Тауэр для принцессы
Нет, даже отъезд в Доннингтон ее не спас. Елизавета могла уехать в любую глушь, зарыться с головой в доннингтонские сугробы, залезть в мышиные норы старого замка, ее все равно вытащили бы на свет!
Ее именем был организован новый заговор, и никого не волновало, желает ли она сама быть заговорщицей. Елизавета могла стать королевой, следовательно, нашлись те, кто пожелал таковой ее сделать, но при этом став королем. Согласие самой принцессы мало волновало заговорщиков, они были убеждены, что, почувствовав вкус власти, вчерашняя незаконнорожденная согласится на все. Пока не согласна? Это только пока… Тем послушнее будет потом.
Потом были мрачные закрытые покои Уайтхолла, где ее допрашивали час за часом, день за днем, пытаясь выдавить (хорошо хоть не выбить!) признание, что знала о заговоре и действительно была его центром. Это было время на самом острие ножа, скажи она лишнее даже не слово, а один звук, и участь решена. Мать Елизаветы Анну Болейн запросто казнили за подозрение в измене королю, дочь обвиняли в организации заговора против законной королевы.
— Томас Уайат сознался в вашем участии в заговоре… — Глаза Гардинера не насмешливы, они злобны.
Елизавета не сомневалась, что главным его желанием было посмотреть на ее казнь. Ждать от такого сочувствия или какой-то помощи не стоило, как и обвести вокруг пальца, как когда-то Тиррита, тоже не получится. Тогда ее обвиняли лишь всего-навсего в связи с Сеймуром (хотя и это было смертельно опасно), теперь в участии в заговоре против королевы.
— Нет! Я ни в чем не виновна, это оговор!
— Зачем ему вас оговаривать?
— Это вы у него и спросите!
Через несколько дней мучений:
— По приказу королевы вас препровождают в Тауэр!
Елизавета от таких слов едва не потеряла сознание. Сквозь туман почти беспамятства она потребовала встречи с сестрой или хотя бы возможности ей написать…
— Я не виновата перед королевой. Она не примет на себя грех казни безвинной!
Ответом был насмешливый взгляд:
— Подчинитесь, леди, это все, что вы сейчас можете сделать. Леди Джейн казнена вместе со своим скороспелым супругом.
И снова стены плыли перед глазами, а потолок рушился. Джейн, просидевшая совсем не по своей воле на троне всего девять дней и не успевшая насладиться ни единым мигом власти, поплатилась за чужие амбиции своей головой!
Господи, неужели в следующий раз топор со свистом опустится на ее шею?! Елизавета была готова броситься на колени перед Марией, умоляя сестру поверить, что она не виновна в заговоре, ведь использовать ее имя можно и без согласия. Но королева слушать не желала, в ней взыграла давняя ненависть — Елизавета, отродье шлюхи, жить не должна! Но разве ее вина, что родилась не долгожданным сыном, а дочерью?! За что ей это проклятие?! Казненная мать тащила за собой и дочь…
Написать письмо все же удалось, хотя Елизавета вовсе не была уверена, что Мария его прочтет.
И вот в дождливое хмурое Вербное воскресенье за ней с грохотом захлопнулась дверь камеры…
Можно сколько угодно кричать о своей невиновности, стучать в дверь, рвать на себе волосы… Она узница Тауэра, отсюда не выходят на волю. Тем более те, кто мешает королевам властвовать, те, чье имя является угрозой возникновения бунта самим своим наличием.
Елизавета бессильно опустилась на жесткое сиденье. Но не отсутствие привычных удобств убивало ее, а невозможность оправдаться. Неужели ей суждено погибнуть вот так бесславно, изменницей, потерять голову просто из-за того, что кому-то вздумалось ее именем попытаться свергнуть королеву и не допустить в Англию испанцев!
Елизавете мало нравилось присутствие множества ярых католиков в Лондоне и то, что начало твориться в стране, но больше всего она желала спрятаться в свою норку и пересидеть весь этот кошмар. А уж платить собственной головой за чьи-то амбиции не собиралась и вовсе! Но сейчас ее желаниями не интересовались вовсе.
Лондон готовился к встрече будущего супруга английской королевы Марии Тюдор — испанского инфанта Филиппа. Мария, казалось, забыла обо всем, кроме своего предстоящего замужества. Столько лет и столько раз она уже бывала обещана кому-то, но столько раз обещания отменялись… Даже за отца своего нынешнего жениха, испанского короля, Марию сватали еще ребенком. Теперь вот его сын… И ничего, что Филипп моложе своей супруги на целых одиннадцать лет, что у него физически уродливый сын, что он едва ли будет жить в Лондоне, ведь имеет и собственные земли в качестве наследника. Мария вознамерилась сделать Филиппа самым счастливым мужем на свете, она тоже добрая католичка и готова положить к стопам супруга вместе со своим сердцем и Англию. Если тот окажется достоин…
Сама Англия была в ужасе. Их королем станет ненавистный испанец?! Зато ревностный католик — говорили одни. К тому же ревностный католик! — хватались за голову другие. Одна часть радовалась предстоящим мессам, другая ужасалась их проведению в Вестминстерском аббатстве. Англия поделилась надвое, но на стороне католической ее части теперь стояла королева, да еще и намеревалась выйти замуж за короля-католика!
