У Рене Азера никаких подозрений касательно происходившего в его доме не возникло. Над добрыми чувствами, которые он питал к Изабель, взяли верх гнев и досада на свое телесное бессилие, на неспособность овладеть миром ее чувств. Он не любил ее, но при этом желал, чтобы она прониклась к нему чувствами. Азер понимал, что жена жалеет его, и разъярялся от этого еще пуще. Терзания его произрастали, как верно угадала Изабель, из ощущения своей вины. Азер помнил, какое удовольствие доставляла ему мысль о том, что он стал первым мужчиной, вторгшимся в ее тело, такое молодое в сравнении с ним, помнил восторженный трепет, который пронизал его, что уж греха таить, когда она закричала от боли. И помнил недоумение в ее взгляде. Он чувствовал, что Изабель в большей, нежели первая его жена, мере способна откликаться на физический акт любви, но, увидев недоумение на ее лице, решил скорее подчинить себе жену, чем завоевать ее терпением. В то время Изабель, хоть она и казалась отцу слишком своенравной, была все же достаточно кротка и невинна, чтобы во всем уступить мужчине, который отнесся бы к ней с предупредительностью и любовью, но от Азера не дождалась ни того ни другого. Муж пробудил в ней чувственные и плотские аппетиты и оставил их неудовлетворенными, бросив все силы на безуспешную борьбу с собственными изъянами.

Что до Стивена, оснований не доверять ему Азер не видел. О деле англичанин определенно знал многое, в особенности для человека его лет, с Меро и рабочими ладил. Нельзя сказать, что Стивен так уж нравился Азеру, — если бы его спросили почему, он ответил бы, что в молодом человеке присутствует некая холодность, обособленность. В Стивене эти черты проявлялись по-иному, и все же именно их Азер не любил в себе. И уж во всяком случае, для записного волокиты Стивен представлялся ему слишком погруженным в себя, слишком необщительным. Ловеласы, полагал Азер, вмиг выдают себя игривыми разговорчиками, они обыкновенно и красивее, и остроумнее, чем Стивен, и стараются увлечь женщину, являя ей откровенные соблазны. Тот же Берар, вне всяких сомнений, был в молодые годы изрядным дамским угодником, думал Азер. А тихая учтивость Стивена никакой угрозы не представляла, он, хоть и выглядел старше настоящих своих лет, оставался мальчишкой. Английский костюм сидел на нем превосходно, волосы у него были густые, однако красавцем Азер его не назвал бы. Стивен был в его доме постояльцем, платным гостем, который пусть и требовал от Азера внимания несколько большего, чем Маргерит, но в число домочадцев все-таки не входил.

Да и что ни говори, главным для Азера была фабрика. Занимаясь посреди ее лязга неприятной бумажной работой, принимая важные решения, он редко вспоминал о доме, о детях, об Изабель.

Через неделю после беспорядков он сказал Стивену, что тот может вернуться к работе, хотя от посещения организуемых Меро собраний ему лучше воздержаться. Опасность забастовки, судя по всему, уменьшилась; малышу Люсьену, с удовольствием констатировал Азер, распалить страсти рабочих не удалось. Услышав от Стивена, что тот не прочь переждать еще день-другой, Азер удивился, ибо полагал, что молодому человеку скучно сидеть в доме, где у него всего-то и компании, что Изабель да Лизетта, однако согласился отложить возвращение Стивена на фабрику до начала следующей недели.

На посланную Стивеном в Лондон телеграмму пришел ответ в виде подробного письма его работодателя. Он может остаться в Амьене до конца месяца, но после этого должен немедленно представить на Леденхолл-стрит письменный доклад. Стивен счел, что ему повезло, — он сумел выговорить себе три дополнительные недели, — и послал в Лондон успокоительную телеграмму. Изабель он о дне своего отъезда ничего не сказал; дата представлялась Стивену слишком далекой, чтобы тревожиться, а каждый день в Амьене был настолько полон событиями, что ему казалось, будто жизнь его коренным образом меняется прямо на глазах.

Наступили выходные, на которые была назначена рыбалка на Анкре. Берары принять в ней участие не смогли — заболела тетя Элиза, и потому к поезду на Альбер отправились лишь Азеры с Маргерит и Стивеном в придачу.

