КАК БАСК ИРИБ СТАЛ НАСТОЯЩИМ ПАРИЖАНИНОМ, А ШАНЕЛЬ АНТИСЕМИТКОЙ

Любовь зла... Эту истину человечество подтверждает со времени своего появления на Земле и будет подтверждать, пока будет существовать. Влюбиться в того, кто совсем недавно был в стане твоего врага... А почему бы и нет, ведь «враг» – Поль Пуаре – давно сошел с дистанции, а его «пособник» – Поль Ириб – личность весьма симпатичная.

Поль Ириб, пожалуй, единственный, за кого Шанель собиралась замуж «по-настоящему», то есть официально, даже объявив об этом, пусть и в узком кругу. Даже Мися не могла остановить такой порыв.

Ирибу Коко поручила ведение своих дел в фирме «Духи Шанель», что для нее было высшим признаком серьезных намерений.

Выговорить полное имя баска – Поль Ирибарнегарай – никому не удавалось с первой попытки, потому сократили, Поль стал Ирибом, к чему отнесся с заметным удовольствием. Ирибу очень хотелось быть «настоящим парижанином», однако, как ни старался, акцент выдавал происхождение.

Его отец Жюль Ириб был личностью не менее примечательной, чем Поль. Сын церковного певчего, Жюль сумел получить образование и стать инженером. Но мятежный дух не позволял просто заниматься расчетами, его влекла активная деятельность на публике. Жюль Ириб стал редактором влиятельной газеты «Тан», активно выступавшей против монархии. Во времена Коммуны Жюль Ириб руководил низвержением Вандомской колонны, поставленной в честь побед Наполеона, получив немалый гонорар за столь своеобразную работу.

В это время у Жюля была весьма примечательная любовница – актриса Мари Манье, подходившая к мужчинам с определенной меркой. Еще в детстве она завела копилочку и откладывала туда монетки, чтобы... купить себе мужчину, когда вырастет. Не купила, пристрастилась к рулетке и все деньги, сэкономленные на конфетах, спустила на зеленом сукне, хотя мужчин у нее хватало и без этих средств.

Времена Коммуны закончились, во избежание грядущих неприятностей Жюль Ириб поспешил унести ноги к родственникам в деревню в Испании. Там встретил юную красавицу Марию Терезу Санчес де ла Кампа, родившую ему детей. Родителям на месте не сиделось, а потому Поля Ириба (третьего ребенка в семье) отдали в монастырскую школу. Жюль Ириб не торопился оформить свои отношения с его матерью, потому официально Поль был безотцовщиной. Вам это ничего не напоминает? Отец, которому не сидится на месте, мать, вынужденная мотаться следом, незаконнорожденные дети, монастырская школа...

Но, в отличие от Шанель, Поль отца знал, хотя и был на него в обиде, и знал, где будет добиваться успеха. Они с Коко одногодки, но когда та еще сидела в Обазине, Ириб уже приехал покорять Париж. Он умудрился принять участие во Всемирной выставке 1900 года в Париже и, будучи самым молодым архитектором, удостоился похвалы принца Уэльского, будущего Эдуарда VII, за макет театрального здания. Не простивший отца юный талант даже не сообщил родителю о своем успехе.

Но больше на архитектурном поприще Поль Ириб блистать не спешил, его, как и отца, влекла газетная деятельность. Он основал газету «Свидетель», где размещал свои карикатуры и где сотрудничал Жан Кокто под псевдонимом Джим.

В 1909 году царивший тогда в моде Парижа Поль Пуаре заказал талантливому художнику рисунки своих нарядов для рекламного альбома. Альбом издавался практически вручную, во всяком случае, рисунки раскрашивались именно так. Пусть делалось это по трафарету, но все же разрисовать 2500 экземпляров – работа немалая. Альбом «Платья Поля Пуаре глазами Поля Ириба». Это были рисунки тысяча второй ночи, султанши из Шехерезады, столь модной после спектакля, привезенного в Париж Дягилевым. Интересно, что рисунки не целиком в цвете, цветные только платья (или намеки на них) на дамах, остальное только черной линией. Это позволило выделить сами фасоны.

Дамы на рисунках далеко не всегда одеты полностью, часто они полуобнажены. Часть альбомов, выпущенную на отличной бумаге и раскрашенную уже не по трафарету, а особо тщательно, отправили в подарок элите светского общества, в том числе нескольким королевам. Большинство промолчало, сделав вид, что ничего не получали, а из Лондона альбом вернули с просьбой такого больше не присылать.

