Пора

Батый вызвал из Владимира князя Александра и из Переяславля князя Андрея, отправив одно-единственное слово: «Пора». Каждый из князей знал, что пора в Каракорум. Поздней осенью оба прибыли в Сарай с небольшими дружинами, скорее для красы, чем для защиты. Тоже разумно, нельзя показывать свою силу там, где придется просить.

Хан принял братьев врозь, мало того, старшего вообще наедине. Ему было нужно поговорить с Александром кое о чем тайно.

– Твоя женщина уехала давно, прошла через Джунгарские ворота. Вы пойдете сначала со мной, потом через Кашгар.

– Почему не северней?

– Через Кашгар, – твердо повторил Батый. Он вовсе не собирался слишком много объяснять этому голубоглазому коназу. Не его дело, пусть подчиняется, чтобы не решил, что его боятся и ему все можно.

Некоторое время было тихо, только слышно, как хлюпает хан, высасывая мозг из кости. Потом Батый отбросил в сторону пустую кость и взялся за следующую. Мозг из нее пришлось выбивать. Кебтеулы прислушивались к ударам мосла о край деревянного блюда, стараясь не пропустить знака, если такой последует. Неважно, что коназа урусов хорошо принимает хан, ныне принимает, а тут вдруг взъярится – и полетела голова с плеч…

Но знака не было, беседовали мирно. Вернее, не беседовали, а Батый давал Александру наставления, как вести себя в Каракоруме. Говорил об осторожности, о том, чтобы перед каждым словом много раз подумал, чтобы не показывал ни удали, ни заносчивости, чтобы вернулся живым… Батыю был нужен живой Невский, потому что не так много у него союзников в этих землях. Хан прекрасно понимал, что этот союзник сам с удовольствием свернул бы ему шею, но у коназа не было другого выхода, как оставаться союзником.

Сейчас Батыю было важно внушить Александру, которого он упорно звал Искандером, что Гуюк для него смертельно опасен. Братья не должны в Каракоруме договориться с Великим ханом, никак не должны, но и головы сложить, как их отец, тоже не должны.

– Не Туракина травила твоего отца…

Голос хана прозвучал неожиданно. Невский думал совсем не о гибели отца, а о том, почему Батый придержал его и до сих пор не отправил в Каракорум. Хан ничего не делает просто так, значит, была причина его долготерпения? Из Каракорума давным-давно приходили грозные вызовы, Батыю отправить бы князя туда пораньше, а он вот до сих пор выдерживал. А теперь с собой везет…

Александр Ярославич размышлял не об отце, потому от неожиданности даже чуть вздрогнул. Глаза Батыя смотрели прямо и строго.

– Хатун могла бы, но это не она. Твой отец что-то обещал этим людям из вечерних стран, но отказался… Что?

– Принять их веру.

Хан смотрел удивленно, до чего же глупы все эти людишки! Почему за то, что человек хочет верить своим богам, нужно так жестоко расправляться? Монголы никогда не заставляли верить своим богам, это дело каждого, даже в Каракоруме множество разных домов богов, пусть каждый найдет себе по душе. Среди чингисидов разные ханы верят разным богам, это их дело. Батый вспомнил, как еще дед говорил, что можно поработить тело человека, можно поработить его душу, заставив признать себя рабом, но нельзя поработить его веру. Убивать за веру не просто глупо, это ли не преступление? Дикари!

– Тебе предлагали?

– Да.

Что ответил?

– Пока ничего не сказал, чтобы не дразнить гусей.

Батый не понял, пришлось объяснять:

– Не хочу, чтобы, пока меня не будет, на мои земли напали. Пусть надеются, что я приму, а вернусь с силой, тогда и поговорим.

Хан покусал свой тонкий ус, задумчиво глядя на молодого князя, даже кость отбросил в сторону. Он умен, ох как умен. Но не хитер, а умный правитель должен быть хитер не меньше, чем умен и храбр. Нет, как бы ни был хорош молодой коназ, ему далеко до настоящего монгола! Не степная его мать родила, не Степь воспитала. Но в качестве правителя подвластной земли он вполне годился.

– У тебя хитрость какая-то издали видная. Такую перехитрить недолго.

– Да я не хитрю, правда, не хочу, чтобы на мою землю наползали.

– А надо хитрить, надо! – Батый снова взялся за большой кусок мяса, рвал руками, вгрызался такими же желтыми, как жир на мясе, зубами, слизывал текущий по рукам жир… – Ешь. Землю твою не тронут, я научил купцов сказать, что на соединение с войском Гуюка иду, а потом на вечерние страны снова повернем. Пусть боятся. Им не до твоих земель будет.

Смех у хана чуть хрипловатый, булькающий, словно он смеялся не горлом, а животом…

Невский едва удержался от вопроса, куда же действительно и зачем идет Батый. Хан ждал этого вопроса, пытливо косился, довольный выдержкой молодого князя. Хмыкнул сам:

– Почему не спрашиваешь, зачем иду?

