ГРАФИНЯ ПЕЗАРО

Не все понимали, почему Александр VI выбрал для своей любимой дочери именно Джованни Сфорца. С династической точки зрения это не был блестящий выбор. Джованни незаконнорожденный сын Констанцо Сфорца и племянник всесильных Лодовико Моро и Асканио Сфорца. Но у него самого всего двенадцать тысяч годового дохода, что очень мало для содержания двора Пезаро и любящей роскошь супруги.

Лукреции пока наплевать на финансовые проблемы, девушке куда больше нравилось чувствовать себя взрослой. Она важничала уже после подписания первого брачного договора, однако, когда все расстроилось, а потом стало ясно, что Его Святейшество не намерен выдавать дочь и по второму договору, Лукреция стала относиться к сватовству, как к некой игре, которая обязательно будет прервана в самый интересный момент, а потому не переживала бы, если и этот расстроится.

Однако все шло к свадьбе…

И тут ей стало страшно. Муж… конечно, это не навсегда, возможен развод или вдовство, но ведь могут быть и дети.

– А как дела у Джованни, Ваше Святейшество?

Понтифик улыбнулся:

– Все прекрасно, он наладил отношения с супругой. Теперь пойдут дети.

Чезаре только вздохнул, как бы он хотел быть свободным, новоиспеченному кардиналу куда больше нравилось командовать гарнизоном в Сполето, чем стоять службы в Ватикане. Но с отцом не поспоришь…

Это прекрасно понимала и Лукреция, только ей и в голову не приходило спорить. Характер у Лукреции удивительно сочетал в себе отцовские и материнские черты. Только отцовским – хватке, умению управлять людьми и решать дела – еще предстояло проявиться, а вот материнские уже были заметны. Лукреция быстро привыкала ко всему и со всем соглашалась. К тому же она подобно Ваноцци готова оправдать все, особенно если дело касалось обожаемых ею мужчин – отца и братьев.

Такое согласие с любыми поступками приводило в изумление Джулию Франезе. Не раз она возмущалась:

– Как ты можешь твердить, что твой брат хорош, если он ведет себя неподобающе?!

Речь шла о Джованни Борджиа, получившем в качестве приданого Ганди и ставшего герцогом Гандийским. Брат Лукреции действительно вел себя неподобающе, он проводил все ночи вне дома, разгуливая по улицам и кабакам с сомнительными приятелями, пьянствовал, без устали транжирил отцовские деньги, но главное – не исполнял супружеский долг, откровенно предпочитая своей жене проституток весьма сомнительного качества.

Это едва не привело к скандалу, потому что король и королева Испании дали понять Родриго Борджиа, что если их сын будет и дальше вести себя неприлично, то брак потребуют расторгнуть. Старшего брата Педро Луиса, к которому отправляли Джованни, уже не было в живых, а потому присматривать за шалопаем оказалось некому.

Но Лукреция отвечала Джулии:

– Наверное, он не может иначе…

– Не может? Ты и своего мужа так же будешь оправдывать? Супруг будет гулять ночами, а ты плакать втихомолку?! Тогда тебе не видать настоящего любовника!

Знать бы Джулии, как повернет судьба подруги… Лукреции доведется испытать все: в ее судьбе будут три супруга, и все разные, будет и небрежение мужа, и любовь, и презрение родственников, и настоящая борьба за свое место, достойное место донны. И даже любовь будет очень разной – от чувственной страсти до романтической и платонической. Правда, людская молва забудет именно о такой, зато припишет дочери Папы Александра много преступлений, которых она не только не совершала, но и просто никак не могла совершить. Людская молва часто несправедлива, зато падка на большую ложь…

Джованни Сфорца граф Пезаро вовсе не желал жениться на незаконнорожденной дочери Папы. Ему была противна сама мысль породниться с Борджиа, но пойти против воли всего клана Сфорца он не мог. А Лодовико Сфорца задумал большую игру, и женитьба племянника, чувства которого его вообще не волновали, сейчас была ему очень нужна. Папа должен до времени состоять в сторонниках, чтобы не встал на сторону Джана Галеаццо. Папская область располагалась весьма кстати между Миланом и Неаполем; если понтифик решит не пропускать через свои земли войско страшного Ферранте, то Милану можно не бояться. Ради такого личным счастьем Джованни Сфорца можно и пожертвовать.

Сам граф Пезаро не обладал железным характером, чтобы настоять на своем или хотя бы выбрать сторону кого-то одного, и, без конца подчиняясь чужой воле, себя уже ненавидел. Не меньше он ненавидел и будущую супругу Лукрецию, которую еще не видел в глаза и которая ничем перед будущим мужем не провинилась. В Рим на свадьбу он ехал точно на Голгофу, не ожидая для себя ничего хорошего.

Зная будущее развитие событий, можно подтвердить, что ничего хорошего и не вышло, но только потому, что сам Джованни Сфорца ничего не сделал, чтобы завоевать сердце Лукреции – всесильной повелительницы сердца Папы. За спиной жены он мог бы получить многое, а опираясь на могущество Папы, стать видным человеком, но остался кем был – вялым, нерешительным, довольно трусливым человеком.

Но Лукреции предстояла свадьба с Джованни, и тринадцатилетняя девушка пыталась заочно влюбить себя в будущего супруга. Лукреции сказали, что он хорош собой, спокоен, иногда даже слишком, старше ее, значит, опытней, крепок физически, значит, будут хорошие дети.

И вот Джованни Сфорца въезжал в город. Его встречали торжественно, братья Лукреции выехали к воротам, все были разодеты в пух и прах, даже лошадиные попоны украшены драгоценными камнями. Роскошь, роскошь и еще раз роскошь… Глядя на все это великолепие, Сфорца невольно вспоминал обличительные проповеди флорентийского монаха Савонаролы. Сам Джованни не слишком увлекался его горячими речами, считая, что все хорошо в меру, но сейчас, когда перед глазами на солнце тысячами искр рассыпались блики от драгоценных камней на одежде, оружии и даже лошадиной упряжи сыновей Папы и их свиты, он вдруг страстно пожелал, чтобы требования Савонаролы уничтожить роскошь вдруг исполнились. Тем более, ему самому пришлось взять на время у Джоффредо некоторые украшения, чтобы не выглядеть уж совсем бедным родственником.

