В Нерак!
Маргарита надоела брату и матери своим беспокойным характером, к тому же держать ее под замком уже не имело смысла, было решено, что королева-мать сопроводит ее прямо в Нерак и передаст беспокойную супругу королю Наварры прямо в руки.
Кортеж, сопровождавший двух королев, был огромен и роскошен. Встречавший тещу и супругу Генрих неожиданно для себя осознал, что соскучился по беспокойной супруге, обнаружил, что за время разлуки она еще похорошела, хотя, казалось бы, куда уж. Генрих обещал, что отныне будет исполнять супружеские обязанности регулярно и с подобающим пылом, чтобы поскорее завести наследника. Маргарита, уже прекрасно понимавшая, что забеременеть ей не грозит, ведь за все время ни разу такого не было, пришла в ужас, поскольку воздух Нерака не выветрил запаха пота от Генриха, мыться тот так и не привык.
В остальном жизнь в Нераке была восхитительной. Королеву встретили с восторгом, двор оказался блестящим, окрестности очаровательными, а компания, собравшаяся вокруг королевской четы, поистине великолепной. Маргарита с удовольствием отметила, что Генрих не проявил ни малейшего интереса к мадам де Сов, приехавшей вместе с королевой именно ради короля Наварры, сама же она в очередной раз влюбилась.
Новым любовником Маргариты оказался главный конюший герцога Алансона Жак де Арле де Шамваллонн. Конечно, он был неотразимо красив, галантен, остроумен и романтичен! Прекрасный любовник, слагающий в честь своей возлюбленной стихи; оказавшийся весьма терпимым и очень щедрым муж; отъезд обратно в Париж королевы-матери; обожавший Маргариту двор, общество умных, приятных людей… что еще нужно для счастья?
Не хватало рождения наследника, и пока Генрих Наваррский отлеживался во время лечения очередного венерического заболевания (что вовсе не было редкостью для шестнадцатого века), Маргарита уехала лечить бесплодие на воды.
Вернувшись, она обнаружила у мужа новую любовницу — собственную, совсем юную фрейлину Франсуазу де Монморанси-Фоссе, прозванную просто Фоссез. Маргарита вовсе не расстроилась тому, что нашлась дурочка, готовая терпеть немытого Генриха в своей постели. Удивительно, но король Наварры, обретя весьма галантные манеры и привыкнув менять наряд после возвращения с охоты на более приемлемый для появления в гостиной, рук при этом упорно не мыл, как и ног тоже.
Маргарита не без удовольствия уступала свое место в постели Генриха его любовницам, поскольку имела своего — всегда выхоленного, надушенного и пахнущего не потом, а фиалками Шамваллонна.
Результат любви Генриха и Фоссез не замедлил явить себя, у фрейлины начал расти живот. Нерак не Париж, как бы он ни был галантен, до вольности французской столицы ему далеко, рождение ребенка у любовницы короля здесь было скандалом. Маргарита, пролившая немало слез на водах в попытках излечиться от бесплодия и уже получившая окончательный вердикт: «детей не будет», решилась на отчаянный шаг. Она предложила увезти свою юную фрейлину в уединенное место, чтобы та смогла родить без помех. У королевы была еще одна надежда:
— Фоссез, я могу объявить вашего ребенка своим, никто не догадается. Ваше дитя будет расти в королевских условиях, а вы сможете жить при нем.
Казалось бы, предложение роскошное, ведь Маргарита могла просто выгнать опозорившуюся дурочку, но Фоссез перепугалась, решив, что королева таким способом желает с ней расправиться, попросту удавив. Бедняжка бросилась искать защиты у короля. Генрих встал на защиту любовницы, выговорив Маргарите за недостаточно мягкое к той обращение! Король Генрих вообще не умел быть благодарным, это одна из его неприятных черт характера. Между супругами пробежала черная кошка. Маргарита только пожала плечами:
— Тогда пусть рожает сама, как хочет!
Маргарита читала письмо герцогини де Юзес, прозванной Сивиллой, из Парижа и тихонько хихикала. Король Генрих временами становился просто смешон. Он осыпал немыслимыми почестями своих «милашек». На место убитых на дуэли миньонов пришли новые, которых монарх пестовал ничуть не меньше.
Один из них, Анн барон д'Арк, был немыслимо обласкан, получил герцогство Жуайез, стал пэром, правителем Нормандии и адмиралом Франции, каким когда-то был Колиньи, его отец стал маршалом, и даже семнадцатилетний брат Генрих де Бушаж получил роскошную должность смотрителя королевского гардероба! За что? Просто Анн Жуайез приятен в общении, обходителен и элегантен.
