Зимний вечер в детской
Восемь часов вечера. В пустой детской жизнерадостно и хлопотливо трещат дрова в печке, на столе кротко горит лампа под зеленым абажуром, бросая четкий круг света на часть закапанного чернилами исцарапанного стола, на углы стопок книг и тетрадей, на раскрытый пенал, набитый всяким драгоценным дрязгом: обломками плиток туши, кисточками и свернувшимися от тепла в трубку иностранными марками…
Круглые дешевые часы на стене расплылись своим широким честным лицом в улыбку и бойко, хотя их никто не слушает, отсчитывают да отсчитывают секунды.
Вот с треском отворилась дверь, и мальчик лет десяти
— Боря Скобцов — влетел в детскую в фуражке, пальто внакидку и с кожаным ранцем за плечами…
Он подошел к своей кровати, стал к ней спиной и одним молниеносным движением сбросил все сразу: фуражку, пальто и ранец.
Это был очень трудный трюк, но шикарный: вот тебе одет человек — трах! вот тебе сразу и раздет.
Нянька, однако, была против этого «шикарного» приема.
Не успел Боря отогреть у веселой печки замерзшие руки, как снова открылась дверь и вошла сестренка — в шубке, меховой шапочке и с коньками в руках, сверкая розовыми щеками, серыми глазами, золотыми волосами.
— Каталась на коньках? — спросил Боря, пока она раздевалась.
— Да.
— Видишь, от меня ничего не скроется. Есть новости?
— Ну! Еще какие! Я на уроке истории сказала: «Македон Александровский» и потом новую загадку слышала — чудную-чудную!
— Ну, какую же? — с наружной снисходительностью спросил Боря, втайне замирая от страха и предстоящего позора: а вдруг не угадает?
— Слушай. На озере сидело сто уток. Охотник выстрелил и тридцать человек уток убил наповал. Сколько осталось живых?
— Чепуховская загадка! Семьдесят уток осталось. Маруся радостно зашлепала в ладоши.
— Ага! Вот и не угадал. Ни одной утки не осталось.
— Ну, почему?
— Потому что живые улетели.
— Это еще не доказательство, — с энергией утопающего, хватающегося за соломинку, заспорил Боря.
— Мало ли… А может, часть уток была глухая и не слышала даже и выстрела, — почем ты знаешь?
— Да разве утки глухие бывают?
— Сколько раз. Я даже ел. Вообще, это — задача с неопределенным решением. А вот я сегодня тоже слышал замечательную: шел солдат, нес в корзине сотню яиц. А дно упало. Сколько осталось в корзине?
Маруся всей своей душой чувствовала какой-то подвох, но в чем он заключался — решительно не могла найти. А ответ — такой простой и категорический — так и змеился на розовых губках.
— Ну, что ж ты? Было сто яиц в корзине. А дно упало — ну? Сколько осталось в корзине?
— Девяносто девять!!
— Дура! Раз дно упало — ни одного не осталось.
— Мама тебе сколько раз говорила, что нельзя меня ругать.
— А все-таки не угадала.
— Да и не хотела угадывать… Очень мне нужно… Моя загадка поэтичная: охотник, уточки, а у тебя какой-то солдат, какие-то яйца — фи!
— А может, твой охотник тоже солдат и твои утки несли яйца!.. Очень ты стала что-то много воображать о себе. Ну, теперь рассказывай: были по дороге приключения?
— Ах, Боречка, и какое приключение (оба, боязливо озираясь, придвинулись ближе друг к другу). Понимаешь, только что я выхожу с катка и с Николаевской сворачиваю на Кривоногую, — вдруг два господина в плащах перерезывают мне путь. Один говорит другому: «Герцог, сегодня у моей знакомой княжны крестины ее сына и соберется много аристократии. Мы должны выкрасть ребенка и отдать на воспитание леснику…» А другой демонически захохотал, сказал: «Предоставьте это мне, граф» и, выхватив шпагу, вонзил в того, первого, в графа…
— Ну… что ж ты?
— Я испугалась и убежала.
— Эх ты! Надо было подать первую помощь раненому. Он бы, может, открыл перед смертью тайну своего происхождения или клад. А со мной тоже, когда я шел от репетитора, какой случай был! Иду это я, значит, иду… Иду себе и иду.
— Ну? — нетерпеливо дернулась Маруся. — Что ты все идешь да идешь…
— Так не сразу же я перелетел. Тихо себе шел. Вдруг, на углу какой-то улицы… я уж позабыл, какой… смотрю, экипаж и три господина, роскошно одетых, тащат к экипажу даму с завязанными ртом и глазами. «Негодяи! — вдруг загремел я. — Оставьте вашу жертву!» Тут выскочили еще двое сообщников, выхватили сабли и давай меня рубить… Я потерял сознание. Добрый дровосек нашел меня, положил на тележку и доставил домой…
— Постой, — ехидно сказала Маруся. — Ведь это сегодня было?
— Ну так что ж, что сегодня!..
— А где ж твои раны, где кровь?
— Ну, это были такие раны… сухие.
— Что значит — сухие? Что ж, ты к ним промокашку прикладывал, что ли?
— Давай лучше что-нибудь другое делать, — предложил Боря, стремясь замять невыгодный для него разговор. — Эти приключения — глупости. Ты знаешь, что я собираюсь сделать? Придумать новую религию!
— Борька! — всплеснула руками Маруся, округлив от ужаса серые глаза. — Борька! Ты с ума сошел?! Ведь это грешно!..
