Война

Война!.. Война!.. Война!..

Это известие прозвучало почти громом с ясного неба. С кем? Почему?

Набеги жители Итаки совершали частенько и сами им подвергались тоже, но это были просто набеги, в которых участвовали по несколько кораблей. Если нападавшие чувствовали, что не осилят защиту, поспешно отступали и убирались восвояси, так же поступали и свои, когда плавали воровать чужой скот и грабить побережье от своего острова подальше. Набег — это не война, тогда о чем речь?

Торговцы на рынке всегда знают даже больше, чем царь, именно их корабль, пришедший с товаром из Арголиды, принес будоражащую Итаку весть.

Одиссей сам отправился на рынок — послушать. Измученный микенец, видно, в сотый раз пересказывал новости, будучи уже и сам не рад, что открыл рот, чтобы о них сообщить. Начал рассказ в надежде привлечь покупателей, а оказалось, что новость важнее товара.

— Повторяю: спартанская царица Елена удрала с троянским царевичем Парисом. Теперь Менелаю ничего не останется, как наказать Трою!

— Воевать из-за сбежавшей женщины? Глупости! Такого у ахейцев еще не бывало, ни одна женщина не стоит того, чтобы из-за нее воевать!

— А?!. Ах, ты ж, болтун негодный! — На горшечника, рискнувшего высказать свое мнение, посыпались удары женских кулачков. Начала одна, но к ней тут же присоединились подруги и просто случайные свидетельницы оскорбления женской половины Эллады. — Да это из-за вас, мужиков, пальцем пошевелить не стоит!

Дальше несчастный получил немыслимую порцию щипков и ударов чем попало, отчего бросился прочь, прикрывая голову руками и кляня женщин и свой язык. Вслед ему несся довольный смех жительниц Итаки, они радовались, что сумели проучить хоть одного мужчину. Ишь ты какой! Из-за женщины не стоит воевать! А из-за чего стоит? Чего ради, спрашивается, мужчины совершают множество глупостей и даже подвигов и добывают красивые вещицы? Как соблазнять какую-то красотку, так шепчут на ушко: «Я ради тебя готов на все, подарю тебе то… я подарю тебе это…», а как прилюдно признаться, что все в мире совершают ради женщин, так кишка тонка?!

Обсудив данный вопрос между собой, женщины обнаружили полнейшее единение, какое бывает, только если приходится противостоять мужчинам, причем чужим. Ни в каком ином случае полного совпадения мнений не бывает, найдется хоть одна паршивая овца, которая будет думать иначе.

Одиссей со смехом посмотрел вслед удиравшему гончару, потом подошел к торговцу. На лотке лежали довольно прилично выполненные браслеты, витые заколки, броши для скрепления ткани, даже небольшое бронзовое зеркало…

— Пойдем, покажешь товар царицам, может, выберут что-то себе по душе.

Одиссей не был уверен, что выберут, слишком разборчива Пенелопа, да и его собственная мать Антиклея не любила большого числа украшений, но торговец был рад удрать с рынка и отдохнуть от бесконечных расспросов, хотя прекрасно понимал, что рассказывать придется и во дворце.

Это спартанки могут позволить себе не только слушать беседу мужчин, но и вступать в нее, никому другому не позволено.

Пока Одиссей внимал рассказам торговца о странностях, происходивших в Арголиде, Пенелопа наверху в женской половине ткала, а вот мать Одиссея Антиклея вся извелась, пытаясь подслушать. Она понимала, что если царь привел в дом торговца безделушками, но при этом не зовет цариц, значит, вовсе не ради украшений омывают гостю ноги и выставляют на стол угощенье. Значит, у торговца есть что рассказать.

У женщины два чувства самые сильные — материнство и любопытство. Второе заставило Антиклею на цыпочках подкрасться почти к лестнице, ведущей вниз, в мегарон, где вели беседу царь и торговец.

Ахейцы недолюбливали купцов. Почему? Понимали, что без торговли будет трудно, сами с удовольствием меняли одни товары на другие, плавали со своих островов на соседние или на Пелопоннес и в города вроде Афин или даже Микен, покупали там что-то… Но редко кто вставал с товаром на рынке или ходил по домам. Было в этом что-то нечистое, даже если торговец честен и не слишком стремился к выгоде. Нет, ахейцы предпочитали вырастить скот, собрать урожай, постричь овец, посадить за ткацкие станы своих женщин, даже просто пограбить, но только не торговать на рынке, этим все больше занимались финикийцы. А еще критяне. Может, потому у ахейцев устойчиво мнение «все критяне лгуны!».

