Последний поход
Сулейман болел уже постоянно. Изо всех сил старался, чтобы этого не замечали, редко появлялся перед народом, но если это приходилось делать, то его пудрили и румянили, тщательно подбирали цвета одежды, чтобы не была так заметна бледность.
Повелитель больше не ездил верхом, не гулял по саду, не интересовался делами в Диване, для этого есть великий визирь. Чаще всего сидел в одиночестве в своих покоях и о чем-то размышлял.
Не надо быть провидцем, чтобы понять, что вспоминает свою жизнь и правление, оценивает их и пытается найти себе оправдание. Удивительно, но если человек ради власти казнит сразу два десятка родственников, включая младенцев, ему поставят это в вину единожды, но если казнит троих с разницей в несколько лет, то вина возрастет многократно. Хотя нет, не троих – десятерых, к Ибрагиму-паше, шехзаде Мустафе и шехзаде Баязиду следовало прибавить и их семерых сыновей.
Наверное, его осуждали за то, как сделал это, и за то, почему. А еще за то, что казнил достойнейших, оставляя менее достойных.
Даже Михримах не желала понимать, она не простила отцу казни Баязида, не желала говорить об этом, удалилась в свой дом и не вернулась в Топкапы. По-прежнему занималась делами Фонда и даже гарема, но делала все, чтобы при этом не встречаться с отцом и не разговаривать с ним.
Это было нетрудно, султан распорядился закрыть покои Хуррем и жил теперь в двух своих комнатах, почти не выходя.
Болел и правый, и левый бок, накатывала дурнота, но сильней всего болели ноги, так сильно, что временами даже падал в обморок. Тогда вспоминался султан Мехмед Фатих, заглушавший боль в ногах (подагру) снадобьями, от них и погибший прямо в походе.
Однажды вспомнив об этом, усмехнулся: может, и самому пойти в поход? Снадобья он уже принимал, причем боль отпускала ненадолго, лекарств требовалось все больше, а перерывы спокойствия становились все меньше.
И все же бывали дни, когда Сулейман чувствовал себя лучше, тогда требовал, чтобы пришел внук – шехзаде Мурад, старший сын Селима. Умный, красивый молодой человек чем-то напоминал Сулейману Ибрагима. А еще в нем было что-то от Хуррем. Может, потому султана так тянуло к этому шехзаде?
Но было в Мураде и то, что отталкивало, – его похожесть на отца, шехзаде Селима. Нет, не внешне, Мурад взял многое от красавицы-матери, но характером странен. Молодой, красивый, прекрасно образованный принц, на которого заглядывались все, словно старик, равнодушен ко всему.
Поняв, что внук безразличен даже к охоте и женщинам, султан встревожился, вызвал к себе Нурбану, накричал на нее, чего никогда не делал. Та все поняла правильно: Повелитель готов оставить трон внуку, если тот будет достойней своего отца. Это устраивало Нурбану куда больше, чем главенство в гареме пьющего Селима, все же главная женщина империи – валиде, мать правящего султана. Если трон будет передан ее Мураду, то и ждать ничего не нужно, сразу попадешь в валиде.
Нет, между султаном и наложницей его сына тайного сговора не было, просто он выказал свое недовольство внуком, рожденным ею, Нурбану ухватилась за эту мысль и сделала все, чтобы положение исправить.
Она сделала многое, чтобы Мурад получил прекрасное образование, теперь предстояло разбудить молодого человека. Тогда и была куплена красавица Сафийе, венецианка, тоже из рода Баффо, из которого была и сама Нурбану, в прошлом Сесилия Баффо. Нурбану не призналась султану, что у Мурада своя проблема, он не пил, как отец, зато пристрастился к дурманящим средствам.
Задача отвлечь шехзаде от дури и разбудить в нем страсть и была поставлена перед юной умопомрачительной красоткой Сафийе. Красотка оказалась строптивой, то есть принца разбудила, но пожелала стать его законной супругой, а до тех пор делала все, чтобы не забеременеть.
Пришлось откровенно сказать ей, что без наследника не будет и трона, а такового может родить другая… Мурад, конечно, влюблен в строптивую красавицу, но одно дело быть влюбленным, а другое зачинать детей. Это можно и без сумасшедшей любви, просто по минутной страсти. Сафийе все поняла и «исправилась», но родила одну за другой двух дочерей.
Нурбану решила больше не рассчитывать на капризную венецианку и принялась подсовывать сыну других. Тот действительно «проснулся» и теперь попросту не вылезал из гарема, наслаждаясь объятьями самых разных красавиц, но при этом неизменно возвращался к своей Сафийе. Околдовала…
А правнука султан все же дождался. Не надеясь на мужское потомство Селима, он выдал замуж его дочерей, Эсмильхан-султан за Мехмеда-пашу Соколлу, которого намеревался сделать великим визирем. Подарил на свадьбу роскошный дворец, осыпал золотом, дал множество привилегий, просил только об одном:
– Родите мне правнука. Чтобы умный был и способный.