Перед вокзалом простиралась огромная мощеная площадь; входом в него служила застекленная арка, увенчанная островерхой часовой башней. Уверяли, что вокзал этот предвосхитил работу, проделанную в Париже Османом. Амьен во всем старательно подделывался под столицу, однако жители его гордились тем, что правильную дорогу указал ей именно их вокзал. Справа стояли в ряд ожидавшие седоков конные экипажи, а под двумя газовыми фонарями выстроились, также рядком, ручные тележки. Слева от входа был разбит строгих очертаний сквер с тремя расположенными под разными углами овальными газонами, вносившими некоторое разнообразие в строгость вида, который открывался подходившим к вокзалу с улицы пассажирам.

Кассовый зал был наполнен семействами, которые надумали выбраться за город, на природу. По платформе, лязгая колесами, разъезжали взад-вперед тележки, толкаемые торговцами, предлагавшими публике вино и начиненные сыром или сосисками багеты. Ко времени появления Азеров окна большого вокзального ресторана уже запотели от испарений, вылетавших из кухни, где варился к обеду суп. Когда открывались вращающиеся двери, из них истекали едва уловимые запахи кресс-салата и щавеля, а за дверьми различались официанты в черных жилетах и длинных белых передниках, которые несли из неведомой дали к столикам подносы с чашками кофе и рюмками коньяку и выкрикивали в сторону буфетной стойки заказы посетителей. На самом дальнем от кухни краю зала возвышался высокий кассовый аппарат; сидевшая за ним седовласая женщина стальным пером заносила в учетную книгу получаемые ею суммы.

Два паровоза пыхтели на отполированных рельсах, за ними возвышались их тендеры. Чумазые, покрытые угольной пылью лица машиниста и кочегара являли живые свидетельства неустанных трудов инженеров и рабочих, проложивших железные пути на запад, к Парижу, и на север, к побережью; разительным контрастом этим лицам служили лоснящиеся бока окрашенных вагонов и словно сошедшая с картинки толпа дам с детьми в пастельных нарядах под разноцветными зонтиками. Грегуара, замершего в экстатическом созерцании парижского экспресса, пришлось силком тащить к платформе, у которой стояли поезда поскромнее, ожидавшие сигнала к отправке по боковым веткам, ведущим к Альберу и Бапому.

Сидя на горячих плюшевых сиденьях вагона, они смотрели, как медленно удаляется центр города. Шпиль кафедрального собора, блеснув, скрылся вдали, и поезд устремился к Лонго, прогрохотал по пересечениям с другими путями и, повернув на север, набрал скорость; вскоре усталое пыхтение паровоза сменилось мерным, частым перестуком колес.

Лизетта сидела, положив руки на колени, рядом с мачехой, посреди скамьи, с другого ее боку располагался Грегуар, а напротив — между Стивеном и Маргерит — Азер.

— Так вы собираетесь поймать самую большую рыбу? — слегка склонив голову набок, спросила у Стивена девочка.

— Не думаю. Полагаю, для этого необходимо хорошо разбираться в особенностях реки. Да и французские рыбы умнее английских.

Лизетта хихикнула.

— Впрочем, совсем не важно, какую рыбу поймаешь. Главное — удовольствие от ловли.

— Самую большую поймаю я, — заявил Грегуар. — Вот увидите.

— Могу поспорить, что Стивена тебе не победить, — сказала Лизетта.

— Кого? — переспросил Азер.

— Ты хотела сказать, месье Рейсфорда, Лизетта, — чопорно произнесла Изабель, чуть запнувшись от сознания своего лицемерия.

Лизетта обратила к мачехе недоумевающий взор:

— Правда? Ах да, наверное.

Сердце Изабель забилось почти неслышно для нее самой. Встретиться взглядом со Стивеном она не решалась, да и не смогла бы, поскольку он, услышав свое имя, пришел в замешательство и углубился в созерцание зеленого холмистого ландшафта, проплывавшего за прямоугольниками вагонных окон.

Ни Азера, ни Грегуара оговорка Лизетты ни на какие мысли не навела, Изабель же принялась подробно расспрашивать Маргерит о том, прихватила ли она из дому запасную одежду на случай, если детям захочется искупаться в реке.

— Во всяком случае, — сказала Лизетта Грегуару, — того, что ты поймаешь, никто и в рот не возьмет, не правда ли, Сти… месье?

— Что? Ну почему же? Ты ведь хороший рыбак, верно, Грегуар? Вон какая у тебя замечательная новая удочка.