Эллада без купцов жить уже не смогла бы, далеко не все, что нужно человеку, имелось на островах, а люди привыкли к изобилию на рынках. Им бы уважать торговцев, доставлявших товары с риском для жизни, а не презирать их. Но обычно ахеец считал позволительным плаванье только ради грабежа, доставки собственных продуктов в большие города или просто ради любопытства.

Земли ахейцев с трех сторон окружены водой Великой Зелени, а острова — так и вовсе со всех сторон. Только с севера на земли Эллады наступают горы, густо поросшие лесом, оттуда все чаще наведываются воинственные племена дорийцев, когда-нибудь дорийцы наберутся сил и перехлестнут через эти горы… Но пока Эллада сильна, несмотря на свою раздробленность и разбросанность. Боялись только Фессалия и Халкидика, что к беспокойным соседям поближе, Спарта не боялась, сильные Микены — тем более.

И на Итаке не боялись. Не потому что у молодого царя Итаки сильное войско, его и вовсе не было, десяток судов, чтобы самому плавать и при случае нападки пиратов отбивать, больше незачем, да и не под силу. Итака — остров совсем небольшой, даже по меркам множества греческих островов, пираты знали, что грабить особенно нечего, к тому же он словно заботливо прикрыт с моря другими большими островами — Кефалленией, Левкадой, Закинфом… Итака небогата, небольшие скудные пастбища не позволяли пасти коней или стада тучных коров, только козы и свиньи, и те в небольшом количестве.

Мало чем торговала Итака. Что выращивали — съедали на острове. Что производили — оставалось себе. Только ловкость ее царей да их удачливость в набегах добавляли богатства. Дед нынешнего царя Автолик был знатным вором, мог увезти целое стадо тучных коров так, что ни один возмущенный бык не замычал. Именно от него, от Автолика, через свою мать Антиклею получил дар хитрости Одиссей. Только хитрость у него иная, что огорчало Антиклею. Дед Автолик был ловок в воровстве, мог уплыть в Великую Зелень на пустом корабле, а вернуться с богатством, а Одиссей хитер скорее в мелочах. Мать не раз вздыхала: может, это от молодости, вот станет старше — будет в дело свою хитрость пускать?

Конечно, царица втайне надеялась, что сын приберет к рукам и Кефаллению, и Закинф, и еще много чего, но Одиссей плавал больше из любопытства. Одиссей добр, силен, хотя и откровенно некрасив, у него золотые руки, молодой царь и дворец выстроил сам (конечно, с помощниками), и мебель в нем срубил тоже. Он пахарь и плотник, может освежевать овцу так, что та не заблеет, великолепно владеет оружием и не считает зазорным взять в руки весло, если нужно. Одиссей невысок ростом, скорее кряжист, как дуб, его лицо изрыто мелкими шрамами и рубцами, волосы рыжи, но не ярко-медной рыжиной, а скорее пегие, руки крепкие с широкими, как лопаты, ладонями, но стоит царю Итаки открыть уже щербатый из-за выбитого в стычке зуба рот, как все забывают о некрасивости, с замиранием слушая его рассказы, в которых никогда не знаешь, где правда переходит в выдумку или наоборот. Слава рассказчика и хитреца — вот главное, чем известен Одиссей и Итака вместе с ним.

Но сейчас Одиссей не рассказывал, наоборот, он слушал. Такое бывало редко, а потому Антиклея насторожилась вдвойне. Видно, что-то в Арголиде происходило серьезное.

Так и есть! Царь Спарты Менелай отправился на Крит, чтобы почтить память своего деда Идоменея, который готовился отойти в царство Аида. Конечно, это нелепо — вдруг отправляться через всю Великую Зелень, когда у тебя дома важный гость — царевич далекой Троады Парис. Что он, глуп, этот Менелай, — оставить красавца Париса в гостях у своей красавицы Елены?!