Мехмед-паша и Эсмильхан расстарались, внучка сразу забеременела, повитухи говорили, что сын будет.
Мехмед-паша стал великим визирем и сераскером (главой) нового, тринадцатого по счету, похода султана Сулеймана. Султан давно сам не бывал в походе, непонятно, как и сейчас выдержит, потому что на коне уже не держится, из-за головокружения может случиться беда, но одно известие, что поход возглавит сам Повелитель, подняло боевой дух армии.
Османы только что провалились на Мальте, при осаде крепости погиб Драгут – надежда флота, Повелитель даже приказал не упоминать этот остров в разговорах ни под каким предлогом. Приказание выполнили, словно ни Мальты, ни похода на нее не существовало. Конечно, ошибок при попытке захватить остров было допущено столько, что их хватило бы на несколько лет и походов, но упрекать султан мог только себя. Если хочешь, чтобы все было по-твоему, – делай сам.
Может, потому он решил идти на Максимилиана?
Так думали многие, но Мехмед-паша, общавшийся теперь с султаном ежедневно, понимал другое: Сулейман просто не желает умирать в своей постели беспомощным стариком. Это означало бы не просто физическую смерть, но и смерть моральную. Побед давно не было, последний поход был одного сына против другого, на Мальте провал… Пока он жив, все помнят славную победу под Мохачем, захват Родоса и Белграда, то, что Сулейман закончил, наконец, противостояние с Тахмаспом, вынудив того подписать договор… Пока он жив, не смеют вспоминать неудачи и казни, но стоит умереть…
Чтобы вспоминали победы, умереть нужно в походе. Настоящий правитель-воин только так и умирает.
Все это понимал умный Мехмед-паша, но это означало, что у великого визиря неизмеримо прибавлялось проблем. Помимо обязанностей сераскера похода, он должен еще не просто создавать условия Повелителю, неспособному из-за болезни держаться в седле, но и сделать все, чтобы армия не догадалась о физической слабости своего султана.
Впервые в жизни Сулейман уходил в поход не в седле, а прячась за шторками паланкина. Его так и везли всю дорогу – на мягких подушках в паланкине, который опускали до самой земли перед входом в шатер, чтобы дильсизы могли подхватить Повелителя под руки и проводить на ложе. Больные ноги не держали, султан больше лежал, чем даже сидел, но упорно отказывался даже обсуждать возможность своего возвращения.
Мехмед-паша Соколлу вынужден был терпеть, создавая условия для такого участия в походе, но он не ворчал, понимая состояние султана, знавшего куда более блестящие времена. Старость ждет каждого, кто сумеет до нее дожить, стоит ли осуждать желание великого человека умереть великим, а не немощным. Если сил не осталось, требовалось хотя бы делать вид, что они есть.
Сулейман никогда не любил осаждать крепости. А кто любит? Одно дело бой, когда можно быстро отреагировать, изменить движение, как-то повлиять на ход событий, а осада?.. Если крепость хорошо построена и оснащена, если у нее, помимо толстых стен, умелые защитники, сделаны запасы еды и на территории вырыты колодцы, то под стенами такой крепости можно сидеть полгода.
Когда-то прадед Сулеймана Мехмед Фатих сумел взять Константинополь – крепость крепостей. Но этот город слишком велик, чтобы защищаться, как крепость. Крепостные стены не могут простираться на многие версты, они становятся уязвимы. Хороши только крепости средних размеров, в которых можно заготовить достаточно пропитания для достаточного числа защитников и нет обузы в виде женщин и детей.
Но Сулейман не собирался сидеть под стенами Сигетвара, хотя сам же распорядился свернуть сюда, отклонившись от намеченного маршрута, сознательно вредя собственным позициям. Зачем? Он не участвовал в боях на Мальте, стоивших Османам больших потерь и, в общем-то, позора, а также гибели самого сильного из ее нынешних флотоводцев Драгута. Сигетвар словно стал камнем преткновения, сдвинув который Османы больше не знали бы поражений.
Было ли так? Конечно, нет. Сигетвар почти ничего не значил в том походе, в который отправился Сулейман.
Тринадцатый поход… У христиан это число считается несчастливым, очень несчастливым, но что Сулейману до христиан?
Сигетвар вовсе не был неприступной крепостью, однако взять его сразу не удалось, мало того, подкоп под стены тоже не удавалось сделать быстро, почва не позволяла копать быстро. Султан уже который день не показывался своим подданным, его видели только сераскер похода великий визирь Мехмед-паша Соколлу, врачи, его дильсизы-охранники и ближайшие слуги.
Сулейман разговаривал мало, лежал, иногда в забытьи из-за обезболивающих, но чаще просто потому, что не желал ни с кем говорить. Медленная и ужасная смерть для того, кто столько лет провел в седле, кто не привык передвигаться ни в карете, ни в паланкине, кто воинскую доблесть считал для правителя не менее важной, чем собственно умение управлять и создавать законы.