Небось, и Лукреция такая же! Сфорца вдруг ужаснулся: как же он ее содержать-то будет?! В качестве приданого за Лукрецией давали тридцать тысяч золотых дукатов, не считая украшений и нарядов. Эти деньги весьма пригодились бы Джованни Сфорца, чтобы подремонтировать начавший заметно ветшать дворец в Пезаро, заменить в нем мебель, обивка которой грозила расползтись, купить новых лошадей…

Но если бы он мог выбирать, то лучше остался вдовцом в ветхом дворце, чем стал зятем Папы, а вот выбирать и не приходилось. Собственных денег у бедолаги Джованни Сфорца было, по меркам богатого Рима, очень немного. Пезаро давал ему всего двенадцать тысяч годового дохода, при том, что Чезаре только за одну должность получал шестнадцать, а было их несколько. Сознание этого не добавляло графу Пезаро ни настроения, ни желания жениться.

Тихая ненависть к будущей супруге, возникшая из-за его собственных проблем, помешала Джованни Сфорца заметить прелесть его невесты, то, как она старалась быть с будущим мужем доброжелательной, старалась угодить, понравиться… Нет, даже увидев ее на балконе дворца, взволнованную, замершую в ожидании его восхищения или хотя бы простого восторга, он хмуро и сухо приветствовал девушку.

Лукреция обомлела от такого невнимания жениха. Привыкшая к обожанию, она расценила такое невнимание к себе со стороны Джованни как откровенную пощечину.

– Джулия, я что, уродина? Или плохо одета?

Джулия Фарнезе и сама не могла поверить глазам, будущий муж Лукреции едва взглянул на них и сдержанно поклонился.

Лукреция, убежав в комнату, бросилась на постель и разрыдалась. Подруга принялась утешать ее:

– Успокойся, может, он просто плохо видит? Не понял, что это ты, слишком взволнован?

Она перебирала и перебирала причины, по которым Джованни Сфорца мог так идиотски вести себя с будущей женой. Постепенно Лукреция успокоилась, ей сделали примочки, чтобы убрать припухлости под глазами от слез, поправили волосы в красивой сетке, переодели в другое платье… Глядя на себя в большое венецианское зеркало, Лукреция вздохнула:

– Просто у него сердце занято другой… – Вдруг глаза ее сердито блеснули. – Но даже если это так, просто приветствовать дочь Папы он мог бы!

Поправляя ей волосы, Джулия рассмеялась:

– Утешь себя тем, что у тебя будет возможность ему отомстить.

– Чем?

– Ответным невниманием. Можно выйти за него замуж и немедленно завести себе любовника, а в его нищий Пезаро ехать отказаться. Я думаю, Его Святейшество тебе не откажет.

Лукреция фыркнула:

– Я вообще попрошу отца пока только обвенчаться, но не вступать в связь. Мне еще рано…

Джулия хотела сказать, что вовсе не рано, тринадцать лет самое время, но, глянув на худенькую, как былинка, Лукрецию с совершенно детским выражением лица и ясными голубыми глазами, с подругой согласилась. Не каждой дается в эти годы стать настоящей оформившейся женщиной, некоторые всю жизнь остаются худыми. Джулия вспомнила себя в таком возрасте и мысленно усмехнулась: она уже успела сменить не одного любовника и в пятнадцать стала любовницей кардинала Борджиа, опытной женщиной. Что ж, каждой свое…

Лукреции удалось убедить отца, что спать с мужем в ту же ночь не обязательно, и отправляться за ним далеко на север тоже. Глядя в несчастные, полные слез голубые глаза своей обожаемой дочери, понтифик не мог отказать ей в такой мелочи.

В остальном все оказалось с размахом. Венчание проходило в Ватикане, чего вообще-то быть просто не могло. Но слово Папы закон, Александр захотел, кардиналы подчинились. И пир тоже удался, что дало повод многим позлословить по поводу свадьбы.

Для Лукреции все происходило как во сне. Долгая беседа со священником перед одеванием в свадебный наряд; тот словно боялся, что она перед алтарем может сказать «нет», потом облачение в тяжеленное роскошное красное платье, причесывание и, наконец, сам выход. Где-то в затаенном уголке еще жила надежда, что, увидев ее, такую красивую, со светлыми волосами, убранными в золотистую сеточку с обилием драгоценных камней, стройную, взволнованную, Джованни Сфорца все же оценит драгоценность, которую получает.

Но… этого не произошло. Роскошные золотистые волосы невесты, ее голубые глаза, сверкавшие ярче камней в украшениях, ее очаровательная юность и хрупкость, почти умоляющий взгляд очаровали всех, кроме жениха. Джованни Сфорца лишь хмуро покосился на девушку и молча подал ей руку в нужный момент.

Сначала Лукреция была на грани обморока, все поплыло перед глазами, девушка ясно видела множество восхищенных глаз, заметила, как улыбнулся при виде своей дочери понтифик, как качали головами многие гости – очень уж юна и хороша невеста, но никак не могла поймать тот единственный взгляд, который был ей так нужен.

Потом девушку взяло зло, если ему все равно, то и ей тоже! И все же перед алтарем она стояла едва живая, сквозь сон слышала чужой голос и отвечала сама…

Супруга… жена… графиня Пезаро… ненужная мужу даже в день свадьбы!

– Сестричка, мы с тобой будем танцевать? – Это Чезаре, он понял ее состояние и понял, чего ей не хватает для возвращения уверенности в себе. Джованни Сфорца Чезаре уже ненавидел!