Парис, или, как его еще звали, Александр, — царевич приметный. Когда-то его отцу Приаму предсказали, что Троянское царство погубит именно этот, только что родившийся сын. У Приама и без Париса хватало наследников, а потому участь новорожденного была решена — его отнесли в лес, чтобы не убивать дома. Но вмешалась Афродита, маленького царевича нашли пастухи и вырастили, научив своим премудростям. Более всего Парис известен своим выбором среди богинь.

Это была странная свадьба — богиня Фетида выходила замуж за простого смертного Пелея. Действительно странно, если вспомнить, что Фетидой увлекался сам Зевс. Что заставило Громовержца, на радость своей супруге Гере, отдать другому приглянувшуюся ему красотку? Нет, не ревность Геры, а пророчество, что родившийся у Фетиды сын будет сильней отца и станет причиной его гибели.

Зевс, лично скинувший своего папашу Крона, после такого пророчества больше не рисковал ухаживать за несчастной Фетидой, но и все остальные боги тоже, кому же хочется быть низвергнутым в Тартар всего лишь после бурной ночи? Слишком высокая цена…

Пришлось бедолаге выходить замуж за простого смертного Пелея. Сидеть за одним пиршественным столом с богами, да еще и в качестве мужа богини, удается, конечно, не всякому, но Пелей держался молодцом, обещал вырастить будущего малыша сильным и крепким, а что до собственной гибели, то на Земле смертных больше, чем бессмертных… Даже хозяин Подземного мира Аид от таких благородных слов расчувствовался и обещал Пелею в будущем в своих владениях неплохое местечко… Сын Фетиды и Пелея Ахилл действительно оказался необычайно силен и действительно невольно стал причиной гибели своего отца во время Троянской войны. Но тогда до этого было еще очень далеко.

Все шло хорошо, пока на столе не появилось яблоко, подброшенное богиней раздора Эридой, которую не пожелали пригласить на свадьбу. Какой подарок может сделать богиня раздора? Только тот, что поссорит. На яблоке красовалась надпись: «Самой Прекрасной».

К плоду тут же протянули руки три богини: жена Зевса Гера, богиня мудрости и военных хитростей Афина и богиня красоты Афродита. Разгорелся спор, каждая из богинь считала, что яблоко должно принадлежать именно ей: Афродита — потому что богиня красоты; Афина — потому что красота не столько во внешности, сколько в разуме, а Гера — просто потому, что супруга Зевса.

Сам Зевс не рискнул выступать арбитром в споре трех богинь, понимая, что, даже разрезав яблоко на три части, ситуацию не спасет, он передал полномочия судьи попавшемуся на глаза Парису, который мирно спал, пока его овцы паслись. Но Парис оказался не дурак, для начала он заставил богинь обнажиться, а потом еще и получил от них обещания: от Геры — власти над всей Азией, от Афины — победы в любом бою, а вот от Афродиты — любовь самой красивой женщины на Земле. Правда, самая красивая женщина была замужем за спартанским царем Менелаем, но замужество любви, как известно, не помеха.

Парис, не слишком отличавшийся ни умом, ни храбростью, решил, что власть, разумное правление и даже воинская слава ему ни к чему, отверг Геру и Афину, предпочтя Афродиту с обещанной ею любовью самой красивой женщины. Что ж, каждому свое…

Обиженные богини отбыли на небо, погрозив Парису кулачками, а Афродита принялась действовать, выполняя данное слово. Для начала она вернула Париса родителям, для этого ему пришлось победить в состязании на празднике в Трое. Царская семья узнала брошенного младенцем на съедение диким зверям сына, повинилась, несмотря на все предостережения царской дочери Кассандры, которая, как известно, прорицательница не хуже оракулов. Кассандра твердила, что Троя погибнет из-за Париса, но от нее только отмахивались.

Голос совести у царя Приама и царицы Гекубы заглушил голос разума. Парис не отличался ничем, кроме красоты, был туповат, естественно, необразован, ленив, труслив и влюблен в себя не меньше Нарцисса, превращенного богами, как известно, из-за самолюбования в цветок. Но вся семья не замечала этого, балуя его и словно искупая многолетнюю вину.

Выполняя свое обещание, Афродита отправила красавчика Париса в гости к Менелаю, жена которого Елена и считалась самой красивой женщиной на Земле. Дальше все просто — Менелай уплыл на Крит хоронить дедушку, а Елена удрала с Парисом, правда, не сразу в Трою, чтобы замести следы, хотя таковых в море не бывает, влюбленные сначала поплавали по округе.