О чем думал этот человек, сказавший, что земля, на которую ступили копыта его коней, навсегда останется подвластной Османам, который бросил вызов всей Европе и напугал ее настолько сильно, что европейцы даже на время забыли собственные распри? Никто не в силах проникнуть в мысли другого, если тот не пожелает сам. Сулейман не желал, он никогда не допускал в свои мысли других. Лишь два человека имели на это право – Ибрагим-паша и Хуррем. Но обоих давно нет на свете, Ибрагима он сам казнил тридцать лет назад, а Хуррем-султан умерла восемь лет назад.
Как давно это было! И как недавно. Кажется, только вчера можно было посоветоваться с Ибрагимом по поводу любого поступка, услышать из его уст эхо собственных мыслей и убедиться, что принял верное решение.
Хуррем поступала иначе, она женщина, а потому хитрей. Ибрагим очень любил продемонстрировать свое превосходство, даже склоняя голову, выглядел так, словно делал одолжение. А уж наедине… Всегда казалось, что Сулейман действует по подсказке, что это разумный, очень разумный Ибрагим предусмотрел все. Почему Сулейман ни разу не дал понять, что давно все знает и понимает сам? Словно боялся, что если хоть раз это сделает, то потеряет единение душ с Ибрагимом. А оно было важно.
Хуррем хитрей, та ничего не навязывала, просто наводила на нужную мысль и оставляла додумывать. А если что-то и подсказывала прямо, то делала вид, что наконец сообразила после его подсказки, словно это он высказал мысль, которая не сразу была ею понята, а вот теперь… Он попадался на этот обман, удивлялся, вспоминал, когда это он мог такое сказать. Только к концу ее жизни понял, что она просто свои мысли выдавала за его.
Не всегда поступал так, как Хуррем подсказывала, не всегда подсказанное ею было верным, все же из гарема трудно увидеть всю Османскую империю, какой бы глазастой ни была. Но чаще подсказывала верно, была разумной, как разумен не всякий визирь.
Врач сокрушенно качал головой:
– Почему вы настояли на участии в походе? Вам же трудно в нынешнем состоянии, разумней было остаться в Стамбуле.
– Это неподобающе для падишаха, я должен быть во главе армии, даже если поеду на носилках.
– Что вы такое говорите, Повелитель? – врач был в числе немногих, кому дозволялось говорить с Повелителем, не опуская голову вниз и не елозя взглядом по носкам монарших сапог. Иначе толку от врача не будет.
– Эта боль убьет меня. От лекарств я становлюсь сонливым и безвольным, но если не принимать, то нога болит так, что на нее невозможно наступить.
Соколлу, слышавший эти слова, подумал, что султан и без того давно не делает самостоятельно ни шага, его под руки выводят и сажают в паланкин, сквозь прорези занавесей которого Сулейман отныне видит мир. С одной стороны, присутствие беспомощного султана сильно стесняло сераскера похода, с другой, сам факт присутствия Повелителя поднимал боевой дух воинов.
В том, что это последний поход, не сомневался никто, но великого визиря беспокоило, как закончить этот. Сделав ненужный крюк к Сигетвару, они потеряли время и упустили выгодную позицию, теперь с победой можно распрощаться. Самое лучшее было бы убраться от этой крепости, забыв о ее существовании, но пока жив султан, он этого не позволит, а время идет, и шансы на победу тают на глазах. Зачем было выходить на Максимилиана войной, чтобы теперь сидеть у стен небольшой и совсем ненужной им крепости?
Великий визирь в очередной раз задумался над тем, как убедить Повелителя двигаться дальше навстречу императору Максимилиану. Но даже не представлял, как начать такой разговор с султаном. У того один и тот же вопрос:
– Не взяли?
Это все о стенах Сигетвара. Они стояли под стенами этой крепости уже месяц, теряя драгоценные августовские теплые и сухие дни.
Соколлу попробовал внушить, что подкоп под стены требует времени, пройдет не один день, пока это сделают, но Сулейман только кивнул:
– Время не имеет значения, пусть копают сколько нужно.
Хотелось кричать в ответ, что это для него не имеет, ему все равно, а вот остальным нет. Еще неделя под стенами Сигетвара сделает весь поход бесполезным, император Максимилиан займет позиции, с которых его будет просто невозможно выдавить. К чему тогда и покидать Стамбул?
Но посмотрел на султана, которого изводила немыслимая боль, и понял, что никакие разумные и неразумные доводы не помогут, умирающий правитель сосредоточился на этой мысли: взять Сигетвар!
Взгляды двоих встретились. Не очень долгие, но это были взгляды понимающих друг друга людей.
Мехмед-паша Соколлу отправился проверять готовность стана к ночи (он всегда сам проверял это, не надеясь на ответственных военачальников), а султан жестом слабой руки подозвал врача:
– Где мое лекарство от боли? Что-то сегодня слишком болит…
– Все готово, Повелитель. Просто ваше тело уже привыкло к такой дозе, но усиливать опасно. Смертельно опасно.
