И снова Новгород
Юрий тоже недолго переживал из-за казни Кучки, забот хватало и без изменника-боярина.
С приходом к власти, а вернее, с захватом власти в Киеве Всеволодом Ольговичем спокойствие на Руси закончилось. Это Мономах и Мстислав могли править спокойно, Ярополк сидеть с помощью своего младшего брата, Юрия Суздальского, править, не опасаясь быть выкинутым из Киева, Вячеславу помощь брата оказалась не нужна, за что и поплатился…
Всеволод Ольгович быстро показал, что сидеть спокойно в ожидании, пока его самого скинут, не собирался. Первым делом он, как и ожидал Юрий, попер на Переяславль, вернее, сам ушел на Изяслава Мстиславича, а против Андрея отправил Святослава Ольговича, сидевшего после неприятностей в Новгороде пока без дела. Суздальский князь ничем не мог помочь брату, вдруг оказавшемуся один на один с большой силой. Уйти из суздальских земель нельзя, Ростислав Смоленский поддерживать отказался, собственный Ростислав из Новгорода вынужден бежать, пришел, конечно, к отцу.
Но пока до Суздаля дошли вести, в Переяславле все закончилось… миром. Не отдал Андрей Владимирович город, хоть и был прозван брат Юрия Добрым, а за свою отчину встал крепко. Ответил Андрей Владимирович твердо:
– Лучше мне умереть с дружиной в Переяславле, на своей отчине и дедине, чем уйти на другое княжение…
Не испугался огромной силы, подошедшей к стенам, сумел не просто отстоять, по разбить осаждавших. А дальше получилось нежданно, вроде и разбил рать Святослава Ольговича, подошедшую к городу, решили крест целовать для замирения, но тут вдруг Переяславль загорелся. Случайно или все же постарались сторонники Ольговичей, неизвестно, только, увидев в том знак, Андрей решил совсем замириться с Всеволодом и признать того Великим князем.
Пока Всеволоду удавалось все: он помирился и с Андреем, и с половцами, заключив мир, и с Изяславом Мстиславичем, и даже с изгнанным им же из Киева Вячеславом Владимировичем. Он не столько воевал, сколько просто пугал, причем всех Мономашичей сразу, и те, будучи разделенными тем, что сидели далеко друг от дружки, но еще больше тем, что недружны, оказать общего сопротивления не могли, а поодиночке воевать не решались.
Новгородцы, вовремя почувствовав изменения в Киеве, снова прислали послов, прося Всеволода, чтобы вернул к ним в город ими же прогнанного Святослава Ольговича, и были готовы слушаться нового Великого князя.
Юрий Владимирович остался один против всех. Осознав это, он два дня метался по своим покоям, не желая никого видеть и ни с кем разговаривать и бессильно скрипя зубами. Идти на Киев и вообще выступать против Всеволода он не мог, если тот поднимет всех, то можно оказаться, как когда-то Олег Гориславич, изгнанным из Руси. Оставалось одно: пока затаиться и крепить свою Землю и свои границы.
Временами приходила мысль, может, сын Андрей и прав, плюнуть на этот Киев, забрать под себя побольше новгородских земель и отделиться? Но душа такого не принимала, его родина – Переяславль, и пусть сейчас даже любимый брат Андрей признал Ольговича Великим князем, ничего, придут времена, когда все поменяется. Юрий хорошо знал, что ничего постоянного в мире нет, то, что сегодня кажется незыблемым, завтра может рухнуть в одночасье.
Этим Юрий Суздальский был пока крепок – умением признавать свое положение и отступать, если не можешь победить, отступать на время, чтобы не потерять все. Куда потом денется его разумность, когда он все же не на шутку вцепится в Великое княжение, ввергнув всю Русь в эту драку за власть, и в которой погибнет, хотя и будучи Великим князем?