Конечно, красть жен в доме, где тебя принимают с радостью, не слишком порядочно, но мало кто обратил бы внимание на это происшествие, разве что посмеялись над незадачливым Менелаем, если бы не его брат Агамемнон.

Менелай стал спартанским царем, женившись на Елене, младшей дочери царя Спарты Тиндарея, а до того правил вместе с братом в Микенах — его брат Агамемнон был могущественным царем златообильных Микен, а это что-то значило. К тому же сам Агамемнон был женат на сестре Елены Клитемнестре, то есть обида, нанесенная Менелаю, означала обиду и Агамемнону.

Теперь Эллада ждала, как поступят братья.

Это были важные новости, потому вся Эллада гудела как растревоженный улей.

Одиссей не стал звать цариц, чтобы показывать им простенькие украшения торговца, не торгуясь, скупил все и отдал ключнице, чтобы убрала в кладовую. Пусть лежат, придет время — и их можно будет обменять на что-то путное в другом месте. Его больше интересовали сведения, сообщенные торговцем, они были много ценней всех украшений.

С трудом дождавшись, когда торговец насытится, все доскажет и уйдет, Антиклея спустилась в мегарон:

— Плохие новости, Одиссей?

— Плохие? В Арголиде говорят о предстоящей войне. Позови Пенелопу, это ее тоже касается.

Старшая царица обиженно поджала губы, даже если новость касалась Пенелопы, разве нельзя сначала пересказать все матери, а потом звать жену? Совсем голову потерял из-за своей спартанки с тех пор, как та родила ему сына! Одиссей не стал ждать, крикнул сам:

— Пенелопа!

Наблюдая, как жена спускается по лестнице из женской половины, Одиссей пытался представить себе Елену. Синеглазая красавица, конечно, божественно хороша, но сбежать от мужа… Менелай не подарок богов, однако выбирала его Елена сама, без принуждения, Тиндарей не диктовал свою волю дочери.

— О чем ты задумался, Одиссей?

— Вспомнил сватовство к Елене.

— Елене? — В голосе Пенелопы не прозвучала нотка ревности, женщина сумела скрыть свои чувства, но Одиссей прекрасно понимал, что она есть.

— Елена сбежала с троянским царевичем Парисом, пока Менелай плавал на Крит хоронить Идоменея.

Каждая из женщин услышала в сообщении свое.

— Замужняя женщина сбежала из дома?! Так могла поступить только спартанка! — Антиклея торжествующе посмотрела сначала на невестку, потом на сына, словно добавив взглядом: «Я же говорила!»

Пенелопа ахнула:

— Старый Идоменей умер?

— Да. Его убил собственный сын, как и предсказывал оракул.

— А Гермиона, ее Елена забрала с собой или оставила?

— Не знаю.

— Что теперь будет? Менелай оскорблен, а вы…

Одиссей бросил быстрый взгляд на жену, умница Пенелопа схватила самую суть, дело ведь даже не в сбежавшей Елене, а в том, что троянский царевич обидел Менелая, брата Агамемнона.

— Поживем — увидим. Своих дел много, чтобы еще о Менелае заботиться.

Сказал, словно отмахиваясь, но от Пенелопы не укрылась озабоченность мужа. А Антиклея все продолжала клеймить позором распущенных спартанок. Пенелопа, не выдержав, тихонько буркнула себе под нос:

— Я досталась мужу невинной…

Это был для старшей царицы удар под дых. Немало ходило слухов, что отец Одиссея вовсе не Лаэрт, а Сизиф, который, чтобы отомстить Автолику, укравшему у него немало скота, накануне свадьбы соблазнил Антиклею, вот и родился Одиссей хитрецом не только в деда — вора Автолика, но и в Сизифа, позже обманувшего самого Аида и сумевшего вернуться из царства мертвых на Землю. Правда, закончился этот обман плохо, обиженный бог сумел заполучить бывшего возлюбленного Антиклеи обратно и заставил его вечно вкатывать на высокую гору огромный камень. Как только камень достигал вершины, а Сизиф утирал пот с чела, все приходилось начинать сначала, поскольку камни на вершинах не лежат, особенно если их подталкивать вниз.