– Неважно, все равно же умру. Надоело замирать от боли. Давай лекарство.
Когда Мехмед-паша вернулся в шатер Повелителя, взгляды двоих снова встретились…
– Значит, в раю?..
– Что? – склонился к султанскому лицу врач, но отвечать было уже некому… Султана Сулеймана не стало.
Врач выпрямился:
– Все…
Мехмед-паша приложил палец к губам, приказывая молчать.
– Поспите, теперь можно, – усмехнулся он, обратив внимание на красные от бессонницы глаза лекаря. Тому досталось за последние недели…
– А?..
– Я сам обо всем позабочусь. Неделю нужно делать вид, что все в порядке. А то и больше, пока не прибудет султан Селим.
Лекарь, у которого в голове гудело так, что плохо соображал, озабоченно сдвинул брови:
– Куда прибудет?
Конечно, великий визирь не раз обдумывал ситуацию, вернее, только о ней и думал. Понимая, что султан долго не протянет и едва ли вернется из похода, он давно отправил своего человека в Кютахью, где пьянствовал Селим, предупреждая, чтобы тот был готов выехать в любой день. Отнесется ли сам Селим к этому предупреждению серьезно? Может, стоило бы предупредить лучше тещу, Нурбану?
Подосадовав на себя, Соколлу решил немедленно отправить гонца именно к ней, а лекарю со вздохом ответил:
– В Стамбул. Не можем же мы провозгласить султаном Селима здесь, у этой крепости!
Три гонца скользнули в ночь. Они будут мчаться, загоняя лошадей, не зная ни сна, ни отдыха, чтобы шехзаде Селим поспешил в Стамбул в мечеть Аюбе, дабы опоясаться мечом Османов и стать одиннадцатым султаном Османской империи вместо своего умершего отца.
Но пока этого не произойдет, надо опасаться. Конечно, Селим единственный наследник, и все же лучше поостеречься. Недаром говорят, что лучше сначала привязать своего осла, а потом поручать его Богу.
Переживай, не переживай, а поступать, как решил заранее, пришлось.
На следующее утро начался решающий штурм крепости, османы применили все имеющиеся в их распоряжении средства – и греческий огонь, и пушки, и заложенные под стены заряды. Крепость была взята, ее защитники во главе с Миклошем Зрини попытались прорваться, но это удалось всего четверым. Славная гибель, достойная героев.
Но это оказалось не все. Когда основная масса осаждавших уже прорвалась внутрь практически уничтоженных стен, окрестности вдруг вздрогнули, и остатки крепостных построек стали оседать, погребая под собой всех, кто не успел выбраться. Это взорвался заминированный пороховой погреб. На счастье турок, запасов пороха у защитников оставалось не так много.
Крепость Сигетвар перестала существовать.
И никто не знал, что Сулейман Великолепный не порадовался победе, доставшейся так тяжело, он уже ничему не радовался.
Продолжать поход не имело смысла, и все же Мехмед-паша, сколько мог, скрывал ото всех смерть султана Сулеймана, пока из Стамбула не пришла весть, что новый султан опоясан мечом и приказал возвращаться.
Селим, с трудом очнувшись и поняв, что он теперь султан, испугался. Не мог дождаться, когда же вернется из похода Мехмед-паша Соколлу, чтобы на него переложить все обязанности, а главное – ответственность. Соколлу был назначен пожизненным великим визирем.
Селиму повезло: не будь у него такого советчика, вернее, правителя, не усидеть бы новому султану на троне. У Соколлу была вся полнота власти, кроме разве самих титулов, которые его мало волновали. Они с новым султаном поделили поровну – Селиму трон и восторженные крики толпы, Мехмеду-паше власть и обязанности. Оба остались довольны. Мехмед-паша Соколлу правил до самой своей смерти не только восемь лет, оставшихся Селиму, но и пять лет султанства его сына Мурада. И хотя именно с супруги Селима Нурбану начался знаменитый «женский султанат», когда женщины из гарема переставляли министров, как шахматные фигуры на доске, и диктовали свою волю даже во внешней политике, Нурбану все же прислушивалась к зятю – Мехмеду-паше и не вмешивалась в его дела.
Кто знает, что было бы с Османской империей, не окажись у руля Мехмед-паша? Возможно, она пришла бы в упадок гораздо быстрей… Но в том, что творилось после его смерти, Мехмед-паша Соколлу не виноват.
Хотя в Стамбуле были готовы к известию о смерти Повелителя и смене султана на троне, все равно пришедшая весть оглушила. Михримах все поняла и без донесений Мехмеда-паши, который с ней не считался и не был склонен вообще обращать внимание на любимую дочь султана. Ее место в гареме.
Когда в Стамбуле вдруг появился Селим, стало ясно, что вызван он не просто так.