Просто он так и не смог смириться с мыслью, что ушел Киев из рук Мономашичей, а когда все-таки в Киеве сядет его племянник Изяслав Мстиславич, не сможет простить тому ни нарушение лествичного права, ни дружбы с Всеволодом Ольговичем в ущерб родным дядям, Мономашичам.
Если честно, то Святослав Ольгович просто боялся возвращаться в строптивый Новгород, памятуя, как был изгнан, он все тянул и тянул время, надеясь, что что-то изменится в этом бурном мире и ему перепадет княжество поближе. Не слишком торопилась туда и Марья Петриловна, будто чувствуя что-то недоброе. Бабье сердце – оно вещун, бабу слушать надо.
Но, как ни тянул, а ехать пришлось. Зато по пути Святослав Ольгович постарался припомнить всех, кто так или иначе обидел его, намереваясь, если уж вернулся, отомстить.
В Новгороде это хорошо понимали, потому, кто поумней да порасторопней, поспешили уйти. Только куда, если Псков с Новгородом замирился, это они за князя Всеволода Мстиславича горой стояли, а за бывших посадников так не встанут. Оставался один путь – Суздаль. Юрий принимал всех, прекрасно понимая, что за каждым боярином стоит его челядь и немалые деньги, а это всегда сила.
На княжьем дворе очередные новгородские беглецы, бояре не из последних – Судило, сын бывшего посадника, и Нежата Твердятич. Юрий Владимирович вопросов задавать не стал, если бежали, значит, припекло. Что ж, всякий недовольный Святославом, поневоле сторонник его, Юрия.
Вышел на крыльцо приветствовать сам, не чинился, на поклон ответил, позвал в дом. Но бояре чего-то мялись, потом объяснили: бежали хоть и в борзе, но, опасаясь расправы, с семьями. В обозе бабы и детишки.
Князь распорядился устроить всех до завтра, а там предстояло решить, где и кому жить. Убедившись, что родные будут в тепле (все же на дворе начался просинец), новгородские бояре тоже пошли в тепло.
Немного погодя они уже сидели за столом с суздальским князем и рассказывали, что происходило в Новгороде. Началось с того, что бывший посадник Константин Микульчич и ближайшие к нему бояре, кто не успел бежать, были схвачены и высланы в Киев в заточение, оставлять их в Новгороде Святослав побоялся. Посадив под замок тех, кого успел, и, разогнав остальных недовольных им, Святослав Ольгович дал волю своей дружине, не забыв и себя самого.
Новгородцы рассказывали правду, в городе действительно очень быстро стало твориться такое, что оставшиеся просто пожалели, что тоже не ушли. Но хорошо – бояре, им есть куда уходить, а что делать купцам, у которых лавки и склады, мастеровым, простым горожанам? Святославовы дружинники, почувствовав княжью то ли защиту, то ли попросту беспомощность и нежелание навести порядок, стали вести себя совсем вольно.
Столкнуть кого с деревянного настила в грязь и посмеяться, наблюдая, как станет выбираться – это было уже привычным делом. Начались драки, которые тоже затевали дружинники, это считалось молодецкой удалью. А потом началось и насилие над женками и дочерьми новгородскими. Пока дело касалось кого попроще, только кричали, но терпели, а вот когда стали насильничать над знатными горожанками и даже женками кончанских старост, дело дошло до веча.
Тысяцкий Якун вскинулся, прислушиваясь. Никак снова вечевой колокол сзывает? Снова будут ругать дружинников и самого князя, напоминая, что договора не выполняет, и грозя выставить вон безо всяких почестей. Если честно, то Якун, бывший приятелем и даже кумом князя Святослава Ольговича, и сам твердил ему, что пора урезонить дружину, Новгород не Курск и даже не Киев, здесь терпеть долго не станут. Святослав смеялся в ответ:
– А что сделают, выгонят? Уйду хоть завтра, надоел мне твой Новгород.
«Ты-то уйдешь, а я как?» – со вздохом думал Якун, понимая, что близости с этим князем ему не простят.
