Книга: Ледовое побоище
Назад: Я все выдержу!
Дальше: Трудный выбор

Новые заботы

В следующей за Терешкино деревне мы сменили телегу на… двух монгольских лошадок. Получилось это неожиданно и очень кстати.
Ехать на телеге очень тяжело, я сполна оценила такое гениальное изобретение, как рессоры. Когда тебя мотает из стороны в сторону и немилосердно трясет, потому что колеса попадают в ямы, выход один – встать и идти рядом, держась за телегу. Но ни для Вятича, ни для Феди это было невозможно. И никакое подстеленное сено не спасало от разбитости. Я пыталась либо ехать с ними за компанию, сидя на передке телеги, либо вообще вести лошадь под уздцы, но толку было мало, уже к концу дня мои мужички оказались едва живы от тряски и болтанки.
И тут… эти два мохнатых чуда паслись на обочине. Не привыкшие ни к какому уходу, лошади заботились сами о себе, а потому не обращали на людей никакого внимания. Но хозяин был явно неподалеку. Меня мгновенно осенило: монгольские лошади бегут медленно, но неустанно, они рысят, не тряся хозяев, а потому в седле можно не то что дремать, а попросту спать! Монголы, кстати, так и делали. Это значит, что Вятич сможет держаться, а Федю я посажу к себе.
Решено, нам нужна монгольская лошадь!
Но хозяин, живо сообразив возможную выгоду, заартачился, решив сбыть обеих сразу. Я мужика понимала, эти лошади пахать не будут, не приучены, и вообще в хозяйстве мало на что годятся, это, если так можно выразиться, «ездовые» лошади. Зато нам они подходили как нельзя лучше.
Пришлось купить обеих, причем явно по завышенной цене.
– Настя, что ты делаешь?
Вятич снова был беспомощным, а потому особо осторожным.
– Покупаю нам лошадей.
– Конезавод решила организовать?
– Это монгольские лошади, Вятич. На них поедем.
– Свою оставь, мало ли что…
Он был прав, от своей не стоило отказываться. Так мы и двинулись вперед: мы с Федей на моей, а две монгольские следом на длинном поводе, одна с тюком барахла за спиной, на второй Вятич. Беспокоилась я зря, лошадей уже приучили к командам по-русски, бежали они медленно, но ровно, двигаться стало куда удобней. Мало того, на первой же остановке я перегрузила поклажу на собственную лошадь, страшно ее этим оскорбив, а сама тоже села на спину монгольской. Теперь впереди трусила я, за мной Вятич, а позади очередная бывшая боевая Слава везла наш немудреный скарб.
Уже имея опыт общения с разного рода желающими поживиться чужим добром, я на всякий случай продемонстрировала хозяину лошадей свое боевое умение. Сделать это пришлось, потому что заметила несколько нездоровый блеск в его глазах при виде денег за ненужных ему животных. Вот один из усвоенных мной уроков: не хочешь, чтобы тебя грабили, не давай людям повода для этого. Честное слово, древние правы, положив на видное место то, что можно украсть, мы совершаем не меньший грех, чем сам вор, потому что создаем условия для греха.
Я не создавала, словно между делом для разминки ловко «скосила» саблей пару веток, а потом птицей взлетела на спину лошади. Конечно, без седла страшно неудобно, но пришлось сделать вид, что привыкла.
Седла купили там же, потрясенный моей разборчивостью, хозяин вынес два отменных седла из загашника и продал недорого. Я торговалась отчаянно вовсе не потому, что не было денег, а потому, что не желала, чтобы думали, что у меня их много.
Деньги, кстати, привезла Илица. Вообще, с ее появлением в нашей глуши у меня были связаны смутные подозрения, по поводу которых я все же пристала к Вятичу.
Вот с чего это он вдруг решил вернуться? Столько времени сиднем сидел, потом даже ожил и привык, а тут за несколько часов, которые я отсутствовала дома, передумал. Такая поспешность была крайне подозрительной, как и решение Илицы отправиться невесть куда разыскивать своего беглого супруга. Я тоже разыскивала, но это совсем другое дело. Я оставила Вятича слепого и в Новгород ездила за Федей, а она? Мужик просто сбежал невесть куда, можно было разыскать и обнаружить его у другой бабы, тогда как? Да и просто разыскать… Ты поди найди это Терешкино.