Новый султан… новая хозяйка гарема… Нет, Селим не желал ничего менять, он щедро раздал подарки янычарам, перепоручил дела великому визирю и даже Михримах предложил оставаться на прежнем месте.
Но Селим это не все, в гарем приехала Нурбану, которой вовсе не нравилось, что хозяйкой в гареме по-прежнему будет Михримах. Конечно, по обычаю положено, чтобы гаремом руководила сестра султана, а не его наложница, однако обычаи давным-давно нарушены, у султана Сулеймана после смерти его валиде не сестра встала во главе гарема, а жена. Да и после смерти Хуррем Султан тоже не Фатьма Султан или Шах Султан, султанские сестры, а его дочь Михримах заправляла тем, что от гарема оставалось.
А у Селима настоящий гарем, с множеством икбал и детей, только сыновей восемь. И Нурбану, сын которой Мурад был старшим и непременно должен стать следующим султаном, давно держала гарем Селима в руках и вовсе не желала передавать эту власть Михримах.
Но и Михримах не желала принимать обязанности главы беспокойного женского царства гарема. Ей не хотелось разбирать ссоры многочисленных наложниц брата, мирить наложниц его сыновей, возиться с дочерьми, пока не вышедшими замуж… Нет уж, пусть Нурбану, она чувствует себя в этом галдящем водовороте, полном завистливых взглядов, шипения и ненависти, как рыба в воде.
Михримах прекрасно понимала мать, почти уничтожившую гарем, и вовсе не понимала Нурбану, не просто допустившую, но и покупающую мужу новых наложниц. Однако, вспомнив красотку, с которой не встречалась со времени смерти Хуррем, вдруг поняла, что та попросту в возрасте. Сколько Нурбану? Она на три года моложе самой Михримах, то есть… ого, сорок один год! Да, в таком возрасте станешь покупать для ложа супруга молоденьких дурочек.
Но если с красотками мужа Нурбану как-то справлялась, стараясь, чтобы те не блистали сообразительностью, это Селиму просто не требовалось, он в отличие от отца не вел с наложницами бесед и не читал им стихов, то с любимой наложницей сына прекрасной Сафийе, которую сама ему и нашла, явно предстояло побороться. Настоящая красавица Сафийе была большой ошибкой Нурбану, наложница честолюбива, слишком честолюбива, чтобы не представлять опасность, когда Нурбану станет валиде. В том, что непременно станет, она не сомневалась.
Воевать или договариваться со всем этим женским миром, рвущимся к власти любой ценой, Михримах не хотелось совсем.
Сначала подготовка к походу, потом сам поход, когда приходилось каждый день ждать тяжелых вестей (не из-за побед или поражений, в победе никто не сомневался, а из-за болезни Повелителя), потом смерть и похороны султана, беспокойство с гаремом и обустройством множества женщин и детей, галдящих, строптивых, часто капризных и даже наглых, на время заслонили у Михримах мысли о результатах расследования.
Что делать теперь?
Повелитель умер, она не стала показывать результаты своего расследования перед походом, чтобы не мешать отцу, решила все довести до конца и представить доказательства, когда отец вернется. Не вернулся…
Показать Селиму?
Но один-единственный разговор с братом все поставил на свои места.
– Селим, ты бы был осторожней с Нурбану, слишком она…
Договорить не успела, брат усмехнулся:
– Рвется к власти? Знаю. Но ее власть, Михримах, в отличие от вашей с матерью, дальше гарема не распространяется. Пусть лучше хозяйничает в гареме, чем путается под ногами в Диване. Нурбану знает свое место, а потому куда менее опасна, чем наша с тобой матушка. А делами в Диване займется Мехмед-паша, он не бестолковей твоего мужа, справится.
Михримах смотрела на Селима и понимала, что ничего не скажет, бесполезно.
Оставался его разумный визирь Мехмед-паша, все равно братец перенаправит к нему. Она уже ничему и никому не верила. Мехмед-паша не был замечен ни в каких связях ни с венецианцами, ни с кем-то еще, но он женат на дочери Селима и Нурбану Эсмельхан-султан.
Вообще-то, внучку выдал замуж сам Сулейман, отчаявшись обрести внуков от Мурада, не проявлявшего никакого интереса к девушкам, он женил Мехмеда-пашу Соколлу на Эсмельхан. Конечно, Мехмеду-паше не передашь трон, но хотя бы сделать великим визирем можно, все же родственник.
На Селима надежды никакой, Нурбану попросту враг, а с кем Мехмед-паша? Готов ли он пойти против тещи, только чтобы добиться правды? Зачем она ему, эта правда?
И все же Михримах решила попытаться.
В Топкапы у нее оставался кабинет рядом с материнским, не принимать же многочисленных просителей и того же Мимара Синана в гареме? Там Михримах занималась делами, встречалась с архитектором, выслушивала просьбы, принимала пожертвования… Конечно, их далеко не столько, сколько было при жизни матери – Хуррем Султан.