Пришлось поторопиться, пока на вече не распалились слишком сильно…
Так и есть, снова насилие, снова дружинники надругались над какой-то женкой, а ее муж не стерпел, подкараулил обидчика (а может, и не его, но дружинника) и убил поздно ночью. Князь зубами скрипел, требовал наказать, но кто именно убил, не видели, да и за обиженную женку вступились многие.
– Сколько можно надругательства терпеть?!
– Сколько еще над нами будут измываться?!
– На кой и князь такой нужен, коли от него не защита, а одна беда?!
Крик стоял такой, что даже воронье покинуло вообще пределы Новгорода, кружа где-то за Волховом ближе к Ильменю. Потому никто не услышал теньканье спущенной тетивы, даже не все заметили, как мимо уха Святослава, совсем рядом, просвистела стрела!
Это было уже совсем серьезно, но сколько тысяцкий ни вглядывался, понять, откуда прилетела стрела, не мог. Святослав даже и не сразу понял, что произошло, а когда осознал, стало по-настоящему страшно. В тот же день он отправил гонца в Киев к брату с просьбой перевести его из города. Всеволод Ольгович был согласен сделать это, но не успел.
Особенно доставалось новгородским гостям, их обирали больше всего, дочерей и женок бесчестили, не желая терять Новгород, именно торговые люди первыми и стали тайно говорить об убийстве князя, ежели уходить не хочет. Новгород встал перед выбором: либо этот князь со своей дружиной, либо торговые гости. Князья приходят и уходят, а вот гостьбой город всегда жил, ссориться с гостями никто не хотел. В Новгороде вызрел заговор против князя. Не хочет уходить добром, быть ему убитым! – решили горожане.
Тысяцкий Якун обсуждал с сотником Кудряшом кое-какие ратные надобности, потом посидели, просто поговорили, наконец сенные девки принесли на стол меды и съестное, беседа потекла под содержимое большой корчаги. Тысяцкий вздыхал, опасливо сетуя на самовольство княжьей дружины. Говорить откровенно он не рисковал, все же и у стен собственной горницы бывали уши. Сотник – тоже.
Но постепенно хмельное развязало языки, стало все по плечу и оба принялись ругательски ругать и дружину, и князя заодно.
– А у князя девок сколько живет, а?! А я зна-аю… – втолковывал тысяцкому его давний приятель-сотник. С Кудряшом Якун был связан с давних лет, тот мог бы стать тысяцким и сам, но не попался вовремя на глаза кому нужно, зато теперь не слишком боялся, что пострадает, когда князя все же выгонят из Новгорода (в чем никто не сомневался).
– Сколько? – зачем-то уточнил Якун, точно сам не видел этих девок.
Кудряш подумал, морща лоб, и сообщил:
– Много!
– Эк сказал, это все знают.
– Во-от… При живой женке баб да девок при себе держать, это как, а?
Кудряш внимательно вглядывался в лицо тысяцкому, словно тот собирался скрыть еще одну девку, о которой сотник не знал. Тот кивнул и сокрушенно помотал головой:
– Кто думал, что Марья Петриловна такое терпеть станет?
Этого действительно не ожидал никто, бойкая, державшая своего первого мужа в руках и сумевшая заставить князя жениться на себе при живой жене-половчанке, Марья Петриловна почему-то терпела все его нынешние выходки.
Выпили еще, закусили хрустящим огурчиком, сотник подхватил тонко напластанный кусок мяса, сунул в рот и, не прожевав, пробурчал:
– Ниче… недолго осталось терпеть. Ноне его и уберут, аспида…
У Якуна даже хмель из головы вылетел, точно и не пил вовсе. На миг замер, а потом постарался сделать вид, что не понял, расхохотался:
– Да кого уберут?
– Князя твово, понял?
– Куда это князя можно убрать? Вот пришлет Всеволод Ольгович из Киева замену. Тогда пожалуйста.