– Меньше знаешь – лучше спишь, – буркнул Александр.

Батый, конечно, не понявший по-русски, чуть приподнял бровь, пришлось объяснить:

– У нас говорят, что легче живется тому, кто не знает лишнего.

Хан смеялся долго и с удовольствием. Вытер руки полой халата, сделал знак, чтобы убрали блюдо с остатками. Невский уже давно закончил есть и только потягивал кумыс из своей чаши.

– Кумыс пьешь, кипчакский знаешь… Почему?

Князь спокойно поднял глаза на Батыя.

– Я не один кипчакский знаю. У нас так принято, чтобы князь многие языки соседей знал.

– Твой город далеко, какие тебе кипчаки соседи?

– Я не всегда в Новгороде сидел, был в Переяславле… А кумыс пью… русские князья много роднились с половцами, со степняками, много обычаев переняли, какие по душе пришлись.

– Роднились… а чего же воевали все время?

– А вы с родичами своих жен не воюете, что ли?

Снова довольно хохотал хан. Ай да коназ! Ничего не боится, говорит, что думает. Молодец! Жаль такого губить в Каракоруме, но там от него все зависеть будет.

Отсмеявшись, Батый неожиданно стал серьезным, словно стер улыбку с уст и сморгнул веселье из глаз. От такого перехода многим становилось не по себе, но Александр спокойно смотрел на хана, что еще скажет?

Тот дождался, пока уберут остатки трапезы, знаком отправил прочь крутившихся слуг и продолжил уже совсем серьезно:

– В Каракорум идти надо. Там будь осторожен, берегись всех и подарки дари, не жалея, жизнь дороже. Сначала со мной пойдешь, но сам по себе. От меня держись подальше, словно не договаривались ни о чем, тебе дружба со мной в Каракоруме навредить может. Потом сам пойдешь, нужного человека с тобой отправлю, он все скажет и всех покажет. Договориться поможет. Только никому о том не говори, даже брату. Как сказал… легче живется тому, кто меньше знает? Но и тому, о ком меньше знают, тоже. Никому не верь, даже брату. – Глаза хана вдруг почти озорно блеснули: – Мне можно. Иди. Больше не позову, запомни, что сказал, остальное по пути договорят.

Князь Александр встал, поклонился хану, вернее, его спине. Это был прием Батыя, который позволял уходить не пятясь задом – хан просто поворачивался к своим любимчикам спиной, потому что им спиной к хану поворачиваться нельзя.

Невскому было тошно, очень тошно. Как ни гадят русские князья друг дружке, как ни воюют, а вот так, чтоб даже брату не доверять, не бывает. Неужто Батый прав и Андрею не стоит говорить всего? Чуть подумав, решил, что не стоит, но не потому что не доверял, а чтобы брат спал спокойней ночами. И самому спокойней, зная, что не обременяешь ненужным знанием другого. Тяжело нести этот крест самому, но делиться этой тяжестью с братом тоже ни к чему.

А пока шли бесконечные пиры…

Подавались огромные подносы с мясом, дымящимся, немыслимо вкусно пахнущим, с кусками желтоватого жира… на других громоздились покрытые хрустящей корочкой птицы от совсем маленьких, видно скворцов, до больших журавлей… на третьих разлеглись большущие осетры, обложенные более мелкой рыбой… и все это в окружении большого количества репы, моркови, лука… проворные слуги предлагали сидевшим не только кумыс, но и меды, вина, привезенные из дальних краев, пиво…

Захватив полмира, монголы переняли и многие обычаи покоренных народов. Это рядовые воины ели конину и баранину, в котлах темников и тем более хана давно варилось не только жесткое мясо лошадей. Конечно, в походе не получалось питаться дичью, она спешила убраться подальше, только учуяв приближение огромных полчищ людей, но когда поход сменяла вот такая спокойная и сытая жизнь, отчего бы не побаловать себя вкусными блюдами, да и повара имелись самые разные.

Все повара проверены, за каждым их движением следил приставленный человек, каждое поданное хану блюдо пробовал сначала кто-то из кебтеулов, а те, кто готовил, стояли и ждали своей участи.

Но пока ничего серьезного не было, не считая мучений из-за обжорства. Хан этим не страдал, а вот многие окружающие мучились невозможностью съесть все и сразу.

И вдруг как гром с ясного неба объявление: Бату-хан озаботился положением дел в его землях на краю улуса. Глупцу ясно, что озаботился после прибытия какого-то гонца из Каракорума. Да не просто озаботился, а вдруг решил лично навестить степи северней Балхаша, где когда-то было место сбора туменов перед походом на вечерние страны.

Самое время, если вспомнить, что январь и вот-вот должны начаться сумасшедшие февральские метели. Но хану-то что, не ему же мерзнуть или надрываться, вытаскивая повозки из сугробов!