Отправила евнуха с просьбой к великому визирю прийти в кабинет, чтобы поговорить о не завершенных при прежнем великом визире Семизе Али-паше делах. Просьба не должна вызвать подозрений, кому же, как не великому визирю, закончить начатое своим предшественником.
Соколлу не удивился, но пришел не тотчас – был за городом.
Он смотрел на принцессу и удивлялся их схожести с Хуррем Султан, дочь точно повторила мать не только внешне, но и манерой говорить, и даже знаменитым серебряным голоском, конечно, не таким нежным, какой был у Хуррем Султан, но все же… Наверное, поэтому она была так дорога султану Сулейману.
Дел действительно было немало, о них толково рассказала принцесса. Мехмед-паша быстро разобрался, обещал распорядиться, снова и снова удивляясь этой женщине. Но самое главное она приберегла под конец.
– Мехмед-паша, Семиз Али-паша не завершил расследование отравления Рустема-паши…
Вообще-то, Али-паша вовсе ничего не расследовал, даже не задумывался о причинах смерти предшественника, он был рад оказаться великим визирем, а почему вдруг умер Рустем-паша, преемника волновало мало.
Великий визирь вскинул удивленные глаза на принцессу:
– Михримах-султан, прошло пять лет, неужели расследование до сих пор ведется? И кого вы подозреваете?
Если бы не было последней фразы и легкой напряженности во взгляде Соколлу, Михримах призналась бы в собственном расследовании, но именно напряженное ожидание визиря и тревога в его глазах заставили прикусить язычок.
– Я думала, Али-паша расследовал, он говорил, что сделает это обязательно. Рустем-паша не был столь болен, чтобы вдруг умереть от водянки.
Сказала и требовательно уставилась в глаза Мехмеду-паше. Тот чуть смутился:
– Я был мало знаком с Рустемом-пашой, Михримах Султан, вам видней. Но Али-паша ничего не говорил о расследовании.
Михримах поняла, что почти выдала себя, и поспешила исправить положение. Она горестно вздохнула:
– Значит, обманул, ничего не расследовал…
– Я еще раз посмотрю бумаги, оставшиеся после Али-паши, может, что-то найдется?
Голос все же напряженный, он явно боится самой мысли о расследовании! Пришлось снова вздыхать:
– Не думаю, если за столько лет он ничего не нашел, значит, или не искал, или ничего не было.
Последнюю фразу подбросила нарочно, Соколлу попался на этот крючок, быстро, слишком быстро согласился:
– Наверное, ничего не было, потому Али-паша вам ничего говорить и не стал. Не хочется напоминать о смерти любимого супруга.
– Благодарю вас, паша, за сочувствие. Я осталась совсем одна, у дочери своя семья, у брата, – она развела руками, оглядевшись вокруг, – империя.
– Если что-то понадобится, я всегда помогу.
Михримах улыбнулась, и хотя под яшмаком улыбку не видно, Соколлу, несомненно, уловил ее.
– Еще раз благодарю. Отец знал, кого выбирать в визири для нашего Селима. Простите, все никак не привыкну называть брата Повелителем. Думаю, мне не место в гареме, да и в Стамбуле тоже.
– Почему?
Чуть не сказала, что опасно, но снова выдавила из себя улыбку, на сей раз грустную.
– Я принадлежу прежнему миру, вокруг совсем не осталось тех, кому я помогала и с кем вместе росла. Пожалуй, мне пора в имение, доживать там.
– У вас есть дом в Стамбуле.
– Там одиноко. Но я подумаю. Благодарю вас за заботу об отце и брате. Вы были хорошим помощником султану Сулейману, будьте таковым и у Селима. У вас прекрасная жена Эсмельхан-султан, передавайте ей от меня привет и пожелания счастья, прежде всего материнского, остальное будет.
– Благодарю.
И все равно в глазах осталось легкое недоверие, Мехмед-паша был слегка напряжен. Нет дыма без огня, не бывает меда без пчел, значит, в чем-то замешан – решила Михримах, но желания снова раскапывать прошлое уже не осталось. Она знала одно: жаловаться и просить покарать убийц своего мужа ни султана, ни великого визиря, ни кого бы то ни было другого не будет, справится сама. Главное – она знает, кто виноват, а желающих за звонкую монету привести ее приговор в исполнение найдется немало.
Конечно, заказчики останутся безнаказанными, но Михримах и не надеялась покарать их.
Прошло не так много времени, и однажды утром два человека в разных районах огромного Стамбула были найдены с перерезанным горлом. Мало того, у обоих на груди приколоты записки: «Знаешь за что».
Почерк у записок одинаков – с одной буквой чуть больше остальных и немного смещенной в сторону точкой. Этот почерк совпадал с почерком одного из убитых.
Секретарь, доложивший великому визирю об убитых, не мог не обратить внимания на то, как побледнел Мехмед-паша. Оба убитых были венецианцами, с чего бы бледнеть паше? Неужели имел с ними какие-то дела?
