Книга: Владимир Красно Солнышко. Огнем и мечом

Часть вторая
Сыновья

Смерть редко приходит в одну семью однажды, эта напасть любит выкашивать сразу нескольких. Не так давно умер старший сын князя Владимира Вышеслав Новгородский. Не успели схоронить Рогнеду, умерла Мальфрид и почти сразу князь Изяслав Полоцкий. Ярослав даже в Ростов не вернулся, хотя сердце маялось незавершенными делами. Ростов — не самое легкое место, оттуда нельзя надолго уходить.

Князь Владимир собрал сыновей. Не было только Святополка, сиднем сидевшего в Турове. Обиженный на весь свет, он не считал себя Владимировичем, потому и не приехал хоронить братьев и двух мачех.

Киевский терем каменный, а оттого холодный. Его не прогревает весеннее солнышко, не справляются и множество печей. В летнюю жару под каменными сводами прохладно, но в промозглые дни поздней осени или ранней весной вода, кажется, проникает сквозь камень и пробирается за шиворот каждому, кто сидит в нижних ярусах. Теплее и приятней в верхнем, деревянном, ложницы князя и княгини с княжичами там, а вот гридница и трапезная внизу. Эхо шагов гулко отдается под каменными сводами, бесчисленными подошвами наполовину стерты ступени, факелы, вставленные в держатели на стенах, нанесли толстый слой копоти на потолок. Его время от времени отирают холопы, но копоть все равно копится. Освещать переходы надо круглый год и днем и ночью, туда почти не попадает свет со двора.

Молодые князья и княжичи торопились в трапезную по зову отца князя Владимира, стараясь не задевать местами мокрые, а местами грязные от сажи стены перехода. Князь ждать не любит. Тем более если вдруг позвал сразу всех.

Владимир оглядел сыновей, сидевших на большой лавке в ряд. Один другого краше, все сильны и непохожи друг на друга! Старший из присутствующих Ярослав себе на уме, он уже не первый год князь, сумел взять под себя непокорный Ростов, живет с ростовчанами миром, это дорогого стоит. Разумен и спокоен Святослав Древлянский. Мстислав, напротив, горячий, неуемный, как и его мать Мальфрид, ему бы все воевать, да все самостоятельно. Совсем другие Борис и Глеб. Они тихие и ласковые, воспитаны в христианстве, любят книги и богословские беседы. Остальные трое пока малы, чтоб на таком совете присутствовать, пусть подрастают, придет и их время. Много сыновей у князя Владимира, но и земля Русская велика, на всех хватит. Только бы жили меж собой миром.

Князь напомнил о смерти дорогих людей:

— Царствие им небесное!

Сыновья перекрестились, но только губы Бориса и Глеба быстро прочитали молитву, остальные если и вторили этим словам, то только мысленно, хотя вряд ли…

— Мыслю, что должно наделы распределить…

В ответ первым беспокойно вскинул глаза Ярослав. Чего он боится? Сидит в Ростове, дальше уже не отправят. Нет, не боится, чуть усмехнулся, скосив глаза на братьев Бориса и Глеба, мол, куда этим наделы-то? У Бориса даже есть, он князь Волынский. Да только кто в Волыни его за год видел? Князь все в Киеве сидит, с отцом беседы богоугодные ведет. Разве так княжить надо?! Владимир понял мысли старшего сына, но отвечать не стал. Если честно, прав Ярослав, князь посадил Бориса на Волынь вместо погибшего Всеволода, когда сам Борис был совсем мал, в противовес Святополку, чтоб тот волынян под себя не взял. Приехал девятилетний князь во Владимир Волынский, показался волынянам, чтоб не забывали, что под Киевом ходят, и отбыл к отцу под крылышко. Так и жил, изредка в своем городе появляясь. Волыняне не против, они хорошо понимали, что если возмутятся, то получат в князья Святополка, от которого воли вольной не будет.

Тут в душе у Владимира взыграло ретивое, захотелось всем доказать, что Борис не только любимый сын, но и самый способный. Да и Глебушко тоже. Неужто они глупее Ярослава? Если Рогнедич смог миром решить все с ростовичами, то неужто Борис и Глеб не смогут разумными речами привести вольные Ростов и Муром в христианскую веру? И князь вдруг объявил не совсем то, о чем думал еще несколько часов назад.

— Мыслю, князем Новгородским станет… — братья заметно напряглись. Новгород не самый спокойный город, там сейчас тяжело, всегда было тяжело. Кого сошлют? — …Ярослав!

Князь Ярослав усмехнулся уже открыто, точно говоря: а кого же еще?

— Ты старший, тебе Новгород под себя брать! — чуть повысил голос Владимир и, не давая возразить, продолжил: — Вместо Ярослава в Ростов поедет Борис.

И снова вскинул свои темные глаза на отца Ярослав. Что князь говорит?! Бориса в Ростов?! Да ростовчане его и в ворота городские не впустят! Все, чего с таким трудом добились с Блудом, будет утеряно в одночасье. Но это был не последний для него удар.

— Муромским князем станет Глеб, — Владимир уже не заботился о том, как посмотрит на него старший сын. — Святослав останется в Древлянской земле. Святополк в Турове, а Мстислав… — княжич напрягся, внимая отцу. — Ты отправишься в Тмутаракань. Возьмешь под себя Самкерц. За тобой печенеги, я помогу.

Растеряны Борис и Глеб, рад Мстислав, его огромные черные глаза задорно блестели. Уж очень княжичу хотелось самому, все самому. Он больше других походил на воинственного деда князя Святослава. Ярослав хмурился, Новгород давно выступает против Киева, всегда был против. Вышеслав сидел там тихо, как сам Ярослав сидеть не станет. Значит, либо война с городом, либо с… Думать о втором не хотелось. Конечно, у него есть хитрый Блуд, который смог даже ростовчан убедить жить с князем миром. Безразличен только Святослав, пожалуй, ему одному все равно. Оставался на месте в Древлянской земле, где давно живут спокойно. Не очень богато, но зато без ежегодной рати, как у полян и северян, дреговичей и волынян, даже как вон у новгородцев. Может, так и лучше? Подумав об этом, Ярослав вдруг понял, что нет. Для него нет. Ему лучше беспокойный Новгород, обиженный Владимиром и сам уже готовый обидеть кого угодно.

Заметив раздумья Ярослава, князь Владимир вдруг велел ему:

— Останься, говорить еще надо…

Ярослав остался. Смотрел на отца спокойно, для себя он уже решил, что сможет стать новгородским князем, справится с городом, как справился при помощи Блуда с Ростовом, а братья Борис и Глеб пусть как хотят, помогать не станет.

Владимир встал, прошелся по трапезной, в которой говорил с сыновьями, остановился возле окна, долго смотрел на облака, медленно плывущие в небе. Ярослав молча ждал, понимая, что разговор с отцом будет нелегким.

— Ты старший. Я знаю, тебя не очень манит Новгород, — князь обернулся к сыну, — но кого я отправлю туда? Святополк не уйдет из своей вотчины, Святослав тоже. Мстислава к новгородцам нельзя, он слишком неосмотрителен. Борис и Глеб молоды. Твой Новгород!

Ярослав с каким-то ледяным спокойствием наблюдавший за отцом, не произнес ни звука. Владимир даже разозлился, снова вскочил, нервно пройдясь по хоромине. Сын тоже встал, негоже сидеть, когда князь-отец стоит. Ярослав хром, на улице непогода, оттого и нога ноет с самого утра, но вида не подал, князь не должен никому показывать свою боль. Владимир все равно заметил, как чуть переступил сын, стараясь облегчить больную ногу, почему-то стало досадно.

— Не молчи! Вижу же, что ты против! Не хочешь в Новгород?

Ярослав устало усмехнулся:

— Не о том забота, князь. Не во мне дело.

— А в чем? — удивился Владимир. Что за человек! Никогда не скажет: «отец», все «князь» да «князь». Не простил ссылки матери? Но ведь не его же сослали. Делает все так, что никогда не знаешь, что он себе думает. Советчик у Ярослава хороший — Блуд, хитер, смышлен, может, оттого сын такой молчун? Но молчун только при отце, с матерью вон как говорлив! Был говорлив… Для князя Владимира постоянное напоминание о Рогнеде — не далекий Изяслав, а вот этот сын. Если честно, то он более других достоин взять под себя Русь после отца, он умнее, сильнее и крепче остальных. Но он не старший… Хотя даже не это остановило бы князя Владимира, а именно то, что Ярослав себе на уме. Всегда себе на уме, лучше промолчит, чем выскажет, что подумал. В глубине души князь Владимир всегда ревновал сына к матери, а саму Рогнеду к Ярославу.

Мысли князя ушли в сторону от беседы, но сын вернул их на место.

— Нельзя Бориса в Ростов, а Глеба в Муром.

Ярослав сказал то, что понимал и сам князь, да только не желал признавать. Оттого слова сына показались особо обидными, вспылил:

— Думаешь, ты один с Ростовом мог справиться? Борис тоже разумен, хотя и молод.

Ярославу очень хотелось возразить, что одной разумности мало, надо еще и княжить, причем, хитро княжить. Но сказал чуть другое:

— И в Муром нельзя идти с епископом.

— Почему? — изумился снова начавший мерить трапезную шагами князь.

— Не пустят, — пожал плечами Ярослав.

— Пустят! — Рука Владимира сжалась в кулак, ясно показывая, что будет с муромой, если ослушаются. А Ярослав вдруг почувствовал усталость, сильную усталость. Отец отправил его с глаз долой в Ростов, теперь, когда они с Блудом справились, туда пойдет Борис со священниками, испортят все, чего достигли, а им надо начинать заново. И вдруг молодой князь чуть испугался — а ну как Блуд решит остаться с Борисом? Воевода уже стар, вдруг захочет покоя? Самому с новгородцами справиться будет сложно.

Занятый этой мыслью, он не стал далее пререкаться с отцом, соглашаясь, кивнул и попросил удалиться. Владимир смотрел ему вслед раздраженно, он так и не понял ни озабоченности сына, ни его настроя. Что Ярослав о себе думает? Ишь ты, сильный князь! Справился с маленьким Ростовом… Пусть попробует одолеть непокорный Новгород! А Ростов и Муром? Куда они денутся, будут исправно платить, как платили, и постепенно креститься. Разумные речи младших сыновей сделают свое дело не хуже твердой руки Ярослава и хитрости Блуда.

Знать бы Владимиру, как он ошибается! Ни Ростов, ни Муром не смирятся и епископов не примут. Там, где Блуд замирил людей хитростью, ни Борису, ни Глебу ничего не удастся проповедями. Но это будет позже.

А тогда в Новгород уезжал новый князь — Ярослав Владимирович из рода Рюриковичей, слишком похожий на своего деда Рогволода, чтобы быть любимым сыном князя Владимира.

Конечно, ни Борису, ни Глебу не хотелось уезжать от отца так далеко и в такие беспокойные места. Потому князь, во-первых, не торопил их с отъездом, во-вторых, собирал с сыновьями многочисленное христово воинство. С каждым по епископу и множество приданных священников и просто дружинников и холопов. А пока в Ростове сидел воевода Блуд, правил за князя и ждал приезда другого. Все налажено, можно и не торопиться. Ярослав в Новгород уезжал один.

Утром конь уносил Ярослава в далекий Новгород, где он станет настоящим князем, откуда начнется его путь в Киев, на великокняжеский престол. Предслава смотрела вслед удаляющимся всадникам, молча утирая слезы. Брат никогда не оглядывался, вот и теперь даже головы не повернул в сторону киевских стен. Все верно, зачем? Они попрощались еще вчера, а сегодня у Ярослава началась уже новая жизнь, и есть ли в ней место сестре — непонятно. Когда он несколько лет назад уезжал в Ростов, сердце Предславы так не щемило. Может, потому, что была еще слишком мала и не понимала? А может, чувствовала, что это не навсегда… Теперь точно знала — навсегда. Даже вернувшись, Ярослав будет уже совсем другой.

Предслава права, любящее сердце не обмануло княжну.

Кони быстро несли всадников по замерзшему Днепру. Главное — не попасть в полынью, остальное не сложно. Надо торопиться, пока река подо льдом и нет ни оттепели, ни сильных морозов. Но ледяная дорога наезжена, хорошо видны следы совсем недавно промчавшихся саней, да и сами сани тоже недалече, слышен звон бубенца, подвешенного на шею коренной. Это новшество пока редко для Руси, но встречается все чаще.