Поль Пуаре был доволен, ведь хороший скандал всегда реклама. Кроме того, Поль Ириб создал для Пуаре его фирменный знак – розу, принесшую кутюрье немало дивидендов. Разве могла с таким мэтром соперничать какая-то там швея из Мулена? Поль Пуаре на свою беду не воспринял Шанель всерьез.

А Поль Ириб рядом с неугомонным Жаном Кокто, перевоспитать которого его мать уже просто отчаялась, чувствовал себя уже совсем парижанином. Правда, было время, когда Ириба с приятелями практически не пускали на порог приличных домов. Нет, они не оскорбили нравственность хозяев и не совершили преступления. Просто Жан Кокто основал нечто вроде Лиги защиты изящного вкуса, в которую вступил и его друг Ириб. Если бы члены Лиги просто порицали мещанский вкус либо разъясняли преимущество хорошего, их бы терпели. Но каждый был обязан просто... уничтожить безделушки, оскорбляющие его художественный вкус! Долго такая вакханалия продолжаться не могла, парижским мещанам их безделушки дороги как память, потому приятелей просто перестали приглашать в гости. Пришлось Лигу распустить...

Ириб одним из первых понял не только важность рекламы, но и то, что на ней можно заработать немало денег. Первым его плакатом на этом поприще была реклама аперитива Дюбонне. А вот слоган следующего нам хорошо знаком, его используют сейчас, «забыв», что автор Поль Ириб: он утверждал, что «пятновыводитель Кола выведет пятна даже у леопарда!».

Поль был в Париже уже весьма популярен, когда Шанель еще только делала свои первые шаги под руководством Боя Кейпела. Она с удовольствием хохотала вместе с Кейпелом над карикатурами Ириба, с интересом следила за его публикациями, но не больше. Поль Ириб для Шанель не существовал, у нее был Бой. Как и Шанель для Ириба.

Незадолго до Первой мировой войны он женился на Жанне Дирис, весьма успешной актрисе. Супружеская пара получилась весьма странная, потому что Поль беззастенчиво использовал Жанну в своих целях, когда не хватало денег (а их Ирибу не хватало всегда), Жанна позировала фотографам, иногда и обнаженной. На одной из фотографий, рекламировавших автомобиль, Жанна в шляпке, изготовленной в мастерской на рю Камбон... Да-да, той самой, где заправляла Коко. Но это вовсе не означало дружбы между женщинами и даже близкого знакомства, они еще вращались в разных кругах.

Поль занимался оформлением интерьеров для богачей и даже созданием мебели в стиле барокко. Дела шли сначала неплохо, но капризная парижская богема быстро изменила стилю Ириба, и магазинчик, в котором он продавал свои изделия и мебель, быстро пошел ко дну. Вместе с коммерцией туда же отправился и брак. Но Поль долго не тосковал, он нашел Жанне замену в лице знаменитой писательницы Колетт.

Но грянула Первая мировая война

Ириб входил в компанию Миси еще во время Первой мировой войны, он участвовал в ее «санитарном поезде». Когда началась война, мало кто из золотой молодежи Парижа воспринял все всерьез, но уж очень хотелось сделать что-нибудь этакое...

Придумала Мися, решившая организовать доставку медицинской помощи на передовую. Чтобы было на чем, она убедила магазины готового платья одолжить на некоторое время машины, все равно ведь доставлять нечего, посадила за руль своих приятелей – Жана Кокто, Ириба, еще несколько таких же беспокойных и своего Серта, разодев тех в пух и прах (костюм медбрата для Жана Кокто создал лично Поль Пуаре). Было весело и забавно, словно это новый аттракцион. Впереди разудалой колонны из 14 машин ехал «Мерседес» самой Миси.

Веселье закончилось, как только увидели первых раненых и убитых. Едва ли можно смеяться, обнаружив, что взрывом людей разметало по частям и предстоит оказывать помощь тем, у кого оторвало не просто руку или ногу, но и вытек глаз или вывалились внутренности из живота. С Мисей, которая вообще-то славилась железными нервами, случился истерический припадок. Война оказалась не спектаклем, а страшной реальностью. Кстати, во время Второй мировой войны Мися сидела в своем гнездышке тихо-тихо и в воспоминаниях ничегошеньки не написала о переживаниях тех лет. Возможно, еще и потому, что была польской еврейкой в Париже, где шли антисионистские чистки.

Они набрались духа и целых три месяца исправно возили на фронт лекарства. А обратно раненых, заливая кровью свои и чужие машины. Через три месяца начал свою работу Красный Крест, большинство «шоферов» пересели на его машины, но бодрости духа не потеряли.