Но когда через неделю пришло известие еще об одном венецианце, убитом в Кютахье, на груди которого нашли залитую кровью точно такую же записку, Мехмед-паша бросился к сестре султана.
Михримах-султан встретила нежданного гостя тревожно:
– Что случилось, Мехмед-паша?! Что-то с Повелителем?
– Нет, Михримах-султан, султан, хвала Аллаху, здоров. Мне нужно поговорить с вами о ваших делах.
– Если вы о гареме, то им будет управлять прекрасная Нурбану-султан. Я лишь занимаюсь делами Фонда своей матери.
– Фонд ни при чем, отпустите служанок, говорить будем наедине.
Михримах приподняла бровь, старательно изображая удивление. Слишком старательно, не стоило бы так. Это не укрылось от проницательного визиря.
– Михримах-султан, вам знакома эта фраза: «Знаешь за что»?
– Конечно, знакома.
Кажется, визирь такого не ожидал, на мгновение замер. А Михримах стоило усилий не выдать своего удовлетворения его замешательством.
– Как она звучит по-арабски?
Михримах произнесла, пожав плечами.
– Разве вы не знаете арабский? У вас нет переводчика?
Мехмед-паша уже взял себя в руки.
– Вы написали те записки?
– Какие записки, паша, говорите прямо, вы задаете слишком странные вопросы.
Его глаза сузились, как у хищника перед броском, но Михримах выдержала взгляд. Мехмед-паша не стал дольше разговаривать, он лишь склонил голову, прощаясь (все же перед ним принцесса), и шагнул к двери. Шагнул и замер, потому что его догнал тихий, спокойный голос Михримах:
– Паша, я наказала убийц своего мужа. Больше никого наказывать не стану, это не мое дело. Смерти не боюсь, но если что-то случится со мной, моей дочерью или внуками, очень многие узнают и о вине тех, о ком мы молчим.
И снова паша только кивнул. О чем здесь говорить?
Шел от принцессы и думал о том, что Михримах была бы куда лучшим султаном, чем тот, что сидит на троне, и та, что надеется управлять гаремом. Но этой удивительной женщине Аллах не позволил стать Повелителем, женщины не правят миром с трона, сидеть на нем дозволялось только Хуррем Султан.
Великий визирь вдруг представил, что будет в гареме, когда власть в нем возьмет Нурбану-султан. На мгновение остановился и вдруг круто повернул в сторону султанских покоев Топкапы.
Султан мучился похмельем. Топкапы не его дворец в Манисе или Кютахье, там множество понимающих состояние хозяина слуг, готовых вместо шербета подать вино, но так, чтобы никто не догадался. Здесь не догадываются, целый день приходится ждать, чтобы вечером выпить, а потом с утра мучиться снова.
Селиму было плохо и от похмелья, и от тяжелых мыслей о собственной ответственности, и от отсутствия рядом женщин гарема. Повелитель называется, некому позаботиться, пока Нурбану не переехала, а та не торопится, видно, чтобы понял, как без нее плохо.
Что за вредная женщина, всегда умела им командовать!
Но Селиму и впрямь было плохо, не самому же распоряжаться всеми этими поварами, служанками, напоминать, чтобы принесли шербет или вино, приготовили хамам! В Кютахье это делала Нурбану, в Топкапы Михримах. Но Нурбану пока не приехала, а сестра удалилась в свой дом и от дел тоже. А тут еще этот великий визирь…
Селим поморщился от одного вида Мехмеда-паши, решать какие бы то ни было вопросы не хотелось. Доверил же все великому визирю, к чему спрашивать? Сразу махнул рукой:
– Решай сам. Как решишь, так и будет!
Соколлу откровенно изумился:
– Повелитель, я по поводу гарема…
Закончить фразу не успел, султан буквально замахал руками:
– Вот это уж сам! Без меня, без меня!
Не хватало ему с головной болью из-за похмелья мучиться еще и мигренью из-за гарема.
Мехмед-паша склонил голову.
– Как прикажете, Повелитель.
– Скажи, чтобы… вина принесли.
– Как прикажете…
Михримах очень удивилась второму за утро визиту великого визиря:
– Нашли настоящих виновников или решили препроводить меня в тюрьму, чтобы не сказала лишнего?
Не обращая внимания на ее колкость, Мехмед-паша сообщил:
– Повелитель желает, чтобы вы управляли гаремом.
На мгновение повисла тишина, два взгляда снова схлестнулись.
– Повелитель или вы?
– И я.
Михримах усмехнулась:
– Хотите держать меня на глазах?
Великий визирь остался спокоен:
– Хочу, чтобы в гареме был порядок и не пришлось заниматься еще и этим.
И снова повисло молчание.
– А… Нурбану-султан?
– У вас получится лучше.
– Хорошо…
– Михримах-султан, но если вы когда-нибудь…
Она не дала договорить, чем избавила визиря от нескольких неприятных мгновений.
– Мы же договорились.
Они ни о чем не договаривались, но бывает все понятно без слов.