Чем больше я думала над странными метаморфозами, тем больше понимала, что дело не чисто, вернее, без вмешательства кое-кого не обошлось…
Оказалась права. Вятичу пришлось признать, что Илице помог тот самый старик. Ну ни фига себе! А просто к нам прийти было нельзя?
– Нет, ей тоже нужна помощь.
– Она тоже… наша?
– Ты скоро во всех будешь видеть попаданцев? Нет, она не наша, но ей нужен Тишаня, а еще ей, как и ему, нужен сумасшедший размах. Пусть перепахивают на пару округу.
– И что такого сказал старик Илице, что она подхватила юбки и двинула за тридевять земель искать милого и нас заодно? А еще лучше, признайся, что такого он сказал тебе, что ты вдруг решил вернуться?
Вопрос, что называется, не в бровь, а в глаз. Или в лоб. Такой, что не отвертеться и не уйти. Пусть попробует не ответить, я не болванчик, чтобы меня вот так испытывать, не держа в курсе дела! Вятичу не отвертеться.
Вятич уходить от ответа не стал, он просто усмехнулся:
– Сказал, что тебе пора…
– Мне? Мне пора? Куда пора, Вятич, и почему это сказано Илице, а не мне самой?
– Это сказано не Илице, а мне. В качестве передаточного звена я тебе не гожусь?
Я просто рухнула на лавку:
– Что он тебе сказал?!
– Сказал, что тебе пора двигаться дальше. Батый вернулся в Нижнее Поволжье.
У меня перехватило дыхание, мой заклятый, смертельный враг совсем рядом с Русью, а я доила козу в Волково?! Вятич уловил мое состояние безошибочно:
– О, встала на дыбы. Да, Батый снова на Волге, но убивать его ты не пойдешь.
– Нет, пойду, еще как пойду, дорогой! Вот отвезу вас с Федей в Новгород и пойду!
Вятич тут же улегся на лавку, заложив руки за голову:
– Тогда я никуда отсюда не двинусь.
– Силой отвезу.
– Попробуй.
Нет, он не потерял своих способностей, даже ослепнув. Я почувствовала, как ноги сами собой принесли меня на лавку рядом с ним. Конечно, если когда-то со мной легко справлялась Воинтиха, то уж Вятичу это сделать вообще не вопрос.
– Справился, да? Справился? Вятич, миленький, но если сказали, что мне пора, значит, я должна что-то делать!
– Не что-то, Настя, а то, что нужно. Вот этого я боюсь больше всего, что ты начнешь размахивать мечом перед носом у Батыя и попросту погибнешь. Если ты не дашь мне слово, нет, даже поклянешься самостоятельно, без совета не предпринимать ничего, то я действительно не двинусь дальше с места.
Я все поняла, он торчал в Волково сначала, чтобы, отчаявшись из-за трудностей, я бросила все и уехала в нормальную жизнь в Новгород, а потом, чтобы не делала этого, боясь моей самодеятельности. Да уж, у Вятича, помимо трудностей из-за слепоты, немало таковых из-за моего боевого характера.
– Я тебе обещаю, что не полезу на рожон.
– Ты не станешь предпринимать ничего, не посоветовавшись.
– Не стану.
– Федькой поклянись.
Это была самая жестокая клятва, которую он мог с меня потребовать. Поклявшись ребенком, я все выполню.
– Ну?
– Клянусь.
Мы двинулись дальше, но состояние у меня было несколько… эйфорическим, что ли. Как боевая лошадь, заслышавшая звук полковой трубы, я была готова ринуться в бой против Батыя! Сдерживали только Федя и Вятич.
В Новгороде нам обрадовались, но ни Анеи, ни Луши дома не оказалось, они не вернулись. Пока не вернулись – считала я. Вятич не возражал.
Ему снова трудно, уже привыкший к размерам двора и дома, научившийся ловко находить все, что нужно, на ощупь и поэтому двигавшийся без моей помощи, он снова в ней нуждался. К тому же дворня не сразу осознала, что не все можно говорить вслух, не все спрашивать, вести себя осторожней. Вятич замкнулся в себе, и у меня снова начались переживания. Бывали минуты, когда мне казалось, что лучше бы не возвращаться.