— Почему грешно? Я придумаю свою религию, и мы с тобой будем в нее веровать, а потом ты уговоришь своих девочек, я своих мальчиков — и все мы будем веровать… Зато мы будем известны: «Кто придумал эту религию? — Борис и Мария Скобцовы!»
— Значит, мы уже в церковь не должны ходить?
— А? Ну, почему же… Изредка можно зайти на всякий случай. А вообще… Мы будем дубу поклоняться!
— Как дубу? Какому?
— Обыкновенному. Я недавно читал, что главное — это природа, а что Бог это… такая… условность. Вот, значит, я и сочиняю себе новую религию…
— Неужели ты, Борька, не боишься? (В глазах ее застыли страх и тайное восхищение перед грозным, шагающим через все препятствия братом.) А молитвы у тебя будут?
— Будут. Я сейчас сочиню молитву дубу.
— Дубовая молитва, — неожиданно сказала Маруся и рассмеялась.
— Боже, какие вы девчонки пошлые, — поморщился Боря. — Вот возьму нарочно и сочиню молитву дубу!
Он взял четвертушку бумаги и, скривившись от неудобной позы, принялся писать:
— Новая религия Бор. Скобцова. Молитва дубу. «О, могущественный и прекрасный… Помяни раба своего на небесах, в водах и под землею»…
— Что ж ты, — заметила, поглядывая через его плечо на бумажку, Маруся. — Хвостик из второй заповеди украл.
— Ну, одним словом, это еще нужно разработать…
— А ты знаешь, о чем я думаю?
— Ну?
— Хорошо бы открыть новую страну!
— Как же ты ее откроешь?
— Ну, как обыкновенно все открывают!
— Открывают так: едут и едут все время, пока не наткнутся на землю. Потом смотрят в карту: есть такая страна на карте? Нет. Ну, значит, мы ее и открыли.
— Вот и мы так откроем.
— Да ведь мы не едем.
— Фу, какой ты нудный! Возьмем карту и посмотрим: что еще не открыто.
— Да ведь что на карте, то уже открыто, а что не открыто — того не может быть на карте.
— Ну… остров-то может быть среди океана? Неоткрытый. Может?
— Это другое дело.
Деловито разворачивается атлас Ильина. Оба, сгорая от того острого чувства, которое ведомо только исследователям и авантюристам, наклоняются над картой.
— Вот это что? Тихий океан. Вот смотри, сколько тут пустого моря… Не может быть, чтобы тут не было острова. Дай-ка карандаш… Я сейчас нарисую.
На карте появляются прихотливо изрезанные очертания острова. Посредине пишется: «Остров Св. Марии»… И после некоторого колебания добавляется: «Скобцовой».
— Да разве ты святая?
— Ничего. Это так на островах всегда пишется.
— А вот тут — смотри — сколько пустого моря. Тут целый архипелаг должен быть. Дай-ка карандаш. Я сделаю.
Широкая мужская натура перещеголяла робкую девичью. Целый архипелаг пестрил на беспредельном морском просторе.
Написано и утверждено: «Скобцовские острова».
Остров Св. Марии перед ними такой жалкий, будничный, что ревнивое сердце не выдерживает:
— Боря!
— Ну?
— Я новый ликер изобрела — знаешь?
— Из чего?
— Пойди отлей из буфета стаканчик водки и сахара принеси. Я сделаю.
Новая забота поглощает отважных исследователей.
В принесенный стакан водки насыпается сахар. Потом Маруся, после краткой, но тяжелой борьбы, вынимает из-под подушки апельсин и выжимает его туда же. К апельсинному соку присоединяются лепестки сухой розы из книжки и кусок ромовой карамели.
Обсасывая выжатую апельсинную корку, Боря задумчиво глядит на помутневший стакан и говорит:
— Положи кусочек кармину для цвета. Красный ликер будет.
— Я и сама думала, — ревниво возразила Маруся, не желая уступать чести своего изобретения.
Мутно-красная смесь пахнет ромом, апельсином, розой и вообще черт знает чем.
— А ну, дай попробовать… Ой, вкусно!
— Постой… Оставь и мне. Я сделаю таких сто бутылок, наклею ярлычок «Ликер Чудо Роз — фабрики Марии Скобцовой» и буду продавать. Вот сейчас и ярлык сделаю…
— А знаешь, так можно очутиться знаменитой. Дай еще глоточек.
— Ну, это свинство! Ты почему языком карамельку вылавливаешь?! Пусть тает.
В комнату вошли отец и мать Скобцовы… Усталая печка уже перестала трещать, прикрылась теплым пеплом, как одеялом, и задремала. Честные, добродушные часы, наоборот, бессонно и бодро несли свой однотонный вековечный труд. На сложенных руках мирно спали за столом две отяжелевшие головки: коротко остриженная темная и кудрявая, сверкающая жидким золотом.
— Неужели заснули? — сказал отец, наклонившись над столом.
— Смотри! — испуганно воскликнула мать. — Они какую-то дрянь пили.
Отец понюхал стакан, повертел в руках основы новой религии, карту с островами, ярлык — и тихо засмеялся…
— Обрати внимание, Софья! В то время как мы взрослые, тяжелые, скучные люди сыграли только четыре никому не нужных роббера, будущее поколение успело открыть новые земли, сочинить новую религию и изобрести райский нектар…
Он призадумался, глядя на «Скобцовские острова», провел рукой по начавшему лысеть темени и почему-то вздохнул.