Ненавидел со вчерашнего дня, когда заметил, как тот подружился с Джоффредо, годившимся ему в сыновья, и с турецким принцем Джемом, жившим в Ватикане на положении почетного пленника. В первый же вечер, не пожелавший даже толком поклониться своей несчастной стоявшей на балконе невесте, Джованни Сфорца отправился вместе с Джемом и Джофре к… проституткам. Достойное поведение без пяти минут мужа!

Чезаре с трудом сдерживался, чтобы своими руками не придушить этого слизняка, который даже драгоценности на шляпу вынужден взять взаймы у Джоффредо, было очень обидно за сестру…

А потом они танцевали… конечно, испанские танцы. И гости были в восторге, Папа радостно хлопал в ладоши своим детям… У Лукреции не испанская внешность, тем разительней казался контраст худеньких ручек и их манящих, страстных движений, голубых глаз и того огня, который они выплескивали на окружающих, когда всего на мгновение она приподнимала опущенные ресницы…

– Как ты хороша, сестричка…

Казалось, Лукреция просто забыла о муже, мрачно наблюдавшем за танцем, но в какой-то миг их глаза все же встретились, и девушка поняла, что вовсе не безразлична Джованни Сфорца, он просто делает вид, что ему все равно! Ах, так?! Движения стали еще более страстными, а взгляд завораживающим.

Но когда она еще раз осторожно глянула в сторону графа Пезаро, надеясь встретиться с влюбленным взором, увидела, что тот… спокойно разговаривает с какой-то дамой весьма посредственной внешности! Обида захлестнула Лукрецию, муж явно не желал даже замечать ее красоту, умение двигаться, очарование, о котором твердили все вокруг.

Странное поведение супруга заметили гости, Лукреции начали сочувствовать, а это было еще оскорбительней. Вот тогда она и подошла к Папе просить разрешения не становиться женой в эту же ночь. Понтифик тоже видел, сколь откровенно пренебрегает юной красавицей-супругой Джованни Сфорца, он уже успел поинтересоваться у Джоффредо, не импотент ли тот. Младший сын замотал головой:

– Нет, что ты! Мы провели ночь у шлюх!

Тем обидней казалось невнимание к молодой жене. Понтифик дал дочери такое разрешение, чем вызвал новый град насмешек. Чтобы отвлечь мысли гостей от неприличного поведения жениха, Папа распорядился наградить участниц импровизированного спектакля, который разыгрывали перед гостями приглашенные актрисы, сладостями со стола.

Слуги понесли большие подносы с воздушным печеньем, которое особенно удалось в тот день повару, но набрать его женщинам оказалось не во что. Тогда одна из актрис просто подставила подол верхней юбки! За ней последовали остальные… Поднялся смех и визг, потому что нашлись желающие, а среди них и сам понтифик, добавить печенье и конфеты в эти подолы, мужчины принялись кидать сладости прямо со стола в подставленные края юбок, а женщины ловили их.

Уже на следующий день по Риму поползли слухи, что на свадьбе дочери понтифика голые куртизанки ловили бросаемые им сладости, как только могли. Что делали среди гостей, в числе которых было немало достойных дам вроде донны Адрианы, и отцов церкви, голые куртизанки, не мог объяснить никто, но все поверили. Разврат, разврат и еще раз разврат!

Где и как провел ночь супруг, Лукреция не знала. Сама она долго лежала, одетая ко сну, с заплетенной на ночь косой, глядя сухими, остановившимися глазами в потолок, и заснула только под утро. Но то, что консумация брака не состоялась, позже ей помогло, ведь свидетелей их первой близости с супругом не было. Как и самого супруга.

А утром Джованни Сфорца встретил ее как ни в чем не бывало, сухо приветствовал, предложил руку, чтобы пройти к столу, как того требовал этикет. Лукреция чувствовала, что тихо ненавидит мужа, причем, с каждой минутой все сильнее. Она поняла, что никогда не сможет простить ему вот этого прилюдного унижения. Ее, как могла, поддерживала Джулия, а еще Чезаре.

Между их дворцами был сделан такой же тайный ход, как и к покоям понтифика. Папа желал, чтобы он и его любимые дети могли видеться в любое время суток, не привлекая ничьего внимания. Теперь этот ход пригодился.

Граф Пезаро не бывал в спальне жены, хотя после свадьбы прошла уже почти неделя. Это было унизительно, муж откровенно пренебрегал своей красавицей женой. Не заставлять же силой приходить! Конечно, Лукреция могла пожаловаться отцу или хотя бы Джулии, но она ни за что не стала бы этого делать. А Чезаре опасно говорить даже слово, он и так скрипел зубами при одном виде графа Пезаро.

В тот вечер Лукреция, целый день ломавшая голову над тем, как надолго Папа дал им разрешение не быть вместе, в очередной раз пыталась понять, ждать ей мужа или нет. Сомнения рассеял Чезаре, он зашел пожелать сестре спокойной ночи и словно между делом сообщил, что граф Пезаро вместе с Джоффредо и Джемом снова отбыли к проституткам:

– Я видел их уже на улице, неподалеку от дома Алиетты.

– Кто это?

– Это куртизанка, которая не боится Джема. Турецкий принц бывает там часто. Теперь вот решил приучить и Сфорца…

Это было жестоко, но разве лучше, чтобы сестра ждала супруга бесполезно всю ночь?

