Вперед
Пока добирались к Дивногорью, казалось – ползут, по рекам плыли – точно на месте стояли, но теперь поняли, что просто летели. Предстояло прорубаться сквозь стоявший стеной лес. Здесь не было не то что степного простора, даже просвета между деревьями! Густой подлесок превращал все в непроходимую чащу. Неужто дальше нельзя плыть, пусть медленно и тяжело, но по воде?
Но раздумывать некогда, за многие годы пути родовичи научились сразу приступать к делу. Никто им не приготовил ни жилья, ни очагов, ни вкусной еды, все сами, рассчитывать можно лишь на себя да на помощь богов, которые пока все больше устраивали испытания.
Когда сошли с плотов и отпустили их обратно вниз по течению, Тимар снова долго сидел поодаль, что-то бормоча и то и дело поднимая голову на небо. Родовичи успели вырубить кусты на берегу, развести костры, даже наловить рыбы в холодной речке, а волхв все не подходил.
Когда он появился у костров, головы разом повернулись в его сторону: что скажет, не ошиблись ли, не заплутали?
Голос Тимара был взволнованным, отчего у родовичей побежал мороз по коже.
– Боги говорят, что Рипейские горы скоро. Но до земель, которые мы ищем, еще очень далеко и долго. И дорога будет трудной.
После пережитого родовичи не боялись уже никаких трудностей.
– Эх, хоть бы одним глазком на них глянуть, на эти Рипейские горы… А потом и помирать не жалко, – мечтательно протянул Ворчун.
Ему отозвался Добрила:
– Не-е… я до конца пойду! До самой Земли предков. Там и умру.
Словен поморщился:
– Чего гадать-то? Тимар, успеем до зимы к горам прийти?
Тот лишь руками развел:
– Пойдем на полуночь, а там как получится.
Рус закрутил головой:
– Похолодало, куда пойдем? Сдается, здесь Морена раньше наступает, как бы вскоре снег не полетел. Словен, надо место для зимовки искать.
– Вечно ты!.. – проворчал старший брат. Конечно, не настоял бы однажды Рус на срочной остановке, им бы всем не выжить, но ведь по лунам еще время листопада, какая зима? – Нам, может, несколько дней пути осталось, несколько переходов.
– Какие переходы, Словен, ветер с полуночи, вокруг лес стеной стоит, ни полянки, ни пригорка сухого. А если дальше болота сплошные? И где зимовать будем, у Рипейских гор? Тимар, ты же сам твердил, что там холодно!
– Замерз?! – взъярился старший брат. – Оставайся здесь, а мы пойдем к горам!
И впервые за много лет между родовичами не стало единства, они разделились на тех, кто осторожничал, как Рус, и тех, кто желал идти во что бы то ни стало, как Словен. Забыли даже о рыбе, которая чуть не сгорела в углях костров, спорили до хрипоты, едва не пошли друг на друга с кулаками, хорошо, разум пересилил. Спать улеглись почти врагами.
Неизвестно, чем бы закончилось, но к утру все вокруг оказалось… укрыто снегом! На взошедшем солнышке он быстро растаял, но теперь никто не сомневался – в этих землях большую часть года зима.
Словен смотрел на белесые кусты и припорошенные ветки деревьев с мрачным видом. В который раз осторожный Рус оказывался прав! Неужели он, Словен, потерял способность здраво мыслить?
Родовичи поглядывали на младшего князя, ожидая, что Рус от души посмеется над укорявшим его почти в трусости Словеном, но Русу было не до того. Он вдруг позвал всех к костру:
– Вчера много недоброго наговорили, забыть бы все надо. Не время делиться и врозь что-то делать. Этот снег, думаю, к полудню сойдет, но новый и настоящий ждать недолго. Нужно место для зимовки искать и строиться быстро, но с умом, не так, как тогда.
Родовичей поразило, что он ни словом не упомянул Рипейские горы и обидные слова, которые про себя услышал. Сейчас для князя важнее устроить зимовку. Словен настороженно смотрел на младшего брата, стоит ему сказать, что старший не годен в князья, и родовичи поддержат. Но Рус повернулся к брату:
– Словен, что ты молчишь? Говори, что делать надо, здесь дни короткие.
– Ты все сказал, ты и дальше распоряжайся.
– Словен, не время обидами считаться, вдруг завтра большой снег ляжет? Говори людям, что делать!
Вокруг раздались голоса:
– Говори, Словен.