Сотник, почувствовав себя оскорбленным в лучших чувствах (ему не доверяют?!), замотал головой, а потом и вовсе схватил тысяцкого за грудки:
– Ты чево? Сказано, ноне уберут, значит, ноне! Твово князя убрать, тьфу! – чтобы сомнений не оставалось, насколько тьфу, он смачно сплюнул на пол, отпустил одежду тысяцкого и вдруг махнул рукой: – А хрен с ним, убьют и убьют! Не больно жалко, сам виноват!
Тысяцкому стоило большого труда не выскочить из горницы, где сидели, сдержался, налил еще, снова выпили, потом еще, и только когда Кудряш соображал уже совсем плохо, Якун попробовал выяснить что-то подробней:
– А ты будешь убивать князя?
– Я? Без меня справятся.
– Кто?
Пьяный, пьяный, но Кудряш сообразил, что болтает лишнее, помотал головой:
– Того сказать не могу.
– Ну и ладно, – согласился Якун, чувствуя, что дальше расспрашивать опасно. Он сделал вид, что пытается встать, задел ендову с медом и смахнул ее на пол.
– Раззява!
– Погоди, еще принесу, у меня там еще есть…
Оказавшись за порогом, тысяцкий не стал отправлять гонца к князю и делать что-то еще, пока Кудряш не свалится без памяти, ничего нельзя, даже пьяный, он легко сообразит и все испортит. Потому Якун достал из сундучка маленький кошель с каким-то порошком, спешно сыпанул его в небольшую корчажку с заморским вином и вернулся в горницу:
– Вот, принес… Заморское, что князья пьют, только голова от него кружится и язык заплетается. Хочешь попробовать?
– Налей.
Налил. Вкус Кудряшу не понравился, но заявить об этом он не успел, свалился лицом на стол и захрапел на весь терем.
Вот теперь Якун торопился. Если жить князю осталось недолго, то и ему тоже. Тут же в две стороны отправились верные людишки, один понес Святославу кусок бересты с начертанными словами: «Князь, тебя хотят убить, спасайся», второй спешно звал к тысяцкому его брата, Прокопия.
Глухой зимней ночью из Новгорода выбирался обоз – князь Святослав с семьей, дружиной и его тысяцкий тоже с семьей и братом спешно покидали город. Въезжал князь торжественно, а удирал тайно.
Когда на рассвете убийцы приблизились к княжьему двору, то, увидев раскрытые ворота и брошенные как попало вещи, все поняли. Что было делать, поднимать весь город и гнаться за князем? Решили подождать до утра.
Святослав с обозом сначала двигался очень споро, но потом, когда стало ясно, что догонять их не собираются, замедлил, все же до Смоленска, где уже сидели его двоюродные братья, Давыдовичи, путь неблизкий, а зима в тот год встала неровная, лед в промоинах и полыньях, быстро не поедешь. Так и ползли – впереди князь со своим обозом, позади – Якун и Прокопий со своим. Будь иначе, может, и обошлось бы.
Утром новгородцы убедились, что вместе с князем удрал и его кум тысяцкий Якун, и брат Якуна, Прокопий. Где это видано, чтобы тысяцкий бросал своих ратников и удирал?! Это пахло уже предательством. Снова поорав на вече, решили княжий обоз догнать, тысяцкого вернуть и казнить! Брошенные ополченцы, словно мстя за кровную обиду, хотя особых прегрешений, кроме мздоимства и умеренного воровства (кто этим не грешен?) за Якуном не было замечено, бросились вслед за бывшим тысяцким.
Догнали, братьев отбили и вернули в Новгород.
Вече бушевало так, словно это Якун и Прокопий были виновны во всех прегрешениях не только дружины Святослава и самого князя, но и всех предыдущих князей. Приговор был жестоким: казнить, утопив в Волхове. Большая прорубь после последней казни двух татей еще не успела замерзнуть. Не подоспей на выручку епископ Нифонт, утопили бы, хотя Прокопий орал, пытаясь вразумить новгородцев:
– Я-то чем пред вами виновен?!