Лизетта смерила брата, отвлекшего от нее, как она полагала, внимание Стивена, сердитым взглядом и до конца поездки не произнесла больше ни слова.

Второй поезд повез их из Альбера по сельской узкоколейке, протянутой от Анкра, мимо деревень Мениль и Амель, до Бокура. Выглянувшее из-за туч солнце стояло высоко над лесистым холмом, освещая зеленую долину реки. Между рельсовой колеей и водой лежали луга и большие, поросшие сорной травой участки земли. Компания спустилась по сухой тропинке к воротам в изгороди, которая тянулась футах примерно в двадцати от реки, и увидела на другом ее берегу удильщиков: одиноких мужчин и стайку мальчишек, кто-то из них сидел на раскладном стуле, кто-то на земле, опустив ноги в воду. На одних участках Анкр сужался настолько, что сильный мужчина мог перекинуть через него камень, на других разливался так широко, что переплыть на другой берег рискнул бы лишь уверенный в своих силах пловец. На разливах Анкр оставался спокойным, вода легко плескала в берега, поросшие камышом с завязшими в нем гнилыми стволами деревьев; в узких местах река местами белела от пены — там выходили на поверхность быстрые струи течения.

Азер устроился на парусиновом стульчике, раскурил трубку. Он сожалел, что Берар не смог составить им компанию, — когда тот бывал в ударе, разговор получался более чем приятный. Жене Азеру сказать в последнее время было, в сущности, нечего, а дети нагоняли на него скуку. Он наживил удочку, аккуратно забросил ее в воду. Все-таки, с Бераром или без него, недурной способ скоротать летний день — у реки, в приятной сельской местности, под крики грачей в древесных кронах, среди мирных холмов.

Стивен помог Грегуару наживить его новую удочку, а затем устроился у подножия дерева. Лизетта стояла, наблюдая за ним, Изабель и Маргерит расстелили для себя коврик в тени.

К часу дня никто так ничего и не поймал. Более того, ни одна рыба не потревожила гладь воды, хотя на другом берегу, немного вниз по течению, отлично различимый маленький удильщик едва успевал коснуться воды самодельным поплавком и тут же выдергивал на берег леску, на конце которой болталась серебристая увесистая рыбина. В конце концов все вернулись к вокзалу, наняли тележку с пони и поднялись по склону холма в деревню Ошонвилье, рекомендованную Бераром, — по его словам, в ней имелся сносный ресторан. Сам он там не бывал, но ему говорили, что заведение славится на всю округу.

У дверей ресторана Азер поправил галстук. Изабель окинула быстрым взглядом детей, проверяя, приличный ли у них вид. Деревушкой Ошонвилье оказался скучной — расходившиеся от единственной главной улицы тропинки и улочки поменьше вели в основном к фермам или хозяйственным постройкам. Ресторан больше походил на кафе, впрочем, зал его был заполнен обедавшими местными семействами.

Пришлось немного подождать у входа, пока молодая женщина не указала им на освободившийся столик. Наконец все уселись, и Изабель ободряюще улыбнулась сильно помрачневшему от голода Грегуару.

— По крайней мере одеты эти люди прилично, — заметил, окинув зал взглядом, Азер.

Маргерит нервничала — ей никогда еще не доводилось сидеть за одним столом с хозяевами, она до возвращения официантки так и не смогла решить, что будет есть, и попросила Изабель принять решение за нее. Азер налил вина себе, а следом, когда Лизетта едва не устроила сцену, и ей тоже.

Стивен взглянул поверх стола на Изабель. Шесть дней назад она была мадам Азер, далеким и почитаемым предметом его страсти. Теперь она отдалась ему душой и телом. Вот высокий ворот ее платья с тускло-красным камнем у горла, вот должным образом уложенные волосы, вот глаза, оценивающе изучающие публику в ресторане, но одновременно хранящие в глубине зрачков по искре света, с очевидностью, как казалось Стивену, выдающей ее тайную жизнь, так что ему оставалось только поражаться, почему окружающие не понимают с первого взгляда: эта женщина изменяет мужу. Он наблюдал за тем, как она разговаривает с Грегуаром, как успокаивает Маргерит, и ему хотелось остаться с ней наедине — не ради любви, а ради разговора с подлинной Изабель. Едва выдавался безопасный миг, он старался встретиться с ней глазами и чуть приметно, для одной Изабель, кивнуть головой, — по тому, как смягчалось ее лицо, он понимал — она его жест приметила.