Вернувшись с передовой, повидавшие вблизи смерть молодые люди с удовольствием окунулись в мирную жизнь Парижа, но затеянная Мисей благотворительная акция сдружила их по-настоящему. Особенно Жана Кокто и Ириба. Но Ириб почти сразу уехал за океан – создавать костюмы для киностудии «Парамаунт», он стал главным художником студии. Казалось, звезда Ириба начала стремительно восходить, особенно когда он, разведясь со страдавшей какой-то неизлечимой болезнью Жанной, женился в Америке на весьма состоятельной Мейбл Хоган. Семья Хоган была очарована Полем, его парижскими манерами, уверенностью баска в своем будущем, сама Мейбл влюблена. У них родился сын Пабло...

В Голливуде Ириба познакомили с Сесилем Де Миллем. Они сразу подружились, Милль уловил в Поле нечто и поручил ему создание декораций и костюмов к нескольким фильмам. Первый фильм получился очень удачным, и Ириб немедленно был возведен в ранг художественного директора с правом распоряжаться многими художниками и декораторами.

Однако оказалось, что придумывать костюмы самому – одно, а руководить работой многих куда более опытных людей – совсем другое. Руководить Ириб не умел совсем, подопечные стали жаловаться Миллю. Но это мало волновало художественного директора, а продюсер шел ему навстречу. Стычки и возмущение костюмеров и художников становились все более частыми и ожесточенными, нашлись даже те, кто был готов уйти от Милля, только бы не подчиняться Ирибу. Некоторые из них, такие как Митчелл Лейзен, имели уже огромный опыт работы и для Милля были бесценны, но это ничуть не волновало Ириба, он легко мог поскандалить с любым. Творческие конфликты перерастали в человеческие...

В конце концов, Лейзен просто отказался работать с Полем. Чтобы отвлечь Ириба, Милль предложил ему самому снять фильм «Переменчивые мужья». Фильм с треском провалился, режиссер из Ириба не получился, все же его дело – создавать красивые вещи либо рисовать, пусть даже карикатуры.

Осознать это его заставил последний скандал на студии. Милль начал работу над грандиозным фильмом «Царь царей», Ириб по-прежнему оставался художественным директором, и Лейзен находился у него в подчинении. Мысливший масштабно, Ириб не желал вникать в «мелочи», в результате одна из самых важных сцен фильма едва не оказалась сорвана. Ириб забыл организовать грозу в сцене распятия, и вообще вся сцена пущена на самотек, не продумано даже то, как актер, исполняющий роль Христа, будет держаться на кресте! К съемкам этой сцены готовились все и достаточно долго, оператор тщательно планировал наезд и отъезд камеры, Гарри Уорнер ни с кем с утра не обмолвился и словом, чтобы не выйти из образа Христа, гримеры и те работали над его гримом молча... Все сосредоточены – и вдруг выяснилось, что со стороны Ириба ничего не готово!

Реакция Милля была мгновенной: Ириба уволили в ту же минуту с наказом больше в окрестностях Голливуда не появляться!

Он не слишком расстроился, это не его работа, делать что-то по чужим указаниям для Поля слишком тяжело и неприятно. Семью ждал переезд в Париж.

Супруга душевные страдания Ириба оценила и, чтобы тот не переживал слишком сильно, купила ему в Париже магазин. Поль смог вернуться к своему любимому делу, он занялся предметами интерьера и начал оформлять дома богатых заказчиков. Вернее, заказчиц.

Из-за диабета Поль был довольно полным, но при этом весьма общительным и умеющим ухаживать человеком. Заказчицам такой декоратор очень нравился. Понимала ли Мейбл, что, задерживаясь слишком надолго в спальне, которую он оформляет, Ириб занимается там не только эскизами? Конечно, понимала, но терпела.

Ее можно пожалеть, потому что заработки у мужа были непостоянными, хотя иногда весьма неплохими. Он то зарабатывал огромные суммы и покупал дом, роскошную машину и даже яхту, то подолгу сидел без средств, тогда и машина, и яхта, и дом продавались... Мейбл терпела и старалась раздобыть ему новые заказы. Но наступил момент, когда и ее терпению пришел конец, Мейбл забрала детей (их было уже двое) и отбыла за океан.

Поль не особенно расстроился (заметил ли он вообще отсутствие супруги с детьми?). У Ириба уже была новая любовь – Шанель. Коко говорила, что между ними была страсть, и сама же добавляла, что это состояние ненавидит. Когда страсть вспыхнула? В 1933-м им обоим было по пятьдесят. Шанель, как и Ириб, успела съездить в Америку и поработать в Голливуде по приглашению Сэма Голдвина. С Сэмом ее познакомил все тот же великий князь Дмитрий, поистине неисчерпаемый источник полезных связей.