Его урезонили быстро:
– Ты пошто с князем бежал? Должон был в вечевой колокол грянуть, узнав, что побег замышляется.
– Окститесь, братцы, как можно супротив своего же брата? Как я мог?
Народ довольно хохотал:
– Вот вместе с братцем рыб-то и покормите.
Спас епископ, как часто бывало в последние годы, встал между новгородцами, держа большой крест в руках, принялся увещевать:
– Не творите суд неправедный, не лишайте живота, точно татей, не берите грех на душу. А коли виновны, так пусть виру выплатят.
Слова про виру новгородцам понравились. Якун и Прокопий были готовы заплатить большие деньги, но когда горожане стали кричать про виру кто больше, и сумма поднялась для Якуна до 1000, а для Прокопия для 500 гривен серебра, оба так и сели. Все, что за бытность тысяцким собрал, нужно было отдать. Рослый бондарь стоял, уперев руки в бока, и хохотал:
– Что, тысяцкий, серебра жалко? Ну, так прости…
Епископ тихо посоветовал:
– Лучше быть нищим, да живым, а серебро и так возьмут.
Якун вздохнул:
– Согласен на виру.
Брата он и не спрашивал, после того как Прокопий почти отрекся от него, Якуну не хотелось даже смотреть в сторону брата. К стоявшим связанными братьям пробрался сквозь толпу Кудряш, долго презрительно смотрел в лицо бывшему тысяцкому, а потом смачно плюнул тому прямо в бороду:
– У, вражья сила! Меня из-за тебя пороли!
Позже обоих братьев заковали в цепи и отправили подальше «к чуди». Вызволить бедолаг сумел Юрий Суздальский, забрав к себе вместе с женами и детьми. Постепенно Юрия стали воспринимать как защитника всех обиженных Ольговичами и вообще обиженных на Руси. Князю это было на руку.
Кроме того, на вече прокричали, что надо к князю Всеволоду послов отправить, сказать, чтоб заменил Святослава.
Святослава заменили на сына Всеволода, но не успел тот добраться до своего нового удела, как новгородцы, погорланив еще на нескольких вече, снова передумали и отправили в Киев послов во главе с Нифонтом, просить себе уже не Ольговича, а Мстиславича. Правда, упоминать сыновей Юрия Суздальского не рискнули, понимая, что с таким князем вернутся те, кому пришлось из города бежать, а вернувшись, могут обиды и припомнить…
Пришлось Всеволоду Ольговичу отправлять в Новгород Мстиславичей, благо тех было еще много. Изяславу предлагать строптивый город не рискнул, вдруг да сговорится с Новгородом и пойдет на Киев, а Юрий Суздальский поддержит…
Всеволод взъярился, вернул не успевшее далеко уехать посольство с Нифонтом во главе и посадил всех под замок. В темнице очутились и новгородские купцы, оказавшиеся в Киеве и других южных княжествах. Новгородское посольство сидело под замком в Киеве без малого год.
Новгород остался без князя. Конечно, можно бы обойтись и без него, ополчение у Новгорода такое, что никакая дружина не сравнится, тысяцкий только звался так, а под его началом была не одна тысяча. Но Юрий Суздальский не зря захватил Новый Торг и держал в своих руках всю южную торговлю Новгорода, он знал, что делать…
Князь снова отправился в Новый Торг посмотреть, как там дела. Он уже знал, как влиять на новгородцев, в Торге почти не было ладей, груженных хлебом, все собранное отправлялось в княжьи закрома в ожидании лучших времен. Это означало, что в Новгороде снова перебои с хлебом. Может, поймут, что опасно ссориться сразу со всеми князьями-соседями? Убедившись, что хлеб в строптивый город не идет, Юрий вернулся в Суздаль, и к нему тут же пришли бежавшие новгородцы.