Обоз из трех саней и двух верховых догнали быстро, но пришлось поплестись за ними. В этом месте Днепр делал поворот, и по сторонам снежное покрывало не взрыхлено ни одним следом. Сначала Ярослав хотел свернуть и объехать прямо по нетронутому снегу, но послушал гридя, показавшего:

— Смотри, князь, там полыньи, должно быть…

И впрямь, снежная шапка слишком неровная, местами она вдруг уходила вниз, точно проваливаясь. Это вполне могли быть полыньи, не замерзающие даже в сильные морозы, а морозов как раз и не было. Вздохнув, Ярослав придержал коня.

Потом он размышлял, судьба ли это? Потому как из-за поворота реки из прибрежных кустов на них вдруг вылетела целая шайка с рогатинами и топорами наперевес. Вернее, не на них, а на ехавшие первыми сани. Те двигались не споро, потому возница успел остановить, встали и двое следующих, замерли сзади верховые. Это длилось, казалось, целую вечность, мужики с рогатинами стояли, уставившись на людей в санях, а те, в свою очередь, глазели на напавших, и никто не знал, что теперь делать. Первым опомнился Ярослав. Он заорал во все горло:

— Я князь Ярослав! Кто путь перекрыл князю?!

Сначала нападавшие, видно, струхнули, все же не ожидали, что князь едет, но, видно, быстро решили, что терять нечего, и бросились на первые сани. Дико закричал порубленный возница, заверещали две женщины, которых нападавшие принялись вытаскивать из саней. Возницы двух других саней пытались развернуть свои, дергая лошадей, но не тут-то было! Нападавшие умело выбрали место встречи. Ни развернуться на узком стрежне, ни даже просто перестроиться, не заехав на опасную полосу слева и справа было нельзя. Всадники заметались сзади, не зная, что делать.

Князь натянул выхваченный из-за спины лук. Первая стрела легла точно, свалился один из татей. За ним второй — это уже постарался охранявший сани всадник. Но нападавшие тоже ответили стрелами. Их положение было выгодным, в прибрежных кустах, видно, спряталась пара человек с хорошими луками. В голове Ярослава мелькнула мысль, что глупее не придумать — вот так погибать среди леса! И он рванул своего коня по снежной равнине. В конце концов, быть пробитому стрелой ничуть не лучше, чем угодить в полынью!

За князем метнулись его гриди. Теперь на нападавших неслись уже четверо хорошо вооруженных всадников. Не всех татей удалось порубить и даже просто догнать, поняв, что пощады не будет, они со всех ног кинулись врассыпную! К счастью, ни один из гридей не попал в промоину, а к князю с его людьми присоединились охранники обоза. Ярослав бросился на одного из самых рослых мужиков, видно, заводилу, судя по тому, как на татя оглядывались остальные, ожидая распоряжения уходить или биться насмерть. Князь сразу понял, что, одолев этого, заставит остальных отступить. Мужик поднял рогатину, наставив прямо в грудь коню Ярослава. Ишь ты, как на медведя… Врешь, меня так не возьмешь! Князь с конем хорошо понимали друг дружку. Конь остановился в полушаге от рогатины, державший ее человек не ожидал такого и невольно потянулся вперед, чтобы достать грудь лошади. Его потери равновесия Ярославу вполне хватило, чтобы сбить нападавшего с ног. Князь подал коня чуть влево, тот послушно вмиг обогнул нападавшего. Отвел ушедшую вперед, а потому не твердо державшуюся в руках татя рогатину, и полоснул мечом сверху, правда, едва достал, копьем бы, да не в бою, копья с собой нет. Но и меча хватило, тать закричал, перекатился, оставляя на снегу кровавый след, пытался подняться, но снова попал под меч князя. Остальные, как и ожидал Ярослав, бросились подальше от конских копыт и обнаженных клинков. Казалось, бой был выигран. И тут в воздухе снова просвистела стрела. Только многодневная выучка спасла Ярославу жизнь. Тренированное ухо вовремя услышало теньканье тетивы лука, а тренированное тело само бросилось в сторону, едва не свалив с собой коня. В следующий миг в сторону кустов, откуда прилетела стрела, все же оцарапавшая князю плечо, уже неслись несколько других, выпущенных в ответ гридями, а за ними и сами воины.

Нападавших, хотя и не всех, довольно быстро выловили и порубили. Это оказались просто разбойники, решившие поживиться добром обозников, да налетевших на такую защиту. Ярослав вспоминал рассказы о множившихся на дорогах и в лесах татях, которых князю Владимиру предлагали предавать казни за их злодеяния! Сейчас Ярослав понимал, что в этом есть резон. Ладно бы просто грабили, а то ведь жизни лишают ни в чем не повинных людей!

Когда все закончилось, князь подъехал к саням, уже выбравшимся на ровное просторное место. Из вороха мехов на него глянуло почти детское личико с ясными синими глазами, из-под плата выбились ярко-рыжие кудри. Такое сочетание почему-то развеселило Ярослава. Девушка наконец справилась с рухлядью и с любопытством, нимало не смущаясь, разглядывала неожиданно возникшего на пути князя.

— Испугалась? — зачем-то поинтересовался тот.

— Не-а! — беспечно отмахнулась девчонка.

— А если б убили? Или хуже того, в полон забрали? — Ярослав веселился уже откровенно. Похоже, что девчонка и впрямь не из пугливых.

— Не-а! — снова отрицательно помотала та головой.

— А если я в полон заберу? — князь чуть наклонился к ясноглазому личику. Девчонка сделала страшные глаза, в глубине зрачков искрились смешинки:

— На что я тебе?

Тут князя окликнули, он обернулся, увидел, что зовут по делу, махнул рукой, мол, сейчас буду, и пообещал синим глазам:

— Еще свидимся!

Ответить девчонка не успела, конь уже уносил князя вперед. Некогда ему с каждой встречной разговаривать, надо торопиться, ждут дела в Новгороде.

Перед волоками им пришлось немного задержаться, поджидая санный поезд, что следом вез княжий скарб. В санях книги, которыми Ярослав очень дорожил, потому решил подождать от греха подальше и сопровождать дорогую кладь самому. Татям, что поджидают путников, книги ни к чему, но разорят, и погибнет великая ценность.

Ильмень проехали поздно вечером, совсем не хотелось ночевать в снегу почти рядом с городскими стенами. Потому подогнали уставших лошадей и разбудили стражу. Лошади, не хуже людей стремившиеся под крышу в тепло и к корму, торопились как могли. А вот стража долго не могла поверить, что среди ночи прибыл из Киева князь. Ехавший первым дружинник Евсей подскочил к воротам Городища, забарабанил в них изо всех сил. Со всех сторон залаяли собаки, постепенно послышались и людские голоса. Княжий терем на высоком крутом берегу стоял темный, ни в одном оконце не видно света. Ярослав вздохнул — не ждали князя. Темная махина терема почему-то сразу не легла ему к душе. Первой мыслью было: «Поставлю себе другой. И на другом берегу!» Утром он увидел, что и терем не так велик, и другой берег не так хорош, но передумывать почему-то не стал, его двор действительно вырос на Торговой стороне.

Из-за ворот наконец послышался сонный голос:

— Кто такие?

— Князь Ярослав Владимирович приехал! Открывай!

Несколько мгновений за воротами было тихо, потом заскрипели засовы и в открывшееся маленькое окошко сунулась чья-то всклоченная голова:

— Чего?!

Евсей заорал:

— Чего пялишься?! Открывай, князь на морозе ждет!

Стражник позвал кого-то в помощь, и они принялись возиться с засовами, выбивая клинья, которые не позволяли воротам распахнуться.

— Да чего вы там? — все сердился дружинник. — Возитесь, точно старый дед возле своей бабки!

— Сейчас, сейчас… — дозорные, видно, испугались гнева прибывших, а от спешки получалось только медленней. Наконец половина ворот приоткрылась, в нее просунулось лицо стражника. Правильно делал новгородец, что стерегся, Евсей схватил его за нечесаные космы и живо вытащил наружу. Заорав благим матом, стражник пытался вырваться из огромных лап дружинника. Князю надоела эта возня, он окликнул Евсея:

— Пусти, пусть вторую половину открывает. Не то будем до утра тут стоять.

Новгородец уже увидел большой санный поезд, сопровождавший князя, понял, что это не простой купец и заюлил:

— Проходите, гости дорогие…

— Гости! — фыркнул Ярослав. — Сначала полночи в собственный терем не пускают, а потом гостями зовут!

Стража наконец пустила князя с сопровождающими в городище, засуетились разбуженные холопы, понабежали бояре, все завертелось вокруг Ярослава, мешая толком понять, рад он приезду или нет.

Поднятый с ложа среди ночи, быстро пришел Коснятин — сын Добрыни, стал распоряжаться так, словно князь приехал к нему в гости, а не править. Ярослава покоробило хозяйское обращение родственника, привык уже в Ростове чувствовать себя главным. Здесь же по всему видно, что старший брат Вышеслав сидел за Добрыней, а потом Коснятином тихо-тихо, как сам Ярослав сидеть не собирался. Но у него хватило ума сразу не показывать своей воли, смолчал, только кивал в ответ на распоряжения и рассказы сына Добрыни. Надо приглядеться к боярам, к епископу, к самой жизни вольного города. Хотя какой он вольный, если делает все, что из Киева ни прикажут?

Позже, лежа без сна с закинутыми за голову руками и прислушиваясь к потрескивавшим в печи поленьям, Ярослав раздумывал, как вести себя утром, как сделать так, чтобы не только Коснятин, но и все остальные поняли, что в Новгород прибыл Хозяин, что воли, какую знали при Вышеславе, не будет. Он князь и должен здесь править, а не следить за отправкой дани в Киев. Новгород силен, он вполне мог бы обойтись и без Киева, если бы нашел другие торговые пути, не по Днепру. Сейчас Ярослав понимал, зачем Добрыня поддерживал князя Владимира в его походе на Волжскую Булгарию, и радовался своему решению поставить на Волге Ярославль. Этот город хорошо поможет тем же новгородским купцам в их путях к Хвалисскому морю. Вспомнился Ярославль, волжский берег в закатном солнце, тихий плеск воды, а еще огромные рыбины, которых вылавливали меряне. И впрямь мало где такие водятся, говорят вот еще в Сурожском море. Но Сурож далеко, а Ярославль рядом.

Мысли невольно перекинулись на Сурож. Туда уехал брат Мстислав. Не самое простое княжение, печенеги всегда рядом и всегда готовы напасть. Горячий и беспокойный сын Мальфрид будет там на месте, ему бы все как деду Святославу — на коне и в походе. Нет, Ярослав другой, его дело править, а не воевать. Хотя, если придется, то и за меч возьмется. А вот умиротворять, как отец, Ярослав не сможет, не лежит душа, должны же люди сами видеть, если он поступает правильно!

Молодой князь, сам того не сознавая, оценивал правление своего отца. Он почти сознательно отбрасывал в сторону убийство дяди Ярополка, понимая, что по-другому князь просто не мог, не потому что должен был мстить, а потому что иначе не стал бы великим князем, остался сидеть в Новгороде под рукой старшего брата. Где-то в глубине души шевельнулась мысль, что Новгород поставляет великих князей Руси, значит, придет и его черед? Но Ярослав не первый, даже если не брать в расчет Изяслава, то Святополк имеет больше прав на Киев, всем ведомо, что он Ярополчич. Что же тогда? Делить Русь с братом или идти на него войной? Князь постарался отбросить такую мысль, но она упорно возвращалась.

Только к утру Ярослав решил, что думать о Киеве пока рано, надо взять в руки Новгород, а это будет не очень легко, тем более, рядом нет опытного Блуда. Для себя он понял, что если справится с непокорным вольным Новгородом, то сможет стать и великим князем Руси. А для этого именно сейчас надо выкинуть все мысли о Киеве и думать только о Новгороде. И с Коснятином ссориться никак нельзя.