Марии было не до Елизаветы, это принцесса понимала отлично.
Ее камера не мала, но рядом с леди Елизаветой, как ее теперь снова звали, не было Кэтрин Эшли, зато целыми днями находились шесть преданных Марии ревностных католичек, изводивших узницу своими мольбами о разумности и разговорами об адовых муках в случае неразумности.
К тому же за окном изо дня в день стучали молотки — строился эшафот. Зачем? Для нее?! Конечно, для нее, сомнений не оставалось. Что чувствовала мать, когда узнала, что ее ждет? Но она была виновата. Или нет?! — однажды обожгло сознание Елизаветы. Раньше, слыша о казни Анны Болейн, она не сомневалась, что в Тауэр не попадают невиновные, теперь прекрасно знала, что попадают, еще как попадают! Может, и Анна Болейн так же металась, пытаясь доказать мужу свою невиновность, а потом просто умолить отпустить ее куда-нибудь далеко, чтобы ни словом, ни взглядом не напоминать королю о своем существовании? Король развелся со своей супругой и все же казнил ее. Тот, кто самим существованием на свете мешает королю (или королеве), должен быть казнен.
Она не знала, что испанский король Карл едва ли не главным условием брака Марии с его сыном Филиппом назвал казнь всех, кто может помешать наследовать трон их будущим детям. А таковой, несомненно, являлась Елизавета, ведь у Марии могли родиться и дочери (если вообще кто-то родится, учитывая, что королева Англии вот-вот разменяет пятый десяток). Над Елизаветой нависла смертельная угроза, от решения отправить ее в Тауэр до решения казнить оставался один шаг, даже не шаг, а маленький шажок. Осталось уговорить Тайный совет признать ее участие в заговоре. За возможность стать супругой Филиппа Мария была готова заплатить головой своей соперницы — ненавистной ей с малых лет Елизаветы, к тому же упорной протестантки.
Тауэр не выпускал своих узников, здесь казнили Анну Болейн и всех, в связи с кем ее обвинили, здесь потеряли свою голову Екатерина Говард, ее любовники и пособники, казнили Кромвеля, Джейн Грей и ее супруга… Но те хоть имели власть или добивались таковой, а за что должна лишиться жизни она, Елизавета Тюдор? Сестрица Мария и ее сторонники считают Елизавету дочерью придворного музыканта Марка Смитона, с которым у Анны Болейн якобы была любовная связь. Чего же бояться дочери музыканта?
Елизавета вспомнила, что в Тауэре сидят и все Дадли, включая товарища по детским играм ее брата Эдуарда Роберта Дадли. Именно его Елизавета несколько раз видела в узком зарешеченном окне башни Бошапм. Пригожий мальчик Роберт вырос в первого красавца Англии. Как жаль, что и такую голову снесет с плеч топор. Дадли поддержали бедолагу Джейн Грей, быстренько женив на ней Гилберта Дадли. Это все проделки Дадли-старшего, но пострадала вся семья. Дадли пребывали в Тауэре уже давно, видно, у Марии пока не поднималась рука подписать им смертный приговор, но это только пока. Королева поддержки своей соперницы не простит даже могущественным Дадли.
Елизавета усмехнулась: Мария никому ничего не прощает, иначе почему в Тауэре одновременно ждут своей казни Дадли, поддерживавшие Джейн Грей, и она, Елизавета, которую вместе с самой Марией от уничтожения сторонниками Джейн Грей спасло только чье-то предупреждение? Она догадывалась, кто предупредил о предстоящем захвате, скорее всего, это был разумный Уильям Сесил. Но почему же сейчас этот спаситель молчит? Как бы не опоздал… С каждым днем надежда на чью-то помощь таяла, как снег под лучами весеннего солнца.
Елизавета в Тауэре, и ей грозила смертная казнь. Казнить, собственно, было не за что, ведь это просто слова Уайата и Кортни, сама Елизавета никакого согласия на замужество и свержение Марии не давала. Так можно обвинить любого, понятно, что кто-то просто подсказал королеве воспользоваться возможностью упечь сестру-соперницу в Тауэр. Если вспомнить, что император Карл вообще требовал уничтожения непокорной самозванки, чтобы не оставалось никаких серьезных претендентов на английский престол, то становилось понятно, какая угроза нависла над моей Рыжей.
Ее просто убирали, и неважно, виновата она или нет. Как в басне: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!»
Но кто-то же подтолкнул Марию к такому, сама она не рискнула бы столь откровенно избавляться от сестры, которая достаточно популярна в стране.
Я вдруг с ужасом осознала, чья это работа! Неужели действительно Артур постарался? Вот гад, а!
Метнулась к своему приятелю-противнику:
— Ты?! Ты!