Выходом оказался переезд в дом Илицы. Там мы были одни, без множества сочувствующих, но ненужных глаз. Я все же взяла двух женщин и двух холопов, потому что тянуть куда больший, чем в Волково, дом сама не смогла бы. Это очень странно – покупать себе слуг, поэтому, приведя двух парней и женщину с девушкой, я сразу объявила:
– Так! Вы свободны, захотите уйти, можете это сделать, но поживите хотя бы немного, нам нужна ваша помощь.
Ошалевшая от такого заявления челядь топталась с ноги на ногу, не решаясь сделать ни шагу. Пришлось подбодрить:
– Ни уходить, ни оставаться не заставляю. Места в доме всем хватит. Условия два: не мешать Вятичу и не испортить мне Федьку.
Окончательно сбитые с толку слуги предпочли взяться за работу, это привычней.
Жизнь в Новгороде наладилась куда быстрее, чем в Волково, все же здесь привычней, а для любых нехваток существовал богатейший торг.
Через несколько дней пришел человек от князя Александра. Невский, узнав о нашем появлении в Новгороде (интересно, от кого?), приглашал к себе.
Мы поехали. Невский действительно был нам рад.
– А мы ведь думали, что ты погиб.
– Настя выходила.
– Жена у тебя боевая, и сама билась, как добрый дружинник, даже знамя спасла. За что тебе отдельный поклон, не мог поблагодарить, потому как не знал, где ты.
Вятич внимательно слушал, о гибели знаменосца и моем поведении он ничего не знал, это было понятно, мне не до того, да и вспоминать бой, после которого муж остался слепым, тоже не хотелось. Теперь пришлось вспомнить, но сюрпризы нашлись не только для Вятича, и я немало узнала о геройском поведении мужа во время битвы на Чудском озере.
– И ведь все произошло, как вы говорили!
Невский на мгновение задумался, да ус покусал, потом тихо поинтересовался:
– Еще чего знаете?
– Много что, только это нескорый разговор, князь.
– Хорошо, приеду, поговорим. Вы почему не у владыки на дворе? Худо ли там?
– Нет, там все хорошо, просто слишком велик двор, пока все упомнишь, чтобы ходить споро, много времени пройдет…
Князь рассмеялся, но его голубые глаза остались серьезными.
– Александр Ярославич, где Батый?
Голубые глаза глянули на меня твердо, так и есть, я угадала, почему они не смеются!
– Из Европы вернулся, почему-то до конца не пошел. Как бы на нас не повернул.
Я напряглась. Это несколько лет назад я могла повести рать, вынуждая Батыя гоняться за мной, но тогда я была просто знаменем и сидела под крылышком Вятича, а как теперь? Из Вятича воин плохой, из меня без его помощи тоже. Нет, я могла, конечно, биться и делала это вполне прилично вон на льду Чудского озера, но самостоятельно проводить военные операции против Батыя, конечно, не способна. Повести в атаку или снести башку кому-нибудь – это одно, а воевать против всего Батыева войска – совсем другое.
Может, с князем? Пока я размышляла, не позвать ли Невского на святой бой за Русь против Батыя, он продолжил:
– Отец к нему ездил, дары возил…
Кажется, у меня отпала челюсть. Вот те на! Я тут планирую войсковые операции, прикидываю, как рать собирать, а они этому гаду подарки возят?!
Наверное, я бы что-нибудь такое ляпнула, но муж прекрасно знал, чего от меня ждать, сжал локоть так, что потом образовался синяк. Зато помогло, я придержала язык.
Это оказались не все сюрпризы. Князь Ярослав Всеволодович не только сам съездил в ставку Батыя, но и отправил сына Константина с дарами в Каракорум. Хан дал отцу Невского ярлык на Великое княжение, а Константин должен был привезти подтверждение из Каракорума.
Чтобы что-то спросить, я поинтересовалась:
– А рыцари?
Теперь глаза князя заблестели довольно.
– А что рыцари? Просят мира, вернули всех пленных и заложников, забрали своих, обещают больше не нападать, – он хмыкнул, словно говоря о чем-то, в чем не сомневался ни на минуту: – Да только веры им нет. В любой день готовыми надо быть. А еще литовины то и дело нападают. Побить бы всех разом, так ведь их на Чудское озеро не выманишь, наскочат отрядом и уйдут в леса. Все пограничье замучили.