Вперед, несмотря на метели и морозы, помчались десятки гонцов – предупредить, передать распоряжения… Хан решил выступить по последнему снегу, чтобы не завязнуть в распутицу. Многие качали головами: странно… но кто рискнет воспротивиться Саин-хану, он хоть и Светлый, а головы рубит, как все.

В Сарае ревели верблюды, ржали лошади, кричали люди. Хан готовился отбыть в свои земли Сары-Ака. Все прекрасно понимали, что вовсе не ради проверки порядка идет в дальние кипчакские степи Батый. Шепотом, осторожно, чтобы не услышали лишние уши, говорилось о том, что навстречу готовится выйти Великий хан. Если эта встреча обговорена, то к чему таиться? Почему Батый не объявит, что готов принести клятву Великому хану Гуюку, какую он один из джучидов и не принес? Значит, все не так просто…

Удивительно и другое: Батый уходил почти налегке, с ним один тумен, не воевать же он собрался с такими силами против Гуюка? Правда, опытные воины думали, что хан легко наберет себе еще два-три тумена среди подвластных ему кипчаков. Но только думали, вслух сказать боялись, даже у ветра есть уши, ни к чему, чтобы опасные слова вырывались из уст.

Хан действительно оставлял основное войско с Сартаком в Сарае, а с собой брал мало воинов, надеясь на кипчаков. И расчет тот был верным. Кыпчакские роды не забыли его отца Джучи, даже песни складывали о строгом, но справедливом хане. Самого Батыя тоже называли Саин-ханом, то есть Светлым. Даже если он и не был таким, то кипчакам лучше Батый, который в Сарае и с них три шкуры не драл, чем Гуюк, который явится издалека, оставит голыми и босыми, а то и вовсе уничтожит в память о поддержке своего врага. Потому выбора у племен Сары-Аки не было, только с Батыем, а значит, против Гуюка. Им-то все равно, что Гуюк Великий хан, над ними Бату главный.

Русские братья-князья и правда сначала ехали с ханом, вернее, вместе с его войском, а потом отделились, их повели свои проводники и почему-то на юг.

Андрей Ярославич недоумевал:

– Александр, к чему такой круг давать? Не проще ли ехать, как все ездят – через Джунгарские ворота?

А Невский и сам не знал, почему Батый так распорядился, приходилось изворачиваться, мол, в такое время года так пройти легче.

– А сам хан куда идет?

– Это ты у него и спроси! – неожиданно зло огрызнулся Невский. Ему было противно, что приходится таиться даже от брата Андрея, но как иначе, если проводник уже объяснил, что поедут в Каракорум, но не к Великому хану Гуюку, а так, чтобы с ним разминуться. Он-де сам через Джунгарские ворота пойдет, потому надо другим путем идти.

– А зачем разминуться, если мы к хану едем по вызову?

– К хану Гуюку тем, кто дружен с Саин-ханом, опасно, и не ездить нельзя, потому он из Каракорума, а мы в Каракорум. В случае чего руками разведем: были, дома не застали…

Проводник говорил по-русски так, словно всю жизнь прожил где-нибудь в Новгороде, а не мотался по свету, разве что не цекал, как новгородцы.

А от Андрея Ярославича это надо было скрывать. Претило Невскому такое, Андрей чувствовал, что брат говорит не все, обижался… Между братьями росло недоверие.

Позже Александр размышлял над этим и понял, что хитрый Батый нарочно бросил эти семена недоверия между ними, всходы появились позже, да какие! Из недоброго когда что доброе рождалось? Ввергла всю Русь в пучину Неврюевой рати ссора братьев, снова прошлись по Владимирской Руси монгольские тумены, снова горели города и поливалась кровью земля, снова погибали и страдали люди.

А началось все тогда – когда ехали они в Каракорум, словно чужие, хитро разведенные Батыем. И в Каракоруме были словно каждый сам по себе. А Великая хатун Огуль-Гаймиш в костерок братского недоверия дровишек подбросила, земли по-своему между ними распределив. И запылал костерок, подпалив пол-Руси.

Если бы я об этом знала, я бы Огуль-Гаймиш придушила собственными руками или убедила Сильвию, что в ее облике и скрывается дракон. Но я не знала. Вот как плохо не знать историю собственной страны!

Но тогда до этого еще было далеко, мы тащились в Каракорум, а тумены Батыя и дружины двух князей еще только собирались в необычный поход не на запад, а на восток.

Вернее, у монголов это называлось иначе, они не использовали названия сторон света, а говорили «вперед», «направо», «налево», «назад». Я в этом разобралась не сразу. Скажешь вперед, смотрят, как на идиотку и говорят, мол, нет, направо. Оказалось, что у них вперед – это на юг, соответственно направо – запад, налево – восток, а назад, значит, на север.

На дурацкий вопрос, а как же будет вокруг, Карим только плечами пожал. Я же едва успела прикусить язык, чтобы не поинтересоваться про направление по часовой стрелке и против.

Все познается в сравнении, это точно.