Такими же качествами обладали и остальные миньоны короля. Не правда ли, веские причины, чтобы доверять этим молодым людям править Францией? Но королева-мать молча сносила все назначения и подчинялась воле сына, отказать которому не могла ни в чем.
Сибилла рассказывала о выходке Жуайеза. Они с Сен-Люком проделали в стене королевской спальни дыру и просунули туда медную трубу, вознамерившись изобразить глас божий, чтобы призвать короля покаяться в совершенных грехах. Генрих, который и без того боялся темноты, шорохов и шарахался от содомии к покаянию, конечно, пришел бы от такого голоса в ночи в ужас.
В последнюю минуту Жуайез струсил и, сберегая свою шкуру, бросился к королю рассказывать о готовившейся проделке. Повинную голову меч не сечет, Генрих проникся к подлецу чувством искренней благодарности и осыпал его всяческими благами. Тогда-то он и стал адмиралом, правда, проявив немалый воинский пыл во время осады Ла-Фера.
А Сен-Люк? Тот предпочел бежать и перейти на сторону протестантов, прекрасно понимая, что уж с него-то король голову снимет.
И вот теперь именитый подлец женился. Двор был изумлен таким решением, и неизвестно, чем больше: самим фактом женитьбы королевского миньона или выбором невесты. Генрих решил породниться со столь дорогим ему милашкой, выбрав для любимчика сестру своей жены — Маргариту де Водемон. Придворные за глаза жалели бедняжку: выйти замуж, чтобы иметь в постели женщину вместо мужчины… С таким мужем даже любовника не заведешь, чтобы ненароком не забеременеть.
Герцогиня д'Юзес пересказывала свежие новости, касающиеся свадьбы миньона. На нескольких плотно исписанных листах она подробно перечисляла всех гостей, описывала наряды и украшения одной из самых роскошных свадеб Франции, которая обошлась казне в сто тысяч экю, при том что страна давно жила в долг! Наряды новобрачного и самого короля, который лично вел любимчика к алтарю, были так густо расшиты драгоценностями, что герцогиня даже не смогла разглядеть цвет ткани. Кажется, у короля белый…
«Ах, как жаль, что вас не было на этом роскошном празднике! Хотя боюсь, что вы не утерпели и высказали бы что-нибудь ехидное по поводу новобрачного или других миньонов короля. Поверьте, новые ничуть не лучше прежних, они так же белятся и румянятся, так же напомажены и завиты, так же обожают дамские украшения и, кажется, наряды, хотя смеют называть себя мужчинами…»
Вообще королева Наварры вовсе не жалела, что живет не в Париже, ей все больше нравилось свое маленькое королевство, тем более общество, собравшееся при ее дворе, было великолепным, один Мишель Монтень, задержавшийся после путешествия по Европе на пути в свой Бордо, чего стоил! Беседы с Монтенем вносили в жизнь и ум Маргариты какое-то спокойствие. Мишель уже издал первый том своих «Опытов»… Они часами вели философские споры, Маргарита с удовольствием училась спокойному, уравновешенному мировосприятию Монтеня. Именно его мысли помогут королеве позже, когда спокойствия и мужества понадобится немало. Жизнь в Нераке выглядела большими каникулами, но не все оказалось так гладко. Любвеобильность Генриха не давала покоя не только неприятными болезнями, но и выходками любовниц.
Королевская чета спала в одной спальне, но в разных кроватях, так Маргарита могла не страдать от неприятного запаха, сопутствующего королю. Сам он даже жаловался, что жена требует сменить простыни, даже если он провел в ее постели не больше четверти часа.
Однажды ночью Генрих вдруг забрался под полог кровати Маргариты, но вовсе не ради исполнения супружеского долга. Королева с изумлением услышала:
— Мадам, прошу прощенья, но мне нужна ваша помощь. Кажется, наша девочка рожает…
Маргарита, с трудом подавив желание послать к черту мужа с его «девочкой», со вздохом поднялась и отправилась организовывать роды любовнице короля. Фоссе перенесли в дальнее крыло дворца, а короля отправили на охоту. Когда тот вернулся, то получил известие, что Фоссез родила мертвую девочку…
Королева, которая провела бессонную ночь, решила поспать, но тут же получила еще один урок бестактности от супруга. Генрих согласился с требованием любовницы, что королева обязана навестить ее при всех, как обычно делала, когда ее фрейлины болели.
— Это поможет избежать слухов…
Маргарита просто разозлилась, требования любовницы становились просто наглыми!
Потому, когда король Франции стал настаивать на приезде сестры в Париж, Маргарита, несмотря на все прелести неракского двора, все же собралась туда. Фоссез она мстительно забирала с собой. Король не возражал, у него уже была другая любовница.