Утром, увидев сына Добрыни, Ярослав невольно поморщился, у отца в Новгороде будут десятки глаз и ушей, это не Ростов, князь Владимир всегда будет знать, что и как делает сын. Заметив его недовольство, Коснятин нахмурился, ишь ты какой! Здесь сын Добрыни хозяин, каким был при жизни его отец, и не молодому князю поперек опытного боярина вставать! Это не укрылось от Ярослава, сработала привычка, воспитанная Блудом, поспешил исправить оплошность, поморщился снова и объяснил боярину:

— В дороге пришлось с татями столкнуться, немного ногу поранил, как наступлю, так точно по горячим углям…

Коснятин снисходительно усмехнулся: всем известно, что Ярослав хром с рождения, чего уж тут на татей сваливать? Но и тут молодой князь его перехитрил, взялся за левую ногу, мол, эта побаливает, и с удовольствием заметил, как призадумался боярин, вспоминая, на какую же ногу хром князь. Ярослав, не теряя времени даром, велел созвать бояр и старших людей Новгорода, чтобы познакомиться сразу со всеми. Но для начала отправился к епископу.

Иоаким Корсунянин возглавлял Новгородскую церковь бессменно со своего появления в Новгороде вместе с Добрыней и крещения города. Он не стал селиться в Городище, где хорошо укрепленный двор, перебрался на другую сторону и там поставил свои палаты. Ярослав, мальчиком уже бывавший в Новгороде вместе с отцом при жизни старшего брата Вышеслава, помнил деревянную Софию, но не помнил епископских палат, наверное, его туда не приглашали. Теперь, оглядывая выросший вокруг двора епископа Иоакима крепкий детинец, князь мысленно восхитился. Хорошо сидит епископ! Но свой двор все же решил ставить не рядом, а на другой стороне, близ Торга. Князь должен жить рядом с центром города, а у Новгорода это Торг, ни к чему сидеть далеко.

Епископ внимательно смотрел на молодого князя, он уже знал, что сын Владимира отличается умом, даже хитростью, что грамотен, что боголюбив. Встретившись с проницательными глазами епископа, Ярослав не отвел своих темных, внимательных глаз. Это понравилось Иоакиму, он подумал, что, став для князя духовным наставником, сможет влиять на его правление, только действовать надо осторожно, заметно, что не слишком доверчив молодой князь. Целуя длинную жилистую руку епископа, Ярослав отметил для себя, что рука теплая, а пальцы слегка сжали его руку.

— Легка ли была дорога, сын мой?

— Осилил с Божьей помощью, владыко… — Ярослав не стал рассказывать о нападении, ни к чему епископу это знать. Но Иоаким сразу показал, что хорошо осведомлен обо всем, что происходит в его землях.

— А про татей, какие чуть не погубили, забыл?

Ярослав виду не подал, что изумлен, чуть поморщился:

— Недостойно князя о таком вспоминать…

— Слишком много их развелось на Руси, о том помнить надо. У князя с дружиной есть чем защититься, а купцов и других людей немало обижают, — у епископа был свой резон поговорить об этом с Ярославом. — Да ладно, после о том побеседуем. Добро пожаловать, князь, в Новгород, рад такому решению князя Владимира. Хорошего князя дал городу.

— Благодарствую на добром слове, владыко, — чуть склонил голову Ярослав, ему было приятно слышать такое в самом начале своего княжения.

Иоаким в ответ улыбнулся:

— Наслышан, князь, о твоем правлении в Ростове. Разумно правил, да только мало епископу Феодору, мало помогал.

Ярославу очень хотелось ответить, что тому и помогать не в чем, сидел в Суздале тихо, никому не мешая. Но правильно, что сидел, Ростов не та земля, какую можно крестить с налета, там на многие годы все затянется. Хотел ответить, да промолчал, и это не ко времени, он в Новгород надолго, потому еще успеет объяснить все епископу.

Иоаким понял все по-своему, решил, что епископ Феодор просто был слаб, чтобы верно наставлять молодого князя, оттого правил Ярослав хорошо, а вот крестить мерю не смог. Надо сразу взять князя под свою опеку, стать духовным наставником. Все киевские князья выходили из Новгорода, о том Корсунянин ни на миг не забывал, только всегда жалел об излишней мягкости Вышеслава. Этот, похоже, не такой, этот сможет стать Великим князем, вон как глянул! А вместе с ним в Киев переберется и Иоаким…

Так началось новгородское правление князя Ярослава Владимировича.

Когда сестры Олена и Лада вернулись домой в Новгород, боярыня Повета поразилась перемене в младшей — егоза Ладушка вдруг стала задумчива и временами грустна. Нет, она старалась, чтобы грусть не бросалась в глаза, делала все, что велели, даже улыбалась и пыталась смеяться, но все невпопад.

Хитрая мать не стала расспрашивать саму Ладу, приступом взяла старшую Олену. Сестрица со смехом поведала, как на них напали и как выручил новый новгородский князь. Повета ахнула, хлопнув себя по крутым бокам:

— Да чего ж вы молчали-то?!

— А о чем говорить? Мы же рассказывали про тех татей сразу по приезде.

— Да не о татях, а о князе, чтоб вам! С Ладой разговаривал? О чем?

— Просто спросил, не страшно ли ей, — пожала плечами дочь.

— И все? Так чего ж она из дум того князя выкинуть не может?

— Это уж ее спросить надобно.

Повета еще и еще раз требовала до мелочей пересказать каждое слово Ярослава, повторить то, как подъехал, как уехал, что обещал…

— Да ничего не обещал! — даже разозлилась Олена.

Мать наконец сообразила поинтересоваться:

— А князь-то не женат? Один ехал или с семьей? Молод али нет?

Дочь усмехнулась:

— Ехал один, а имеет ли семью, откуда мне знать? Молод, моложе Вышеслава.

Повета для себя решила, что подойдет, а про семью нужно спешно узнать у мужа.

Боярин Илия подивился расспросам жены:

— К чему тебе князь-то? Если и жены не имеет, так ему Коснятин быстро невест не нашего богатства и знатности найдет!

Муж был прав, они не самые знатные в Новгороде, но в голове у Поветы уже крутилась сладкая мысль, что Ярослав совсем не зря спасал ее дочерей. Поразмыслив, она поутру пристала к Илье: сходи да сходи, поблагодари князя за то, что дочерей выручил из беды! Тот сначала отмахивался, потом решил, что и впрямь нужно.

Мать строила планы насчет молодого князя и своей дочери, а сама дочь все больше и больше тосковала по темным глазам, которые так смотрели прямо в душу на заснеженном Днепре… Девушка влюбилась, сердце сладко ныло от одного воспоминания о всаднике на гнедой лошади, едва махнувшем рукой на прощанье. Свидятся ли когда? Он князь, а она хотя и боярская дочка, да только боярин не особо знатный… Что увидит своего любого, знала, все же тот станет ездить по Новгороду, даже ходить по Торгу, так все князья делали. Но хотелось-то другого… А чего хотелось, Лада не признавалась даже сама себе, уж очень высоко залетали эти мечты.

Блуд, получив от князя Ярослава письмо с приглашением отправиться за ним в Новгород, обрадовался несказанно. Его как подменили. Ходил гоголем, на всех покрикивал, точно не Ярослав, а он сам будет править большим северным городом. Но скоро отправиться вслед за князем не удалось, пришлось долго ждать приезда его младшего брата Бориса. Ярослав в письме очень просил дождаться нового князя, но совсем не просил помогать тому освоиться, напротив, писал, чтоб после торопился в Новгород, помог ему самому. Блуд бы всей душой, но Борис все не ехал.

Когда они с Ярославом появились в Ростове, нелегкое, ох, нелегкое было время. Ростов место не ближнее к Киеву, но не в том трудность. Свой посадник в городе, пусть и не очень силен, пусть и не из знатных, но ведь был же! А главное, ростовчане хоть и помогали Добрыне крестить Новгород, но сами этого делать не собирались. На Новгород пошли, чтоб свою волю найти, видно, обещал им Путята, что перестанут Новгороду подчиняться, если помогут. Помогли, вроде как волю получили, а значит, и своего князя из Киева присланного. Но если ростовский посадник подчинялся Киеву беспрекословно и мог уступить свое место Ярославу спокойно, то совсем другое дело Сарск, что рядом с Ростовом. Этот город много крупнее и богаче, там тоже свой князь, и самое главное — в Сарске чтят Велеса и не собираются менять его на христианскую веру! Здесь не только Блуду, но и самому князю Владимиру ничего сделать не удалось бы! Ростов слушает Сарск, как добрый сын своего отца. Ростовчане князя Ярослава в город пустили даже вместе с епископом Феодором. Но стоило епископу начать попытки крестить горожан, выгнали того за городские стены в два счета! Князь тогда метался по терему, сжимая кулаки:

— Сожгу, как Добрыня Новгород пожег!

У Блуда хватило ума удержать:

— Князь, остынь, Ростов не Новгород, а ты не Добрыня! Не успеешь трут запалить, чтобы огонь разжечь, как сам вон вылетишь за Феодором следом, если вообще жив останешься.

Ярослав уставился на него темными глазами, желваки ходили на скулах, точно жевал что.

— И что, мне сидеть тихо?! Смотреть, как над епископом надругались?

Блуд сокрушенно покачал головой:

— А что ты сделать можешь? Против всего города да и не только него с одной дружиной не сладишь. Здесь кого-то посечешь, нас завтра же запрут в крепости и будем сидеть, пока от голода не опухнем.

— Трусишь? Ты всегда трусил! Добрыня против целого Новгорода пошел, не испугался!

Блуд проглотил обидные слова о трусости, но возразил на упоминание Добрыни:

— Добрыня не против всего Новгорода пошел. Ему больше помогло то, что сам Новгород поделился. А Ростов весь против епископа, да еще и Сарск недалече. Хочешь со всей мерей воевать?

— Что же делать? — вдруг почти беспомощно спросил князь. Он все же слишком молод, чтобы решать такие тяжелые вопросы. Блуд вздохнул:

— Послушай меня, князь. Пусть Феодор сидит себе в Суздале. Пока сидит, а там видно будет. А горожанам предложим уговор — мы крещения не требуем, но чтоб твою княжью власть признали безоговорочно!

Ярослав смотрел на кормильца во все глаза:

— Почему в Суздале, это же малое село?

Тот согласно кивнул:

— Во, пусть там и живет пока! С него станется. После в Ростов переедет. — Видя, что князь еще не совсем понял, усмехнулся: — Да есть где там жить, не бойся.

— Ты и об этом подумал?

Блуд притворно вздохнул, точно говоря: «А кто же кроме меня это сделает?»

Ростовчане и впрямь не перечили князю, когда он объявил, что епископ станет жить в Суздале, признали Ярослава своим князем и над Ростовом, и над Сарском. Для Блуда было очень важно второе, Ярослав же не сразу осознал это. Пришлось наставнику объяснять:

— Что Ростов? Ведь все будет, как в Сарске скажут. Надо оттуда главных людей сюда переманить и под себя взять.

Это оказалось очень тяжело, но день за днем, месяц за месяцем Блуд упорно переманивал к себе в Ростов нужных людей. Они с Ярославом не перечили волхвам, не мешали им, но сами постепенно брали власть над городом и округой. Епископ Феодор оказался человеком понятливым: сказано сидеть в Суздале тихо — сидел. Каким будет новый епископ? Сможет ли князь Борис и те, кто приедет с ним, так же кропотливо, но настойчиво перетягивать на свою сторону ростовчан и окружающих людей или нажмут с налета и все достигнутое пойдет прахом? Блуд чувствовал, что больше всего будет жалеть, если новый князь не сможет продолжить начатое им с Ярославом.

А еще Ярослав заложил новый город на месте впадения речки Которосли в Волгу и назвал его своим именем. Князю очень понравились эти места, несмотря на то что едва не погиб из-за встречи с медведем. Оттого и пролив назвали Медведицей. Да и вся округа недаром называлась Медвежьим углом, много этих сильных зверей в здешних лесах. По велению Ярослава построили церковь по имя святых апостолов Петра и Павла — первую в городе.

И вот это все предстояло теперь отдать князю Борису и тем, кто с ним придет. Но, болея душой, Блуд хорошо понимал, что Новгород для Ярослава гораздо важнее. В Новгороде будет не легче, чем в Ярославле, но совсем по-другому. Наставник размышлял уже не о том, что жалко оставлять в прирученном Ростове, а о том, чтобы Ярослав не успел наделать чего-нибудь ненужного в Новгороде. И сам себя останавливал: да ведь князю лет немало, пора и самому править без советчиков. Оказалось, что вот это больнее всего, что князю он вдруг станет не нужен! Потому и радовался письму от своего воспитанника.