Он не стал ни отнекиваться, ни даже смущаться, спокойно поднял глаза, взгляд насмешливый:
— Я. А что тебя так ужасает?
— Зачем ты это сделал?! Ты что, с ума сошел? Мы прибыли ее спасать, а ты предаешь.
— Тебе многого не рассказали, детка. Тебе не сказали, как может измениться мир, если этой рыжей дряни не будет на свете.
— Почему он должен измениться? В чем?
— Хочешь знать? Я могу тебе подробно рассказать и даже показать в картинках. Хочешь?
Честно говоря, я растерялась, что со мной бывало крайне редко. Все же Артур умел заронить семена сомнения…
— Ну хочу.
— Для начала пояснения.
Следующие пару часов я выслушивала лекцию по истории Англии, а потом возможную альтернативную историю и смотрела картинки, возникающие прямо на стене, вернее, перед ней.
— Что такое Елизавета у власти? Это сильная Англия, успешно противостоящая Испании и Франции. Англия, без которой невозможно появление Соединенных Штатов. Со всеми вытекающими в будущем последствиями.
— Ты хочешь сказать, что без Елизаветы Англия сильной не станет или что Америку закроют обратно?
— Не ерничай. И Англия была бы, и Америка тоже. Только испанской, Катя, испанской, понимаешь?
— Ты рехнулся? Конкиста по всей Америке?
— Что ты знаешь о конкисте, детка?
— Не смей звать меня деткой!
— Хорошо, леди Кэтрин. Так что вы знаете о конкисте, мадам? Ну? Костры из индейцев?
— А что, нет? Можешь добавить еще уничтожение непокорных, грабеж, погубленные культуры инков, майя и кого там еще!
— Вот именно: кого-то еще… Сколько индейцев живут от Мексики до Огненной Земли в нашем двадцать первом веке? Ну, скажи, есть ли индейцы в Южной Америке? В Латинской? В Чили, например, Перу, в Боливии…
— Есть.
— А в Штатах есть? Только кое-где и в резервациях. Если и осталась культура, то открыточная, для туристов. А теперь подумай, почему после конкистадоров индейцы выжили, а после остальных нет.
— При чем здесь Елизавета?
— Твоя Рыжая будет покровительствовать пиратам Рели и Дрейка, будет настойчиво усиливать английские колонии в Америке, ставить палки в колеса Испании. Совсем другое дело, если и Америка станет испанской.
— Артур, прекрати, ни за что не поверю, что ты вот так серьезно собираешься изменить весь мир. Ведь это же действительно изменение мировой истории.
— Да, я хочу оставить Англию на том уровне, на котором она есть сейчас — второразрядная страна Европы. Англичане заметно потеряли авторитет, ни к чему его восстанавливать, так обойдутся.
— Так тебе и позволили!
— А еще испанская Англия не сможет столь серьезно противостоять Франции, иметь столько колоний, навязывать свою волю миру…
— Ты совсем рехнулся?! Артур, ты преступник! Я не понимаю, как тебя сюда пустили?
И вдруг я поймала столь откровенный взгляд своего сотоварища по пребыванию в Англии XVI века, что невольно ужаснулась. Еще немного, и я снова вдохну спертый воздух Тауэра! И спровадит меня туда Артур. Господи, как я могла ему поверить и откровенно трепаться?!
Я сжала виски руками и замотала головой:
— Артур, ты действительно рехнулся! Ты хочешь изменить все? Но что с нами сделает Антимир, когда мы вернемся?!
Решено, я буду все валить на свой страх перед Антимиром и «ИИИ», ведь мы ничего не имели права в корне менять, напротив, должны сделать все, чтобы случилось именно так, как случилось.
— Я не собираюсь возвращаться.
Мои глаза стали раза в три больше обычного:
— Что?!
— Ты стала хуже слышать или соображать? Я не собираюсь возвращаться.
— Я не стала хуже соображать, я просто не понимаю, как такое могло прийти тебе в голову. Остаться в шестнадцатом веке… бред собачий.
— Я же не заставляю тебя оставаться. Только не мешай мне, я буду делать все, чтобы королевой была Мария…
— Она и есть королева!
— …а королем Филипп.
— Англичане не потерпят испанца королем.
— Вытерпят, если Мария родит сына, а потом еще одного, то вытерпят. И еще Елизавета не будет мешать.
Я вдруг поняла, чем взять Артура:
— Елизавета не будет мешать, я утащу ее в Хэтфилд и запру там сама. Пусть твоя Мария выходит замуж, рожает толпу сопливых принцев и правит сколько угодно. Рыжую оставьте в покое, а? Ты на свою… — я чуть не сказала «королеву», — … Марию работаешь, я на свою Елизавету. Оставьте Рыжую в покое!
Артур хищно усмехнулся:
— А она в надежном месте.
— В Тауэре!
— Да. Зато там у нее не будет возможности влипнуть еще в какой-нибудь заговор. Пусть сидит.
— Артур, ты был в Тауэре? Нет, а я была!