Но жизнь в Париже не оказалась ни легкой, ни спокойной. Королю была нужна не столько Маргарита, сколько Генрих Наваррский, они с королевой-матерью очень надеялись, что муж последует за женой, однако Генрих, хорошо помнивший прелести луврского заключения, наступать на те же грабли не желал. Он никуда не поехал, лишь проводил супругу до границы Наварры, мотивируя это тем, что дела не позволяют оставлять королевство надолго. Маргарита не страдала, ведь ее обожаемый Шамваллонн был в Париже. Ему пришлось, как когда-то герцогу де Гизу, жениться, но довольно быстро Маргарита поняла, что сделал это любовник вовсе не только для отвода глаз. Но влюблялась она всегда без памяти и отказать себе в удовольствии видеться даже с женатым любовником не могла. Романтические встречи продолжились.
Похоже, проблема бесплодия была не только у Маргариты, Луиза тоже не могла родить Генриху наследника. То, ради чего Генрих женился, никак не случалось. Король злился, все чаще срывая злость на ком попало. Маргарита с ужасом наблюдала, как ее красивый, умный брат превращается в дерганого психа, на глазах стареет, как это случилось с Карлом, становится непереносимым и все чаще невменяемым. Бывали минуты, когда она откровенно жалела, что согласилась вернуться в Париж. Генрих Наваррский приезжать за супругой отказывался категорически. Обстановка снова накалялась, и Маргарита вспоминала неракский двор с тоской.
Королева была на водах, она все еще пыталась забеременеть от супруга. Упорство Луизы граничило с тупостью, всем уже было ясно, что у Генриха не будет детей, но она все лечилась и лечилась, а король молился.
Перед отъездом королевы Маргарита допустила страшную оплошность: находясь в приподнятом состоянии из-за столь романтичных встреч с Шамваллонном, она, забыв осторожность, взяла да и посоветовала Луизе ради блага и спокойствия Франции не быть столь примерной и верной супругой! Бесцветные глаза тихони вылезли из орбит:
— Как можно?!
Спросила шепотом, словно уехавший на охоту король мог ее услышать. Маргарита уже сообразила, что зря затеяла с верной супругой такой разговор, эта дурочка вполне способна обо всем рассказать супругу, тогда крика не оберешься. Если бы Маргарита знала, чем обернется этот совет, она действительно прикусила бы язык, но слово не воробей, пришлось срочно исправлять положение:
— Может, любовник научил бы вас быть более горячей со своим мужем? Это очень помогает зачатию…
Сказала и подумала о себе, она еще какая горячая любовница, а вот зачать не удалось. Правда, горячая вовсе не со своим пахнущим чесноком и лошадьми Генрихом…
Следующие три дня Маргарита жила словно на углях, она с тревогой ожидала вызова к королю, но ничего не происходило, Луиза уехала, явно не нажаловавшись на распутные советы золовки королю.
Королева Наварры уже расслабилась, и тут…
— Мадам, поскольку королевы нет в Париже, я попросил бы вас стать хозяйкой предстоящего маскарада. Маски необязательны, а вот костюмы да.
Нужно ли долго уговаривать ту, которая обожала развлечения? Маргарита присела перед королем:
— Конечно, сир.
Тем более у нее новый охотничий костюм, который ей так идет. Как жаль, что Шамваллонн не сможет быть на балу! Но она постарается непременно показать наряд возлюбленному. Бал обещал удаться на славу.
Сначала все так и шло, Маргарита уже продемонстрировала свой наряд придворным, получила свою порцию восхищенных возгласов, потому что действительно была хороша в мужском платье, и теперь уселась подле трона короля в ожидании самого Генриха. Брат почему-то задерживался. Толпа придворных привычно гудела, передавая свежие сплетни и обсуждая, а чаще осуждая новые фасоны и наряды, музыканты старались развлечь присутствующих игрой…
Наконец вошел церемониймейстер, ударил в пол жезлом, объявляя появление короля. Вмиг в зале все затихло. Но Генрих повел себя странно, он прошел прямо к помосту, где присела в реверансе Маргарита, однако подниматься на ступеньки не стал, остановился, сделав знак музыкантам, чтобы замолчали, и вдруг громко объявил:
— Мадам!