Боярыня перебираться в Новгород не очень хотела, говаривали, что там холодно да мокро, много хуже, чем в Ростове. Блуд напоминал ей, что и в Ростов из Киева не хотела, тоже говорила про холода зимние, но ведь привыкла. Орина вздыхала, мол, что же, всю жизнь так и привыкать? Муж вел разговоры о Новгороде как-то не слишком уверенно, то ли и сам не знал, поедет ли, то ли не был уверен, что ему нужна боярыня… Второе нравилось Орине, четно говоря, больше. Она осторожно, исподволь принялась внушать мужу мысль о том, что может остаться в Ростове у сына с невесткой. Блуд хорошо понимал эти разговоры и мысленно посмеивался, он не против уехать без боярыни, ставшей даже обузой. Так и случилось.

Новгород другой, совсем другой. И дело не в снегах по пояс, не в болотах вокруг, так что не ступнешь лишний раз, не в невозможности нос сунуть в лес без того, чтобы не заели комары. Не в постройках, не в мощеных улицах… Нет, дело в людях. Новгородцы другие. Ярослав дивился, здесь вольность точно в воздухе разлита. Киев тот смирный, неудивительно, что его кто только ни брал, те же новгородцы, начиная с князя Олега Вещего. Приходили, брали под себя, кияне смирно соглашались. Эти совсем другое дело, этих силой и то не очень одолеешь. Новгород волен и хочет еще большей воли для себя.

Ярослав ходил, смотрел, дивился, но пока ничего никому не говорил. Хотел написать Предславе, да не рискнул, рано пока. А грамоту может кто прочесть нечаянно. Рано выдавать свои думы. Постепенно стала отчетливей мысль, пугавшая даже его самого — Новгород может обойтись и без Киева! А еще — без князя! Город если и зовет к себе княжить, то так, словно хозяин работника выбирает, присматривается, пробует, мускулистые ли руки, хорошо ли держат ноги, не глуп ли, чтоб не испортил дело… А если не подходит, так и вон его!

Вышеслав сидел тихо, новгородцам не мешал, но и не защищал толком. А как брату это делать, если отец из года в год самых сильных и опытных себе в дружину забирал? Дань оттого не менялась, как платили по две тысячи гривен Киеву, так и продолжали платить. Потому набег Эйрика на Ладогу не отбили, некому отбивать оказалось. Варягам платить надо, а чем? А город богат, купцами богат, торгом. Отсюда пути идут и по Днепру через Киев на греков, и на Итиль, чтоб потом в Хвалисское море к арабам. Потому и купцы на торгу со всего света, и товары тоже. Зачем арабам да грекам дальше идти до самого Варяжского моря, если их в Новгороде встретят свейские купцы, а городу от торга прибыль будет. И новгородские купцы тоже далече ходят, много привозят, много своего нужного в разные страны увозят. Но не все в городе торгом живут. Что у арабов мечи покупать, если свои ковали уже умеют булат лить, который гнется не хуже дамасского, а мороза не боится? Многое научились делать новгородцы, и им есть чем заморских гостей на торге подивить. А свои и без торга знают славу местных мастеров.

* * *

Со вчерашнего вечера у Блуда довольно блестят глаза, боярин ходит чуть не в припрыжку. Наконец приехал князь Борис, скоро можно и самому уезжать. Душа давно просится к своему любимцу в Новгород. Скучно в Ростове, тошно…

С Борисом явилось большое количество всякого народа, все больше священники. Блуд усмехнулся: решили и Ростов крестить? Ну пусть попробуют. Он не горел желанием помогать молодому князю и его людям. Принял хорошо, все же радовался скорому избавлению от нежеланной власти, угостил как только мог.

Но это было вчера, а сегодня с утра, стоило гостям начать разговоры о вере с горожанами, как появилось недовольство, того и гляди вон попросят. Блуд поспешил к молодому князю, сказать, чтоб урезонил своих людей. В Ростове нельзя торопиться, это не Киев и даже не Новгород, здесь чужих мало, потому за прежнюю веру держатся крепко, сразу не переломить. А начнут наскоком или силой, то как бы самим не пришлось удирать.

Священник, что прибыл с Борисом, смотрел на воеводу насмешливо, потом не сдержался:

— Экие вы тут все пугливые! Мы же не с оружием пришли, а с верой.

Блуд сокрушенно помотал головой:

— Да в том и дело, что тут своя вера, вернее, та, которая была у дедов и прадедов. И менять ее на ромейскую меряне не собираются. Нельзя их торопить, хуже будет.

Разговор получился неприятный, Блуду сказано, что он и сам в Ростове о Христе забыл, что стал точно поганый. Воевода обиделся и решил больше не помогать совсем. Значит, надо спешно уезжать. Князь Борис не задерживал. Блуд покидал город с облегчением и обидой одновременно, хорошо понимая, что все, чего они добились с Ярославом, пойдет прахом.

— Эх, только бы Ярославль не порушили в запале! Град хороший вышел.

И Ростов Блуду тоже было жаль, и в него вложено много сил. Но поделать ничего не мог. Боярыня осталась в Ростове, как и говорила, ей совсем не хотелось в холодный северный Новгород. Никакие слова, что это не так далеко, как кажется, не помогали, да Блуд особо и не старался.

На следующий день воевода уже ехал в далекий Новгород к его любимому сыну Рогнеды князю Ярославу. Блуд чувствовал, что еще долго будет нужен своему подопечному, а самого князя ждет большое будущее. И был прав.

* * *

А князь Ярослав вдруг собрался жениться! На той девчонке, которую спас по дороге в Новгород. Она оказалась боярской дочерью, хотя и не самых видных бояр, но вполне родовитых. Крестили ее Анной, а домашние звали по-прежнему Ладиславой, Ладушкой. Были у Лады синие лукавые глаза, веселый нрав и звонкий заливистый смех. Сердце князя оказалось сражено, да и жениться самое время. Но Ярослав ждал приезда Блуда. Само по себе это было вызовом князю Владимиру, жениться, не посоветовавшись и даже не предупредив? Коснятин, заметивший внимание, какое оказывает Ладиславе новгородский князь, спешно сообщил о том в Киев.

О том, кто такая Анна, Ярослав узнал довольно скоро. Ее отец боярин Илия явился к молодому князю с благодарностью за спасение двух дочерей, ездивших к тетке в Вышгород и на обратном пути попавших в засаду разбойников. Только глянув на рыжие кудри и синие глаза Илии, Ярослав понял, чью дочь спасал.

Ночью ему снились веселые очи и румяные щечки боярышни. Осторожно поинтересовался, кто таков этот боярин, чем занимается. Оказалось вполне подходяще — возил для дружины и ополчения хороших коней от самой Хвалиссы. Это дало повод Ярославу еще раз повидаться с Илией, и не просто повидаться, а явиться к боярину на двор — вроде подбирать лошадей. Князь и сам себе не сознавался, что ему очень хочется еще раз увидеть лукавые синие глаза и рыжеватый завиток у нежного ушка. Не получилось: негоже боярышне выходить к гостям, даже если это князь. Отцу бы сообразить, ради кого на дворе такой гость, но не сразу понял, вернее, поверил не сразу…

Прошла неделя, пока Ярослав случайно не столкнулся с семьей Илии на Торге. Рядом с боярином выступала его дородная супруга, сзади сын и такая же пышнотелая невестка в малым дитем на руках. А следом две смешливые красавицы — постарше и та самая синеглазка. Завидев князя Илия отвесил низкий поклон, он успел проникнуться уважением к молодому, но очень толковому, по его разумению, Владимировичу. Склонились и домочадцы.

Разговор был совсем коротким, Ярослав лишь поинтересовался делами. Когда князь отошел подальше, боярыня со всей силы толкнула мужа в бок:

— Видал?!

— А? — не понял тот, крутя головой.

— Да не туда смотришь, дурень! Видал, как князь на Ладушку глазел?!

— Чего?! — возмутился благоразумный Илия.

— Да тише ты! — зашипела его супруга, как гусыня.

Возмущенный Илия проворчал:

— Дура баба, право, дура! Ишь чего удумала?

Но Повета не сдавалась:

— Смотрел, смотрел! Я видела!

Сама Ладислава при одном появлении Ярослава стала пунцовой, а теперь полыхала точно в горячке до самых ушей. Мать приняла это как подтверждение правоты своих слов:

— Во, смотри, и она красная как рак вареный!

Девушка смутилась:

— Что ты, матушка, сама же и смутила такими речами!

Препирательства боярина с неугомонной женой едва не привели к серьезной ссоре между ними. Повета баба крутая, мужа нисколько не боялась и стояла на своем: глянулась Ладушка молодому князю! Наконец Илия сдался:

— Ну хотя бы и смотрел, так что ж?

Повета даже встала столбом:

— Ты у меня такой дурак по субботам или каждый день?! Князь не женат! Надо Ладушку ему почаще показывать, всякий раз, как у нас на дворе или рядом будет.

Боярин махнул рукой:

— Э-э-э… одно дело глядеть, за погляд денег не берут, совсем другое жениться… Ты лучше девке голову не морочь, не то и впрямь поверит, что княгиней стать может. Потом слез не оберешься.

И снова Повета стояла на своем: если Ярослав будет видеть Ладушку, то загорится, как солома в огне: девка выросла красивой, крепкой и скромной!

— Придет князь к нам, верно говорю, явится!

Долго ждать подтверждения ее слов не пришлось. Уже через несколько дней в горницу к двум сестрам, Ладе и Олене, влетела холопка с вытаращенными словно из-за пожара глазами:

— Боярыня велела… боярыня велела…

А что велела, сказать не получалось. Старшая из сестер Олена, обещавшая со временем повторить мать и внешне и по характеру, долго выслушивать лепет холопки не стала, тряхнула ту как грушу:

— Что велела? Говори толком!

— Одеться и спешно вниз идти! Князь приехал, обедать у нас будет! Вот! — наконец выпалила девка.

Лада снова залилась румянцем.

— Я не пойду!

Вытолкав любопытную холопку за дверь, Олена взялась за сестру:

— Я те не пойду! А ну переодевайся! Да давай косу переплету, живо!

Князь и впрямь приехал ровно под обед, но не потому что нарочно старался, просто они были с Илией в дружине, и тот позвал к себе. Ярослав отказываться не стал. Боярин спешно отправил домой гонца с таким сообщением, а Повета решила, что гость уже у порога.

И все равно, пока девки собрались да принарядились, гости действительно были на дворе.

Лада вошла в трапезную вслед за старшей сестрой, скромно опустив глаза. Ах как хотелось хоть мельком взглянуть на Ярослава, но строгая мать наблюдала за дочерью. И все же ей удалось. Когда гости расселись на лавки, отец повел рукой на вошедших дочерей:

— А это мои доченьки, девицы-красавицы на выданье. Олена и Ладушка.

Девушки отвесили князю поклоны, отчего их толстые с руку косы, перевалившись через плечо, упали аж в пол, и скромно уселись на дальнем краю лавки. Только тогда Лада решилась, она украдкой вскинула глаза на Ярослава и тут же полыхнула от подбородка до макушки — князь не отрываясь смотрел на нее! Хотелось бежать, но Повета, учуяв такую опасность, цыкнула на дочь, и Ладушка осталась сидеть. О чем говорили, девушка не слышала, как досидела, пока их отправили в свою горницу, не помнила…

Глядя вслед уезжавшему князю, боярыня выговаривала мужу:

— А ты не верил!..

Тот только качал головой:

— Да уж… глянулась наша Ладушка Владимировичу…

Повета немедля принялась распоряжаться:

— Надо приданое увеличить, чай не за простого боярина или купца пойдет! У нас маловато…

Илия возмутился:

— Чего?! Ты, баба, говори, да не заговаривайся! То, что Ладушка князю глянулась, еще ничего не значит! Он, небось, молод совсем, там князь Владимир решать будет!

Сама девушка не могла заснуть всю ночь, ей так и виделся внимательный взгляд Ярослава. Сердце сладко ныло, и на глаза вдруг наворачивались слезы.