Лукреция действительно ждала, хотя и со страхом. Потом накинула халат и отправилась в покои Джулии. Но подруги там не оказалось. Лукреция прекрасно знала, где ее искать – в спальне Папы. Стало неимоверно горько, все кого-то любят и всех кто-то любит, а ею муж просто пренебрегает. До сих пор Джованни не сделал ни одного движения, не сказал ни единого слова, чтобы как-то расположить ее к себе. Возьми муж ее даже просто за руку, скажи несколько ласковых слов, и сердце навек было бы отдано ему. Сердце Лукреции было готово любить, как глотка свежего воздуха, оно жаждало любви, страстной неги, тело просило объятий, губы ждали поцелуев, искали другие губы…

Но Джованни Сфорца она оказалась не нужна, он предпочел ее постели постель проститутки, ее объятьям объятья продажной женщины. Да, она ничего не умела, но кому, как не мужу, обучить? Лукреция готова учиться, все ее существо страстно желало любви!

Промучившись некоторое время в постели, она вдруг снова вскочила, надела халат и бросилась… в потайной ход, ведущий к брату!

Чезаре еще не спал, он сидел, мрачно уставившись на пламя свечи и размышляя о несправедливости судьбы. Увидев полуодетую сестру, кардинал ахнул:

– Лукреция, что случилось?!

А у нее вдруг словно прорвало плотину, рекой полились слезы, Лукреция прижалась к груди брата с рыданиями:

– Я… не могу… почему… за что, Чезаре?!

Он обхватил ее худенькие плечики, гладил светлые волосы, успокаивал:

– Ну, ну, перестань. Не плачь, Лукреция, он не стоит твоих слез…

Постепенно ее рыдания стали слабее, Чезаре нежно поцеловал сестру в висок, почувствовав, как бьется тоненькая вена. Невольно его губы скользнули дальше, к щеке, они ведь так часто целовали сестренку в щеку. Но на щеке не остановились, почувствовав под губами ее нежную щеку и так близко припухшие от слез губы, а под руками горячее гибкое девичье тело, Чезаре просто потерял голову… В конце концов, он тоже молод и горяч, а сестра красива, хотя ее муж этого словно не замечал.

После долгого-долгого поцелуя Лукреция вдруг снова разрыдалась:

– Я не хочу… с ним… не хочу…

Чезаре не выдержал, его голос стал хриплым:

– А… со мной?

– Да.

Они очнулись нескоро, страшно смущенные и восхищенные друг дружкой. Он гладил и гладил тело сестры, удивляясь гладкости кожи, ласкал ее еще не вполне оформившуюся грудь, с удовольствием проводил рукой по тонкой талии и уже крутым бедрам… запутывался пальцами в шелковых волосах… Коса, заплетенная служанкой на ночь, распустилась, и волосы покрывали почти всю спину Лукреции.

Она вдруг опомнилась:

– Мне нужно идти…

Хотелось оставить ее до утра, ласкать и ласкать, целовать, гладить, но брат прекрасно понимал, что еще немного, и Лукрецию примутся искать. Ни к чему давать лишние поводы для глупой болтовни.

Прощаясь, Чезаре поцеловал Лукрецию долгим страстным поцелуем.

– Я люблю тебя.

Она вскинула на брата голубые, горевшие счастьем глаза:

– И я тебя.

Отсутствие хозяйки, конечно, заметили, но служанка, видевшая, что она пошла по потайному переходу к брату, успокоила остальных:

– Придет. Жаловаться на мужа пошла.

На следующее утро счастливое смущение Лукреции заметили все, ее глаза снова блестели ярче бриллиантов, но не возбужденным ожиданием, а счастьем. Вокруг тихонько хихикали, ясно же, что перед ними не девственная девушка, а счастливая женщина. Даже Джованни Сфорца пару раз изволил взглянуть на супругу с некоторым удивлением.

Тем более странным выглядело прежнее равнодушие графа Пезаро. Кое-кто решил, что Джованни просто отменный лицедей: привел жену в экстаз, но делает вид, что ни при чем.

Заметил состояние дочери и Папа, но от его внимательного взгляда не укрылось, что сама Лукреция больше не ищет глазами глаза мужа, как это было в предыдущие дни. Зато с братом они переглянулись совсем иначе. Это был перегляд тайных любовников, Александр знал в этом толк! Одни глаза спросили: «Ты придешь?», вторые ответили с восторгом: «Да! Да!». Неужели…

Понтифик на мгновение прикрыл свои глаза, чтобы никто не заметил мелькнувшую в них догадку. Его дети любовники? Снова скользнув взглядом по фигурам танцующих Лукреции и Чезаре, он усмехнулся: а почему бы и нет? Они молоды и прекрасны, и если это приносит счастье обоим…

А как же тогда быть с Джованни Сфорца? Ну что ж, если этот дурень не желает замечать красоты собственной супруги, тем хуже для него. Нужно только предупредить, чтобы были осторожны, хотя, если Лукреция окажется беременна, ее супруга всегда можно будет заставить совершить консумацию брака и списать ребенка на этот единственный случай. Странно, что у него от первой жены не было детей, может, вообще не способен? Тогда действительно детям надо быть осторожней.

Вечером особо доверенный понтифика Дуарто скользнул по темной улице Рима к дому куртизанки Алиетты. Таких визитов за ним до сих пор не замечалось, неужели и строгий Дуарто стал пользоваться услугами этой не слишком дорогой проститутки? Странно, Папа мог бы платить столь нужному человеку побольше, чтобы хватало на самых высокооплачиваемых шлюх.

Но Дуарто вышел из дома слишком быстро, обычно шлюхи от себя клиентов так быстро не отпускали. А потом они с понтификом долго хихикали, закрывшись в кабинете.

На следующий вечер Александр, старательно вымывшись и надушившись розовой водой, ожидал у себя в спальне любовницу. Джулия, пройдя все тем же потайным ходом, поскольку была одной из очень немногих, кто имел право им пользоваться, скользнула в спальню к понтифику. Она тоже была вымыта и надушена, но красивые волосы забраны в сеточку, Папе очень нравилось самому освобождать ее от платья и от сеточки для волос. Момент, когда длинные золотистые волосы любовницы ниспадали по ее спине, был для Александра одним из самых любимых.