По тону, которым король произнес свое обращение, стало ясно, что пахнет скандалом, потому толпа придворных мгновенно подвинулась возможно ближе, умудрившись не издать при этом и шороха, что свидетельствовало, что в случае необходимости женщины могут не шелестеть даже шелковыми юбками. Нельзя пропустить ни слова…
Того, что произошло дальше, не ожидал никто, и уж тем более Маргарита. Король принялся почти кричать, что она погрязла в пороке, что она развратна и спит с кем попало, что с ней не желает знаться даже собственный муж… А еще Генрих достал из рукава список любовных побед, который Маргарита вела с ранней юности и держала запертым в ящичке стола, но который недавно пропал. Королева искала его, решив, что по ошибке положила среди других бумаг, но не нашла, решив хорошенько порыться именно после бала. Теперь стало ясно, куда пропал этот список. Король смел обыскивать ее кабинет?!
— Вы не способны хранить верность супругу и даже советовали подобное поведение моей королеве!
Ясно, откуда ветер дует, дура Луиза все же нажаловалась.
Придворные ожидали чего угодно, только не такой тирады короля и не молчания Маргариты.
А та действительно молчала, потому что обомлела. Кто обвинял ее в разврате? Человек, погрязший в содомии, о котором весь Париж распевает похабные песенки, для которого зад миньона самое привлекательное зрелище? Кому она должна хранить верность, тому, кто с первых же дней предпочитал постель всеобщей шлюхи супружеской постели, кто и в Нераке не пропускает ни одной юбки, чтобы не задрать?!
Но это оказалось не все, видя, что сестра не отвечает, и возбудившись от собственного крика, Генрих добавил:
— Вы до сих пор имеете связь с Шамваллонном и тайно родили от него ребенка!
Это доконало Маргариту окончательно. Родила ребенка… И это говорит Генрих, прекрасно знающий о беде сестры, знающий, что после того избиения ее Карлом детей вообще быть не может!
Только не заплакать, только не показать своего бессилия… Маргарита понимала, что если скажет хоть слово, то слезы хлынут из глаз ручьями, а голос будет хрипеть. И все это на радость придворным. Нет, она не доставит такого удовольствия, а значит, будет молчать. К тому же оправдываться бесполезно, если король счел возможным рыться в ее бумагах и воровать их, если способен обвинить в том, о невозможности чего прекрасно знает, то оправданиями она только повеселит и без того довольных придворных.
Даже не присев перед королем, ни на кого не глядя, Маргарита спустилась по ступенькам и пошла прочь из зала.
Вслед неслось:
— Уезжайте вон из Парижа! Шлюха!
Это словечко часто использовалось в придворном лексиконе, бывали и куда более забористые, но ведь не на балу же и не в полный голос!
Она шла по залу Кариатид, прямая и невозможно красивая в своем охотничьем наряде, придворные расступались, сочувствующие быстро опускали глаза, чтобы это сочувствие никто не заметил, остальные смотрели насмешливо, ожидая встретиться с опальной королевой взглядом.
Но Маргарита не думала ни о ком из них, она не замечала эти ехидные лица, очень довольные ее позором и ждущие чего-то большего. Мысли Маргариты были о Шамваллонне, если король все знает, то он может поручить выследить любовника сестры, если уже не выследил. С нее хватит головы Ла Моля, Шамваллонна надо спасти даже ценой собственного позора!
Наверное, именно эти мысли о безопасности возлюбленного помогли Маргарите достойно перенести всю экзекуцию и не выдать себя ни словом, ни взглядом. К разочарованию недоброжелателей, она оказалась на высоте, гордо пронеся свою красивую голову до самых своих комнат.
Но и там королева не бросилась с рыданиями на постель, напротив, уселась за стол писать белокурому красавцу. Правда, ей тут же сказали, что он уже удрал. Если у Маргариты в тот вечер и были слезы, то только из-за очередного предательства возлюбленного: если он удрал, значит, что-то знал? Но если знал, то почему же не предупредил ее?
Король, израсходовав свой гнев, удалился, оставив придворных гадать, продолжать им бал или удалиться. Столь невероятного скандала при дворе не помнили, вечно эта Маргарита де Валуа со своими любовными связями!
Нелепость королевской выходки почувствовали все, даже его миньоны. Можно было устроить Маргарите выволочку, даже прогнать ее из Парижа, но не так же. Сам Генрих тоже быстро понял оплошность, тем более миньоны не восхищались его грубостью, мать тоже выглядела крайне недовольной.
Масла в огонь подлил Шико, королевский шут невесело усмехнулся:
— Сдается, Генрих, ты обвинил сестрицу в той куче дерьма, которую наложил сам…
— Пошел вон!
— Я-то пойду, и она уедет, а ты останешься, и дерьмо будет страшно вонять…
Чуть пометавшись, король отправился… к опальной сестре.
Но дверь оказалась заперта.
— Пустите, это король.