– Говори, где станем дома рубить…
Понимали, что настоящие большие уже не успеть, оставалось снова ставить стены тыном и верх крыть толстым корьем да ветками. Конечно, холодно, мокро, но по-другому не успеют. Зима-Морена и правда рядышком, вот-вот свое возьмет. Главное – защиту от ледяного ветра сделать да крышу, чтоб очаги не гасли.
Тут же отправились искать подходящую полянку, чтоб и не затопило по весне, и вода неподалеку была, и защита какая-никакая. Хотя даже с самой высокой сосны не увидели ни одного дыма, кто знает, что за люди здесь и что за звери. Смутился дикий лес, услышав перестук топоров да человеческие голоса. Непривычно это для его обитателей. Любопытные белочки выглядывали своими глазками-бусинами, дивились про себя: что за невидаль, зачем они здесь?
Перво-наперво огородились тыном, очертив свою территорию. Потом принялись ставить также тыном стены будущих жилищ. Работали все: от мала до велика. Не обошлось без жертв – не в меру любопытного мальчонку придавило деревом. Отходили, но, уложив его ногу в лубок, Тимар горестно качал головой:
– Не выправится…
Дичи в лесу оказалось столько, что хоть руками лови, рыба пока не уснула, голод им не грозил. А вот холод…
До глубокого снега только-только успели сделать крышу над головой. Все хоть и прочно, но в щели дуло так, что внутри за ночь наметало маленькие сугробы. Шкур, чтобы укрыть стены снаружи, как делали на предыдущих стоянках, у них уже не было. Оставались только те, что на плечах. А ведь морозы еще не начинались, даже лед на речке пока не встал.
Очаги горели день и ночь, люди не уходили от огня, но помогало мало, все тепло просто выдувало. Эта зима оказалась самой страшной из всех.
Казалось, Рипейские горы нарочно загораживаются стужей, метелями, глубокими снегами. Таяла надежда не только пройти их, но и вообще дойти. А ведь за горами перед Землями предков еще ледяная пустыня, как там выжить?
Стали недужить дети, с надрывом кашлял провалившийся в полынью Инеж, распухли ноги у Ворчуна, совсем плох был Добрило… Слегла в горячке Уля, она металась в бреду, звала мать и обещала скоро прийти. Медвежьего жира бы, да где его взять? У них нет доброй одежды, нет хорошего оружия, нет обуви.
И все же отец Ули ушел в лес. Когда об этом узнал Инеж, бросился к Русу:
– Князь, Ратмир один ушел!
– Куда?!
– За болотцем есть медвежья берлога, мы ее давно приглядели, да зверь больно крупный, не рискнули брать. Я хотел всем вместе идти, но он, видно, один отправился.
Князь долго не думал, но, пока оделись и похватали оружие, времени прошло немало, да и вышел охотник много раньше их. Следы действительно вели вокруг болотца. Родовичи, готовые сразиться с сильным зверем, уже приготовили имеющиеся у них топоры, но было поздно. Неподалеку от развороченной берлоги лежал растерзанный Ратмир. По кровавым следам можно было понять, как он разбудил зверя, как огромный медведь пошел на охотника, как подломилось единственное копье и раненый зверь подмял под себя человека.
Но и тогда Ратмир не сдался, его нож глубоко вошел в брюхо зверя, вспоров наполовину. Это стало ясно, когда увидели недалеко ушедшего хозяина леса. Огромный зверь лежал на залитом кровью снегу, глядя пустыми неподвижными глазками.
У медведя отрубили голову и лапы и сожгли их вместе с убитым Ратмиром.
Медвежий жир помог многим, и Уле тоже, но зверь взял страшную плату. Сильных мужчин, способных добыть пищу, защитить, тащить тяжелый груз, рубить деревья, становилось все меньше. Конечно, подрастали парнишки, и каждый из них старался помочь Роду как мог, но мог-то пока мало. Когда еще станет взрослой молодая поросль…
Рус поймал себя на том, что думает так, словно сам совсем недавно не был таким же юнцом. Еще в Дивногорье Словен выговаривал ему, что дурачится, как мальчишка, раков ловит, плавает наперегонки, под водой сидит на спор, а ныне словно и нет того бесшабашного молодого князя, который и князем-то себя не чувствовал.
Совсем недавно норовил спрятаться за спину брата, отдавая ему первенство во всем, а ныне все чаще спорит со Словеном, гнет свое. Но ведь верно гнет! Не остановись они хотя бы здесь, как вынесли бы морозы?