Но ни на следующий день, ни даже через неделю князь больше не давал о себе знать. Боярин бухтел на супругу, мол, вот, расшлепала губы, где это видано, чтобы князь женился на простой девчонке! Сама Лада потеряла и сон, и аппетит, в ее глазах поселились грусть и слезы. Лучше бы уж совсем не появлялся этот Ярослав! Князь смутил девичье сердечко одним взглядом, оно ныло и ныло… Сестра старалась разговорить Ладу, но ничего не получалось.

Однажды они чуть не поссорились.

— Полно печалиться из-за этого князя! — Олене было больно видеть девичью тоску.

— Я не по князю…

— А то я не вижу! Чего ты по нему сохнешь, он же хром?

— Ну и п-у-усть… — неожиданно разревелась Лада. — Пусть хром, зато… зато…

А что зато, и сама не могла сказать. Олена прищурила глаза:

— Зато князь?

В ответ девушка замотала головой:

— Пусть хоть холоп был бы! У него глаза такие…

Олена пыталась вспомнить, какие у Ярослава глаза, и не могла. Глаза как глаза, ничего особенного.

— Какие?

— С-самые-е… красивые… — рыдания сотрясали Ладу.

— Ты влюбилась, что ли?

В ответ младшая сестра только закивала.

Чем тут поможешь? Был бы кто другой, так еще стоило попытаться, а тут князь…

Еще через неделю страсти в доме у Илии улеглись, немного успокоилась Повета, но приданым на всякий случай все же занялась. Лада тосковала, но старалась не подавать вида. Повздыхав, родители решили, что клин клином вышибают и дочь надо просто сосватать за кого другого. Будет хороший муж, пойдут дети, и забудет синеокая красавица хромого князя…

Прошла еще неделя.

* * *

Лада вместе с сестрой надраивали лавки в своей горнице: они не чурались простой работы, делали многое, что в других семьях было заботой холопок. Мать с отцом поощряли, тем более сейчас, когда работа могла отвлечь дочь от душевной маеты. На девушках простые домашние платья, рукава сорочек закатаны по локоть, чтобы не мешали в работе, в косах обычные ленты, в ушах скромные сережки…

Вдруг снизу послышался какой-то шум, на двор явно кто-то приехал, и этого кого-то бросились встречать все бывшие у крыльца. Лада замерла, уставившись на сестру. Рука невольно прижалась к груди.

Олена встревоженно вскинулась на нее:

— Что?

— Там… он!..

— Где там?

— Внизу, — почему-то шепотом добавила Лада.

— Я гляну, стой здесь! — метнулась к окну Олена. Но гости уже, видно, вошли в дом, на крыльце никого не видно. Пришлось спускаться вниз.

В доме боярина переполох — гости не простые, князь Ярослав с Коснятином и только что приехавшим своим кормильцем Блудом. С ними еще боярин Остромир. Куда как важные гости!

Илия согнулся в поясном поклоне:

— Проходите, гости дорогие! Проходите в дом, за стол!

Остромир рассмеялся:

— Ты, Илия, не спеши, мы не на один миг к тебе, мы по делу. По важному делу!

Едва гости прошли в трапезную, как туда вплыла хозяйка дома. Илия подивился супруге — и когда успела принарядиться? Повета несла себя важно, как большую ценность. Медленно, с достоинством поклонилась, повела полной белой рукой:

— Милости просим к столу…

Зоркий взгляд Поветы приметил все: и то, что Остромир наряден, и что Ярослав явно кого-то ищет глазами. Свершилось — с облегчением вздохнула боярыня, ей было жаль тосковавшую по князю дочку.

По терему и двору уже метались холопы, доставая из погребов всякую снедь, бросая на столы новые скатерти и ставя посуду, в поварне тут же зашкворчало и зашипело, по двору разнеслись умопомрачительные запахи.

Пришедшие чинно расселись по лавкам, хозяева остались стоять. Остромир усмехнулся:

— Чего же это мы сидим, а ты, боярин, стоишь? И боярыня тоже. Разговор долгий пойдет…

Илия чуть смущенно пожал плечами и присел, но почти на краешек, а Повета так и осталась стоять, соображая, успеет ли переодеться Лада, чтобы появиться во всей красе?

— У вас товар есть, у нас купец. И товар не залежалый, и купец наш хорош, — повел рукой в сторону сидевшего Ярослава Остромир. — Не сговоримся ли?

— Да ведь товар наш не всякому подойдет… — делано заартачился Илия.

— С чего бы? — Остромир тоже хорошо знал свое дело.

— Больно прост наш товар…

Некоторое время они пререкались, как и было положено. Ярослав сидел, выпрямившись и почти не слыша, о чем говорят. Лады не видно, неужто снова куда уехала? Ему не хотелось думать, что девушка еще раз может попасть в неприятность. Наконец он услышал слова Блуда:

— Будет тебе, боярин! Покажи дочь, посмотреть желаем!

Илия хитро прищурил глаза:

— А какую? У меня их две.

Ярослав беспокойно вскинул на него глаза:

— Ладу.

Никто не спросил, откуда князь знает имя девушки, все старше Ярослава, но хорошо помнили и свое молодое нетерпение, а потому постарались спрятать улыбки в усы.

— Ла-аду?.. — протянул боярин.

В разговор мужчин вмешалась Повета:

— Да ведь не одета она, в домашнем…

Блуд махнул рукой:

— Давай сюда, какую есть! Мы не наряды смотреть будем, а девку.

А Ладу уже вталкивала в дверь сестра, которая, едва заслышав, о чем речь, поспешила притащить ее из горницы действительно в чем была за работой. Повета сердито фыркнула: столько времени прошло, а эти дурехи не сообразили хоть косу переплести!

Боярышня едва переступила порог, не решаясь пройти дальше. Краска смущения заливала лицо девушки. Чтобы не расплакаться, Лада прикрылась рукавом. Остромир усмехнулся:

— Чего же встала, пройди сюда.

Но ноги девушки точно вросли в пол, не двигались. Блуд поднялся и подошел сам. Ласково уговаривая: «Не тушуйся, мы не съедим…», он потянул в сторону руку красавицы. Три пары мужских глаз впились в лицо девушки. Боярышня была хороша: тонкий стан, высокая грудь, толстая, с руку коса, полыхавшая золотом… На нежные, залитые румянцем щеки легли тени длинных ресниц. Ворот простой домашней рубахи облегал лебединую шею.

— Глаза-то покажи, — потребовал Коснятин. — Небось, не косая?

Лада покраснела окончательно, но очи вскинула. Синева ее глаз могла поспорить с синевой летнего неба. Все ахнули: невеста и впрямь хороша!

Девушка не выдержала столь пристального разглядывания и метнулась вон из трапезной. Вслед раздался хохот.

Ярослав беспокойно переводил взгляд с одного боярина на другого — ну чего смеются? Понятно же, что смутили девушку!

Сватовство состоялось.

* * *

Князь Глеб молод, едва достиг походного возраста. Честно говоря, никто не понимал, зачем князь-отец отправил своего сына в такой далекий и непонятный Муром. Сам Глеб послушно согласился, он не мыслил себе, как можно пойти против воли великого князя.

С молодым князем в Муромские земли ехал епископ Илларион и его многочисленное святое воинство. Епископ надеялся быстро обратить в истинную веру мурому и посадить по окрестным селам своих людей. Воевода Горазд почему-то только головой качал, глядя на священников в их темных длинных одеяниях.

Дороги толком не было, Муром прятался далеко за непролазными лесами.

Но Муром не встречал князя хлебом-солью, напротив, город готов принять самого князя, но, прослышав, что с ним священники, которые станут крестить людей, муромчане собрали всю племенную рать и заперлись за стенами. Конечно, киевляне могли бы и осадить Муром и попросту нанести городу урон, но воевода хорошо понимал, что тогда они наверняка не вернутся обратно. Киев далече, а лес на Муромской земле действительно глухой…

Киевская дружина встала неподалеку от города. Горазд досадовал на Иллариона, если бы тот не стал требовать крещения от хозяев веси, в которой они останавливались, те не стали бы сообщать в город о приближающейся дружине. Тогда удалось бы войти в Муром миром, а там как бог даст. Теперь же не скоро удастся замирить муромчан, не поверят. Шли день за днем, но Муром ворот не открывал. Глеб ходил сам не свой, что делать, вернуться в Киев к отцу? Нельзя. Взять город в осаду? Тоже. Ему на помощь придет все племя, вырежут по одному и не только священников.

К князю попросился один из дружинников, сказал, что муромский, потому места здешние знает. Глеб только успел подумать, чем он может помочь, как воевода уже о чем-то расспрашивал дружинника, кивая головой. Горазд обернулся к князю:

— Здесь неподалеку есть укрепление, погост, еще со времен княгини Ольги стоит. В нем жить можно, подновим только кое-что.

Услышавший такие речи Илларион, рассердился:

— Негоже князю от муромы на погосте прятаться!

Горазд досадливо отмахнулся:

— Никто прятаться и не собирается, только жить где-то надо! В город не пустят, что же стоять под стенами, пока помощь из Киева не подойдет?

Глеб кивнул:

— Поехали на погост.

Старый погост действительно был вполне годен для жизни, там даже запасы зерна сохранились. Быстро подновили обветшалые постройки, поставили новые избы и конюшни, укрепили на всякий случай тын. Илларион ворчал, что лучше бы взяли Муром, но на него никто не обращал внимания. Быстро поняв, что понадобится помощь, Горазд отправил гонцов в Ростов, но не за дружиной, а за хлебом и овсом, надеясь, что князю Борису повезло с ростовчанами больше, чем Глебу в Муроме.

Постепенно жизнь наладилась, даже с городом договорились, не пришлось везти хлебушек людям и овес для лошадей из далекого Ростова, Муром дал все. Только князя со священниками в город так и не пустили. Сколько ни уговаривал Горазд скрипевшего от злости зубами Иллариона потерпеть, епископ не мог.

Прошло целых два года, Муром признал князя, исправно платил дань, только ворота для Глеба, и тем более, Иллариона с его людьми оставались закрытыми. При любой возможности в Киев уезжал кто-нибудь из священников, скоро остался лишь самый упорный — епископ. Воевода качал головой, можно бы понять, что крестить мурому не удастся, чего упорствовать?

Однажды, когда они с Глебом были на охоте, куда епископ не ездил, считая это бесовским развлечением, Илларион не выдержал и отправился в Муром проповедовать. Горожане, привыкшие, что княжьи люди не появляются в городе без приглашения, да и вообще за стены не заходят, не поверили своим глазам — священник осмелился прийти не просто к Мурому, а на площадь города! Илларион шел, высоко подняв большой крест и распевая духовные гимны, которые должны помочь завладеть умами и душами муромы. Что произошло в самом городе, он упорно не рассказывал никому. Видно Илларион сильно рассердил людей своими проповедями, потому как вернулся обратно… без бороды! Опозоренный епископ долго призывал кару господнюю на головы проклятых язычников, только борода от этого на свое место не вернулась.

Первым забеспокоился Горазд:

— Князь, епископу надо уезжать в Киев. Может, и ты поедешь?

Глеб чуть растерялся:

— А Муром?

— Я останусь здесь, дань буду собирать и присылать исправно. Дружина при мне, плохого не допустит. Объясни князю Владимиру, что Мурома не то место, которое сейчас крестить можно. Рано еще.

Глеб от такого совета почувствовал только облегчение. Он сидел в Муромской земле в тоскливом одиночестве. С детства привыкший всегда быть рядом с братом, он очень тосковал по Борису. Ездил к нему дважды, видел, что жизнь в Ростове совсем не та, что на их погосте, душой рвался к Борису и в Киев, потому долго уговаривать не пришлось. Оправдывал себя молодой князь тем, что и Борису в Ростове мало что удалось, как уехал Блуд, так и пошел разлад. Нет, ростовчане, как и мурома, не противились, они просто не желали видеть у себя епископа Феодора. Тот умней: сказано сидеть тихо в Суздале — сидит и никого силой не крестит. Борис часто бывает в Киеве, значит, и Глебу можно? Князь решил ехать, воевода прав, нужно же епископа обратно проводить? А там как бог даст…

Провожая в обратный путь молодого князя, Горазд подумал, что тот не вернется. Если только в Киеве не случится что-нибудь такое, отчего пришлось бы уносить ноги хоть в далекую Мурому. Подумал и сам ужаснулся такой мысли. Но мысль засела глубоко в потаенном уголочке. Знать бы воеводе, насколько окажется прав, придет время, и князь Глеб вынужден будет бежать в Муром, спасая свою жизнь. Только это не поможет.