Он хотел хотя бы немного загладить вину, объяснить Маргарите, что именно вывело его из себя, посоветовать отправиться с ним на богомолье, чтобы и впрямь замолить грехи, может, это поможем им обоим иметь детей? Генрих помнил разговор о том, что Карл тогда слишком сильно избил Маргариту, оставив ей мало шансов стать счастливой матерью. Это старший брат считал одним из самых страшных своих грехов и был прав, потому что роди Маргарита детей, возможно, она не стала бы столь любвеобильной.
Но что было, то было, плохо, что сегодня он упомянул ребенка Шамваллонна, это оскорбило Маргариту, и все же она должна понять королевскую ярость. Уже одно то, что король у ее двери, — великая честь, завтра придворные разнесут слух об этом происшествии по всему Лувру.
— Маргарита, это я, я хотел бы поговорить…
И вдруг из-за двери донеслось совершенно откровенное и громогласное:
— Пошел к черту!
Голос, несомненно, принадлежал сестре короля, и ярость в нем поражала.
Все сделали вид, что совершенно оглохли, и принялись разглядывать рисунки на гобеленах. Несколько мгновений Генрих молча сопел, потом фыркнул:
— Вон из Парижа!
Миньоны едва поспевали за королем, словно молния мчавшимся в свои покои. Под ноги Генриху попали его маленькие собачки, король со злостью пнул пару из них, раздался визг, приведший монарха в еще большее бешенство. Теперь пинки раздавались налево и направо, а вид Валуа был ужасен.
Утро Маргарита встретила уже в карете, она не хотела, чтобы кто-нибудь видел отъезд, вчерашнее событие показало, что при дворе друзей нет, есть только предатели, ведь никто, ни один человек не только не вступился за королеву Наварры, но и не поддержал взглядом. Шамваллонн удрал, брата и мать она теперь ненавидела, но и к мужу в Нерак ехать вовсе не хотелось, во-первых, у слухов быстрые крылья, раньше, чем она доберется до своего королевства, там уже будут знать об оскорблениях. Во-вторых, ей совсем не хотелось наблюдать, как муж ухлестывает за кем попало, да и принимать его в спальне тоже не хотелось. Вспомнив запах чеснока, Маргарита почувствовала тошноту.
Тут же стало страшно: а вдруг это признак беременности?! Но тогда надо не просто ехать, а мчаться к мужу, иначе дело плохо…
Срочно уехав из Парижа, Маргарита тащилась в Нерак со скоростью черепахи, останавливаясь где только можно. Тревога оказалась ложной, никакой беременности, конечно, не было, но радости это не прибавляло. Она понимала, какое любопытство вызовет у придворных дам одним своим появлением, прошлое было куда более эффектным. И зачем только она послушала мать и брата и вернулась в Париж? Получалось, что только ради оскорблений.
Никто не позорил мадам де Сов, которую королева подстилала под всех, причем одновременно под нескольких. Как вообще мог осуждать ее за непристойное поведение Генрих, открыто живший с миньонами, устраивавший немыслимо развратные праздники в Плесси-де-Тур или Шенонсо?!
Откинувшись на подушки своей кареты, Маргарита делала вид, что спит, ни с кем не хотелось разговаривать. Она вспоминала тот самый праздник в Шенонсо. Его устроила королева-мать, пригласив на обед помирившихся сыновей и их друзей. Сам праздник проходил в саду за башней Маркеса, месте столь же очаровательном, сколь и страшноватом. Всех поразил король, который появился… в женском наряде. Шею и грудь монарха украшали три ряда жемчугов, глубокое декольте открывало грудь, в ушах, как всегда, серьги, на пальцах многочисленные перстни, завитые волосы уложены в замысловатую прическу, также обильно украшенную бриллиантами, лицо напудрено, щеки нарумянены, губы накрашены кармином.
Рядом с ним королева Луиза выглядела бледной тенью, она к тому же носила траур по своего отцу Никола Лотарингскому, была в темном и без следов румян.
Подобны королю, хотя и в мужском платье, были его миньоны — огромные воротники-фрезы, румяна, помада, пудра белая на лице и сиреневая на волосах…
Не менее разряженно выглядел и герцог Алансонский со своими миньонами. Казалось, мужчины твердо решили затмить дам своими нарядами и украшениями.
