2
Перед подрывом Мессинского хребта работа проходчиков достигла высшей точки напряжения. После этого солдат Уира распределили по трем ротам инженерных войск, приданным дивизии, в которой служил Стивен. Работа там была не такой трудной и не такой интересной.
Джек Файрбрейс написал домой:
Милая Маргарет!
У меня выдалось несколько свободных минут, и я решил написать тебе. Спасибо за посылку, она пришла вчера, правда, несколько поврежденной. Ты вкладывала в нее бритвенные лезвия?
Мы снова занимаемся ремонтом дорог. Работа тяжелая, хотя большинство солдат считает, что она лучше подземной. Нам приходится заполнять большие колдобины камнями и тем, что здесь называют «фашинами», — это такая смесь грунта, битого кирпича и остатков разрушенных домов.
Работа невеселая, тем более что вокруг грязь, дождь и трупы животных. Нам очень жалко убитых лошадей; изуродовать таких красавцев! И ведь они попали сюда не по собственной воле.
Мы роемся и под землей. Наш командир говорит, что мы внесли свой вклад в войну, но теперь все пойдет намного быстрее, если мы станем сражаться на земле. Ну, посмотрим. Началось наступление, и все чувствуют, что нужно сделать еще одно усилие — и все закончится.
Мы веселы, настроение хорошее. Эванс разжился новой колодой карт, и теперь я всех обыгрываю в брэг. Ну и рисую немного.
Надеюсь, что ты держишься и что скоро мы увидимся снова.
Твой любящий муж Джек.
Прежде чем вернуться в свою роту, Стивен взял два дня полагавшегося ему отпуска и съездил к Жанне, которая перебралась в Руан во время весеннего наступления немцев.
В город он приехал в жаркое воскресенье, после полудня. Атмосфера на улицах была праздничная. Семейства совершали прогулки в старых автомобилях. Те, у кого автомобилей не было, разъезжали в запряженных четверками лошадей экипажах, в двуколках или на велосипедах — лишь бы покататься. По мостовым бегали стайки мальчишек, что-то кричавших тем, кто проезжал мимо.
Стивен в некотором замешательстве пробирался сквозь людскую гущу. Следуя полученным от Жанны инструкциям, он дошел до кафедрального собора и повернул в старую часть города, где Жанна снимала квартирку, дожидаясь возможности вернуться в Амьен.
Она усадила Стивена в одно из двух кресел гостиной, вгляделась в своего гостя. Он очень похудел, лицо его покрылось морщинами, особенно много их собралось у глаз, выражение которых больше не было настороженным — Жанне они показались пустыми. Волосы Стивена не поредели, даже на висках, но их сильно посеребрила седина. Двигался он словно во сне — как будто воздух вокруг него сгущался и Стивену приходилось отталкивать его руками. Он курил и, не замечая того, осыпал пеплом одежду.
Это был мужчина, который восемь лет назад так сильно взволновал чувства ее младшей сестры. Изабель не сообщала ей подробностей того, как они любили друг друга, но, рассказывая о Стивене, часто упоминала о его глазах, плечах, искусных руках. Мужчина, сидевший сейчас перед Жанной, выглядел совсем иначе, трудно было поверить, что это тот же самый человек. И от этой мысли у Жанны стало легче на душе.
Они прогулялись по городу, дошли до музея, посидели в парке.
— Что случилось с вами весной? — спросил Стивен. — Я не получил ни одного письма.
— Я писала, — ответила Жанна. — Наверное, письма потерялись в тогдашней суматохе. Начать с того, что при наступлении немцев город наполнился беженцами. Потом пошли обстрелы, и мэр распорядился об эвакуации. Я осталась на время, не хотела возвращаться в Руан. Немцы били и по ночам, использовали зажигательные снаряды, чтобы вести прицельный огонь. Было очень страшно. Я помогала снимать оконные витражи собора. Мы заворачивали их в одеяла. В конце концов мне пришлось уехать, но родителям я о том, куда направляюсь, не сообщила. Квартирку эту я нашла с помощью подруги детства. Родители не знают, что я здесь.
— Они не рассердятся, узнав?
— Понятия не имею. Думаю, они почти махнули рукой на своих дочерей. Им известно, что Изабель перебралась в Германию. Они получили письмо от давнего друга Азера, некоего Берара. По его словам, он написал им, потому как считает, что они должны знать все.