* * *

Король Болеслав не был недужен, когда звал дочь к себе проведать. Просто он хорошо понимал, как скучно привыкшей к шумной жизни и развлечениям дочери в далеком малолюдном Турове. И теперь старался в Гнезно устроить ей как можно больше развлечений. То и дело выезжали либо на охоту, либо к кому-то из знатных вельмож в гости. Родственников у польского короля в Гнезно нет, он всех попросту выгнал из своих владений, как только умер отец. Ни к чему оставлять под боком мачеху со сводными братьями, которые в любой момент могут потребовать и себе кусок власти или богатства, оставшегося после князя Мешка. Зато дорогой дочери он готов был дать все… или почти все…

Но не только и не столько ради развлечения король позвал Марину к себе. Шло время, она уже не первый год замужем, пора прибирать туровского князя к рукам. Для такого разговора не подойдет ужин с большим количеством приглашенных. Отец дал дочери хорошо отдохнуть, а потом позвал к себе. Туровская княгиня и сама хорошо понимала, что пора советоваться с отцом. Святополк очень одинок, потому послушен. Но не ради скрашивания его одиночества отправил любимую дочь король Болеслав в дреговичскую землю?

Марыся спешила по зову отца к нему в почивальню. Только быстро поспеть не удалось, в полутемном переходе дорогу ей заступил шляхтич, которому княгиня несколько дней подряд строила глазки. Женщина с испугом ойкнула, но крепкие руки обхватили ее, и ладонь поспешно зажала рот.

— Что ты, королевна? Не кричи, услышат!

— Мазов, как ты меня напугал! — Марыся зашипела, чтоб действительно не услышали, но отбиваться не стала, напротив, сама крепче прижалась к парню. Тот сразу пустил в ход теперь уже губы, целуя ее открытую шею и видневшуюся в вырезе платья грудь. Княгиня чуть помедлила, но, чувствуя, что шляхтич теряет голову, все же отодвинула его:

— Не теперь! Придешь… как ночная стража сменится, ко мне придешь…

Разжала его руки, поправила платье и волосы и не оглядываясь пошла дальше по переходу. Мазов смотрел ей вслед, весь горя. Дочь у короля Болеслава хороша! Яркие губы, зеленые глаза, полные плечи и грудь… А муж у нее, говорят, совсем не виден да и слаб. Долго ли королевна пробудет здесь?

Марыся вошла к отцу уже спокойно, на ее щеках уже не играл румянец, но по тому, как отец вдруг внимательно поглядел на ее шею, дочь поняла, что не все в порядке. Она приложила руку к вырезу платья. Так и есть — кожа горела, этот дурень успел оставить своим поцелуем след! Княгиня постаралась повернуться к отцу другим боком и как-то подтянуть платье, чтобы скрыть покрасневшую кожу. Болеслав усмехнулся:

— Не прикрывайся, я же понимаю, что ты истосковалась с таким мужем. Только постарайся, чтобы другие не видели. Тебе нельзя ссориться со Святополком.

Король сел сам и поманил дочь в кресло рядом с собой. Марыся благодарно улыбнулась, отца не обманешь, но он на ее стороне. Присела рядом. Болеслав чуть помолчал, потом велел:

— Рассказывай, как живешь.

Марысе очень хотелось сказать, что скучно, но она хорошо понимала, чего ждет отец. Потому говорить стала не о себе, а о князе Святополке.

— Одинок. Сам никого не любит, и его никто. С братьями недружен. Отца ненавидит. Мачеху тоже. Себя считает обойденным, потому как больше других имеет прав на киевский стол. Но против князя Владимира не выступит, боится. Только киевский князь не вечен.

Болеслав кивнул:

— Я о том же думал. Надо исподволь его готовить к тому, что он наследник, он, а не Борис. Чего у вас детей-то нет? — Отец вдруг внимательно уставился в лицо дочери. Та ничуть не смутилась, даже чуть презрительно пожала плечами:

— Князь холоден как лед, какие уж тут дети? — Видя, что Болеслав смотрит все же недоверчиво, добавила. — Правду говорю, точно рыба какая…

Король усмехнулся, оглядел дочь с ног до головы, задержав взгляд на груди и шее, похлопал по руке:

— Не теряй времени здесь, а там посмотрим.

Все же княгиня чуть покраснела, вспомнив горячие губы на своей шее в полутьме перехода.

— Ладно, ступай пока, потом еще поговорим. — Дочь была уже у двери, когда он вдруг добавил: — Только тебе другого надо, чтоб телу усладу доставить. Я подберу.

Марыся замерла: ну и отец!

Шляхтич не стал ждать до ночи, из перехода не ушел, видно, очень уж влекла его княгиня. Снова почти по-хозяйски облапил женщину, прижался губами к шее. Марыся с силой оттолкнула ухажера. Тот удивился:

— Ты что? Это же я!

— Я вижу, — спокойно ответила княгиня. — Поди прочь!

Она уже хорошо поняла, что отец прав: такой дурень только и может, что наставить следов да по глупости ославить.

Но княгиня надолго одна не осталась: то ли отец постарался, то ли так совпало, но в гости вдруг приехал молодой красивый шляхтич Мислав. Одного взгляда на него девушкам обычно хватало, чтобы сердце затрепетало. Высок, строен, светлые кудри обрамляют точеное лицо, серые глаза под густыми ресницами смотрят так, что хочется очертя голову броситься в его объятья. Ни одна женщина не избежала влюбленности в красавца. Марыся не исключение, тем более что и сам Мислав тоже положил глаз на княгиню.

Мазов тоже своего не упускал, все пытался при случае пустить в ход руки и губы, уж очень нравилась приставучему шляхтичу белая шейка и грудь красавицы! Однажды, приревновав Мислава к юной сопернице, Марыся пустила к себе Мазова, но тот только и смог, что наследить на груди, а в остальном оказался слабоват, пришлось прогнать его окончательно.

Через два месяца после знакомства с Миславом княгиня Марыся вдруг спешно засобиралась обратно в Туров. На возражения, что ехать совсем некстати, дороги развезло и лучше чуть подождать, чтоб подсохли, упрямо твердила, что соскучилась по мужу и должна возвращаться. Отец не возражал, только долгим внимательным взглядом посмотрел дочери в глаза. Князь догадался, в чем дело — Марыся забеременела, а потому время не терпит. Он помог дочери собраться и перед отъездом вдруг показал ей на колобжегского священника Рейнберна:

— Он с тобой поедет.

— К чему? — подивилась дочь. Князь Святополк и в византийской вере не очень-то сведущ, а римскую ни за что переходить не станет, только озлобится. Но король Болеслав покачал головой:

— Рейнберн славится своим умением обращать людей в истинную веру, немало в Поморье тому способствовал. Да только не крестить заново он твоего мужа поедет, а будет тебе духовным наставником, в трудную минуту поддержит. Если будет необходимо.

Последние слова, сказанные отцом с заметным нажимом, убедили Марысю, что не только ради духовной борьбы отправляет король священника в далекий Туров, что сам Рейнберн знает о туровских делах едва ли не больше княгини и выполнять будет волю короля. Марыся, у которой сейчас одна забота — скрыть от мужа результат жарких объятий с красавцем Миславом, — почувствовала даже некоторое облегчение, что не будет в Турове одинока. Князь Святополк в расчет не брался.

* * *

В ложницу, где Святополк привычно лежал на спине, уставившись в потолок, заглянул гридь. Князь подумал, что при Марысе вот так никто не посмел бы, и не потому, что она женщина, а потому, что в ней чувствуют хозяйку. Но даже сердиться было лень, только чуть повернул голову. Гридь был возбужден, доложил почему-то шепотом:

— Князь, там… княгиня, кажись, едет!

— Кто? — вскинулся с ложа Святополк. По такой распутице он Марысю не ждал совсем. Но гридь подтверждающее закивал головой:

— Ее возок и дружина ее.

Святополка точно ветром вынесло из ложницы в переход и дальше через весь замок и двор на стену. Так и есть: к воротам замка действительно подъезжала кавалькада княгини Марины! Хотя можно и не проверять, потому как точно угорелые забегали по замку челядники, приводя все в порядок, зажигая очаги и свечи, спешно проветривая хоромы, как засуетились в поварне, было ясно, что приехала хозяйка. У Святополка сердце защемило тревогой, если Марыся вернулась вот так вдруг в распутицу, значит, случилось что-то у отца?

Но жена несказанно поразила его, буквально выпрыгнув из возка, бросилась на шею, принялась на виду у всех целовать в щеки, гладить, шепча:

— Соскучилась! Ах, как я соскучилась!

По сердцу Святополка разлилась приятная истома, он едва удержался на ногах, на глаза навернулись слезы благодарности и любви к жене. Вернуться по дальней дороге в самую распутицу только оттого, что соскучилась по мужу? Это дорогого стоило! Князь не заметил изумленных взглядов челяди, сопровождавшей княгиню в Гнезно. А зря, уж кто-кто, а холопы хорошо понимали, что не скучала княгиня по мужу, за всю дорогу ни словечком о нем не обмолвилась, с чего бы так на шею кидаться? Ох и притвора!

Дав себя поцеловать в ответ, Марина чуть отстранилась:

— После, после… Смотри, кто со мной приехал, — она показала на скромно стоявшего в ожидании колобжегского священника. — Это Рейнберн.

Рейнберн склонил голову, приветствуя князя. Нельзя сказать, чтобы его появление Святополка обрадовало: князь вообще не любил священников, а сейчас знакомиться с таким гостем не хотелось совсем. Все его внимание было приковано к Марине, глядел — не мог наглядеться, все не верилось, что жена спешила к нему, сгорая от тоски.

Пока разбирали возки, после ужинали с долгими беседами о делах в Гнезно и мире вообще, Святополк не мог дождаться, когда наконец останется с Мариной наедине, когда сможет, не боясь чужих взглядов, рассказать, как ждал ее, как скучал, как ему плохо одному. Но ужин слишком затянулся, причем затянула его сама княгиня, она долго и придирчиво оглядывала трапезную, стол, полный яств, пробовала каждое блюдо, точно убеждаясь, что челядь не разучилась готовить, распекала ключницу за недожаренную баранью ногу и гуся, у которого корочка недостаточно хрустела:

— Перед гостем неудобно! Что святой отец подумает? Что мы не умеем и на стол подать хорошую еду?!

Святополку очень хотелось напомнить русскую поговорку, что в чужом дому свои порядки не наводят, пусть бы священник ел что дадут. Но ссориться с Мариной совсем не хотелось. Все же к тому времени, когда все было переговорено и ужин окончен, он сильно устал, поражаясь живости самой княгини. Хотя он пил вино, может, потому так слипаются глаза у князя? До ложа еле добрался, разделся, прилег рядом со вкусно пахнущей женой, прижал ее к себе, шепча нежные горячие слова, и почти сразу провалился куда-то в сон. Марина не сопротивлялась, напротив, ласково гладила его волосы, точно успокаивая. Но стоило князю заснуть, как она осторожно выпуталась из-под его руки и отодвинулась подальше.

Марина долго лежала, опершись на локоть и разглядывая спящего мужа при неясном свете пламени из очага. О чем ей думалось? Вспоминала ли горячие ласки Мислава? Или просто думала, как быть дальше? Потом вздохнула и подобралась ближе к спящему мужу: не ровен час, проснется, жена должна лежать под боком. Но вино действовало как надо, Святополк проснулся, только когда солнце уже стояло высоко в небе. Разбудил его шум. Спросонья князь даже не сразу понял, не приснился ли ему вчерашний приезд Марины? Нет, постель вся смята, точно на ней всю ночь не было покоя, на лавке в беспорядке разбросана его одежда, из-под нее чуть видна нижняя рубаха жены. Самой княгини не видно, но откуда-то слышен ее бодрый голос, уже кого-то распекающий.