Распорядительницей праздника была Катрин де Клермон, прислуживали гостям полуголые (для удобства общения) и вполне доступные красавицы — Шарлотта де Сов, мадам Шатонеф, мадам де Гершевий, мадам де Монсоро… Даже для видавшего виды двора вольности казались переходящими границы, правда, никто не протестовал, лишь поначалу немного смущались…
Луиза и королева-мать сидели, спокойно улыбаясь и невозмутимо глядя на вакхическое пиршество и на то, как король, опьянев, целовался то с одним, то с другим миньоном, изображая даму и позволяя задирать себе юбки, как та же де Сов исчезала с очередным почитателем ее красоты и доступности в кустах и немного погодя возвращалась слегка потрепанной, как мадам де Монсоро, словно забыв о своем ревнивом супруге, вовсю обнималась с Жуайезом, тогда ей еще был безразличен Бюсси, позже погибший по ее вине…
Бюсси завоевывала в те дни сама Маргарита, но, несмотря на отсутствие мужа, позволить себе вот такие вольности она не могла, а потому лишь вела пикантные беседы и заигрывала. Вовсю старались королевские шуты — Шико и Сибилло.
Почему же никто не вспоминает эту веселую вакханалию, когда она (пусть и невольно) вела себя приличней всех, кроме разве королевы Луизы и королевы-матери? Кто настроил брата против сестры, неужели мать? Даже если не настроила, то не остановила и не защитила дочь от дурной, нелепой ярости сына. Почему мать позволяла ее позорить?
Но это оказались не все беды несчастного августа, через некоторое время Маргариту со свитой догнал отряд под командованием капитана Лоршана, и именем короля были арестованы две дамы из свиты королевы Наварры — мадам де Дюрас и мадемуазель де Бетюн. Прямо посреди дороги были проверены сундуки и экипажи — искали Шамваллонна, со свитой Маргариты обращались крайне грубо.
Не выдержав, Маргарита обратилась к офицеру:
— Не угодно ли вам проверить и среди моих вещей? Кого вы ищете, ребенка, которого я якобы родила?
Наконец их оставили в покое, но с собой увезли конюшего, секретаря и врача Маргариты. Она была оскорблена до глубины души. Генрих совсем сошел с ума, если позволяет себе такое! Неужели король Франции не понимал, что нажил себе настоящего врага в лице далеко не глупой сестры? Позже, когда Маргарита восстала против всей семьи, он не раз пожалел об этой вражде, но сделанного не вернешь.
Встревожилась королева-мать: Маргарита прислала ей письмо, напоминая, что является членом семьи и что, позоря ее, король посягает и на честь всей семьи. А еще просила, чтобы после ее смерти, которая, она в этом уверена, из-за тягот, выпавших на ее долю, недалека, было проведено вскрытие ее тела и подтверждено, что она никогда не рожала никаких детей, королева-мать должна помнить, почему это просто невозможно.
В пути Маргариту догнало письмо невестки, королева Луиза просила прощения, что стала невольной причиной гнева супруга на сестру. Она рассказывала, как истово молился король, как просил и ее саму замолить этот невольный грех гнева и несправедливости.
Маргарита с удовольствием порвала письмо на мелкие клочки и выбросила их в окно кареты. Никогда больше, никогда она не поверит никому из семьи Валуа, даже тем, кто к этой семье принадлежит невольно. Нет, пожалуй, можно верить вдове Карла Елизавете Австрийской, она ни разу не сказала дурного слова в адрес золовки. После смерти Карла Елизавета вернулась в Австрию, а потом и вовсе удалилась в монастырь, который сама же и основала, но с удовольствием переписывалась с золовкой, хотя бывало это редко. На первой же остановке Маргарита написала письмо невестке, по-своему пересказав произошедшее, просила оставаться другом и не верить тому, что говорят недруги.
Скромная и тихая Елизавета действительно осталась единственной, кто если не поддержал, то хотя бы не сквернословил по поводу Маргариты, мало того, пришло время, когда она, узнав о бедственном положении королевы Наварры, стала присылать ей половину своего дохода, что позволило Маргарите продержаться. Но это случилось гораздо позже, потому что самые тяжелые годы и испытания у Маргариты де Валуа, королевы Наварры, были впереди, как и корона Франции, которую она так и не надела на свою прекрасную головку.
Пока королева Наварры медленным шагом двигалась в сторону Нерака, король Гених Наваррский успел отправить в Париж своего советника Дюплесси-Морне. Если честно, то Генриха куда меньше волновал сам скандал и чувства оскорбленной Маргариты, сколько возможность что-то извлечь в свою пользу. В Париже Дюплесси легко узнал, что тщательнейшее расследование (допросы проводил даже сам король!) привело к пониманию, что никакого ребенка у Маргариты не было, а любовные интрижки не повод, чтобы вот так оскорблять супругу короля Наварры.
Встреча Генриха де Валуа с Дюплесси была не из легких, король юлил, как мог, обвинял всех вокруг.