И все чаще родовичи с любой бедой бежали не к Словену, а к Русу. Вот и теперь Инеж про Ратмира сказал младшему князю, а не старшему. Русу было немного совестно, но он чувствовал, что не делает ничего плохого. Словену тяжело, очень тяжело. Наверное, он единственный, кто еще верит в далекие Земли до конца, остальные просто слушают рассказы Тимара или самого Словена как сказку. Не из-за этого ли их беды последних лет? Боги не любят, когда люди предают мечту.
От таких мыслей стало страшно: если мечту предадут все, Род погибнет.
Зима-Морена сделала твердой всю воду в округе; чтобы добраться до нее, нужно прорубить на речке лед. По ночам замерзала и вода внутри жилищ. Если так будет дальше, то они сами скоро превратятся в ледышки. Как ни укрывались шкурами, как ни садились ближе к огню, холод пробирался всюду. Сквозняками насквозь продувались наспех построенные дома.
Однажды Рус вдруг показал брату:
– Словен, а что, если накидать снег близко к стенам?
– Чтоб еще холодней было?
– Нет, он не даст ветру попадать внутрь. А чтобы сам снег не проваливался и не тек от тепла, давай стены сначала ветками завалим.
Его мысль поддержали, весь следующий день родовичи ломали еловый лапник и стелили на тын и на крышу. А потом снаружи еще прикидывали снегом. На крыши укладывали большие жердины, связывая их меж собой, наверху и внизу прикрепляя к стенам. Жердины надежно удерживали лапник даже при сильных ветрах.
После первого же дня работы стало ясно, что это помогает, ветер уже не выдувал тепло очагов, было куда приятней. Впервые переночевав без страшных сквозняков, люди работали весь следующий день с куда большим рвением.
Свое быстро внес и снег, окончательно завалив и стены, и лапник, и даже крыши. Их дома стали похожи и вовсе непонятно на что – сугробы, из которых торчали еловый лапник и концы жердей. Зато внутри стало тепло.
И все равно зимовали трудно, запасов-то никаких. Все давно забыли, а некоторые дети и не знали вкуса каши, молочка… Много лет они шли с весны до осени, пробираясь чужими землями. Нигде не сеяли, не сажали огородов, не растили ни капусту, ни репу, ни морковь… А дикие здесь не росли.
Даля с тоской смотрела на семена в заветном мешочке, который все годы несла за пазухой. Живо ли само семя, сможет ли прорасти? Да сможет ли она посадить? Небось в благословенных землях такое и ни к чему, там само растет? И почему-то становилось очень жалко невозможности завести свой огород. Кому бы он помешал, даже если всего много?
Иногда у костров женщины вдруг начинали мечтать, как в благословенных землях наварят полбяной каши, как напекут в огне репы, наварят крошиво… У мужиков слюнки текли, а дети принимались расспрашивать, что это такое.
Но наступили и сильные морозы, деревья трещали, злой ветер хотя и не задувал в жилище снег, но выстуживал сильно. Родовичи уже покаялись, что ради безопасности поставили жилье на пригорке, оно оказалось не защищено от метелей и буранов. До самой весны дети почти не высовывали носы из жилищ, взрослые выходили только по необходимости. Внутри было стыло и тоскливо. За стенами светало поздно, темнело рано, огонь внутри освещал все тускло, насиделись в холоде и сумраке.
Их Роды невелики, совсем невелики и затеряны далеко в глухих лесах. Никого вокруг, никто не поможет, никто не узнает, даже если все погибнут. Иногда при мысли об этом становилось не по себе, начинало казаться, что они вообще одни в мире, других людей попросту нет…
Однажды Рус тихонько спросил у Тимара, стоят ли Земли предков таких жертв? Уже восьмой год родовичи не видят нормальной жизни, только и знают мечты. Волхв долго молчал, потом сокрушенно вздохнул:
– Когда мы выходили, я говорил о трудном и долгом пути. Тогда все казалось нипочем, думали, выдумки старого волхва. Но мы уже почти прошли этот путь, обратной дороги нет. Боги говорят, что Рипейские горы совсем скоро, хотя твердят, что идти нам еще очень долго. Я не знаю, Рус, стоило ли столько трудов, но это наша жизнь, мы ее сами выбрали.
В другой раз молодой князь вдруг засомневался:
– Тимар, когда мы подплывали к Дивногорью, его было видно издали. Хотя ты сказал, что Дивногорье куда меньше Рип. Так?
– Да.