— Твоя Рыжая там сидит в куда лучших условиях, чем была ты.
— Сидит! Сидит, понимаешь?! И каждый день ждет казни!
И снова губы Артура хищно ощерились:
— Ничего, полезно.
— Жуков, все-таки ты сволочь!
— А ты дура!
Обменялись любезностями, называется. Америка без США отодвинулась на второй план, не до нее.
Плевать на Артура, сейчас у меня другая задача: я должна вытащить из Тауэра Елизавету и убрать ее с глаз, хотя бы пока Мария не выйдет замуж! Если я буду оглядываться на Артура, я никогда и ничего не сделаю.
Но как этого добиться? Сколько ни ломала голову, выход виделся только один: пробиться к королеве, причем сделать это так, чтобы Артур не смог помешать. Сделать это можно, только перехватив королеву при возвращении с мессы. До мессы нельзя, у нее все мысли будут о предстоящей службе, а вот после Мария обычно расслаблена. Правда, вокруг всегда полно приживалок и тех, кто уверен в своем влиянии на королеву. Но просто на прием меня не пустят, да и там еще хуже.
Она сейчас должна быть довольна жизнью, она королева, заговорщики казнены, скоро приедет принц Филипп и будет свадьба… Надо воспользоваться моментом. Был ли у меня страх попасть обратно в Тауэр из-за своего длинного языка? Конечно, одно неверное слово, и вытаскивать меня из каземата будет некому, а менять ведро не станут просто из принципа. Но даже угроза сдохнуть от вони в камере меня не останавливала. Помощи ждать просто неоткуда. Остальные парни непонятно где, а Артур не дремлет; если его стараниями будет казнена Елизавета, я себе этого не прощу.
Я смотрела на королеву и пыталась разобраться в своем отношении к ней. Нет, не цветущую красавицу невесту видела я перед собой, не уверенную в себе женщину, у которой черная полоса в жизни наконец сменилась белой, не счастливую старую деву, нежданно заполучившую самого завидного жениха Европы, а клубок нервов, сжатую до предела пружину, которая, раскрывшись, сотворит что-то страшное… Она улыбалась, была приветлива и даже остроумна, она старалась выглядеть уверенной и счастливой, но только старалась!
Глаза цепкие, почти злые, и это несоответствие ласковых слов и напряженного взгляда было самым страшным. Кого ударит пружина, распрямившись? Я могла ответить без особых раздумий: прежде всего Елизавету. И главной задачей сейчас было вывести Рыжую из-под удара. Любым путем убрать подальше от глаз королевы, убедить, что она не страшна, не опасна…
Как это сделать?
Я никогда долго не раздумывала, вперед!
— Ваше Величество, позвольте мне поговорить с вами наедине…
Глаза Марии сверкнули, губы на мгновение сжались совсем в узкую линию.
— Будете просить за леди Елизавету?
— Да, конечно, но не только. Я не хочу, чтобы вы совершили непоправимую ошибку, о которой будете жалеть всю оставшуюся жизнь. — Я тараторила быстро, стараясь «зацепить» ее раньше, чем махнет, чтобы ушла; она должна услышать вот именно это: возможность непростительной ошибки, которая ляжет смертным грехом на душу.
Похоже, королева не ханжа, верит искренне, а потому должна прислушаться.
Мария поморщилась:
— Не вам учить меня праведности…
Она сделала первую ошибку — ввязалась в разговор со мной. Теперь надо осторожно подвести к нужной теме и нужным выводам. Никогда не отличалась умением вести дипломатические переговоры, но если всерьез прижмет, откуда и умение возьмется.
— Я никогда бы не посмела чему-то учить вас, Ваше Величество! Но я не могу не заступиться за свою хозяйку. Однажды она была беззастенчиво оговорена, не допустите, чтобы невинно пострадала на сей раз с вашего согласия.
Королева сделала знак сопровождавшим ее придворным дамам, чтобы оставались на месте, а мне следовать за ней к окну. Не густо, это не беседа наедине, но и за то спасибо.
— Леди Елизавета лжива! Она делала вид, что посещает мессы, а в душе хранила камень против меня, ее именем был поднят мятеж Уайата!
— Ваше Величество, вы сами сказали, что ее именем. Но в чем здесь вина леди Елизаветы? В том, что Уайат использовал ее имя?
Губы Марии презрительно дрогнули:
— Уайат бывал в Доннингтоне и говорил леди Елизавете о желании Кортни на ней жениться.
Ей очень нужно найти повод обвинить Елизавету во всех смертных грехах, словно оправдать саму себя за жесткое обращение с сестрой, иначе к чему было вообще со мной разговаривать? Я быстро согласилась:
— Бывал. Примчался встрепанный, полусумасшедший человек и принялся кричать, что как только он свергнет Ваше Величество, так принц Кортни женится на Елизавете. Леди Елизавета просто сбежала от него, потому что однажды уже бывала обвиненной в связи с лордом Сеймуром только потому, что виделась с ним на глазах у королевы. А намерения человек может иметь любые, почему мы должны отвечать за чужие намерения, о которых можем даже и не знать?