Стивен негромко пропел:
— «И лодочка уплыла-а-а».
— Что?
— Я знаком с Бераром. Он часто приходил в дом Азера, когда я жил там. Хамоватый, нелепый человечек, преисполненный сознания собственной значимости. Впрочем, он, судя по всему, обладал умением подчинять себе людей.
— Я написала Изабель о том, что он сделал. Она рассказала в ответ, что при первой оккупации города этот самый Берар предложил немецкому коменданту свой дом для постоя. Думал, что они пробудут в Амьене до конца войны. А они через несколько дней ушли, оставив его наедине со своими страхами. По словам Изабель, потом он пытался искупить позор, произнося пылкие воинственные речи.
— Но в армию не пошел.
— Нет. Возможно, не годился по возрасту. Изабель написала еще, что счастлива, хотя Макс чувствует себя не очень хорошо. Ему пришлось ампутировать ногу, силы его пока не восстанавливаются. Она ему очень предана.
Стивен кивнул.
— Бедняга. Мне жаль его.
— А как вы? — спросила Жанна. Она сжала его ладонь в своей, любовно, по-сестрински. — Выглядите расстроенным, очень бледны. Мне тревожно за вас. Я это уже говорила, нет? По-моему, вы плохо питаетесь.
Стивен улыбнулся.
— Да нет, все хорошо. Кормили нас на той работе, с которой я только что покончил, намного лучше. И обильнее.
— Почему же вы такой худой?
Он пожал плечами:
— Не знаю.
Темные глаза Жанны посерьезнели, она стиснула ладонь Стивена, заставив его поднять взгляд.
— Не надо сдаваться, Стивен. Не позволяйте себе распускаться. Все почти завершилось. Мы вот-вот перейдем в наступление, и вы сможете вернуться к прежней жизни.
— К прежней? Я не могу вспомнить ее. Не знаю, где ее искать.
— Не надо так говорить, — сердито прервала его Жанна.
Стивен впервые за время их знакомства увидел, как на бледной коже ее щек проступили розовые пятна. Она заговорила, пристукивая левой рукой по скамейке, на которой оба сидели, словно желая подчеркнуть каждое слово.
— Конечно, вы не вернетесь к тому, чем занимались в Париже, не станете снова подрабатывать плотником — или кем вы там были. Найдете себе занятие лучше, достойнее.
Стивен неторопливо повернулся к Жанне, взглянул ей в глаза.
— Вы замечательная женщина, Жанна. Я сделаю все, что вы скажете. Но дело не в том, что я забыл подробности прежней своей жизни. Я утратил связь с реальностью.
Глаза Жанны наполнились слезами.
— Значит, мы должны вернуть ее вам. И я это сделаю. Помогу вам найти утраченное. Ничто не уходит безвозвратно.
— Почему вы так добры ко мне? — спросил Стивен.
— Потому что люблю вас. Вы еще не поняли? И хочу исправить все, что пошло в вашей жизни не так. Мы должны постараться. Обещайте мне, что мы постараемся.
Стивен медленно покивал:
— Мы попробуем.
Жанна встала, приободрившись. Взяла Стивена за руку, повела по парку. Что еще может она сделать, чтобы вдохнуть в него жизнь, вернуть его в реальность, которую он потерял? Одно средство у нее было — хоть и чреватое осложнениями, способными свести его достоинства на нет. Все должно произойти само собой — или не произойти вообще.
На обратном пути они поужинали в ресторане, хоть час для этого был еще ранний, и Жанна постаралась сделать так, чтобы Стивен выпил побольше вина, которое, надеялась она, развеселит его. Он проглотил один за другим несколько бокалов красного бордо, но свет в его мертвых глазах так и не загорелся.
Когда они направились к ее дому, Жанна сказала:
— Прошу вас, постарайтесь перейти двор как можно тише. Консьержке незачем знать, что у меня ночует мужчина.
Стивен рассмеялся — впервые за этот день:
— Ах вы, барышни Фурмантье. А что сказал бы ваш отец?
— Тише, — отозвалась Жанна, радуясь, что ей удалось развеселить его.
Еще не стемнело, ночь обещала быть теплой. На одной из площадей играл маленький оркестрик, в стоявших за платанами кафе загорался свет.