– Мы уже недалеко от Рипейских гор? Почему их до сих пор не видно?
– Мы не настолько близко.
– Я понял: мы должны увидеть Рипейские горы издалека и будем знать, что почти дошли!
Тимар не стал признаваться Русу, что на сердце у него почему-то очень тяжело. И чем ближе они подходят, тем тяжелее. Снова и снова взывал старый волхв к оставшемуся в Дивногорье Молибогу, прося помочь. Ответа не было, но всякий раз волхование показывало, что они почти дошли до Рип!
После разговора с Русом и сам Тимар засомневался, он сообразил, что высокие горы уже должны бы сиять в облаках, но ничего похожего в стороне полуночи не наблюдалось… Расспросы молодого князя зародили в душе волхва нехорошее сомнение. В тот раз он почти всю ночь волховал и волховал. Но что бы он ни делал, боги принимали жертвы и отвечали, что Рипейские горы близко, а идти до своих земель им еще очень долго.
В конце концов Тимар забыл о самих горах и стал думать о второй части ответа. Куда они должны идти дальше? Неужели горы так далеко на севере за Рипами, что им придется долгие годы (получалось, что целых шесть!) брести по ледяной пустыне? Но люди не выдержат. Даже самые крепкие упадут и замерзнут в снегах без еды и защиты.
Наконец, откликнулся Молибог:
– Я слышу твое сомнение, Тимар. Вы верно идете, и все будет так, как должно быть. Не подгоняй события и не сомневайся. Благословенные земли вы найдете, хотя не там, где ищете.
– Что?!
Но лик Молибога растаял в воздухе и больше не появлялся. Волхв все сказал и ничего объяснять не собирался. Сомнения Тимара усилились, стало совсем не по себе. По тому, как вещал далекий волхв, было ясно – все так, да не так!
До самой весны маялся Тимар, не решаясь никому сказать о том, что узнал. Ни к чему им. А весной случилось то, что едва не свело в могилу его самого.
Внутри у Волхова бродили неясные ему силы. Это был уже совсем не тот мальчишечка, которого взялся обучать, уходя из Треполя, Тимар. За прошедшие годы он превратился в рослого, красивого парня, только глаза у Волхова были непривычно коричневого цвета с желтизной. Может, из-за этого девушки побаивались Волхова?
Ему глянулась Терева, но у самой девушки сердце легло к Изоку. Сердцу не прикажешь, протянулась невидимая ниточка от Теревы к любимому и оказалась такой крепкой, что никакому Волхову не под силу разорвать. Было бы не под силу, не вспомни он учебу проклятого Чарга!
Поздно, куда позже, чем в родных местах, зазвенела капель. Солнце днем пригревало так, что растекались лужи, но по ночам снова все замораживало. И все равно люди радовались каждому солнечному лучу, каждому теплому деньку.
Снег сначала сошел на пригорках повыше, потом стал исчезать и в низинах. Под темными елями он все еще лежал ноздреватыми пластами, точно не собираясь таять вовсе. Вокруг пригорка со стоящими жилищами потекло множество ручьев, на время отрезавших его обитателей от остального мира. Пробраться можно было, но велик риск искупаться в ледяной воде. Словен строго запретил соваться без надобности на тонкие мостки, проложенные через ручеек, бегущий к речке.
Вот в такой яркий солнечный день Волхов и увидел Тереву и Изока, стоявших возле этих самых мостков. Собирался ли парень идти к речке или уже вернулся, да увидел девушку, неясно, только у Волхова взыграло ретивое. Только вчера он попытался обнять Тереву, но та шарахнулась, словно обжегшись. А Изок даже рукой по щеке провел, и она позволила!
Внутри у парня что-то заклокотало, зло сузились коричневые глаза, невольно сжались руки. Но тут же правая рука с раскрытой ладонью вытянулась в сторону стоявших влюбленных. Точно повинуясь неодолимой силе, Изок сделал шаг спиной к мосткам. Терева с ужасом попыталась вцепиться в его рукав, но тот отступил еще… До падения в воду оставался всего шаг.
Сзади раздался голос Тимара:
– Не смей…
Волхов поморщился. Отвлеченный Тимаром, он, видно, ослабил хватку, и Изок шагнул вперед. Но тут же снова отодвинулся. Терева едва не закричала.
– Волхов, не смей! – Теперь Тимар уже не шептал, а говорил в полный голос.
– Не мешай! – Волхов с ужасом понял, что кричит голосом… Чарга!