Еще раз оглядев ложницу, Святополк счастливо заулыбался, вспомнил, как целовала его при всех княгиня. А вот то, что было после ужина в ложнице, не помнил, хоть убей. Смущенный князь стал спешно одеваться, давая себе слово, что больше к вину не притронется. А вдруг он… попросту заснул мертвецким сном?! Такого Марина не простит…

Едва успел одеться, как в ложницу заглянула сама Марина:

— Проснулся? Вставай, день проспишь!

Святополк притянул ее к себе, горячо прижался губами к нежной шейке, жена, натужно рассмеявшись, отстранилась:

— Пусти, след оставишь. Неловко ведь…

Он уже отпустил и тут… действительно увидел след не просто на шее, а гораздо ниже — на груди, которую попытался распахнуть. След не свежий, ночной, а давнишний, такими становятся синяки, когда уже проходят. Святополка как огнем обожгло — чьи же это губы постарались пару недель назад?! Марина не заметила его взгляда, отстранилась, поправила платье и скользнула к выходу, попеняв мужу:

— Ночью был ярый, точно впервые, так еще и днем хочешь? Потерпи до ночи…

Святополк смотрел ей вслед и думал. Теперь он уже вспомнил, что заснул, едва добравшись до ложа. В сердце заползло нехорошее чувство. Стараясь не распалять себя, князь умылся холодной водой и поспешил вон из замка, отговорясь спешными делами. Марина не возражала, у нее тоже было много забот, челядь без присмотра хозяйки распустилась, пора наводить порядок. До самого вечера Святополк действительно ездил по округе, вспоминая слова Спирки о том, как наладить в Турове дела, и убеждался, что купец прав, разбогатеть можно, только не ленись. Оказалось, что и заниматься хозяйством тоже интересно, отвлекает от мыслей и о далеком Киеве, и даже о жене.

За ужином он отказался от вина, ел мало и быстро засобирался спать, отговорившись усталостью после тяжелого дня. Марина не возражала. Она и в ложницу вошла тихонько, не скрипнув дверью, если бы Святополк спал, то не проснулся бы. И разделась также тихо, легла, стараясь не коснуться мужа. Князь повернулся и вдруг крепко обхватил жену, притягивая к себе:

— Иди сюда!

Если б она не противилась его ласкам, все сошло бы, но Марина, вздрогнув от неожиданности, вдруг уперлась в его грудь обеими руками:

— Ты что?! Испугал как!

Святополк взял ее почти силой, кроме того, специально оставил след губами на правой груди, хорошо помня о синяке на левой.

Утром он поднялся раньше Марины, одеваясь, вдруг поинтересовался у еще сонной жены:

— Что это за след у тебя?

— Какой? — вспыхнула Марина, однако прикрываясь покрывалом.

Глаза мужа стали насмешливыми:

— На левой груди?

Та чуть презрительно пожала плечами:

— Сам же ночью оставил!

— Я оставил на правой, а спрашиваю о левой! — Святополк сдернул покрывало, оголив красивое тело. Княгиня безуспешно пыталась чем-нибудь прикрыться. Муж был прав, на левой груди уже желтел давний подарок глупого Мазова.

— Ах, этот? Нашелся один глупец, что пытался приставать, так пожалел о том…

Святополк не стал выслушивать объяснений жены, хлопнул дверью так, что Марина даже вздрогнула.

Князь снова весь день не был дома, приехал совсем в ночи, но в ложницу не отправился, велел постелить себе в дальней. Холопы решили, что боится разбудить княгиню. Но они ошиблись, Марина не спала, она хорошо понимала, что попалась, что теперь ей надо вдвойне ласкаться к мужу, чтобы забыл про свои подозрения. А тот все не шел. Княгиня слышала, как приехал князь, но на ложе его не дождалась. Пролежав большую часть ночи без сна, она уже к утру забылась тревожной дремой. Но и утром князя не застала — уехал в Пинск.

— Куда?! — возмутилась Марина. Гридь только плечами пожал:

— Велел передать, что в Пинск и надолго.

Да что же это такое?! Глупый ревнивец! Что он себе думает?! Но, поразмыслив, княгиня решила, что так даже лучше, ее уже начало мутить, сказывалась беременность. Совсем ни к чему, чтобы муж заметил все раньше времени. Теперь она даже рада бурной ночи и размолвке после нее. Оправдание беременности уже есть, и когда князь вернется, можно будет обвинить его во многом. Марина не знала только одного — у нее достаточно недоброжелателей, Святополку успеют шепнуть о том, что княгиню всю дорогу мутило и укачивало на ухабах так, как бывает с тяжелыми женщинами… Потому не поверит князь в ее внезапную беременность и скорое возвращение из-за вдруг нахлынувшей страсти.

Зато эта размолвка и поездка по своим землям навсегда изменит самого князя Святополка, научит его не сидеть в замке, а заниматься делами. Позже многие будут отмечать хватку туровского князя, его умение распорядиться с толком. Окончательно потеряв доверие к жене, Святополк обретет понимание, что на женской ласке свет клином не сошелся. Но и Марину не прогонит от себя, ни к чему ссориться с ее сильным отцом и оставаться совсем одному. А ребенок Мислава родится мертвым, потому воспитывать чуждого сына у Святополка необходимости не будет, а свои так и не появятся…

* * *

К пристани Подола приткнулась небольшая лодка-однодревка, это прибыл гонец из Чернигова. Прыгнув на настил пристани, он коротко бросил охранявшему пристань дружиннику, все же не каждый мог причалить именно к этому месту:

— К князю Владимиру из Чернигова от князей Бориса и Глеба!

Тот кивнул в знак приветствия, а про себя подивился, чего это князья, которым надо быть одному в Ростове, другому в Муроме, делают в Чернигове? Но не дружинников это дело, приехали в Чернигов, значит, так надо, так задумано князем Владимиром.

Князь Владимир нервно мерил шагами светлицу, скрипя зубами. Что случилось с Ростовом и Муромом, которые исправно возили свой повоз при Ярославе, а теперь заратились? Князя Бориса Ростовская земля отказывается признавать, епископа Феодора совсем прогнали. Ростову подражает Муром, те вообще Глеба на свою землю не пустили, а над епископом Илларионом надругались, обрезав бороду. Братья-князья бежали от недоброжелателей в Чернигов и оттуда шлют гонцов к отцу с жалобами. Что может ответить князь Владимир? Что их брат Ярослав смог справиться?

Чем брал ростовчан Ярослав? Или это хитрый Блуд умел договориться? А может, попросту настроил мерю против нового князя? Нет, люди Владимира доносили из Ростова, что, напротив, Блуд всячески старался примирить Бориса с Ростовом. Почему одному князю поверили, а другого и слушать не хотят?

Горько отцу признавать, но приходилось: то, во что он вложил столько душевных сил, что так долго создавал, собирал, после его смерти может стать причиной раздора между сыновьями, ведь претендовать на Киев будут не только Святополк или Ярослав, но и тот же Мстислав. Сын Мальфриды тоже сил набрал, пока он хороший щит для русских земель от печенегов, тем приходится помнить о Мстиславе Тмутараканском. Старшие сыновья не любят мачеху княгиню Анну? Пусть, ее сыновья не претендуют ни на что, так решил когда-то сам князь вопреки требованиям византийских императоров. Нельзя, чтобы в спор старших вмешивались еще и младшие.

Что делать? Разделить Русь между сыновьями, отдав Мстиславу Левобережье, Святополку Западную Русь, Ярославу Новгород, как сидят они сейчас, а Бориса поставить во главе в Киеве? Однажды в разговоре с настоятелем Десятинной церкви Анастасом Корсунянином это прозвучало, но сердце князя Владимира никак не принимало такого решения. Для чего же он тогда объединял все эти владения? Для чего воевал Червенские города, ходил походами на вятичей и Волжскую Булгарию, твердой рукой держал Новгородские земли? Нет! Он не позволит разделить Русь, которую собрал! Даже если для этого придется покарать кого-то из сыновей, не позволит! А чтобы у Святополка, Ярослава и Мстислава не появилось соблазна враждовать меж собой за Киев, Великим князем киевским станет после него, Владимира, мягкий и кроткий Борис! У братьев не поднимется рука на своего богобоязненного младшего брата, придется им смириться со своими уделами.

Но самой страшной для князя Владимира была мысль о том, что сыновья могут повторить братоубийственную войну, как было между Ярополком, Олегом и ним самим. Этого он боялся больше всего, князя ни на час не отпускало воспоминание о распахнутых от ужаса и непонимания глазах брата Ярополка. Не дай бог детям повторить ошибку своего отца! Он должен уберечь сыновей от этого, любой ценой уберечь! Не позволить разделить Русь и враждовать за Киев.

Так размышлял князь Владимир, вышагивая почти всю ночь по ложнице. Верно говорят, что малые дети спать не дают, потому как малы, а взрослые жить, потому как все по-своему хотят вопреки родительской воле. К утру решение созрело окончательно — великим князем станет Борис, а остальные встанут под него со своими уделами!

Знать бы князю к чему приведет такое его решение… Что было лучше — ввергнуть Русь в братоубийственную войну между претендовавшими на власть сыновьями или действительно разделить между ними, чтобы потом соединилась сама? Но случилось так, как случилось… Недолго после князя Владимира Русь была единой под властью его сына Ярослава Мудрого, а потом много лет дробилась и дробилась, собравшись заново только под жесткой рукой Ивана III, показавшего кукиш монгольской Орде. Этот князь был дедом знаменитого Ивана Грозного, после которого Русь снова оказалась ввергнутой в разор и смуту, пережила все и стала Россией, только правили ею уже не Рюриковичи, а Романовы…

* * *

Из Новгорода от Ярослава приехал его наставник Блуд, но говорить сначала стал с княжной Предславой и только потом с Владимиром.

Блуд поутру явился под княжьи очи сам и стал вести разговор, который удивил и князя, и княгиню. Вернее, Владимира удивил, а Анну озадачил. Воевода от имени князя Новгородского Ярослава и его боярина Остромира… сватал Предславу!

— За кого? — не зная, что сказать, на всякий случай сначала поинтересовался Владимир.

— За боярина и сватаю. Остромир тебе, князь, челом бьет, просит отдать свою дочь за него.

Не все верно произнес Блуд, знать бы ему, чем дело кончится, сто раз повторил бы, что Предславу и только ее сватает! Сам князь Владимир только хмыкнул, глядя, как выкладывают богатые подарки, присланные от имени жениха родителям невесты. А у княгини Анны мысли метались проворней белки, вспугнутой охотником. Отдать неугодную падчерицу и не видеть ее больше? И тут княгиня поняла, что не хочет этого! У князя Владимира много дочерей и помимо Предславы. У княжны свое имение — село Предславино, что отец отдал ей и ее матери давным-давно, но княгиня Анна постаралась, чтобы в последнее время княжна жила в киевском тереме. Зачем? И сама не смогла бы сказать, видно, нравилось постоянно придираться к Предславе, мстя за красу ее матери. Никого из других дочерей князя Владимира, не ею рожденных, Анна так не мучила, остальных терпела спокойно, а вот бедняге Предславе покоя не давала. Блуду совсем не понравилось, как Анна наклонилась к уху мужа, что-то шепча и указывая взглядом на воеводу. Тот услышал только, как князь ответил в полголоса:

— Нельзя обижать боярина, за ним новгородцы стоят…

Княгиня досадливо отвернулась, а Владимир повелел позвать Предславу. Блуд радовался от души, надеясь увезти княжну к дорогому и любимому брату. Но воевода недооценил хитрость княгини: не успела княжна прийти в хоромы, где вели беседу, как Анна снова что-то зашептала на ухо мужу. Воевода нахмурился, не зная, чего ждать от заносчивой княгини, но решил, что просто так не сдастся. Велено привезти княжну невестой, привезет! И он принялся говорить Владимиру, как хочет Остромир породниться с князем, как может быть полезен Киеву такой брак, с тревогой замечая, что глаза Анны все больше становятся насмешливыми и глядят с вызовом.

Предслава вошла и встала подле двери. Отец повел рукой, подзывая ближе, но вдруг княгиня попросила:

— Князь, дозволь слово молвить?