Джулия ответила на поцелуй Папы страстным поцелуем и привычно повернулась спиной, чтобы любовник мог высвободить волосы. Однако Александр почему-то остановил ее:

– Подожди, Джулия, я хочу кое-что сказать.

Любовница обернулась. Папа знаком позвал ее к себе, усадил на постель рядом и принялся тихонько расспрашивать, что она знает об отношениях Лукреции с мужем. Джулия только вздохнула:

– Этот Джованни Сфорца странный, Ваше Святейшество. Ему словно не нужна молодая красивая жена. Может, он импотент?

– Нет, он исправно посещает Алиетту, которая, хотя и не в восторге от его способностей, но об импотенции не говорит.

– Значит, он просто боится Лукрецию. Бедная девочка.

– Джулия, я хотел попросить тебя с ней поговорить.

– Утешить?

– Нет, предупредить, чтобы была осторожней.

– Я не понимаю… В последние дни Лукреция выглядит весьма довольной, только я не пойму чем, ведь граф Пезаро точно не ходит в спальню к жене.

– Зато она сама ходит кое к кому…

– У Лукреции есть любовник? – заблестела глазами Джулия. – Ах, как интересно! Кто же и откуда Ваше Святейшество об этом знает?

– Тише. Тише, об этом никто не должен знать. Я тоже лишь подозреваю. Просто намекни Лукреции, чтобы они с Чезаре были осторожней, и если она вдруг что-то почувствует, чтобы сразу дала мне понять, мы должны успеть заставить ее глупого мужа совершить обряд консумации брака.

Несколько мгновений Джулия недоверчиво смотрела на любовника, потом тихо хихикнула:

– Чезаре? Как же я сама не догадалась?! Конечно, они оба выглядят так странно…

– Джулия, им нужно быть осторожней, есть грязь, отмыться от которой почти невозможно. Ты поняла, что нужно сказать?

– Да, конечно, я завтра же осторожно поговорю с Лукрецией. – Она чуть помолчала и мечтательно добавила: – А красивая была бы пара… Как жаль, что они брат и сестра…

– Тебе нравится Чезаре?

Джулия уловила в голосе понтифика нотки ревности и поняла, как опасно себя ведет.

– Только как сын своего замечательного отца, – она подставила губы для поцелуя. Понтифик легко, словно дразня, коснулся их и повернул любовницу спиной, чтобы расстегнуть застежки у сетки для волос. Она капризно надула губки:

– Почему совсем без страсти? Я вам больше не нравлюсь?

В ответ на откровенное кокетство Папа рассмеялся:

– Ты мне куда больше нравишься без платья, в одних украшениях.

– О, это пожалуйста…

Волосы от сетки уже были освобождены, и Джулия, легко скинув платье и нижнюю рубашку, осталась действительно в чем мать родила, только с браслетами на руках и ожерельем на шее.

– Поди сюда, – позвал ее Александр. – У меня есть необычное украшение. Женщины на Востоке носят браслеты и на ногах… Я хочу надеть тебе такое же.

Он действительно достал из дорогого резного сундучка красивый довольно массивный браслет, заставил любовницу поднять ногу на стул, надел украшение и нежно поцеловал ее щиколотку. Джулия изобразила смущение:

– Ах, Ваше Святейшество, это я должна целовать вашу ступню.

– Целуй, – согласился Папа. – И не только ступню.

– Руки, – обнаженная Джулия склонилась к ладоням понтифика, ее роскошные волосы упали, закрыв лицо и плечи, зато открылась красивая крепкая спина и ягодицы. Любовница Александра была сильной здоровой женщиной, не то, что тоненькая Лукреция. Повернув ее спиной к себе, любовник перекинул вперед волосы и стал ласкать фигуру от плеч до колен, потом подтолкнул к постели:

– Туда…

Голос понтифика был глух…

Лукреции не пришлось долго тайком посещать спальню брата, но не потому, что у ее мужа вдруг возникло желание спать в постели супруги, просто у Чезаре нашлось немало дел вне Рима. По тому, как настоятельно советовал Папа заняться именно делами в Сполето, Чезаре догадался, что он о чем-то догадывается.

Брат и сестра и сами понимали, что пора прекратить эту любовную связь, пока о ней не стало широко известно в Риме. Конечно, Вечный город ничем не удивишь, даже связью брата с сестрой, но если Чезаре не боялся никаких слухов, то Лукреции портить репутацию, едва выйдя замуж, не стоило.

Да и сама Лукреция, утолив первую страсть, немного успокоилась и согласилась на отъезд любимого брата. Джулия поговорила с ней, убедила, что для начала надо наладить отношения с мужем, а потом заводить любовника.

– Дорогая, я стала любовницей твоего отца только с согласия Орсино и донны Адрианы. Мой муж не против этой связи и готов признать всех детей, рожденных от нее, своими. Если твой муж поступит так же, то ты будешь счастливой женщиной.

Лукреция прошептала:

– Что будет, если догадается отец?!..

Джулия улыбнулась:

– Он догадался в первый же день. Это он попросил сказать, чтобы вы были осторожны.

– И он не сердится?

– Твой отец тебя обожает и хочет только одного: чтобы ты была счастлива. Но все же будь благоразумна.

Чезаре уехал по делам, жизнь потекла по-прежнему, но теперь Лукреция знала себе цену, как любовнице, и смотрела на Джованни совсем другими глазами.

Их отношения, но только не супружеские, все же немного наладились, муж стал хотя бы разговаривать с женой, проводить некоторое время с ней и перестал шляться по ночам к Алиетте. Этому способствовал и разговор, который произошел у него с кардиналом Асканио Сфорца. Просто кардинал понял, что ни к чему хорошему такое пренебрежение своей супругой графа Пезаро не доведет. И так Папа уже недовольно косился на зятя.

– Джованни, что происходит?

– Я выполнил то, чего от меня требовали – женился на дочери Борджиа.