Приглашая мужей в горницу, князь пытливо вглядывался в лица, неужто станут просить, чтоб разрешил возить хлеб? Понятно, людей жалко, на торжище, слышно, цены взлетели из-за перебоев, но как иначе? Хотят новгородцы жить только по-своему, ни с кем не считаясь, так пусть и кормятся сами.
Но Судила Иванкович и Нежата Твердячич, которых зимой прошлого года принимал уже вместе с семьями, низко поклонившись, речь завели совсем о другом:
– Из Новгорода гонец прибыл. Обратно зовут Судилу Иванковича вон посадником…
Смотрели неуверенно, почти вопросительно, что ответит Юрий Владимирович. Но должен же он понять, что в чужой земле хорошо, тем более пригретыми, а дома все равно лучше. Князь раскатисто захохотал:
– Очухались? А тысяцким к тебе Якуна?
– К чему мне он? – почти обиделся Судило.
– Ну, ну, не серчай, я так… Якуна больше в Новгород и на княжье место не заманишь, чаю. Пойдешь, коли зовут?
Судила глянул прямо, не опуская глаз:
– Пойду.
– Ну и добре.
– Благодарствуй, князь, за заботу и ласку. Пока буду посадником, не допущу, чтобы Новгород против тебя встал или что противное сделал.
Юрий усмехнулся:
– Не зарекайся, не все в твоей воле.
Так и вышло, правда, Судило все же постарался отблагодарить своего спасителя, новгородцы прислали посольство к Юрию, снова зовя того на княжение или прося прислать сына. Андрей ехать категорически отказался, зато согласился попробовать справиться с новгородцами еще раз Ростислав. Прокняжил он недолго, узнав о таком раскладе сил, Всеволод Ольгович захватил и совершенно разорил когда-то подаренный Мономахом Юрию Городец-Остерский – единственную землю Юрия Владимировича близко к Киеву. Разорили и сожгли не только княжий двор, но весь город и округу. Юрий потерял последнее пристанище, теперь у него не было земель в Южной Руси, оставался только брат Андрей в Переяславле.
Кроме того, Всеволод примучил новгородское посольство, все еще сидевшее в темнице Киева, вынудив Нифонта и остальных согласиться на Святополка Мстиславича, племянника Юрия. Судила Иванкович, как и остальные, ничего не смогли сделать, Ростислав, прокняжив всего пару недель, снова вернулся к отцу.
Разговор у них произошел тяжелый, между отцом и сыном впервые почувствовалось отчуждение. Ростислав говорил так, словно это отец виноват, что новгородцы сначала позвали его, а потом тут же прогнали, заменив Святополком.
Юрий фыркнул:
– Кто тебе мешал править, как Мстислав Великий? За того новгородцы были готовы горой стоять и заменить кем-то не позволили.
– А что я мог, если и пробыл только две седмицы?!
Отец хотел напомнить, что в прошлый раз и полутора лет, чтобы завоевать уважение Новгорода, не хватило, но, щадя самолюбие сына, промолчал, только глазами сверкнул. Зато сын никого щадить не стал, запальчиво выкрикнул:
– Ежели бы ты не сидел в своем Залесье, а как Всеволод Ольгович бился за Киевский стол, и новгородцы слушались бы! А ты здесь все растеряешь, станем после меж собой три города делить!
Это было справедливо и несправедливо одновременно. Юрий вздохнул:
– В Залесье меня посадил отец Владимир Мономах, то тебе ведомо. С Всеволодом воевать не мог, потому как он Вячеслава из Киева выгнал, а моя очередь только за Вячеславом, дед твой завещал очередь не нарушать и в зряшные рати не вступать.
– Вот то-то и оно! А Всеволод Ольгович нарушил и на Великом княжении сидит, пока вы с Вячеславом по разным углам! Побеждает тот, кто ничего не боится!