Сам Одиссей считал своим отцом Лаэрта, но это не отменяло потери невинности Антиклеей до свадьбы.

Одиссей почему-то подумал, что если ему придется еще раз отправиться в Трою теперь с Менелаем, то женщины просто перегрызут друг дружке горло.

Для начала Одиссей отправился к знаменитому предсказателю Тиресию в Фивы. Тиресий не ошибался, но то, что услышал для себя царь Итаки, просто не могло быть правдой! Если уплывет с Агамемноном и другими, то вернется ровно через двадцать лет, правда, живым и здоровым.

Одиссей хохотал:

— Богатым?

— Так себе…

Этого не могло быть, потому что от Троады до Итаки хоть и далеко, но не бесконечно, куда ближе, чем даже до Геркулесовых Столбов. Такое долгое отсутствие могло означать только плен, но Тиресий снова мотал головой:

— Если и плен, то добровольный.

Вот этого Одиссей жене говорить не стал, мало ли что подумает. Правда, для себя решил, что постарается отказаться от похода совсем.

Дома объявил только о пророчестве долгой осады Трои и конечной победы. А еще о том, что сделает все, чтобы не участвовать. Лаэрт заподозрил неладное, Антиклея тоже, где это видано, чтобы Одиссей оставался дома, когда другие куда-то плывут?

А он и впрямь постарался избежать похода. Когда на Итаку приплыл Агамемнон (царь Микен лично напоминал участникам сватовства Елены о данной ими клятве помогать мужу красавицы в случае обиды), с ним еще и Паламед как руководитель второй половины войска, Одиссей понял, что совсем не желает участвовать в осаде Трои. Пусть себе Илион стоит как стоял, он найдет выгоду в пиратских нападениях на острова, пока остальные будут складывать свои головы в Троаде.

Пришлось даже разыграть сумасшествие, Одиссей впряг в плуг вола и ослицу и принялся «засевать» поле солью. На Итаке, где каждый клочок земли ценен, это и впрямь мог делать только сумасшедший. Но Паламед заметил вполне нормальный взгляд, которым обменялись супруги перед началом дикой пахоты, и поспешил вывести родственника на чистую воду. Он схватил маленького Телемаха и посадил прямо на пути у вола.

Вол не лошадь и вставать как вкопанный, увидев ребенка, не станет. Пенелопа в ужасе прижала руки ко рту, чтобы не вырвался крик. Но Одиссей остановился. Лучше годы под стенами Илиона, чем гибель второго сына!

Но теперь им двоим с Паламедом не жить, это Одиссей знал точно! Никакие гениальные выдумки чистенького умника не спасут его от мести Лаэртида. Понимал ли это сам Паламед? Наверное, но не обращал на Одиссея внимания, считая того все еще диким царьком маленького дикого острова.

Царем Одиссей и впрямь был, Лаэрт вдруг объявил, что устал и передает власть взрослому сыну. Надеялся, что тот прекратит мотаться по морю и осядет дома на Итаке? Зря, потому что ничего не изменилось, разве что Лаэрт теперь жил в своем домике с садиком, а во дворце распоряжались, страшно мешая друг дружке, старая и молодая царицы.

— Лаэрт отрекся, но не отреклась я! — заявила Антиклея и продолжила распоряжаться, как раньше.

— Пусть распоряжается в своей части гинекея! — парировала невестка. — С Итакой я разберусь сама!

«Может, и правда лучше двадцать лет плаваний без захода на базу?» — думал Одиссей…

Но теперь отказаться он уже не мог, клятва на крови черного быка, данная богам вместе с остальными женихами красавицы Елены (сам же предложил такую клятву Тиндарею, дурак!), вынуждала его забрать с острова всех способных держать в руках весла, посадить на свои триеры и отправиться возвращать блудную родственницу законному супругу.

Конечно, Антиклея во всем обвинила Пенелопу и «этих спартанок»! Пенелопа, сквозь зубы обозвав свекровь старой дурой, сдержаться сумела, не время рвать друг дружке волосы, все еще впереди…

Пенелопа сделала все, чтобы муж не увидел слез, она держалась из последних сил, когда прощались, ведь жена героя не должна плакать, это удел слабых. Крепилась, глядя, как он взбегает по брошенным сходням на свой корабль, молчала, когда махала вслед рукой, только губу закусила так, что выступила кровь.