– Остановись!
Парень повернулся к своему учителю, глаза его горели желтым огнем, Тимару стало по-настоящему страшно. Неужели Чарг все же держит над ним власть?!
– Если ты будешь мешать мне, я уничтожу тебя самого!
– Волхов, этому ли я тебя учил? – почти растерянно произнес Тимар.
Тот рассмеялся:
– Ты? Да меня давно учат другие!
Изок не упал, но пережитый ужас заставил Тереву попросту шарахаться от Волхова, а это злило его еще сильнее.
Тимар теперь подолгу сидел в тяжелых раздумьях. Он сам попросил Словена отдать сына в обучение, сам вложил в Волхова многие знания, но всегда старался вместе с ними внушить и то, что волхв несет ответственность за каждое слово, за каждую мысль. И ответственность эта тем больше, чем больше его сила. Тимар должен был признать, что ныне сила у Волхова куда больше его собственной. Больше потому, что к ней добавилась учеба Чарга. Волхв корил себя за то, что не смог удержать мальчика от общения с колдуном, не уберег его от страшного влияния.
Теперь Волхов, видно, сам умеет получать черную силу, и чем это закончится – неизвестно. Тимар лукавил сам с собой, он понимал, чем. Волхова ждала гибель. Когда-то, чтобы спасти племянника от превращения в настоящего черного колдуна, Илмера пожертвовала своей душой. Но, видно, Чарг и Мара справиться с ней не смогли, потому что мальчика отпустили, а Илмеру нет. Пересиль они девушку, и та тоже жила бы среди родовичей, губя все на свете.
Что теперь мог поделать Тимар? Пожертвовать собой? Но он совсем не был уверен, что пересилит нынешнего Волхова, а если этого не произойдет, то и сам Тимар станет его помощником. Тимар вдруг с ужасом понял, что Волхову нужна чья-то душа и он будет такую искать. Чем сильнее, чем одержимей эта душа, тем больше сила у черного колдуна. Значит, и человек, которого будет искать Волхов, должен быть сильным.
Мелькнула мысль: только бы не Рус! Но почти сразу Тимар понял, что с этим князем Волхов связываться не станет. Тогда кто?
Долгие попытки еще раз вызвать Молибога, чтобы спросить совета, ни к чему не приводили. И однажды Тимар попробовал вызвать… Илмеру. Конечно, он рисковал, потому что, окажись та заодно с Чаргом или Волховом, беда была бы самому Тимару. Но Илмера даже по ту сторону Калинова моста осталась честной. Она не была помощницей Чарга, но и не сказала ничего утешительного:
– Я не могу тебе помочь, Тимар. Свою силу я отдала, чтобы тогда спасти мальчика. Держи Волхова, пока сможешь. Тебя самого ждет нелегкое время…
Силуэт Илмеры растаял в воздухе, остался только легкий запах.
– Что, с теткой советуешься, как справиться со мной, глупый старик? – Насмешливый голос Волхова объяснил Тимару, почему внезапно исчезла Илмера. – Не противься, я сильнее.
– Нет, я буду противиться! Пока я жив, не отдам тебя Чаргу!
– Ой, напугал! – расхохотался Волхов.
Договорить им не дал подошедший Рус. Глядя вслед быстро удалявшемуся Волхову, он чуть поежился:
– От племянника холодом веет, как от мертвеца…
Тимар с ужасом посмотрел на молодого князя. Сначала подумалось, не рассказать ли все Русу, потом решил, что этого делать не стоит, пусть хоть Рус не тратит силы на борьбу с Волховом.
И снова они пробивались через лес, изредка останавливаясь на месте чуть больше одного дня. Осваивать округу было попросту некогда, едва успевали заснуть, как нужно подниматься и снова идти и идти.
Болели натруженные и сбитые ноги, плакали дети, но люди упорно двигались вперед. Это уже не был обоз, у них вообще почти ничего не было с собой, только одежда и оружие. Давно брошены горшки, которые когда-то лепили женщины вместе с Русом, нет отменных скребков и топоров, сделанных ими с Вуколом, их тоже пришлось бросить, оставив по одному на каждого сильного мужчину. Кормились тем, что наспех брали по пути у леса, и хотя голода не было, всем уже так хотелось скорее дойти!..
Каждый вечер у костра Тимар рассказывал о Рипейских горах и благословенных землях, это требовалось немыслимо уставшим от бесконечного пути людям.