И внезапно Стивен осознал: в Англию он не вернется. Если прежде и существовала возможность, что происходившее между ним и Изабель в красной комнате поможет ему освободиться от влечения к ней, то теперь Стивену стало ясно, что его чувство не сводится к желанию, которое можно утолить или утратить. Оно дробилось, ширилось, меняло обличье и проникало в сферы его мыслей и эмоций, далеко отстоявшие от физического акта любви. Оно сделалось более важным, чем карьера и необходимость добывать средства к существованию; и ему не будет покоя, пока он не узнает, к чему оно приведет. Им завладело всемогущее любопытство, по силе сопоставимое с нежностью к Изабель.

Хотя голова у Стивена была ясная и все задания, как в школе, так и по службе, он всегда выполнял с легкостью, склонность к анализу так и не вошла в число его привычек. Его уверенность в себе не имела ничего общего с рассудочностью, он скорее следовал инстинкту, полагаясь на врожденный рефлекс осторожности. Глядя на Изабель, он понимал, что чувство, которое он к ней питает, человеку выпадает редко, и, значит, ему, Стивену, надлежит принять его как должное.

Жесткую, с кисловатым привкусом форель сменило водянистое тушеное мясо, справиться с которым удалось, лишь заедая его изрядным количеством хлеба. Изабель, поглощенная стараниями заставить Грегуара съесть все, что лежало на его тарелке, и изредка бросавшая взгляд на своих сотрапезников, казалась совершенно безмятежной. Стивен догадывался, что Изабель с такой внешней легкостью играет сейчас роль матери семейства как раз потому, что сознательно разрушила самые ее основы. Ни сарказмы мужа, ни двусмысленные намеки Лизетты, ни детские капризы Грегуара уже не способны были вывести ее из чарующего равновесия.

Насытившись, все возвратились к реке. Азер вернулся на свой стульчик, Грегуар к найденному у самой воды маленькому древесному стволу. Стивен прошелся по берегу в сторону Бокура. Огромное, раскинувшееся над холмистой землей небо совершенно очистилось, наполнившись пением жаворонков, от которого Стивена пронимало неприязненной дрожью. Он присел под деревом и неторопливо принялся наживлять крючок одолженной ему Азером удочки. И вскоре почувствовал, как чья-то ладонь легко коснулась его плеча, а другая легла ему на глаза. Стивен испуганно вздрогнул, однако нежность прикосновения успокоила его. Он накрыл своей ладонью сжимавшие его плечо пальцы и погладил их. Пальцы были тонкими, женственными. Стивен стиснул их и обернулся. И увидел Лизетту, вскрикнувшую негромко, но торжествующе:

— Вы не думали, что это я, верно?

Понимая, что глаза уже выдали его удивление, Стивен выдавил из себя:

— Я не слышал, как вы подкрались.

— Вы думали, это кое-кто другой, ведь так?

Выражение ее лица было кокетливым, но решительным.

— Я никого не ждал.

Лизетта, сцепив за спиной руки, обошла его по кругу. Она была в белом платье, волосы подвязаны розовой лентой.

— Видите ли, месье Стивен, мне все известно о вас и моей мачехе.

— О чем вы говорите?

Лизетта рассмеялась. Стивен вспомнил, что в деревне она выпила вина. Понизив голос, девочка хрипловато произнесла: «Изабель, милая», а следом задышала так, точно ее снедало желание, и засмеялась опять.

Стивен покачал головой, улыбнулся, изображая непонимание.

— В тот день я гуляла после обеда по парку и заснула на скамье. А проснувшись, пошла к дому. Я была еще сонной и потому присела на веранде и вдруг услышала звуки, долетавшие из открытого вверху окна. Очень тихие, но такие занятные, — Лизетта усмехнулась. — А вечером после обеда слышала, как кто-то тихо-тихо прокрался по коридору к ее комнате, а после вернулся на цыпочках и спустился вниз.

Лизетта смотрела на Стивена, склонив набок головку.

— Ну? — спросила она.

— Что значит «ну»?

— Что вы на это скажете?

— Скажу, что у вас очень сильно развито воображение.

— Да, разумеется. Я воображала все, что вы там делали, и думала, что с удовольствием тоже попробовала бы делать это с вами.

