрашивал без конца, что не знал, головой качал. Так же и у других, мог подолгу стоять даже над горшечниками, следя за их ловкими руками. Уважительное отношение князя поднимало мастеров в глазах остальных, а ему добавляло людское уважение, всяк понимал, чтобы сделать что хорошо, много труда вложить надо. Не раз Олег твердил о том и Ингорю, княжич соглашался, но считал работу уделом низших. Удел князя – власть, походы, завоевания!
Олег все головой качал:
– Без мастеров не будет и у князя ни меча, ни щита, ни порошней… Помрешь голодным и раздетым.
Ингорь в детстве горячился:
– Я у них мечом отниму!
– А меч где возьмешь?
– Вот! – показывал княжич свой детский меч, старательно выкованный для него Сирком.
– А его кто сделал?
Позже такие разговоры прекратились, Ингорь вырос и стал понимать, что сила князя не только в его дружине, но и в тех, кто дружину кормит, одевает и вооружает. Но все равно считал для себя зазорным возиться с мастерами, если только они не приносили хорошее оружие.
Сам князь Олег мастеровым не был, с детства не приучили, а потом не до того стало.
Назад: Глава 31
Дальше: Глава 33