Мощеный двор Жанны Стивен пересек с подчеркнутой осторожностью, не издав ни единого звука, пока не вошел в ее квартиру.
— Я застелила для вас угловой диван. Хотите лечь сейчас или, может быть, посидим еще, поговорим? Кажется, у меня есть немного бренди. Мы можем выпить его вон там, на балкончике. Только разговаривать нам придется вполголоса.
Они уселись в плетеные кресла узкого балкона, с которого открывался вид на сухой пыльный садик.
— Знаете, что я хочу для вас сделать? — сказала Жанна. — Рассмешить вас. Такой у меня план. Изгнать вашу англосаксонскую мрачность. Добиться, чтобы вы смеялись и радовались, как настоящий французский крестьянин.
Стивен улыбнулся:
— Чтобы я рассказывал смешные истории и хлопал себя по бедрам на манер нормандского фермера.
— И чтобы не думали о войне. О погибших на ней.
— Никогда.
Он залпом выпил стаканчик бренди.
Жанна снова сжала его ладонь.
— Я заведу дом с садом. А в саду — кусты роз, и цветочные клумбы, и, может быть, качели для детей — если не своих, то тех, что будут гостить в доме. Дом с высокими окнами, в нем всегда будет пахнуть готовящейся на кухне вкусной едой. В гостиной будут стоять фрезии и фиалки. А по стенам висеть картины Милле, Курбе и других великих художников.
— А я буду навещать вас. Может быть, даже поживу немного в вашем доме. Это потрясет весь Руан.
— По воскресеньям мы станем кататься на лодке, по субботам ходить в оперу, а из нее — в кафе на главной площади. И дважды в год устраивать в доме большие приемы — много свечей, наемные слуги, которые будут обходить наших гостей с бокалами вина на серебряных подносах. И танцы, и…
— Танцев не надо.
— Ладно, обойдемся без танцев, но музыканты — это непременно. Струнный квартет или просто цыганский скрипач. Хотя, если кому-то захочется потанцевать, мы отведем им особую комнату. Может, еще и певца пригласим.
— Возможно, нам удастся подрядить Берара.
— Хорошая мысль. Пусть поет немецкие песни, которым научился от коменданта и его супруги. Наши приемы прославятся. Я, правда, не знаю, как мы их будем оплачивать.
— Я что-нибудь изобрету и наживу целое состояние. А ваш отец оставит вам свои миллионы.
Они допили бренди, у Жанны немного закружилась голова, но на Стивена оно, казалось, совсем не подействовало. А когда стало прохладно, они ушли с балкона, и Стивен сказал, что, пожалуй, лег бы. Жанна отвела его к постели, поставила рядом графин с водой.
Она разделась у себя в спальне. Разговор со Стивеном приободрил ее, хоть она и понимала, что он просто старался доставить ей удовольствие. И все же это было хорошим началом. Голая, она подошла к двери, на которой висела ее ночная рубашка.
Дверь отворилась, едва она протянула руку к крючку, и Жанна увидела Стивена, босоногого, в одной рубашке.
Он отступил назад:
— Простите, я искал уборную.
Жанна инстинктивно схватила лежавшее в кресле полотенце, завернулась в него.
Стивен повернулся и пошел назад, в гостиную.
— Постойте, — сказала Жанна. — Все правильно. Вернитесь.
Она опустила полотенце на кресло и замерла.
Огня в ее спальне не было, но светлая осенняя ночь позволяла видеть все очень ясно.
— Идите сюда, я хочу обнять вас, — сказала Жанна.
Губы ее неторопливо раздвинулись в улыбке, озарившей лицо.
Стивен медленно вошел в комнату. Долгое, тонкое тело Жанны ожидало его. Она развела в стороны бледные руки, округлые груди ее чуть приподнялись — словно загадочные белые цветы вдруг раскрылись в неясном свете. Стивен, приблизившись, опустился у ее ног на колени. Прижался к ней лицом, сбоку, под ребрами.
Жанна надеялась, что напускная веселость его еще не покинула.
Он положил руки ей на бедра. Между ног ее росли длинные мягкие черные волосы. Стивен на миг прижался к ним щекой и тут же отпрянул. Жанна услышала негромкий плач.
— Изабель, — повторял Стивен. — Изабель.