Голдвин в противовес Великой депрессии решил снимать красивое кино, на которое женщины ходили бы не только ради знаменитых актрис и актеров, но и ради нарядов Шанель! Коко предложили немыслимо щедрый гонорар – миллион долларов за создание двух коллекций для актрис Голливуда в год!

Шанель не сразу, но согласилась. То, что ее пришлось уламывать при столь большом гонораре, несказанно удивило Сэмюэля Голдвина. Позже оказалось, что Шанель была права, предвидев трудности работы. Но если у Ириба все уперлось в его собственное неумение работать в команде и работать ответственно, то у Коко проблема оказалась в другом. Как она и предвидела, актрисы, согласившись играть в платьях от знаменитой кутюрье, категорически отказывались выполнять другое требование Голдвина – вообще надевать только ее модели.

Честно говоря, это было не нужно и самой Шанель, ведь одно дело создать стиль и шить на дорогих заказчиц, все же предлагая им свои модели. Если не нравилось, они могли отправиться к Скьяпарелли или Лавену, к Лелону или еще кому-то... В Голливуде обязанность одеваться всем у одной Шанель могла привести только к ссорам и обидам либо к необходимости создавать новые модели десятками в надежде угодить каждой (хотя и в таком случае обид не избежать, потому что чужой наряд всегда мог показаться интересней и элегантней).

Ничего действительно не вышло, то есть были созданы платья для двух фильмов, несколько нарядов для отдельных актрис, и на том работа с Голливудом по обоюдному согласию закончена.

Зато Шанель познакомилась с Америкой, а Америка – с Шанель. Америка произвела на нее неизгладимое впечатление, хотя далеко не всегда приятное. И многому научила. Ириб еще до поездки советовал ей обратить внимание на массовое производство. Массовое производство для кутюрье ее класса?! Это звучало просто оскорбительно, но у Коко хватило ума прислушаться.

Ириб был прав, ее модели только в ателье подгонялись под фигуру заказчицы, но в принципе могли быть сшиты на любую. Это означало, что их можно изготавливать вообще по определенным меркам, а самим женщинам подгонять под себя или не подгонять, если все совпадало.

Коко никогда не была против, чтобы ее идеи копировали, а услышав, что за углом продают костюм «совсем как у Шанель», но в несколько раз дешевле, даже отправляла купить, чтобы посмотреть, как это выглядит. Она считала, что копируют только удачное.

В Америке копировали без зазрения совести, и копии были весьма невысокого качества. Почему бы не последовать совету Ириба и не предоставить свои придумки прямо массовым производителям одежды? Пусть штампуют для тех, кто не может себе позволить прилететь в Париж и прийти на рю Камбон в ее ателье. Да, с каждой модели она будет получать всего по чуть-чуть, но ей не придется ничего вкладывать, а главное, платьев и костюмов будет так много, что один пенс превратится во много-много долларов.

Мадемуазель умела считать...

Но работа не могла полностью поглотить все время Шанель, она дневала и ночевала в своем ателье, только когда предстояли показы, в другие дни свободного времени оставалось слишком много.

Уже не было в живых Дягилева (он умер в 1929 году от диабета, и Коко с Мисей хоронили Сержа за свой счет), вышла замуж и окончательно занялась своей семьей Адриенна, был женат и тоже занят своими делами племянник Андре (его старшую дочь Габриэль крестил Вендор), Серт сменил Мисю на новую любовь Русию, но сочувствовать Мисе Шанель вовсе не хотелось, тем более что неистовая Мися принялась так опекать бывшего мужа с его новой женой, что те не знали, куда им деваться... Все были заняты своими делами и своими проблемами.

И Коко просто не знала, чем бы ей самой заняться, кроме создания новых коллекций. Она много кому помогала, продолжала поддерживать Стравинских, помогала Сержу Лифарю, взявшему на себя основную труппу балета после смерти Дягилева, без конца оплачивала лечение в клинике Жана Кокто, злоупотреблявшего наркотиками, предоставляла возможность пожить на вилле очередному страдальцу, у которого закончились деньги...

Но это все не позволяло растратить огромную энергию Шанель, к тому же ей было очень одиноко. Бывают женщины, которым обязательно нужен мужчина рядом, даже если этого мужчину приходится кормить, поить, одевать да еще и утешать. Коко был нужен мужчина, а деньги на содержание имелись.

В ее жизни уже был Бой, который сам помог Шанель встать на ноги, был великий князь Дмитрий, за которого приходилось платить всюду (он женился на состоятельной американке и отбыл за океан), был герцог Вестминстерский, который сам мог содержать хоть сотню Шанелей...