Но пришел день, когда женщины потребовали остановиться хоть на седмицу. Нужно вымыть детей, дать им отдых, позволив просто порезвиться на травке, а не брести вместе с родителями изо дня в день, поискать травы, чтобы не остаться в зиму без ничего.
С каждым годом все длиннее и морозней становились зимы, все короче лето. Позже прилетали и раньше улетали птицы. Изменилось многое: здесь был другой лес, чаще встречались ельники, совсем перестали попадаться дубы, зато много мхов, все заросло папоротником… Огромные ели своей кроной закрывали свет, и часто в лесу было сумеречно задолго до заката. Реже попадались широкие поляны…
Сивер и впрямь все сильнее городился от незваных гостей.
Они нарубили лапника и ветвей, устроили шалаши, разложили костры, принялись изучать лес вокруг, выискивая нужное. Встали хорошо, почти у берега лесного озера, другой берег которого облюбовали бобры. Подгрызенные ими деревья стояли и лежали на той стороне во множестве. Время от времени было слышно, как ухало очередное подточенное острыми зубами грызунов.
Бобры – это хорошо, если они еще не встречались с человеком, то его не боятся, а мех бобра теплый и защищает от воды. На бобров решили поохотиться. Это примирило с необходимостью остановки и мужчин.
Рус решил пройтись, чтобы посмотреть, нет ли еще чего стоящего в округе. Он охотник и привык двигаться бесшумно и осторожно, приглядываясь и прислушиваясь. Лес затихает только поздно ночью, когда на охоту выходят ночные хищники, и задача каждого, на кого охотятся, сидеть как можно тише. Днем лес полон звуков – птичьих голосов, шуршания, пыхтения, чьей-то возни…
Но сквозь все эти звуки князь услышал нечто другое – на берегу был явно человек! Неужели снова чужие?! Но голос женский, и он что-то напевал…
Рус осторожно подобрался к кустам, плотно охватывающим берег, чуть раздвинул ветки и увидел… девушку! В первое мгновение стало не по себе, он хорошо помнил рассказы бывалых людей о русалочьих проказах. Русалки и водяницы поют нежными голосами, заманивая молодых людей в свои сети, завладевают их сердцами и потом безжалостно сушат.
Но князь тут же позабыл свои опасения, он увидел то, от чего не смог оторвать глаз. Девушка стояла к нему спиной, выжимая волосы, видно, только что выбралась из воды. Освещенная солнцем стройная фигурка вырисовывалась как нельзя лучше. Купальщица чуть повернулась и принялась снимать рубаху, чтобы выкрутить и ее. Руса бросило в жар. Высокая девичья грудь, стройные ноги, крутые бедра… Но, подняв глаза выше, он обомлел окончательно! Это была… Порусь!
Комок в горле никак не желал проглатываться. Порусь выкрутила свою рубаху, но надевать ее пока не стала, разложила на траве, чтоб обветрилась. Девушка стояла, подняв волосы руками и сладко потягиваясь, а князь замер, любуясь тонкой талией, которую можно обхватить одними пальцами, ровной спиной, крепкими бедрами… Наконец Полисть отпустила волосы, и те скрыли всю ее своей волной, оставив на виду только ноги.
То ли почувствовав, что на нее смотрят, то ли услышав его шумное дыхание, девушка чуть присела и принялась быстро одеваться. Боясь спугнуть, Рус перестал дышать совсем. Но Порусь все же оделась и легким шагом отправилась прочь от озера. Князь вжался в куст, за которым сидел. Девушка прошла совсем недалеко, так и не заметив его.
Порусь уже давно скрылась из вида, а Рус все еще сидел, с трудом переводя дыхание. Сколько просидел – неизвестно, но, вернувшись в стан, до конца дня ходил как шальной. А на Порусь и глянуть не мог, казалось, девушка сразу поймет, что подсматривал. Становилось стыдно, но при одном воспоминании об увиденном весь стыд перебивало желание еще раз увидеть девушку обнаженной.
Он косился на Порусь, пытаясь понять, почему раньше не замечал, что так хороша собой? Просто привык видеть ее каждый день с Илмерой или, после гибели сестры, с Тимаром, которому та шила одежду, готовила еду, носила ягоды и орехи… Рус всегда смотрел на Порусь, как на младшую сестренку, и только теперь вдруг понял, что прошло много лет, она выросла и превратилась в красивую стройную девушку. А если бы не подглядел? Так и считал бы ее малышкой.