— Почему она не сообщила мне?
Я как можно спокойнее пожала плечами:
— Просто боялась, чтобы снова не обвинили в желании выскочить замуж без вашего ведома. А потом вы просто разбили Уайата. В Доннингтоне все узнают много позже…
— Но в Доннингтоне все против испанцев.
— Не больше, чем в Лондоне. Англичане везде против иностранцев, неважно, испанцы это или французы. Конечно, леди Елизавета хотела бы видеть своим королем англичанина, а не испанца, но она никогда не оспаривала и не осуждала ваш выбор. Ваш выбор — это ваш выбор. А не нравиться может многое…
Мария вздохнула:
— Уайат сказал перед казнью, что она ни при чем.
Я чуть не заорала: «Ну вот!» Но Мария сдаваться не собиралась и вернулась к своему первому обвинению:
— Леди Елизавета лжива. Она слушала мессы, пока этого требовала я, а сейчас даже в Тауэре не желает этого делать!
Ясно, ей нужно моральное оправдание перед собой, это стоит использовать. Для таких набожных, как Мария, малейшие душевные сомнения куда более мучительны, чем даже зубная боль. А я тебе этот больной зуб в душе ковырну! И буду ковырять, пока ты либо не выпустишь Елизавету, либо… либо не отправишь меня к ней. Лучше первое. Как-то безопаснее…
Только не перестараться, она баба малость не в себе, но умная.
— Ваше Величество, разве легко изменить веру той, что с раннего детства была воспитана иначе? Дайте леди Елизавете время, чтобы она все обдумала и сделала это не под давлением, а добровольно. Стоит ли заставлять принимать истину силой, может, лучше довериться времени, чтобы леди приняла ее сама?
Губы Марии снова сжались, ноздри и без того широкого носа раздулись, сделав лицо неприятным.
— Я не могу освободить леди Елизавету! Снова ее именем будут заговоры!
Тьфу ты, противная баба! Чуть не пнула ее ногой.
— Вы разбили ваших противников, и они не скоро соберутся с силами, если вообще соберутся. Сейчас вы сильная королева и счастливая невеста. Не омрачайте свой праздник сознанием, что леди Елизавета находится в тюрьме. Поверьте, она не столь опасна для вас, чтобы держать ее в Тауэре, она не столь смела и решительна, чтобы доставлять вам неприятности.
Мария посмотрела на меня как-то так, что мне совсем расхотелось продолжать разговор. Да уж, если здесь и милосердие, то для избранных, видно, оно не для тех, кто числился во врагах Ее Величества или врагах Церкви. Во взгляде королевы я явно увидела дверь камеры Тауэра.
Так… Если что, пока отступим, хотя, кто знает, сколько у меня еще времени, ладно если для Рыжей это будут лишние дни в Тауэре, только бы не закончилось эшафотом. Я почти готова была заорать, что справедливые королевы не казнят по наговору.
Ее сопровождающие уже вовсю шипели, словно клубок змей или стадо гусей.
— Я подумаю над вашими словами.
Хотела бы я еще знать, что именно ты придумаешь. Ладно, давить дальше пока не только бесполезно, но и опасно. Теперь оставалось ждать, что в душе королевы возьмет верх — ее пресловутая совестливость и милосердие или все-таки страх перед младшей сестрой.
Временами это ожидание становилось просто невыносимым, Рыжая сидела в Тауэре, и я ничем помочь ей не могла. Единственное, что пока можно было делать — живым укором чаще попадаться на глаза королеве. Я придумала, как это сделать эффектнее — отправилась на ближайшую же мессу! Меня попытались не пустить; в ответ на недовольное шипение старых клуш я смиренно возразила, что мне позволено присутствовать на королевской мессе вместе с леди Елизаветой.
— Но ведь сама леди Елизавета в Тауэре!
Я точно подгадала момент, Мария уже приближалась и все слышала, как и мои следующие слова:
— Леди Елизавета пока в Тауэре по чужому наговору. Как только Ее Величество разберется, мою хозяйку выпустят, и я не хочу, чтобы она меня упрекнула в пропуске мессы. Я представляю здесь не только себя, но и леди Елизавету!
После этого я постаралась осторожно ретироваться, то есть затеряться в толпе противных старых теток, окружавших королеву. Тетки шипели, как гусыни, и вовсю старались отодвинуться от меня подальше. Мне это даже нравилось, потому что воняло от них, как от бомжих. Они что, исподнее не меняли годами, что ли? Бедная Мария, она вынуждена постоянно находиться вот в таком окружении!
Я оглядела толпу ханжей, старательно изображавших набожность. Вот в набожность самой королевы верилось, а относительно этих вонючек не очень. Было откровенно жаль Марию, тем более я знала ее будущее, знала, что ей принесет брак с красавцем Филиппом.