Владимир удивленно кивнул:

— Говори…

— Негоже княжне, дочери гордой Рогнеды, идти за простого боярина, пусть и знатного рода. Да еще и так далеко, в Новгород! Что люди скажут? Что мачеха отправила падчерицу с глаз долой? Неужто княжну не сосватает какой князь или король? Неужто мы ей не найдем порфирородного жениха? — Анна прошла по хоромам и остановилась подле Предславы. Большие глаза девушки стали просто огромными. Обычно княгиня старалась не оказываться с ней рядом, но сейчас не до того. Владимир даже вздрогнул, перед ним стояли точно две его жены — постаревшая и оплывшая блеклая Анна и красивая, точно появившаяся из давних лет… Рогнеда! Сердце князя зашлось, он забыл, зачем дочь здесь, не слушал, о чем говорит жена, только рассеянно кивал.

А княгиня убеждала мужа и всех остальных, что княжну они выдадут замуж за венценосного жениха.

— А если боярин хочет породниться с князем, то пусть берет в жены… Феофано! — Анна кивнула на стоявшую в стороне свою дочь.

От таких слов челюсти отвисли не только у Блуда и Предславы, изумились все, кто слышал! Блуд пришел в себя первым, объявив:

— Остромир сватает Предславу. Она же старшая!

— Ну и что? — довольно заявила княгиня, возвращаясь на свое место подле Владимира. — Ей мы мужа найдем и без бояр, а чтобы породниться, хватит и Феофано!

Возражать было нечем. Даже князь только со вздохом пожал плечами:

— Быть по сему…

Предслава выбежала из хором, не дожидаясь разрешения отца. Тот растерянно смотрел вслед дочери, хорошо понимая, что она не простит, ведь, наверно, хотела уехать в Новгород к любимому брату. Тут и Владимира стала разбирать злость. Ишь ты, как они хитро без него решили! Сосватать Предславу за новгородского боярина, чтобы и брат и сестра жили рядышком, а он тут один? Почему один, князь не смог бы объяснить, просто вдруг показалось, что если уедет Предслава, то он осиротеет. Нет, он этого не допустит! Молодец княгиня Анна, ловко все придумала. Феофано тоже княжна, да еще и породовитей Предславы будет, в ней кровь византийских императоров! А что не так хороша, так и боярин не добрый молодец.

Владимир утешал сам себя, понимая, что обижены будут и брат и сестра. Сердце снова, в который уже раз за последнее время заныло, предвещая бессонную ночь и тяжкие мысли. Рогнеда отдала бы дочь за боярина? Успокаивая себя, решил, что нет, в глубине души понимая, что отдала бы, ведь в Новгороде Ярослав.

Позже Предслава рыдала у себя в ложнице, бормоча сквозь всхлипывания:

— Без их позволения уеду… В монастырь, как матушка уйду…

К утру она действительно решила уйти в монастырь, не могла больше видеть ни отца, ни мачеху!

Утром раздался тихий стук в дверь. Решив, что это Блуд пришел попрощаться, Предслава хлюпнула носом, накинула на плечи большой плат, чтобы скрыть голые руки, и открыла дверь. Пусть мачеха говорит что хочет! Она не написала письма брату, хоть на словах что передаст. Но на пороге стоял… князь. Невольно отступив перед ним в ложницу, Предслава отвернулась, чтобы скрыть заплаканные глаза. Владимир сел на лавку, под его глазами были темные круги, видно, не спал. Устало вздохнул:

— Предслава, не сердись на меня, что от себя не пускаю… Ты одна у меня осталась.

Дочь изумленно уставилась на отца, забыв о скрываемых следах слез.

— Одна? У тебя жена, дети, князь.

— Из Рогнедичей одна. Ярослав далече, только ты на мать и похожа… Не бросай меня…

Перед княжной сидел уставший, почти беспомощный человек, которому совсем не так весело жить, которого мучают ночные кошмары, болезни и совесть. Почему-то именно это сейчас прочитала Предслава на лице отца. И ужаснулась сама себе: как она могла уехать, бросить князя одного с этой… этой… мачехой, короче говоря!

На седеющие волосы князя легли нежные пальчики княжны:

— Не печалься, отец, я рядом с тобой. Да только нужна ли тебе?

Горечь в голосе Предславы говорила о том, что она все понимает. Князь прижал ее к себе, уткнулся лицом в плат, почти застонал:

— Я любил… я так любил твою мать!..

Блуд увез в Новгород княжну Феофано. А свой разговор в ложнице Предславы князь Владимир быстро забыл. Княгиня же радовалась возможности и дальше досаждать падчерице, при любой возможности называя ее несостоявшейся невестой, потом неудачной невестой, потом отказухой, забыв, что сама и отказала свату. Услужливые боярыни поддакивали, насмешливо глядя на княжну. Предслава старалась не попадаться на глаза мачехе и ее приживалкам.

Через некоторое время она вдруг решительно потребовала от князя отпустить ее жить в Предславино. Владимир подивился, но, чувствуя себя виноватым перед дочерью, уступил. Княжна хорошо подгадала время разговора с отцом, княгиня уехала на прогулку. Получив согласие князя, Предслава едва не бегом отправилась собираться. Когда княгиня вернулась, падчерицы уже и след простыл.

Ярослав смотрел на младшую сестру и не испытывал к ней никаких теплых чувств. Княгиня назвала дочь именем своей матери — Феофано. Большей нелепицы для тех, кто когда-либо видел византийскую красавицу-императрицу или хотя бы слышал о ней, не могло быть. Ребенку можно дать имя очень красивой бабушки, но вот будет ли она сама привлекательна, кто знает? Предслава похожа на Рогнеду, Ярослав на деда Рогволода, Святополк на своего отца Ярополка, а дети Анны повторили свою мать. И сыновья Станислав, Позвизд, Судислав, и дочь Феофано также серы и бесцветны. Блеклые, точно выцветшие волосы, такие же ресницы, глаза, кожа…

Остромир с легким укором покосился на Ярослава, — мол, ты же твердил, что сестра красавица, — но вслух ничего говорить не стал. Князь развел руками:

— Я сватал тебе Предславу.

— А эта? — шепотом поинтересовался у него боярин.

Ярослав с досадой махнул рукой:

— Это Феофано, дочь Анны!

И столько презрения к некрасивой мачехе и некрасивой сестре звучало в его словах, что серые щеки девушки вмиг стали пунцовыми, а на глаза навернулись слезы. Но и это не смягчило князя. Прошипев: «Ненавижу!», он быстро, почти не хромая, удалился. Остромиру стало жаль девушку, из глаз которой сами собой брызнули слезы. Невеста годилась боярину в дочери, но брать такую за сына Вышату он не стал бы. Все же подошел, жалея, погладил пепельные волосы. Феофано разрыдалась окончательно. Остромир неумело уговаривал девушку:

— Ну, ну, успокойся… Не за князя же идешь, за меня… Успокойся…

Он нашел Ярослава на берегу. По тому, как князь смотрел на вяло текущую воду Волхова, как до сих пор не разжались его кулаки, понял, что Ярослав разгневался не на шутку. Остромир решил посмеяться:

— Князь, что ты? Ну, перепутали невесту, невелика беда.

Князь обернулся. Его глаза горели бешенством, губы дрожали:

— Перепутали?! Нет, он не перепутал! Я Предславу сватал, понимаешь, Предславу!

— Да угомонись ты, — даже растерялся боярин. — Я согласен взять Феофано, согласен. Девушка не виновата, что некрасива, с лица воды не пить…

Ярослав снова резко отвернулся к Волхову, глаза сузились.

— Не в ней дело! Пусть себе. Да только я свою сестру сюда хотел, понимаешь? А теперь он Предславу куда? Подальше от Киева и Новгорода, к печенегам куда-нибудь?

Остромир даже испугался такой мысли:

— Ты что говоришь, князь? Она же христианка, какие печенеги?!

Ярослав обреченно махнул рукой, устало вздохнул:

— Ну, значит, совсем в девках останется. Будет в Киеве держать, чтоб я туда душой рвался, а поделать ничего не мог!

Только тут Остромир понял, почему так бесится Ярослав. Он хотел привезти в Новгород единственного дорогого в Киеве человека — сестру Предславу, устроив заодно и ее жизнь. Отец решил по-другому: отправил вместо нее младшую дочь, лишив Ярослава надежды даже видеть любимую сестру. Ярослав такого не простит, или Остромир плохо знает новгородского князя.

— Ярослав, у меня подрастает сын Вышата. На следующий год за него сосватаем.

— Не отдаст! — отрезал князь. Остромир вздохнул, правильно… Он заметил, что Ярослав не зовет князя Владимира ни по имени, ни просто отцом, ни даже князем, просто говорит «он». Ой-ой, не было бы лихо…

— А Предслава и правда красавица…, — вдруг почти мечтательно произнес князь. — Ты Рогнеду видел?

Остромир кивнул:

— Только в монастыре. Но все равно хороша.

— Предслава в нее. Только губы отцовские.

Вспомнив яркие, чувственные губы князя Владимира, боярин покачал головой — да уж, дочери досталось все лучшее от ее родителей. Чего бы ни взять и Феофано от князя хоть чуть?

* * *

С печенегами ни войны, ни мира. Одно слово — степняки, с одним договоришься, другой налезает, этого усмиришь, третий тут как тут… И разбить невозможно, не станешь же, бросив Киев, гоняться за каждым по степи. Пока он будет воевать с набежниками в одном месте, другие Русь порушат в другом. Князь никогда не забудет сидения вместе с бабкой княгиней Ольгой и братьями Ярополком и Олегом за киевскими стенами, когда печенеги осадили город, пока князь Святослав не примчался выручать своих родных. Это было и страшно и обидно. Еще тогда ломали голову, что делать, чтобы защититься от таких набегов. Русичей издревле степняки мучили, ведь Змиевы валы в глубокой древности копаны. Только валы не защита, потому как давно осыпались и пройти их нетрудно.

Что тогда защита? Анна отвечала:

— Молитва, вознесенная к Богу от души.

Князь верил и не верил. Разве не от души молили о помощи жители тех весей, какие заживо сжигали, или те, чьи родные угнаны в неволю? Разве не от души молил о помощи сам князь? Нет, не до русичей Богу видно… Самим защищаться надо. Не с одной молитвой против набежников вставать, а с мечом да за хорошей стеной. И чтоб не дни пути от града до града, а один у другого на виду, чтоб костер, зажженный на одной стене, увидели на другой, чтоб не вестники несли сообщение о нападении Степи, а вот такие костры.

Эта мысль пришла князю Владимиру еще тогда, в северских землях, когда стоял перед сожженной и вырезанной весью, клянясь поставить щит для земель русских.

Когда силу набрал, принялся обновлять Змиевы валы, ставить грады по всей границе со Степью, населять их воями со всей Руси. Теперь уже не одни поляне да северяне от печенегов городились, но и новгородцы, и древляне, и радимичи, и вятичи, и даже дальние новгородцы, весь, чудь… Крепости вырастали на славу, таким любой позавидует. Ставили их по Трубежу и Стугне, по Остру и Суле… Располагали так, чтобы со стены одной был виден огонь, разведенный на другой. Сигнальные костры быстрее всяких гонцов сообщали о приближении степняков. В Киеве по дыму над Витичевской башне понимали, что печенеги переходят витичевский брод. Конечно, не всегда спасали и такие крепости, им самим иногда приходилось туго. Князь едва не погиб под Василевом, смог спрятаться под мостом, когда дружина была посечена, тем и спасся. А Белгород, выдерживавший долгую осаду печенегов, когда Владимир с дружиной ушел в Новгород, перехитрил печенегов, заставив их уйти прочь. Белгородцы наварили из остатков зерна кисель и слили его в колодец. Позвав к себе печенежских послов, показали им якобы чудесный колодец, который сам дает людям пропитание, таких не взять измором. Печенеги поверили, что у русичей в колодцах кисель и сыто, снялись и ушли, чего же сидеть зря? Но степняки все равно налезали на русские города, жгли, уводили людей в полон. И мольбы мало помогали против печенежских мечей.

Князь запретил покупать у степняков лошадей, это сильно разозлило печенежских князей, ведь они растили коней во многом для торговли с русичами. Хотя все чаще правый и левый берега Днепра вели себя по-разному, правобережные печенеги готовы жить мирно, но все равно приходилось ночами стоять в дозорах на стенах крепостей по границе Руси и Степи. И казалось, что так будет продолжаться вечно, всегда враждовала Степь с Русью, всегда и будет враждовать.

Назад: Часть первая Рогнеда

На главную: Предисловие

Часть вторая Сыновья

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Часть вторая
Сыновья