Коко с радостью вышла бы замуж за Кейпела, но Бой не мог себе позволить такую роскошь, как жена без родословной. Она могла бы стать женой князя Дмитрия, несмотря на разницу в возрасте не в ее пользу, но Дмитрий, во всяком случае, при ней, был откровенным альфонсом, не желавшим ничего делать, в отличие от своей деятельной сестры Марии. Жить с тем, кто сам не прилагает никаких усилий, чтобы выплыть? Нет, человек должен быть чем-то занят, даже если у него нет денег! К тому же Дмитрий был русским, а потому имел несколько другой менталитет, подходящий скорее американке, чем француженке.

У Вендора тоже не было дел, но тот всегда был чем-то занят и умер бы со скуки, доведись ему просидеть спокойно пару дней. Впервые с ней рядом оказался человек, за которого не приходилось платить и который мог ввести ее в самые высшие круги общества. Но Коко была вынуждена признать, что интересов самого Вендора ей... мало! Охота, рыбалка, скачки, прогулки на яхте, приемы... Все это прекрасно, но, в конце концов, надоедает. Это развлечение, а где дело? Крестьянская основа Шанель требовала, чтобы человек занимался и делом тоже.

Занимаясь рыбной ловлей, она норовила наловить побольше. Казалось бы, зачем, можно же просто получать удовольствие! И во всем остальном так же. Но для деятельной Шанель все время просто получать удовольствие было невыносимо. Расставшись с герцогом Вестминстерским, она постепенно начала осознавать, что как бы он ни был хорош, смел, беспокоен, щедр, ему явно недоставало ума. Вернее, ум был, но направленный только на свои удовольствия. Скучно....

Возможно, немного погодя она осознала бы это, став герцогиней Вестминстерской. Так, может, и хорошо, что не стала?

Так что же за человек был нужен ей самой?

Если бы Шанель пришло в голову описать такого, то она должна была бы объединить Кейпела, Вендора, Дмитрия и еще добавить черты нескольких знакомых, например, Серта, Дягилева.... Но рядом никого подобного не находилось. Ох и трудно самостоятельной женщине!

Вот в такое время, когда Коко была на перепутье и одинока, у них и случился сначала деловой, а потом переросший в настоящий роман с Полем Ирибом.

Она заказала Ирибу эскизы украшений для своей коллекции, потом они вместе сделали выставку... драгоценностей. Как такое могло быть – Шанель и бриллианты? Она же всегда пропагандировала бижутерию, заявляя, что бриллианты нужно хранить в сейфе и доставать по вечерам, чтобы полюбоваться, а носить бижутерию.

И все же это была выставка бриллиантов в белом золоте. Ни единого цветного камня, все только белое. Выставка имела сумасшедший успех, хотя экспонаты не продавались. Зато Шанель могла порадоваться – ее изделия копировались в несметных вариантах. Копировать было что, главная идея самой Коко – не камни, а возможность собирать и разбирать изделия, как конструктор. Например, колье легко разбиралось на несколько легких браслетов, подвески можно было носить вместо сережек, а серьги, наоборот, превращались в кулон...

Выставка была благотворительной, Шанель на ней ничего не заработала, кроме имени, а вот акции компании «De Beers» взлетели на двадцать пунктов.

Для нас важно, что на переговоры по поводу провоза драгоценностей выставки в Лондон для демонстрации их там был отправлен Поль Ириб, то есть Шанель уже поручила ему солидное дело. Переговоры с чиновниками не удались, хотя весь сбор от выставки должен был поступить в фонд королевы Марии, таможня предпочла не допустить поступлений в фонд, только чтобы не терять своих денег. В результате ни фонд, ни таможня не получили ничего.

Вера Ломбарди на этом поприще тоже ничего не добилась.

Но Шанель уже ощутила вкус нового романа. Рядом с ней оказался человек ее круга, который прекрасно разбирался в том, что интересовало ее саму, для которого не имело значение ее происхождение, чья судьба отчасти напоминала ее собственную.

Пусть у него не было столько денег и возможностей, как у герцога Вестминстерского, но он не был нищ и умел зарабатывать сам.

У него не было родословной, как у князя Дмитрия или Вендора, но он не требовал таковой и от Шанель.

Ему было пятьдесят, как и ей, и ему не был нужен наследник.

Правда, Поль Ириб все еще был женат, но это поправимо. Ириб действительно тут же затеял развод, который, несмотря на согласие Мэйбл, из-за разности в законодательствах двух стран затянулся надолго.