Но как ни была Порусь хороша, князь о ней как о своей любимой не подумал. Просто давным-давно, после гибели Полисти, дал зарок, что его сердце больше не тронет ни одна женщина.
Он, конечно, брал иногда тех, кто отдавался сам, но это было только уступкой молодому телу, требовавшему своего. Женщины все понимали и не держали на князя зла. Так поступали все, кто не имел семей.
Но как Полисть, он не любил никого. И был совершенно уверен, что не полюбит! А потому постарался выбросить видение у озера из головы. Правда, не очень получалось…
Постояв несколько дней и хорошо отдохнув, снова тронулись в путь. У всех было приподнятое настроение, Тимар твердил, что осталось совсем немного, Рипейские горы рядом. А там, за ними…
И снова не пугали ни густые леса, ни необходимость пробираться болотами, ни тяжелая ноша на плечах. Главное – дойти и увидеть своими глазами сияющие, уходящие в облака вершины, россыпи сверкающих камней, блеск берегов рек, одетых в такое же великолепие! Теперь, когда до сказки оставался всего шаг, никого не надо было подгонять.
Интересно, что они совсем не задумывались, как перейдут эти самые уходящие в облака вершины, казалось, главное – добраться, а там все решится само собой…
И все же люди устали, через несколько дней после той стоянки многие, особенно дети и женщины постарше, едва волочили ноги. Не помогали никакие обещания, что еще чуть-чуть, еще несколько переходов. Все тяжелее поднимались на ноги каждое утро и труднее давался каждый шаг.
Трудно шел и Тимар, все же он был стар. Но волхв не позволял ни ждать себя, ни тем более нести, как уговаривал его Рус.
– Вот еще! Что я, слабее малых детишек? Я способен держаться на ногах!
Рус не разубеждал старика, но при любой возможности старался поддержать его. Иногда хитрость удавалась, но чаще Тимар гневно отталкивал его руку:
– Князь, иди помоги слабым!
Русу очень хотелось спросить у волхва, почему же не видно Рипейских гор, если они так близко, но понимал, что рассердит этим вопросом Тимара, а потому молчал. Какая разница? Забот и без того хватало. Во время переходов нужно было то и дело кому-то помогать, брать на себя груз или просто поддерживать, нести маленьких детей, забирая их у матерей, рубить лес, когда не было видно просвета, укладывать переходы через ручьи и речки, которых здесь было изобилие.
Удивительно, о чем бы ни думал в эти дни Рус, его мысли упорно возвращались к Поруси. Даже зло на себя брало! Что он, девок не видел? Или саму Порусь впервые узрел? И голых красавиц видывал, не мальчик уж давно, и Порусь с малых лет знакома… Конечно, так, как на озере, не видел.
Постепенно злость сменилась мечтательным восторгом: хороша все же девушка… Вся словно умелой рукой выточена, грудь крепкая, высокая, тонка в поясе, крута бедрами… Рус почувствовал, что внутри становится горячо, а руки сами ищут ее тело.
Этого еще не хватало! Так и влюбиться недолго. Он уже влюбился однажды, совсем юнцом, в Полисть, но увидел, что девушка нравится брату, и отступил, даже мысленно никогда не считал ее своей. А потом… то, что было потом, вспоминать больно, и повторения не хотелось.
Полисти давно уж нет на свете, время и заботы лечат, Рус и вспоминал ее теперь все реже. А вот увидел Порусь, и сердце снова зашлось, зазвенело песней. Только что-то князя держало, не давая подойти к понравившейся девушке. Чуял ведь, что любой придется по душе, а словно боялся. Рус, который и на медведя с ножом, и колдовским чарам противился, побаивался девичьих глаз?! Да что же это такое?! – возмутился князь. Скажи он кому, объяснили бы, что влюбился. Где-то глубоко внутри Рус и сам понимал, что это так, но старательно гнал такие мысли, помня слова старшего брата, что от любви и женщин одни беды…
Смятенное состояние Руса, конечно, первым увидел Тимар. Сначала приглядывался, потом осторожно завел разговор о том, что молодым семьи создавать надо, чтобы детки нарождались, чтобы Род не сгинул. Особенно таким, у которых семя сильное, чтобы и потомки сильными были. В первую очередь князьям, а они со Словеном без женщин живут который год.
Рус чуть диковато посмотрел на волхва, хотел промолчать, но не смог. Вот тогда Тимар и услышал от него о бедах, которые от женщин бывают. Волхв ахнул:
– Это кто ж тебе такое сказал?!
– Словен.