– Сам придумал или сказал кто? – вскинул на сына глаза князь. Он поднялся во весь свой немалый рост, сказал, словно припечатывая каждое слово в столешницу: – Против дедова обычая не пойду. А Всеволоду не перечу, потому как он старше, его отец старше моего, возражать ему может только Вячеслав. Пока он молчит, и я молчать буду.
Но запал Ростислава еще не закончился, видно, крепко обидели княжича в Новгороде:
– Вот вы и будете сидеть, пока Киев Мстиславичи не захватят или вон вообще Давыдовичи.
Юрий, уже шагнувший к двери, обернулся:
– Племянников впереди себя на Киевский стол не пущу, но со Всеволодом воевать не буду, если сам не нападет. А свою Суздальскую землю никому не отдам.
Потом он долго размышлял над обвинениями сына. Прав ли, что помнит отцовские заветы? Конечно, хорошо иметь спокойную совесть, не рваться к власти впереди тех, кто раньше право имеет, но как же тогда быть с сыновьями? Ростислав верно сказал, сыновей немало, а удел один, как после себя, неужто дробить? Южные княжества вон как раздроблены, скоро совсем крошечными станут, неужто и огромную Суздальскую землю такое ждет?
Не ладятся отношения меж князьями на Руси, потому что не хотят соблюдать лествичное право, к тому же стоит одному прийти к власти в Киеве, тут же норовит под себя уделы перераспределить. А он сам не так бы поступил? Где эта истина, как лучше? Так, как делал отец – терпеть, ждать, увещевать… или как Всеволод – брать силой и, запугав всех, заставить поступать по-своему?
Но при отце Владимире Мономахе и потом при старшем брате Мстиславе Владимировиче на Руси тишина была, все сидели по своим уделам и никто не воевал. Иногда наползали мысли, что, может, и прав был Мстислав, что завещал Киевский престол своим сыновьям, может, и должна власть переходить к старшему сыну? А как тогда остальные? А если старший такой, как вон Вячеслав? И сам не усидел, и другим впереди себя не позволит.
Юрий Владимирович усмехнулся: из этих других только он и остался, Андрей ни за что вперед не полезет. Трое их – Мономашичей – они да Вячеслав. И пока Вячеслав жив, по лествице Юрий не имел права на Великое княжение. Всеволод об этом помнил и этим воспользовался.
У Юрия вдруг мелькнуло смутное воспоминание, как однажды о том речь шла в Киеве, Всеволод почему-то дотошно расспрашивал, сможет ли Юрий опередить старшего брата. Юрий тогда твердо сказал, что нет. Сказал и забыл, а Всеволод запомнил и расспрашивал, видно, тоже не зря.
Власть, власть, власть… Или нужно так, как твердит Андрей: расширять свои земли за счет новгородских, все равно они со своими дрязгами и перебором князей сопротивляться сильно не смогут. Тоже не дело, в Новгороде то и дело собственный сын вон сидит…
Но долго размышлять Юрию Владимировичу не пришлось. Из Переяславля пришло горестное известие – скончался любимый брат Юрия, Андрей Владимирович. Прочитав послание, Юрий долго сидел без света в своей горнице… Нет, не о новом переделе уделов думал он, не о Переяславльском княжестве, куда должен бы по праву сесть, а о том, что остался совсем один. Хотя и жили с Андреем всегда врозь, виделись редко, даже писали друг дружке тоже редко, но он всегда знал, что там, в Переяславле, живет человек, который не предаст, встанет на его сторону. Правда, случилось так, что ни он Андрею, ни Андрей ему помочь ни разу не смогли, но даже понимание о возможности такой помощи грело душу.
А теперь он совсем один. Брат Вячеслав терпеть не мог с детства, племянники волками глядят. Князь чувствовал себя плохо как никогда. Смерть Андрея словно развязала руки Ольговичам, теперь они навалятся всей сворой, станут рвать Суздальскую землю кусками, кто какой сможет… Андрей словно был той совестливой чертой, переступить которую нельзя, теперь его нет…