Мися твердила, что Шанель влюбилась, причем впервые. Тут она, конечно, не права. Но Мисе, видно, уж очень не хотелось вспоминать Боя Кейпела, который не позволял Коко дружить с Сертами. В ужасе были многие, например, писательница Колетт, одно время также имевшая роман с Ирибом, но Шанель наплевать. У нее появился человек, с которым можно прожить остаток жизни, который будет помогать и не станет требовать мотаться по свету, охотясь на кабанов или лососей, с которым есть о чем поговорить в конце концов.

А все вокруг стали замечать, как на глазах меняется Шанель. Нет, она не стала мягче или женственней, не забросила свое дело, напротив, работала больше прежнего и была резка. Но сначала Коко вдруг отказалась от своей огромной квартиры, уволила много лет работавшего у нее Жозефа и всю остальную прислугу, до минимума сократила свои траты и, кажется, собралась продавать виллу! А сама переехала в скромный пансионат на окраине.

Разорилась?!

Ничуть не бывало, дела по-прежнему шли прекрасно. Просто Шанель слишком буквально приняла призывы Ириба к экономии и укоры в излишних тратах.

Это яркий пример того, насколько сильно Коко попала под влияние Поля, и того, как она была неразвита политически и социально, то есть в ее голову можно было вбить любую бредовую идею. Так и получилось.

Ириб успел не допустить продажи виллы «Ла Пауза» (Шанель продала виллу после войны в 1953 году издателю Ривзу, на вилле еще не раз отдыхал и дописывал свои книги Черчилль, совсем недавно «Ла Пауза» снова была выставлена на продажу именно с упоминанием Шанель и Черчилля, продана ли – не знаю). Полю очень нравился комфорт виллы, Ириб с удовольствием поселился на «Ла Паузе», правда, итальянец Уго с остальными слугами все же получили расчет, а в случае необходимости просто приглашались приходящие работники. У Шанель была своя горничная Жермен Доменжи, этого ей хватало.

Но ездить из Парижа в «Ла Паузу» ежедневно просто невозможно, от квартиры Коко отказалась, пришлось переезжать в отель «Ритц», что находился совсем рядом с ее ателье, окна бокового крыла отеля выходили на рю Камбон. В этом крыле во время войны она будет снимать номер с двумя маленькими комнатками.

А тогда Шанель поселилась в апартаментах с видом на Вандомскую площадь. Ириб составил ей компанию.

Чем он занимался? По-прежнему создавал предметы интерьера, рисовал едкие карикатуры, выдумывал рекламные слоганы и рисунки... А еще снова издавал журнал «Ле Темуен», причем на деньги фирмы «Духи Шанель». Почему на это пошли Вертхаймеры, неизвестно, тем более, Шанель поручила отстаивать свои права в фирме именно Ирибу, что тот делал без особого успеха. Возможно, именно для его успокоения и дали денег на журнал, пусть уж лучше карикатуры рисует, чем в судах права Шанель отстаивать.

Журнал (скорее, это была газета) имел резкий националистический уклон.

Дело в том, что родившийся в провинции Ириб мечтал стать настоящим парижанином, но ему никак не удавалось избавиться от акцента, стоило открыть рот, как любой мог сказать, что он испанец. А еще ему хотелось стать французом на 102 процента, хотелось, чтобы все забыли, что он «понаехал», как сейчас говорят.

Лучшая защита – это нападение. Поль Ириб нападал даже тогда, когда от него не защищались. Франция на краю гибели, нынешнее правительство ее погубит, а уж соседи тем более! И в «Темуене» появляются рисунки, на которых в образе гибнущей Франции легко узнать Коко Шанель. Рисунки довольно грубые, Франция на них то на кресте с обнаженной грудью, то в могиле, где ее засыпают землей, то на судилище, устроенном Рузвельтом, Чемберленом, Гитлером и Муссолини...

Как отнеслась к таким своим «похоронам» Шанель? Удивительно, но с одобрением, ее тронуло, что Поль изобразил именно ее в облике Марианны-Франции. Зато остальные были возмущены, Поль слишком откровенно вовлекал Шанель в политику. Но ей самой нравилось то, что делал Ириб, нравился возрожденный «Темуен», нравились рисунки Поля, резкость его суждений. Всем казалось, что она нашла художника, в котором патриотизм удачно сочетается с рационализмом, с коммерческой жилкой, вон как ему удаются рекламные плакаты...