Уже через час султану сообщили, что его покои в гаремной части дворца будут готовы к вечеру, а хамам вот-вот.
– Кто это приказал?
Евнух удивленно покосился на Повелителя:
– Михримах-султан, она же распоряжается в гареме.
Хорошо, что в отсутствие Нурбану Михримах взяла заботы о нем на себя, как и положено сестре. Могла бы и раньше.
Расслабленному и умиротворенному после хамама и опохмелки Селиму Мехмед-паша сообщил словно между прочим:
– Я передал ваш приказ Михримах-султан, чтобы приняла управление гаремом на себя.
Приняла управление… это, конечно, слишком, но ведь Нурбану пока нет… Ладно, пусть пока так… пока… а там посмотрим…
Селим очень не любил утруждать себя решением трудных вопросов. Приедет Нурбану, и женщины сами разберутся…
Михримах-султан управляла гаремом все восемь лет, которые ее брат Селим был султаном, и только после его смерти, когда в 1574 году двенадцатым султаном Османской империи стал Мурад, Нурбану, наконец, получила вожделенную власть валиде.
Мехмед-паша Соколлу был великим визирем и при Мураде до самой своей смерти в 1579 году. Он на полгода пережил Михримах, и за все это время у них не было споров, и они ни разу не вспомнили тот самый разговор о мести. Михримах прекрасно понимала, что убедить Селима в виновности его любимой жены Нурбану (султан женился на наложнице в 1571 году) не получится, а наказанием для венецианки стала ее собственная невестка – наложница Мурада Сафийе.
А еще Нурбану из-за откровенно провенецианской политики ненавидели генуэзцы, которыми та и была отравлена через девять лет после того, как исполнила свою мечту стать валиде.
Каждому свое…
И мало кто знал и даже задумывался над тем, каково было одиннадцатому султану.
Почти двадцать лет он был третьим в очереди, а значит, его жизнь могла длиться, только пока жив отец султан Сулейман. Любой из старших братьев – Мустафа или Мехмед, пришедший к власти, должен бы уничтожить и самого Селима, и его сыновей.
Потом десять лет был наследником второй очереди следом за Мустафой, это после смерти шехзаде Мехмеда.
Потом после казни Мустафы еще семь лет просто ждал уже в качестве старшего наследника. И всего лишь раз показал, чего стоит, когда младший брат Баязид вдруг решил, что он достойней. Селим сумел сразить брата, заставив того бежать к персам.
А потом…
Это было его болью и извечным страданием, хотя Селим никогда и никому не признавался. Султан Сулейман сумел выкупить Баязида и его сыновей и сторонников у шаха Тахмаспа. Опального принца должны привезти в Стамбул. Селим впервые в жизни осознал, что трон может попросту уплыть. Помогла осознать Нурбану, она так встряхнула мужа, что тот, наконец, проснулся.
Проснулся и понял, что если Баязид доберется до Стамбула, то зеленый шелковый шнур в качестве удавки будет ждать его самого: Баязид победы над собой не простит. Селим опередил, воспользовался своим положением: Баязида и его отпрысков задушили в Казвине, не стали везти в Стамбул.
Понял ли отец, что двигало сыном? Конечно, Сулейман понимал все. Испугался? Наверное, во всяком случае, шехзаде Селима старался держать подальше от Топкапы. Власть способна перессорить кого угодно, а если эта власть еще и замешена на крови и грозит потерей жизни, тем более.
Селим остался один, как когда-то остался один у султана Селима его сын Сулейман. Но Сулейману не пришлось убивать ни братьев, ни племянников, за него это сделал отец. Не пришлось в начале своего пути правления, пришлось в конце. И хотя то сделал не Сулейман, а Селим, тень легла на отца, сын действовал по его приказу и с его согласия.
Каково было Селиму? Никто не узнал, шехзаде, казнив брата и племянников, с большим рвением принялся заливать свои проблемы вином.
Знал ли он, что творит за его спиной Нурбану-султан? Наверняка, Селим вовсе не был глуп. Удивительно, но Нурбану, которая в 1571 году стала законной женой Селима, после этого не предприняла попытку отправить его на тот свет, чтобы не мешал, султан умер сам, умер нелепо – будучи в подпитии, поскользнулся в хамаме, ударился головой и скончался от кровоизлияния в мозг.
Нурбану правила вместе с сыном еще пять лет, а вот наложница внука Сафийе ее от дел отстранила: не только двум клинкам не бывать в одних ножнах, но и двум валиде в одном гареме. В Османской империи начался настоящий «женский султанат».
Почему Селим ничего не предпринимал даже против уже немолодой Нурбану (в год его восшествия на престол красавице было минимум сорок лет)? Неужели все это время они действовали вместе? Неужели Селим и Нурбану, прикидываясь беспомощными и глупыми, расчетливо и уверенно убирали с пути одного за другим, расчищая дорогу к трону?
Но об этом рассказ в следующий раз…