Стивен рассмеялся, на этот раз искренне позабавленный.

— Это не смешно. Вам же не хочется, чтобы мой отец узнал о том, что я слышала.

— Вы — дитя, — ответил Стивен, почувствовав впрочем, что покрывается потом.

— Нет, не дитя. Мне скоро семнадцать лет. По возрасту я ближе к вам, чем она.

— Вы любите Изабель?

Этот вопрос застал Лизетту врасплох:

— Нет. То есть да, любила.

— Она была добра к вам.

Лизетта кивнула.

— Подумайте об этом, — сказал Стивен.

— Подумаю. Но вам не следовало завлекать меня.

— Не следовало делать что?

— Когда вы дали мне ту фигурку, я подумала… Вы же знаете, вы очень подходите мне по годам. Вот я и захотела вас для себя.

Стивен начинал понимать, что перед ним не ребенок, который устраивает неприятности из чистой прихоти, но существо, чьи чувства он ранил. В том, что говорила Лизетта, присутствовала определенная правда.

— Я сожалею, что так вышло с фигуркой, — сказал он. — Вы сидели рядом со мной. Будь на том месте Грегуар, я подарил бы ее ему. У меня не было никакой задней мысли. Собственно, чуть позже я вырезал еще одну для вашего брата.

— Выходит, она совсем ничего не значила?

— Боюсь, что нет.

Лизетта накрыла ладонями его руку:

— Я не ребенок, Стивен, хоть все и относятся ко мне как к ребенку. Я женщина — по крайней мере почти. И тело мое — тело женщины, а не ребенка.

Стивен кивнул. Он думал, что, сохраняя спокойствие, сможет утихомирить ее.

— Я понимаю. Вам приходится трудно, особенно без матери.

— Что вы можете знать о моей матери?

— Не сердитесь, Лизетта. Я тоже рос без матери и без отца. Я знаю, каково это, я понимаю вас.

— Хорошо. Может быть. Но я говорила всерьез. Я хочу, чтобы вы делали все это со мной.

— Я не могу, Лизетта. Вы должны понимать это. Не ставьте меня в ложное положение. И себя тоже.

— Я что, недостаточно хорошенькая? Не такая, как она?

Стивен окинул ее взглядом. Разрумянившаяся от вина и смущения, она была привлекательна. Глубоко сидящие карие глаза с густыми ресницами, жесткие волосы, тонкая талия…

— Вы очень хороши собой.

— Тогда притроньтесь ко мне, потрогайте, как трогаете ее.

Она уже сжимала его руку обеими ладонями. Стивен сообразил наконец, как сильно подействовало на нее вино, — когда Лизетта смотрела ему в глаза, она явно не могла сфокусировать взгляда.

Взяв его ладонь, она провела ею между своими грудями, и Стивен вопреки своей воле ощутил нечаянный всплеск желания.

— Это очень глупо, Лизетта, — сказал он. — Ваших родителей отделяет от нас всего лишь излучина реки. Я не могу позволить вам дразнить меня или унижаться передо мной. Я могу, коли желаете, поцеловать вас, но очень быстро, — если вы пообещаете уйти и никогда больше не говорить об этом ни слова.

Она ответила:

— Нет.

— Что означает ваше «нет»?

— Оно означает, что вам придется потрогать меня.

Лизетта снова схватила его ладонь, потерла ею свои груди, затем опустила к талии. В происходившем присутствовала некая порочность, начинавшая возбуждать Стивена, и когда Лизетта, приподняв юбку, поместила его ладонь себе на бедро, он не отнял ее сразу. А затем девушка направила ее под свои панталончики, и он нащупал шелковистые волосы и влажную расщелинку плоти.

Стивен отдернул руку, потому что его так и подмывало оставить ее там, а он знал, что, сделав это, положит начало чему-то более страшному и безнадежному, чем то, что уже произошло.

От прикосновения его Лизетта замерла — похоже, оно и протрезвило, и перепугало ее. Она начала отступать от Стивена, однако тот удержал ее за запястье.

И сказал, твердо глядя девушке в глаза:

— Теперь вы поняли. Никогда не затевайте такой игры. И никогда, никогда не говорите ни слова из тех, что вы произнесли здесь, — ни отцу вашему, никому.

Лизетта кивнула:

— Не скажу. Обещаю. Я лучше пойду. Мне хочется домой.

Про английский чай в Тьепвале она забыла.