Антиклея неодобрительно смотрела на невестку, неужели так и не пустит слезу, неужели выдержит? Почему свекрови не нравилась выдержка невестки, непонятно, многие ею восхищались, даже Эвриклея, воспитавшая Одиссея. Сама старая нянька расплакалась, все пыталась хоть погладить своего любимца по плечу.

Корабли обогнули мыс и исчезли из виду, никто не мог быть уверен, что они вернутся, но каждый надеялся, что это случится, что все останутся живы и не слишком изуродованы, что добыча будет большой, а война недолгой.

Корабли часто вот так исчезали за мысом, иначе от Итаки к другим островам и на Пелопоннес не попадешь, каждое плаванье было опасным, Великая Зелень всегда грозила гибелью. Но кроме бурь и туманов, насылаемых Посейдоном, были еще пираты, которые, пограбив мореплавателей, редко кого оставляли в живых, не желая иметь лишних свидетелей. Поговаривали, что этих-то насылают сильные ахейские цари, прежде всего Агамемнон. Ну, если не насылает, то уж частично содержит наверняка, за что получает свою долю добычи.

Но плоха та жена, которая при отплытии мужа думает лишь о бурях и пиратах. Такие мысли могут накликать беду, думать нужно о хорошем — о богатой добыче и удачном плаванье. А уж если муж отправился воевать — тем более!

Антиклея внимательно приглядывалась к Пенелопе, материнское сердце чувствовало, что та знает больше, чем говорит. Слишком уж таился Одиссей после возвращения из Дельф и о предсказании оракула сказал вскользь, как о чем-то неважном, а вот Пенелопа сама не своя…

Вечером свекровь решительным шагом отправилась к невестке. Та убаюкивала маленького Телемаха, вернее, ребенок уже сладко спал, а женщина сидела над колыбелью и, покачивая ее, плакала.

Антиклея сделала знак Эвриклее, чтобы нянька плотней закрыла дверь, и приблизилась к невестке, сверля ту взглядом. Пенелопа подняла заплаканное лицо, но прятать слезы не стала.

— Что ты знаешь и о чем молчишь? Что в действительности сказал оракул, Одиссей не вернется?

Пенелопа покачала головой:

— Вернется.

— Ты лжешь! Поклянись жизнью своего сына!

— Клянусь жизнью Телемаха, оракул сказал, что Одиссей вернется…

— Тогда почему ты плачешь так, словно проводила его навеки?

— Война продлится десять лет.

Антиклея замерла. Десять лет! Это огромный срок, она сама через десять лет будет уже старухой, да и у Пенелопы пройдут лучшие годы.

— Десять лет! Столько не воюют. Но не одна ты проводила мужа, много достойных мужей уплыли вместе с Одиссеем. Нужно ждать — и они вернутся.

Свекровь была уже у двери, ей не хотелось утешать невестку. Конечно, жаль молодую женщину, но ведь и правда, не она одна…

— Одиссей вернется через двадцать лет — так сказал оракул…

Антиклея повернулась всем телом, замерла. Одна за другой пронзили мысли: вот почему она так страдает, двадцать лет ни женой, ни вдовой, конечно, не всякая выдержит. Следующей мыслью было недоумение: где же Одиссей будет столько лет?! И, наконец, ужас: я не доживу!

Спросила об Одиссее. Пенелопа помотала головой: оракул сказал, что он перенесет много опасностей, повидает много земель, но вернется. Больше ничего.

— Двадцать лет… Глупость! Никому не говори, засмеют.

— Мы не сказали, только тебе…

— Вот и молчи! — почему-то разозлилась Антиклея, словно это невестка была виновата в будущем долгом отсутствии ее сына. — И о десяти годах войны тоже молчи, не то царство растащат.

Она ушла, ворча себе под нос:

— Неужто и правда двадцать лет?..

Пенелопа только покачала головой, сама же и проговорится, а на нее свалит…

Но Антиклея не проговорилась, она даже мужу не сказала о словах Тиресия, а Пенелопе на следующее утро еще раз строго-настрого запретила «болтать всякие глупости»:

— Оракул сказал, что Одиссей вернется! А когда — этого не знает никто, даже оракул.