— Но, Ваше Величество, что скажет весь христианский мир, узнав, что вы безосновательно оскорбили супругу короля Наварры? А если тот поверит в ее невиновность и потребует удовлетворения чести?
Вот этого Генрих де Валуа боялся больше всего, оскорблять Маргариту, которая при придворных даже ответить не могла, это одно, а держать ответ перед ее супругом, который тоже король, пусть и маленькой Наварры, — совсем другое. Генрих уже знал, что попытка Луизы к примирению не удалась, знал о письме Маргариты матери, к тому же написала вдова Карла Елизавета… Все вокруг встали на защиту чести Маргариты, даже Шико без конца язвил, что Генрих взялся защищать честь рода, сам забыв надеть штаны…
Париж, как обычно, откликнулся язвительными куплетами, в которых горожане сомневались, не сам ли король, будучи в женском наряде, родил того ребенка, которого искал под юбкой у сестры.
Основательно струсив, Генрих написал Наварре покаянное письмо, в котором признавал, что Маргарита, возможно, стала жертвой клеветы. Разве это такая редкость, ведь и мать самого Генриха Наваррского достопочтенная Жанна д'Альбре тоже не раз страдала от подобного…
Узнав о содержании письма, королева-мать пришла в ужас:
— Сын мой, вы совсем потеряли чувство меры! Разве это извинения? Сначала вы оскорбили супругу короля Наварры, а теперь еще и его мать!
Генрих Наваррский действительно обиделся, он потребовал от французского короля настоящих извинений, а еще значительных уступок — отвода французских гарнизонов из нескольких городов своего королевства и рядом с ним.
Сама королева Наварры в ожидании окончания спора между мужем и братом жила в Ажене. Ждать пришлось больше полугода, она оказалась предметом настоящего торга между королями, при этом ее собственные чувства и оскорбленная гордость в расчет не принимались вообще. Только в апреле следующего, 1584 года Маргарита наконец встретилась с мужем, но что это была за встреча…
Они долго говорили наедине, а наблюдавшие издалека придворные пытались понять, в чем же приходится оправдываться мадам, обливаясь слезами. Маргарита действительно выплакала запас слез за несколько лет, хотя потом оказалось, что это только начало.
— Не было у меня ребенка от Шамваллонна, не было!
— Почему же тогда вас в этом обвинили?
Маргарита не могла знать о письме короля и его признании, что сестра могла стать жертвой навета, она защищалась, как могла. И в какой-то миг невольно произнесла:
— У меня вообще не может быть детей!
Генрих даже замер, замерла и королева, сообразив, что в запале сказала то, чего уж никак не следовало говорить мужу. Но сказанное слово не вернешь, король повернулся к ней всем телом:
— Вы знали об этом, когда выходили замуж?
Пришлось быстро поправлять положение:
— Это не точно, чтобы завести ребенка, нужно очень постараться или полечиться на водах…
— Почему вы не сказали об этом моей матери?
— Повторяю, это не точно…
Она хотела солгать, что узнала позже… что в действительности у нее был выкидыш… но глаза Генриха смотрели столь требовательно, что солгать оказалось невозможно. И тогда Маргарита разрыдалась…
— Теперь я понимаю, зачем вам были нужны все эти нелепые требования с ванной или показное отвращение.
И снова Маргарита вынуждена была промолчать, хотя очень хотелось ответить. Он настолько уверен в себе, уверен, что не может быть женщины, которая бы его не хотела!
Королева рыдала, а сам Генрих быстро соображал. Узнать, что жена бесплодна, конечно, удар, это означало, что наследника не будет. Какой мужчина желал бы быть женатым и не иметь наследника? Из-за этого можно потребовать развод, это основательная причина. Но развод сейчас, когда он отлучен от церкви, папа римский не даст. Конечно, можно через все переступить, заставить развести себя местного епископа, жениться снова, но всегда найдется тот, кто оспорит права ребенка, рожденного в новом браке, если родители женились против закона. А Генрих был королем и хотел, чтобы права его будущих детей не оспаривал никто.
Но почти сразу его мысли перекинулись от наследников и развода на саму Маргариту. Он понимал, что жена не лжет, ни о каком ребенке от Шамваллонна и речи идти не могло, королева сказала правду. И эта правда почему-то ставила его выше ее, ведь он мог то, чего не могла она, — мог дать потомство! Генрих вдруг почувствовал себя много сильнее Маргариты, будто поднялся на ступеньку и теперь смотрел на нее сверху вниз. Мало того, эта правда давала ему власть над ней, Маргарита зависела от мужа, потому что он мог затеять развод, потребовать позорного врачебного освидетельствования, сделать ее тайну всеобщим достоянием! Нет, Генрих не собирался позорить жену, как это сделал ее брат, даже говорить ничего никому не намерен, но само сознание, что она зависит от его доброй или недоброй воли, возвышало и давало власть над этой гордой, острой на язык женщиной!