– Женился? Это ты называешь женитьбой? Тебя завтра же с позором разведут!

– Но Его Святейшество сам дал понять, что пока трогать его дочь не следует, она слишком молода.

– Но разговаривать с ней, как с женой, ты можешь? Или понтифик просил тебя отворачиваться, когда на тебя смотрит Лукреция? Какого цвета у нее глаза?

– Не знаю, – удивился Джованни.

– Не сомневаюсь. Ты хоть заметил, что она хороша собой и умна?

– Все равно она не подходит мне.

– Почему?

– Если она дочь Папы, то незаконнорожденная, если нет, то дочь какого-то Джордже ди Кроче. Кто это, мелкий секретаришка кардинала? Я граф Пезаро из рода Сфорца!

– А она Борджиа, каким бы именем ни была названа! И принесла тебе тридцать тысяч дукатов, которые ты не получишь, потому что воротишь нос. Это немалые деньги при твоем собственном доходе.

Конечно, понимание, что его могут лишить обещанного, при том, что он уже немало потратился на свадебные расходы, основательно портило настроение графу Пезаро. Но то, что ему приходится продавать свое графское достоинство, злило его еще сильней.

– Зря я согласился на этот брак…

Кардинал понял, что давить на племянника именем Борджиа и деньгами не стоит, попытался подойти с другой стороны.

– Джованни, а ты пробовал посмотреть на нее не как на дочь понтифика, а просто как на Лукрецию? Поверь, она доброжелательна, образованна, умеет поддержать разговор…

– О нарядах я не разговариваю.

– И все же, дай мне слово, что в ближайшие три дня ты попытаешься хотя бы не отворачиваться от жены. Если не заметишь в ней ничего хорошего, я не стану настаивать…

Ладно, три дня можно и вытерпеть дурацкие женские ужимки. Небось, эта Лукреция только и болтает об украшениях и тряпках.

Джованни согласился пытаться поддерживать разговор с супругой, но только на три дня. Кардинал Асканио хитро улыбнулся: я посмотрю на тебя, дорогой племянник, уже завтра…

В тот же вечер граф Пезаро, тяжело вздохнув, направился к супруге поближе, приветствовал и молча встал рядом. Лукреция почти удивленно подняла на Джованни глаза, она привыкла, что муж держится от нее как можно дальше.

Сфорца испытал первое удивление – глаза Лукреции оказались голубыми и блестящими. И болтала она с приятелем своего брата Доменико вовсе не об украшениях… Они говорили о поэзии, причем обсуждали Флорентийский кружок Лоренцо Медичи. Лукреция с явным удовольствием прочла:

Доменико рассмеялся:

– Лукреция, никто лучше вас не декламирует «Вакхическую песню» Лоренцо Великолепного. А как вам нравится Луиджи Пульчи?

– Насмешник, временами злой! Но забавный.

– Чем же? Я обожаю его «Моргайте».

– И после этого вы твердите, что он не насмешник? А как же «Бека да Дикомано»? – Лукреция покосилась на мужа и поняла, что тот не читал никакой «Беки…», чуть улыбнулась и объяснила: – Луиджи Пульчи норовит всех передразнить. Вы помните у Лоренцо Великолепного «Неча да Барберино», это пастушеские стихи о возлюбленной? Не помните? Пастушок обещает своей возлюбленной любой подарок, только чтобы пришла на свидание, готов даже отдать собственные косточки, чтобы из них сделали для любимой бусы.

Джованни смотрел на Лукрецию во все глаза, она вовсе не самовлюбленная глупышка. Привыкла, конечно, к вниманию, обожанию, поклонению, но вполне доброжелательна, кардинал Асканио прав.

– А Пульчи передразнил, он тоже восхищается возлюбленной, хотя та у него мала ростом, кривобока, хрома, с бельмом на глазу и бородой…

Доменико поспешил тихонько исчезнуть, пусть супруги сами обсуждают, достойна Бека да Дикомано восхищения крестьянина Путо или нет. Джованни этого даже не заметил.

– Я не столь хорошо знаю поэзию Лоренцо Великолепного.

– Неудивительно, он флорентиец и больше известен там. Мне очень хотелось бы побывать во Флоренции. Вы там бывали?

– Нет, дальше Милана, честно говоря, не ездил.

– А чем знаменит Пезаро? Ну, кроме того, что там наверняка красивое море.

– Вы знаете, где расположен мой город?

– Конечно, брат показывал мне на карте Италии.

– Я не подозревал, что вы умеете разбираться в картах…

Лукреция чуть лукаво улыбнулась:

– Errare humanum est (человеку свойственно ошибаться)…

Рядом раздался голос кардинала Асканио:

– Stultum est in errore perseverare (глуп тот, кто в ошибках упорствует)!

Джованни нахмурился, похоже, его супруга даже латынью владеет лучше, чем он.

Очень быстро граф Пезаро убедился, что не одной латынью. Лукреция созналась, что отец частенько позволял ей присутствовать в библиотеке, когда обсуждались весьма важные дела, латынь она слышала с малых лет и учила в монастыре.

– У Его Святейшества и раньше была прекрасная библиотека, а теперь тем более. Он тоже любит поэзию и вовсе не возражает, чтобы я читала даже Пульчи! – смеялась Лукреция. – Скажу по секрету: эти стихотворения привез из Перуджи Чезаре.

К удовольствию от общения с умной девушкой у графа добавилось опасение, что придется заняться собственным образованием, которое, конечно, куда проще, чем у того же Чезаре, учившегося в университетах Перуджи и Пизы.

Папа заметил оживленную беседу между дочерью и ее супругом. Может, наладится…

Граф Пезаро держался теперь с Лукрецией доброжелательно, но в спальню к ней по-прежнему не ходил.

Через три дня кардинал, конечно, не преминул поинтересоваться:

– Джованни, ты не передумал уезжать от Лукреции в свой Пезаро?