И все-таки мое постоянное присутствие служило раздражителем совести королевы. Хорошо бы только окончательно довести ее еще до приезда Филиппа Испанского, а еще, чтобы это раздражение не вылилось против нас с Елизаветой, а ведь можно перестараться и оказать медвежью услугу Рыжей. Да и самой в Тауэр как-то не слишком хотелось…
Я стала немного осторожней, а то и правда надоем королеве, отправит к Елизавете составлять компанию, а потом забудет. С глаз долой, как известно…
Каждый день, как по лезвию ножа, каждый день ждать не просто неприятностей, а сообщения о казни Елизаветы или грохота закрывающейся двери камеры Тауэра. Ничего себе командировочка в веках, ну, Антимир, удружил, вовек не забуду! Зато я, кажется, научилась ценить каждый день. Ну если только ради этого меня отправлять в шестнадцатый век, то миссия выполнена. Однако вокруг ничего не менялось, по утрам вокруг был все тот же Лондон, и я понимала, что чего-то в мировой истории еще не доделала.
— Леди Елизавета, казнен сэр Томас Уайат, перед смертью он сказал, что вы не виновны и ничего не знали о заговоре.
Ей бы вскрикнуть, но на это даже сил не было. Медленно проползла мысль: какая теперь разница? Знала… не знала… сидеть в Тауэре, ожидая своей казни, можно и без таких подробностей. Главное для королевы — этот заговор был под ее именем.
А во внутреннем дворе Тауэра все стучали молотки…
— Вам разрешено гулять… — В голосе коменданта Тауэра сэра Джона Бриджеса сквозило сочувствие.
И снова хотелось усмехнуться: перед казнью дают подышать свежим воздухом, чтобы не упала без чувств после вони камеры? Но от прогулки не отказалась, это было бы глупо, камера столь загажена, что внутри дыхание спирает от вони. Говорят, Кэтрин Говард к эшафоту пришлось почти нести на руках, от страха та потеряла способность двигаться. А вот ее собственная мать Анна Болейн картинно положила голову на плаху и перед этим произнесла фразу: «Моя дочь будет королевой!» Было бы смешно, не будь столь грустно — королевой без головы! Таких в Англии еще не бывало.
Молотки смолкли. Эшафот уже готов, осталось только выстелить все вокруг срезанным тростником и соломой, чтобы кровь не залила землю. Ее кровь… та, что вытечет из ее шеи… после того как ее голова покатится с плахи… Елизавета вдруг представила себе (она никогда не видела этого, но слышала рассказы): вот ее ставят на колени перед плахой, вот забрасывают вперед роскошные волосы, которые блестят на солнце, как начищенная медь, открывая белую шею, вот палач заносит топор… Пыталась увидеть и остальное: как острие топора отделит голову от туловища, как эта голова упадет в корзину, как палач вытащит ее за волосы и покажет присутствующим, чтобы не сомневались, что сделал свое дело мастерски…
Но представить это никак не удавалось, мало того, почему-то казалось, что и женщина, преклоняющая колени перед плахой и откидывающая волосы с шеи, тоже не она. Тогда кто же? Ее мать Анна Болейн? Но у матери не такие волосы! Кто это? Почему, глядя на эшафот или думая о нем, Елизавета представляла себе другую?
Знать бы, что через много лет другая женщина именно так встанет на колени перед плахой и откинет отливающие медью волосы, подставляя голову под топор…
Но тогда вечером она долго молилась, прося Господа только о том, чтобы достойно встретить смерть. Молилась уже в одиночестве — так надоедавших своими глупыми уговорами женщин удалили. Это убедило Елизавету в мысли, что вечер последний.
Легла спать она уже под утро спокойно, уверенная, что Господь не оставит ее и поможет перенести страшную минуту с честью. Снилось что-то невообразимое. Во сне Елизавета взбиралась по отвесной скале, прекрасно понимая, что там, наверху, свет, жизнь, счастье… Она цеплялась за малейшие выступы, ломала ногти, до крови царапала руки, а снизу ее упорно тянул кто-то черный и страшный… Елизавета не видела, кто это, но почему-то точно знала — это мужчина, может, и не один. Мужчины тянули ее в пропасть… И она была уверена, что если сумеет отцепиться от этих страшных рук, то сумеет, обязательно сумеет выбраться наверх…
Проснулась в холодном поту, хотя там, во сне, все же увидела свет наверху. За окном едва брезжил хмурый рассвет. Последний в ее жизни? Нет, об этом нельзя думать, иначе она потеряет вернувшееся после вечерней молитвы спокойствие. Теперь ей хотелось только одного — не впасть в жестокие мысли по поводу сестры из-за ее несправедливости. Елизавета не желала в последний миг проклинать Марию, понимая, что ту могли ввести в заблуждение или просто обмануть. Но и осуждать сестру из-за нежелания просто выслушать тоже не хотелось, Господь ей судья…
Вместо этого Елизавета стала вспоминать события последних лет. Действительно, все ее неприятности были исключительно из-за мужчин. Или все же из-за нее самой, а мужчины только явились поводом? Кто мешал ей официально объявить, что ни в коем случае не претендует на место Марии, что отказывается от престола? Надежда когда-нибудь все же стать королевой? Вот и поплатилась за такую надежду…
А кто мешал сознаться королеве Екатерине в настойчивых притязаниях ее супруга? А уж не уступать самому Сеймуру?.. Нынче казнь, и Елизавета уже ничего не сможет сделать. Нужно было умолить Марию позволить жить в дальнем имении так, чтобы все забыли о самом ее существовании, если уж королева считает ее дочерью музыканта, а не короля Генриха. Хотя Кэтрин уверяла, что этого не получится.