— Моя мать десять лет не могла забеременеть, а потом родила десятерых детей. Я буду лечиться, еще все впереди…
Это была правда, Екатерина Медичи так долго не беременела, что все решили, что она бесплодна, но потом дети посыпались как горох из мешка — ежегодно. Генрих мог бы ответить, мол, что за дети, все один другого слабее, однако лишь спокойно пожал плечами:
— Лечитесь, мадам.
Больше мира и доверия между ними долгих двадцать лет не было.
Нерак принял свою королеву неласково, не было ничего похожего на предыдущий приезд. Безусловно, свою роль сыграла прекрасная Коризанда.
Дело в том, что пока супруга развлекалась и пребывала в Лувре, муж не счел себя обязанным хранить верность, как поступал и прежде, но любовница, появившаяся у Генриха за время отсутствия Маргариты, Диана д'Андуэн графиня де Грамон, прозванная прекрасной Коризандой, была не чета глупой Фоссез, эта акула не желала терпеть рядом королеву!
— Зачем она вернулась, Анри? Это просто шпионка королевы-матери, она принесет только неприятности!
Вообще-то Генрих был согласен с любовницей, потому что, кроме неприятностей, от возвращения супруги тоже ничего не ждал. Без нее как-то спокойней.
Но размолвка с супругом оказалась не единственной, а новая любовница короля не главной неприятностью для Маргариты. Изменилось настроение не только двора, в Нераке больше не желали терпеть католиков! Свою роль сыграло создание Католической лиги, которую возглавили Гизы. Маргарита в собственном королевстве оказалась почти в осаде, мессы слушались в крошечной часовенке, где могли разместиться всего несколько человек, на католиков разве что не показывали пальцами. Так недалеко и до малой Варфоломеевской ночи… Генрих не без злорадства думал, что теперь гордая Маргарита поймет, каково ему было в Париже после их свадьбы. Он не задумывался над тем, что уж Маргарита в его бедах не виновата ничуть.
А королева чувствовала, как сгущаются тучи над головой. Она не задевала любовницу мужа, терпеливо сносила все, стараясь держаться подальше и потише, но вечно так продолжаться не могло. Уехать бы, однако теперь Генрих Наваррский выступал в той роли, в какой в Париже был Генрих Валуа: королеве запретили покидать Нерак!
Маргарита понимала, что бежать просто не дадут, да и куда? В Париж, где ее ненавидит брат? К Алансону, который, того и гляди, снова помирится с королем и матерью и легко предаст? В мире не было королевства, в котором Маргарита могла чувствовать себя в безопасности, а в протестантской Наварре не могла чувствовать себя в безопасности Маргарита-католичка.
И тогда она решила уехать в свой Ажен — один из городов, которые получила в приданое и который был оплотом католицизма в Оверни в окружении протестантов. Подтолкнуло Маргариту к такому решению трагическое сообщение: от туберкулеза скончался герцог Алансонский. Маргарита, наверное, единственная, кто испытал при этом сообщении настоящее горе. Умер несчастный Франсуа, которому всю жизнь не везло, который был озлобленным неудачником, но так желал, чтобы его тоже любили! Двор Нерака был вынужден вслед за королевой надеть траур, но ненадолго.
Однако теперь встал вопрос о престолонаследии, ведь у короля Генриха Валуа не было детей и стало ясно, что не будет. Ближайшим к престолу оказывался… Генрих Наваррский! Но он снова стал гугенотом, а вердикт кардинала Бурбонского гласил, что еретик не может быть королем Франции.
Генрих III прислал в Нерак Эпернона с целью уговорить зятя снова сменить веру, но до знаменитой фразы Генриха Наваррского «Париж стоит мессы» было еще далеко, он отказался, прекрасно понимая, что, пока не обретя Франции, попросту потеряет собственное королевство.
Жара в огонь добавило отлучение Генриха Наваррского от Церкви, произведенное папой римским, рассерженным на колебания короля и его переходами из веры в веру. Появление католиков, да еще и со столь крамольными предложениями, вызвало в Наварре новый всплеск ненависти к ним. Крайней оказалась Маргарита со своим двором.
Пришлось поторопиться в Ажен. Она поклялась мужу, что едет в Ажен, и только туда, чтобы прослушать пасхальную мессу в нормальных условиях. Генрих отпустил. Супруги прощались холодно, не подозревая, что встретятся только через тридцать лет!