– Хм… а ты от кого на свет народился? А сам Словен? Беды, говоришь… Рус, да ведь лучшее, что может быть у человека, – это любовь между мужчиной и женщиной, от которой красивые дети родятся!
Князь упрямо мотнул головой:
– Словен любил Полисть, я любил Полисть, а потом что вышло?
– Не поминай Полисть, не у каждой ее Доля. Тебе не о прошлом думать надо, а о будущем, Рус. Полисть сама долго не могла понять, кого же любит – тебя или Словена, вот и рвалась на части. А от такого никогда ни дети не рождаются, ни счастья нет. Хорошо, что вас с братом не поссорила, не то всему Роду беда.
Немного помолчав, Тимар продолжил наставления:
– Рус, но ведь красивых девушек и теперь в Роду много, неужто ни к одной душа не легла? Они на тебя раньше во все глаза смотрели, а ныне скорее как на старика. Ты дичишься, а кому нужен князь, который и обнять не решится?
Теперь Рус уже ничего не понимал. Волхв знал его потаенные мысли? Ведь сколько раз за последние дни хотелось подойти к Поруси и сжать ее в своих объятьях, чтобы задохнулась.
– Что же делать?
– Да если тянет тебя к девушке душой, хочется ее беречь и ясынькой звать, то не сдерживай себя.
– А… если не люб?
– Лучше уж узнать, что не люб, чем много лет молчать рядом, а потом понять, что поздно.
Но дальше разговор пошел совсем не так, как хотелось бы Тимару. Волхв желал, чтобы Рус решился наконец выбрать себе новую жену, а князь все вспоминал прежнюю и рвался вперед, к Рипейским горам.
Разговор с Тимаром заставил Руса по-другому посмотреть на историю с Полистью и их с братом отношения. Нет, он по-прежнему считал Словена более мудрым и опытным, уважал как старшего, но стал понимать, что та поспешная женитьба поломала жизнь и им, и Полисти.
Но что было бы, возьми ее в жены сам Рус? А ничего хорошего! Сидел бы сейчас рядом с Хазаром, ссорился с ним по пустякам или серьезно, растил детей и потихоньку превращался в ворчливого хозяина большой семьи.
А сейчас? Ни кола ни двора, бредет неизвестно куда неизвестно зачем (хорошо, что Словен не умеет читать его мысли, как Тимар!), ни семьи, ни любимой рядом… И все же Рус чувствовал, что, доведись еще раз принять решение уйти в этот трудный путь, пошел бы снова. Даже зная, сколько вынесет бед, сколько будет потерь, все равно бы решился. Потому что другой жизни уже не мыслил.
Неожиданно подумал, что будет там, за Рипейскими горами? Ну дойдут они, и что? Стало страшно от сознания, что совсем скоро наступит день, когда идти будет больше некуда. Жить спокойно и сытно он уже разучился, что тогда делать? Возвращаться, чтобы рассказать в Треполе об этой стране?
Князь вдруг почувствовал, что… растерян. Интересно, а что думает Словен? Он-то что будет делать в сытых благословенных землях? Всю свою жизнь, пусть не такую длинную и хорошую, они привыкли тяжело трудиться, добывая потом и кровью право есть и пить, спать и даже любить женщин, и не мыслили другого. Что делать, если это все станет вдруг доступно без особых усилий?
Рус понял, что… не слишком хочет дойти, наконец до благословенных земель, где всего вдоволь без усилий! Пока идут, есть цель в жизни, ради чего-то переносят холод и голод, не замечают кровавых мозолей и ран, недуга и пролитого пота, а потом? К чему стремиться потом?
Князь совсем запутался и решил поговорить с Тимаром об этом, только так, чтобы никто не мешал. Удалось не сразу. С самим волхвом творилось что-то неладное.
Но особо приглядываться Русу было некогда. Как всегда. То и дело требовалось сильное плечо, чтобы кого-то поддержать, веселый разговор, чтобы подняли головы те, кто приуныл из-за усталости, тихая беседа с допустившим ошибку (не стоило пенять человеку при всех, лучше сказать тихонько, сам поймет). Рус привычно был то впереди, чтобы рубить заросли для движения людей, то посередине, потому что у кого-то подкашивались ноги, то в самом конце, чтобы взять на свои плечи ношу у уставшего. Родовичи дивились: вот на кого усталости нет! И откуда силы берутся?
Никто не догадывался, что так Рус бежит от все больше пугавших его вопросов, а еще от мыслей о самом себе.