В ту минуту Елизавета искренне считала, что это был бы лучший выход. Но немного погодя она очнулась, Кэт права, никто не позволил бы ей жить незаметно, ее противники сколько угодно могут твердить, что она дочь шлюхи и придворного музыканта, всё равно все прекрасно понимают, что она дочь короля. А если дочь короля, то всю жизнь должна об этом помнить и всю жизнь будет привлекать множество взглядов, в том числе мужских, которые будут ее именем пытаться добраться до престола.
Елизавета усмехнулась: уже недолго осталось! Едва ли кто захотел бы сейчас жениться на узнице Тауэра, которую завтра казнят!
От такой мысли почему-то стало почти весело. Интересно, если сейчас предложить свою руку любому из жаждущих породниться с королевским домом? Нет, нельзя, даже перед смертью она может сделать это только с разрешения Совета и королевы. Но Совет признал ее незаконнорожденной, тогда какое им дело, замужем она или нет?
Интересно, кто будет наблюдать за ее казнью? Понятно, что ни сама Мария, ни ее дражайший Филипп не придут, но ведь пришлет же она кого-нибудь, чтобы удостовериться, что голова ненавистной Елизаветы, дочери шлюхи Анны Болейн, больше не соединена с телом?
Говорят, у Анны Болейн на шее была родинка в виде клубники — знак ведьмы. Елизавета невольно потрогала свою собственную шею — никакой родинки не было.
Прикосновение к шее вернуло мысли к самой казни… Что обычно говорят перед смертью? Елизавета твердо решила, что ее последними словами станут такие: «Бог свидетель, я не виновата перед сестрой. Прощаю ей невинное прегрешение против меня. Господь не оставит королеву Марию». Только бы хватило духа произнести все это, а не разреветься из-за нежелания умирать.
Какая будет погода? Наверное, легче умирать в пасмурный день под моросящим противным дождичком и на пронизывающем ветру. Глупости, умирать никогда не легче! И так не хочется! Когда-то старая карга сказала, что она станет королевой, если перенесет все. Что все? И казнь тоже? Интересно, как можно стать королевой, если тебя казнят? Посмертных королев не бывает, во всяком случае, пока не было.
Теперь Елизавета прекрасно понимала, что самое ценное — это жизнь, ради нее можно отказаться от любых притязаний, от трона, от власти, принять любые условия, если они не бесчестны и не унизительны. Хотя что такое унижение? С одной стороны, страшно унизительно следовать за королевой не в первом ряду, а, положим, в третьем или в самом конце процессии. Но неужели лучше не следовать вообще? Можно удалиться в глубинку и жить, забыв о Лондоне и троне.
Господи, неужели она так боится смерти, что готова отказаться от всего, только бы выжить?! Нет, не от всего, но безоговорочно признать власть Марии готова. Если честно, то именно сестра имеет первое право на трон, Елизавета никогда этого не оспаривала, после Эдуарда править должна Мария. И если кто-то думает иначе, почему она вынуждена за это отвечать?! Снова накатило отчаяние, она гибнет из-за чужого преступного умысла! Даже Уайат сознался, что Елизавета не причастна к заговору, почему же Мария не прислушалась?!
Нет, не нужно укорять королеву, возможно, ей не доложили… Тем более глупо! Немедленно следует требовать встречи с сестрой, пусть ей передадут слова Уайата! Или по-другому: она погибнет, но последней просьбой (ведь выполняют последнюю просьбу осужденных?) будет передать слова Уайата королеве. Узнав о том, что казнила сестру напрасно, Мария зальется слезами на ее могиле и будет долго горевать, сознавая, как жестоко поступила, не пожелав даже поговорить с оболганной Елизаветой. Мелькнула подлая мыслишка, что свадебные торжества королевы будут омрачены таким вот сознанием!
До самого рассвета Елизавета мысленно шарахалась от желания кричать во весь голос, требуя встречи с королевой, кричать о своей невиновности и проклинать всех и вся до скорбного смирения с оттенком злорадства о будущих душевных муках королевы Марии… Утро застало ее без сна с мешками под глазами и гудящей от невозможных мыслей головой.
Одевалась Елизавета с особой тщательностью. Когда одна из прислуживающих женщин, покачав головой, посоветовала сменить светлое, почти белое платье на более темное, принцесса вскинула голову:
— Мне решать, в чем выходить из Тауэра!