Коко не замечала, что Ириб не удержался на тонкой грани язвительности и оскорблений, критики и зловредного шовинизма, патриотизма и махрового национализма. Полю Морану Шанель позже говорила, что Ириб самый непростой человек из всех ее знакомых. Как же далек был этот человек от герцога Вестминстерского, как отличны его идеи от всего, что слышала Коко прежде, и как легко она попала под влияние Ириба!

Сам того не замечая, Поль Ириб легко скатился на позиции махрового шовинизма и национализма. Он легко играл словами и слоганами, сказывался заокеанский опыт рекламы. Одна фраза «В то время, когда все флаги пытаются быть одноцветными, а мнения – единодушными, хорошо любить три цвета» чего стоила.

«Франция – французам!»

Что это еще значило, кто посягал на национальную целостность Франции, тогда ведь не было толп мигрантов со всех сторон?

Они нашлись. Из Германии, где к власти пришли нацисты и начались самые разные чистки, во Францию перебралось немало политических мигрантов, прежде всего евреев. Чем не предмет для обвинений?

А Шанель обижена своими евреями – Вертхаймерами, которые хоть и французские, но ведь евреи же! И она начала войну против партнеров, войну, которая продлилась четырнадцать лет и закончилась подписанием нового договора, сделавшего ее богатой, в 1947 году.

Много лет, практически сразу после начала работы с Вертхаймерами, Шанель чувствовала себя обиженной партнерами, и никто, никакие адвокаты не могли доказать, что все происходит согласно договору. С этим как раз Шанель была согласна, но сам договор считала грабительским. А потому, когда Ириб подсказал ей, что во всем виноваты евреи Вертхаймеры, легко согласилась.

Удивительно, антисемитские высказывания потоком лились из уст женщины, у которой среди друзей было множество евреев. Почему она не задумывалась, что этим оскорбляет и их тоже? Правда, единственные евреи, которые могли бы пожаловаться на какое-то противодействие Мадемуазель – Вертхаймеры. Причем и они едва ли относили «военные действия» Шанель к антисемитизму, скорее это был прагматизм.

Сама Коко то заявляла, что своего доктора-еврея любит больше, чем всех родных вместе взятых, то следом за Ирибом повторяла, что они-то во всем и виноваты!

«Я предпочитаю моих друзей-евреев многим христианам из братства святого Кретина. Есть великие евреи, в основном настоящие иудеи, и есть жиды. А сейчас осталась одна шваль».

Мадемуазель, как всегда, резка, но ее не исправить.

Откуда во Франции такой антисемитизм? Не стоит забывать, что для идей не нужны визы, им не страшна таможня, они легко проникают через границы... А в соседней Германии уже вовсю свирепствовала коричневая чума...

Франция сошла с ума. Франция определенно сошла с ума, причем в полном составе!

6 февраля 1934 года на площадь Согласия выплеснулась сорокатысячная демонстрация, протестовали парижане всех сословий, но Шанель так и не поняла, кто же выступал против кого. Казалось, что все против всех. Протестующие попытались пробиться к президентскому дворцу, но этого не позволили сделать отряды конной полиции. Один из немногих жандармов, которые не испугались многотысячной толпы, полковник Симон отдал приказ к атаке, изгнание президента из Елисейского дворца и провозглашение временного правительства не состоялись.

На площади и близлежащих улицах остались трупы, тяжелораненых забрали в больницы, легко раненные разбрелись зализывать раны сами. Это было еще только самое начало. Францию еще будут сотрясать волны демонстраций и забастовок, во время одной из них будут бастовать даже работницы ее ателье, чего сама Шанель не могла бы увидеть и в страшном сне.

На следующее утро парижские газеты захлебнулись в страшных оценках и обвинениях. Официальное число погибших – двадцать человек, но каждое издание называло свое, причем с каждым часом все большее число. Все снова обвиняли всех. Если бы обыватель по статьям попытался понять, что же происходило и чего добивались демонстранты, то совершенно потерял бы голову.

Социалисты обвиняли правых в попытке свергнуть демократию, правые, наоборот, заявляли, что ветераны пытались противостоять диктатуре левых. Коммунисты заявили, что рабочие выступали против нацизма, а монархисты объявили врагами всех сразу: коммунистов, социалистов, радикалов, республиканцев, евреев и масонов!

Шанель, которая всего за день до этого показала свою коллекцию и совсем недавно выступала со статьей в защиту индустрии моды, доказывая, что новыми коллекциями дает работу множеству мужчин и женщин на швейных, ткацких, трикотажных фабриках, не говоря уже о множестве швей, продавцов, представителей торговых и транспортных фирм, глядя на весь этот ужас и слушая взаимные обвинения политиков самых разных уровней, решила, что с нее хватит. До следующей коллекции вполне можно пересидеть в «Ла Паузе».