– Только вместе с ней.

– Не думаю, что Его Святейшество тебе это разрешит, для него Лукреция – обожаемая дочь, и отпускать ее куда-то он едва ли намерен.

– Но жизнь в Риме мне не по карману! К тому же дома полно дел.

– Подожди, все еще наладится. Нужно, чтобы сама Лукреция захотела в Пезаро, даже просто побывать, а там, глядишь, и останется. Она вполне способна править городом в твое отсутствие.

Джованни вспомнил разумные речи своей юной супруги и согласно кивнул.

– Ты спишь с ней?

– Нет, понтифик сам просил не трогать.

– Он просил тебя всего на одну ночь. Она тебе интересна? Мне кажется, эта малышка должна быть горячей любовницей.

– Да, интересна.

– Тогда в чем дело? Атакуй крепость, пока не вернулся ее брат, он-то тебя не жалует. И ревновать к сестре будет страшно, учти это, сын мой.

– Спасибо.

Кардинал Асканио был, как всегда, прав. Чезаре действительно страшно ревновал Лукрецию к ее мужу. С удовольствием он обнаружил, что полностью брак еще не состоялся.

– Ты плачешь?! – Чезаре заглянул в лицо Лукреции, кажется, для него не было события страшней слез любимой сестры. С чего бы, неужели жалеет об отношениях с мужем?

Лукреция нехотя показала брату письмо. Тот взял, искоса поглядывая на сестру. Конечно, Чезаре не ошибся, послание могло быть только от Джованни, от кого же еще? И, конечно, герцог Гандийский ныл по поводу своего возвращения в Рим. Вот уж этого Чезаре не хотелось вовсе.

Джованни Борджиа, герцог Гандийский, которого теперь частенько называли на испанский манер Хуаном, наконец обрюхатил свою супругу и мог бы вернуться, выполнив свой долг перед испанской короной, умолял, чтобы за ним выслали галеры. Он прислал такое же письмо с просьбой и самому Чезаре, тоже утверждал, что для него каждый лишний день в Испании словно год… Так же герцог писал и Папе.

– Тебе жалко Хуана? – В голосе Чезаре слышалась откровенная ревность.

В другое время Лукреция постаралась бы возбудить ревность брата, но сейчас не до того. Она откровенно хлюпнула носом и пожаловалась:

– Сегодня утром случилась неприятность. Ты еще не знаешь?

– Нет. С тобой?

– С Джулией, но она мне как сестра. Джулия вышла на балкон, и в нее с проклятьями неверной жене кинули камень. Понимаешь, в Джулию кинули камень, намекая на ее связь с отцом. Почему люди столь злы, Чезаре?

– Ну, ну, сестренка, нашла из-за чего плакать… Люди действительно злы, и нужно, чтобы они боялись нас, Борджиа, настолько, чтобы никому не пришло в голову не только бросать камни и проклинать вслух, но и думать о нас что-то дурное.

– Но как ты можешь заставить не думать?

Глаза Чезаре сверкнули не просто злостью, Лукреции показалось, что в них пламень адова огня. Стало страшно…

– Перестань рыдать сама и успокой Джулию. Тот, кто сам спит с соседской женой, со своей племянницей или дочерью, не может осуждать кого бы то ни было.

– Ты о ком говоришь?! – ужаснулась Лукреция.

– О римлянах. Ты думаешь, осуждая неверную своему Орсини Джулию, римляне не занимаются тем же? Загляни в любой дом, там происходит такое… Я слышал немало рассказов об исповедях, в чем только не каются! – Чезаре почти зло рассмеялся, казалось, что людские грехи и преступления доставляют ему удовольствие.

– Разве можно разглашать тайну исповеди?

Брат посмотрел на сестру, словно на маленькую девочку, погладил по голове и тихо рассмеялся:

– Удивительно, ты остаешься наивным ребенком даже в Ватикане. Блудница и девственница одновременно, это очень привлекательно. Лукреция, ты зря переживаешь, люди относятся к пороку куда более терпимо, чем тебе кажется. Просто потому что порочны все, только кто-то умеет грешить с удовольствием, а кто-то при этом кается и делает грех настоящим грехом.

Чезаре немного постоял, глядя в окно, потом вдруг тихонько рассмеялся:

– Вчера один из прелатов рассказывал о такой исповеди. Очаровательная малышка каялась в любовной связи с соседом, при этом стараясь не пропустить ни одной подробности, мол, он и так меня поворачивал, и этак… Прелат, не будь дураком, заявил, что каждый поворот надо отмаливать как отдельный грех, но перед тем, чтобы точно знать, какой именно, обязательно продемонстрировать самому прелату. После этого красотка неделю ежедневно ходила на исповеди, а священник после встреч с ней едва таскал ноги.

Лукреция тихо хихикала. Слова брата вселяли в нее робкую надежду, что не все так плохо.

– Лучше расскажи, как у тебя дела?

– Его Святейшество разрешил нам с Адрианой и Джулией уехать на лето в Пезаро.

– Думаю, вам с Джулией в Пезаро будет весело. Граф Пезаро должен из шкуры вылезти, чтобы подобающе принять свою супругу.

– Мне нужно постараться наладить отношения с мужем и родить ему ребенка, чтобы у нас была полноценная семья.

Ее нежная ручка легла на руку брата, голубые глаза смотрели умоляюще, Лукреция словно извинялась за свое желание наладить семью и спать с законным супругом. Оба понимали, что стоит Чезаре возмутиться, и сестра пойдет на попятный, отвернется от супруга в угоду брату. Она считала себя обязанной и привязанной к брату.

Чезаре вдруг пробормотал:

– Я бы на твоем месте не торопился…

– Почему?

– Джованни Сфорца не тот зять, который сейчас нужен Его Святейшеству.

– А кто нужен Его Святейшеству?

Чезаре чуть подумал, покусал губу, потом присел рядом с Лукрецией.