Женщины только пожали плечами и, сделав свое дело, вышли вон. Крошечное зеркало не могло показать ее не то что во весь рост, но даже все лицо, но Елизавета решила, что и так хороша. Волосы темной меди она нарочно распустила по плечам, с грустью подумав, что они обязательно испачкаются в крови. Да и светлое платье тоже, но тут никаких уступок, пусть все видят, что на казнь идет невиновная!
В дверь постучали. Понятно, что это комендант Тауэра, раз эшафот готов, простаивать ему ни к чему… Неужели все?!
Она не сразу ответила на стук, несколько раз глубоко вздохнула и мысленно быстро повторила придуманные фразы о прегрешении королевы Марии. Кажется, ее голос чуть дрогнул, когда разрешила войти (надо же, как вежливо обращаются с ней в последний день, всегда бы так!). Чтобы достойно встретить сообщение о своей казни, Елизавета встала у окна, отвернувшись, пусть в первый миг никто не увидит ее лица.
Вошел действительно Джон Бриджес, низко поклонился:
— Леди Елизавета, вас приказано препроводить в Вудсток. Все готово.
— К-куда?! — Она все же плюхнулась на ложе, на котором спала.
— В Вудсток, миледи. Вы будете там жить.
Он сказал «жить»?! Она будет жить?! А… как же эшафот?!
— А…
Джон Бриджес понял, о чем она думает. Губы чуть тронула улыбка:
— Это не для вас, миледи. С самого начала не для вас.
Хотелось наброситься с кулаками, закричать: «Что ж вы сразу не сказали?!» — но она лишь кивнула. Вот почему прислуживающие женщины посоветовали сменить платье на более темное, в дороге светлое действительно ни к чему. Они все знали еще вчера, но заставили ее всю ночь терзаться страхом!
И все-таки Елизавета впала в какое-то полусонное состояние, села в поданные носилки с тщательно задернутыми шторками, куда-то ехала, не вполне понимая, что делает, потом плыла на барже, потом снова и снова ехала.
Королева молчала, изменений никаких не было… Я начала беспокоиться; конечно, Елизавету не отправили на эшафот следом за Уайатом, это уже неплохо. Но вот-вот прибудет жених Марии инфант Филипп, и она может просто забыть о несчастной заключенной! А я по себе знала, что такое Тауэр, там каждый день не подарок судьбы.
После серьезных сомнений (как бы не сделать Елизавете хуже) я уже решилась снова подойти к королеве и вдруг…
— Леди Елизавета освобождена из Тауэра и отправлена в дальнее имение. Нет, не свое, в Вудстокский замок, где будет находиться под арестом столько, сколько понадобится.
Я смотрела на Сесила, сообщившего такую новость, и не знала: кричать «Ура!» или плакать. Вудсток немыслимая глушь, про Елизавету просто забудут, но, если выбирать между Тауэром и Вудстоком, второй, несомненно, предпочтительней.
— А я?
— Вам ехать туда запрещено, леди Эшли.
— Я попрошу Ее Величество…
Ладонь Сесила поднялась, словно останавливая даже саму крамольную мысль:
— Нет! — Он оглянулся, явно проверяя, не слышит ли кто наш разговор. Голос зазвучал мягче: — Нет, леди Эшли, вы ни о чем не станете больше просить Ее Величество, ей не до леди Елизаветы. Нужно время, чтобы все успокоилось. А вот посоветовать вашей воспитаннице быть внимательнее к вопросам веры нужно, иначе, боюсь…
— Ее Величество не сможет сменить гнев на милость?
— Не только это. Боюсь, леди Елизавете будет слишком опасно находиться в Лондоне. — Сесил понизил голос почти до шепота: — Одно из основных требований будущего свекра королевы: казнь леди…
У меня даже дыхание перехватило. Я-то по наивности думала, что страшней Артура зверя нет, а оказалось, что главный противник вовсе не этот пакостник-самоучка, а, ни много ни мало, король Испании! Король, которому во всем согласна подчиняться Мария, отец ее будущего супруга Филиппа. Да, Сесил прав, имея такого противника, лучше сидеть в Вудстоке и слушать мессы — хотя бы голова цела останется.
Ладно, подождем… Какой же подвиг совершила Мария, не казнив в угоду будущим родственникам и папе римскому свою сестру! Я даже зауважала королеву.
— А вам, леди, предписано немедленно отправляться в свое имение и жить там. Если в вашем присутствии при дворе появится необходимость, вам сообщат.
Сесил откланялся и отправился прочь с таким видом, словно только что устроил мне знатную выволочку. Я подыграла, изобразив страшно сокрушенный вид, и побрела к себе. Конечно, это не совсем то, что я хотела бы, но надо признать: Сесил прав, Елизавете пока лучше держаться подальше от двора. Плохо, что меня в Вудсток не пускают, чтобы я могла поддержать Рыжую, но лучше пусть будет в Вудстоке без меня, чем в Тауэре со мной.
Началось вудстокское заточение Елизаветы…