Удивительно, но страстный обличитель Поль Ириб был с ней согласен, ему тоже куда больше нравились удобства виллы, чем неурядицы Парижа. И его мало волновало, что в руках у демонстрантов были те самые лозунги вроде «Франция – французам!», которые он недавно выдвинул. Он же не ради демонстрации все это печатал, а ради красного словца, и саму Шанель в облике Марианны-Франции рисовал тоже ради продажи «Темуена».

Нет-нет, отвечать за практическое использование своих лозунгов и призывов он не собирался! Пусть уж себе все эти социалисты, коммунисты, радикалы, евреи и прочие разбираются между собой сами.

Антисемитские лозунги Поля Ириба, а с ним и Шанель тоже повисли в воздухе, оказалось, что к самим евреям, как таковым, она ничего не имеет. Разве что к тем, кто обидел лично ее... Но таковых немало и среди французов тоже, не объявлять же войну собственным родственникам из Оверни, которые обрекли на сиротство в обазинском приюте.

А вот здесь Поль Ириб, видно, почувствовал нечто, чем мог зацепить Коко на веки вечные...

Сама Шанель сознавалась, что они любили друг друга страстно, ей это не нравилось, но поделать с собой ничего не могла. Но Коко сознавала и другое:

«Ириб любил меня, но за то, в чем не признавался ни себе, ни мне – он любил с тайной надеждой уничтожить меня. Он мечтал раздавить, унизить меня, он желал мне смерти. Он был бы на седьмом небе от счастья, если бы я целиком принадлежала ему, разорилась, превратилась в немощного паралитика в инвалидной коляске».

Представляете любовь, в которой главное желание – разрушить! Если она осознала все это еще тогда, то какой же властью обладал этот человек над душой Шанель, что Коко даже не сопротивлялась. Ириб подчинил в ней все, Коко отдала ему представительство в фирме, на которую рассчитывала в будущем – «Духи Шанель», по его воле осталась без квартиры и прислуги, хорошо, что не без виллы. Почти исчезли друзья, весь ритм жизни подчинен только одному – здоровью Ириба, потому что у него диабет, нужен распорядок и определенное питание.

Они спрятались от сошедшего с ума Парижа на ее вилле, но и там Ириб не давал покоя. Поль пытался вытащить из Коко все, что только можно, о ее прошлом. Зачем? Словно для того, чтобы держать на привязи даже память. Он заставлял рассказывать и рассказывать о тетушках, у которых она воспитывалась. Шанель позже утверждала, что они даже поехали в овернскую глушь, чтобы разыскать этот дом. И ведь она что-то ему показала, потому что поверила...

Зачем Ирибу было нужно это разрушение? Неужели не понимал, что, разрушив жизнь Шанель, сам останется ни с чем? Но Коко, сама того не сознавая, нечаянно подметила, что Поль просто оказался не испанцем и не баском, и не французом, а никому не нужным. Огромная энергия Ириба была никому не нужна и потому направлена на разрушение. Сначала нечто похожее на политическую борьбу, но, когда стало опасно, Ириб самоустранился и... принялся за ту, за счет которой давно жил...

Мэйбл повезло, она легко отделалась, оставшись с детьми, но без такого мужа. Шанель тоже повезло в известной степени.

Ириб сумел развестись с американской супругой и был готов жениться на француженке. Коко готова выйти за него замуж.

Но вмешалась судьба. В конце сентября 1935 года на теннисном корте виллы «Ла Пауза» Поль Ириб, не завершив партию, вдруг упал и больше не встал. Ириб умер, что называется, среди бела дня и вдруг. Шанель смотрела на него и не могла поверить своим глазам. Судьба снова забирала у нее того, кто мог стать мужем, кого она любила! В ту минуту было наплевать на его розыски тетушек, на его копание в ее душе. Поль Ириб умер – этого было достаточно, чтобы Шанель впала в ступор.

На помощь пришла Мися, на сей раз она вовсе не старалась, чтобы мучения подруги продлились как можно дольше, она действительно сочувствовала и поддерживала...

Шанель снова (в который уже раз!) оставалась одна. И в который раз ее спасла работа.

Тогда еще никто не знал, что все споры о том, что носить в следующем сезоне, ненадолго, что совсем скоро мысли займут другие темы, потому что до начала войны оставалось меньше трех лет.

Это были беспокойные годы забастовок, протестов, смены правительства... Вопросы империи моды, несмотря на ее нужность и множество рабочих мест, отошли на второй план. На первый вышла предстоящая война, а потом оккупация и ее последствия. Для Шанель тоже.