– Скажи, ты очень дорожишь мужем?

В ответ только пожимание плечами. Как можно дорожить тем, кто не очень-то обращает на тебя внимание? Лукреция привыкла к всеобщему восхищению и обожанию, а Джованни Сфорца словно деревянный. Это было неприятно и в какой-то степени даже оскорбительно. Конечно, сначала она сама не хотела супружеских отношений, поскольку была слишком молода, но прошло время, можно бы и сделать ей ребенка. Гордость не позволяла Лукреции просить мужа о внимании или жаловаться кому-нибудь, но она чувствовала себя весьма уязвленной.

Узнав о предполагаемой поездке, Лукреция твердо решила завоевать внимание графа Пезаро и стать полноценной графиней. «Мне нужен ребенок от Джованни, тогда можно и любовника заводить…» – решила она.

Именно поэтому Лукреции вовсе не хотелось обсуждать свои супружеские отношения, и без того каждый дурак в Риме знает, что граф Пезаро не спит в постели своей жены. Объяснений тому ходило великое множество, люди умельцы придумывать их в меру своей испорченности. Твердой моралью Рим никогда не отличался, а потому и версии были самыми грязными: Лукреция попросту спит со своим обожаемым братом Чезаре! Нет, с другим братом, Хуаном Гандийским… правда, слухи про Джованни Борджиа как-то стихли, поскольку тот был далеко. Зато стали поговаривать о связи Лукреции с собственным отцом! Или вообще одновременно с Чезаре и Папой!

Чтобы выглядеть чище какого-то человека, вовсе не обязательно отмываться, можно облить его грязью куда большей, чем собственная. Лукреция отнюдь не была невинной и строгой в поведении, скорее наоборот, но грязь, которой ее поливали в слухах на улицах Рима, превышала разумные пределы. Подливал масло в огонь секретарь Папы Иоганн Бурхард, записывавший вроде только происходившее в Ватикане, но как записывавший! Если он не знал окончания какой-либо истории, то легко придумывал последнюю фразу записи такой, чтобы читатель мог довершить описание при помощи разнузданного воображения. Что можно представить себе после слов «…и удалились в покои Папы, где провели больше часа…»? Кому придет в голову подумать об обсуждении серьезных вопросов в кабинете? Конечно, только объятья отца и дочери. Какой ужас!

Конечно, Лукреция понятия не имела, что там пишет Бурхард в своем дневнике, но вместе с остальными придворными немало страдала от его требований – Иоганн Бурхард был церемониймейстером. Причем церемониймейстером с большой выдумкой и очень жестким. Все важные приемы и праздники, касавшиеся Папы, проходили по придуманному им сценарию, расписанному по минутам, с оговоренными каждым шагом и жестом. Когда и как подойти к понтифику, как поцеловать его руку или ступню, как поклониться, как повернуться… все это стало при Бурхарде законом, иногда страдал и пытался угомонить не в меру ретивого церемониймейстера даже сам понтифик. Помогало мало.

Чезаре продолжил расспрашивать сестру:

– А он тобой?

– Чезаре, я его жена согласно венчанию и буду стараться стать таковой в действительности. Я рожу Джованни сына, даже нескольких, он полюбит меня. Не переживай, я сумею стать хорошей женой…

– Может, не стоит стараться?

– Как это?

– Мы найдем тебе лучшего супруга…

– Кто «мы» и зачем искать?

– Мы с Его Святейшеством. А искать стоит в другой стороне. Сфорца больше не нужны Ватикану, если хочешь, мы освободим тебя от этого мужа.

В слове «освободим» Лукреции послышалась угроза жизни графу Пезаро, она даже вскочила:

– Нет, нет, Чезаре! Я стану Джованни хорошей женой, а он мне хорошим мужем! Не нужно освобождать!

Кардинал только вздохнул, до чего же глупы эти женщины, даже самые умные! Если Лукреция Борджиа способна, как клуша, носиться со своим недоумком мужем, то что говорить об остальных? Он, правда, признавал, что Санча сообразила бы куда быстрее, но мысль о том, чтобы подсказать решение проблемы Санче, а та научила бы Лукрецию, Чезаре выбросил сразу.

Вздохнув, Чезаре тоже встал и поцеловал сестру в голову:

– Что за глупости приходят тебе в голову? Я только прошу не слишком стараться. Одна мысль, что моя сестра будет унижаться перед супругом, почти вымаливая у него внимание к себе, приводит меня в ярость. Ты гордая женщина и не должна стараться завоевать его внимание. Пусть он старается завоевать твое!

Чезаре сознательно нажимал на гордость сестры, он знал, что эти слова засядут у Лукреции в голове, и она действительно не станет сильно стараться завоевать сердце графа Пезаро.

Но уйдя от сестры, Борджиа размышлял не о Лукреции, а о… Санче и себе. Ну почему, почему судьба так несправедлива к нему?! Почему все лучшее достается братьям?! Совершенно неспособный к военному делу Джованни носит форму, а он, Чезаре, всегда мечтавший о завоеваниях и карьере, подобной Цезарю, сутану? Они с Лукрецией настоящие Борджиа, вполне достойные всего лучшего и способные завоевать мир. Имей возможность выбирать жену, он выбрал бы собственную сестру, выбрал бы Лукрецию, имей возможность выбирать карьеру – стал бы военным. Но Лукреция замужем за недоумком Сфорца, а сам Чезаре кардинал!

Руки сжимались в кулаки, но что он мог сделать? Лукреция добьется своего и родит от графа Пезаро сына, а в Рим вот-вот вернется Джованни и снова станет первым, потому что ему дозволено то, что нельзя Чезаре. Это основательно подпортило настроение кардиналу; вернувшись в свои покои, он категорически отказался надевать сутану, чтобы отправляться на службу, на которой должен присутствовать.

– Я болен, мне вреден воздух Рима и нужно немного подышать другим!