Уже перед уходом я вдруг поинтересовалась:
– Александр Ярославич, а ты к Батыю поедешь?
Даже не глядя, поняла, как напрягся Вятич.
Князь покачал головой:
– Я нет. Батый в Новгороде не бывал, его не брал, я ему не подвластен. Да пока и не требует…
Я чуть не ляпнула, что это ненадолго, помня, что именно Невскому и придется кланяться и даже ехать в Каракорум. Может, совместными усилиями удастся избежать этой унизительной процедуры? Может, меня именно за тем вытащили из Волково на свет божий, чтобы вмешалась? Но, вспомнив о своей клятве жизнью сына, я придержала язык, ладно, дома у Вятича спрошу.
Вообще, это было странно – князь вел беседы со слепым сотником и его женой как с равными. И хотя Невский вообще не чурался самых разных людей и был прост в общении, все равно эти разговоры с женщиной могли привлечь ненужное внимание. Я хорошо помнила по прошлым годам, что предателей и подлецов много везде. Хороших людей, правда, куда больше, но и о плохих забывать нельзя, иначе они о себе так напомнят…
Князь обещал приехать для разговора без лишних ушей и глаз, но получилось у него не скоро, все же пришлось основательно погонять литвинов, применив даже жестокость. Рассказывали, что князь Александр даже приказал привязывать пленных к хвостам лошадей и пускать их вскачь к своим обратно с обещанием, что так будет с каждым, кто посмеет сунуться на русские земли. Иногда быть жестоким полезно, нападения на пограничье на время прекратились. Люди радовались: хоть какая-то передышка.
Пока князь воевал со всеми подряд, мы просто жили.
На мое возмущение по поводу подарков Батыю и в Каракорум Вятич усмехнулся:
– Вот потому и требую, чтобы ты сначала думала, а потом рот открывала. Что тебя беспокоит?
– Да как же можно возить дары тем, кто столько русских земель в пожарища превратил?! Вятич, неужели им Рязань простить?
– Ты все слышала, что говорил Невский? Про рыцарей тоже? И про литовцев?
– Да что рыцари?! Им врезали по первое число, теперь не сунутся.
– Чтобы не сунулись, нужно, чтобы понимали, что Невский рать наготове держит. А если они будут знать, что он с Батыем воюет или все полки к югу стянул, то почему бы не выступить? Это чудо, что они тогда одновременно с Батыем не напали, а когда опомнились, хан уже сам в их землях был. Ты знаешь, что тевтонцы даже были отозваны от Псковских земель с перепугу?
– Так что же получается, куда ни кинь – всюду клин?
– Да, так. И сейчас Ярославу Всеволодовичу и самому Невскому важнее время выиграть, чем с двумя сразу в драку ввязаться. А еще придется определяться, с кем и против кого дружить.
Не выдержав, я фыркнула, как кошка.
– С Батыем!
– Да, с Батыем.
– Не выйдет, – ехидство из меня так и лезло, – потому что я его убью. Не с кем дружить будет.
Вятич только вздохнул:
– Поживем – увидим…
Мы жили, только вот видеть Вятичу не приходилось, он по-прежнему был слеп. А в остальном текла нормальная жизнь, Федька учился говорить. Долго молчавший ребенок, как и следовало ожидать, начал тарахтеть без остановки. И конечно, у него обнаружилась масса смешных вывертов.
Наш сынуля почему-то глотал первые буквы слов. Выглядело это так.
Я начинала:
– Гуси вы…
– …уси, – продолжал сын, старательно кивая головой.
– Красные…
– …апки!
– Где вы…
– …ывали?
– Что вы…
– …идали?
– Мы видели…
– …во-ока, – делал страшные глаза Федя, ни разу в жизни волка не видевший. Я вообще подозревала, что, встретившись с хищником, наше чадо полезло бы таскать его за хвост. Федька категорически не знал чувства опасности, все собаки округи сторонились этого вождя краснокожих, о котах и говорить нечего.
– Украл он…
– …усека…
– Да самого…
– …осева…
– Да самого…
– …то-остава…
Вятич тоже рассказывал ему какие-то сказки, причем Федя периодически озадачивал меня требованием: «Как папа!» Хуже всего, что Вятич, как и я, часто не мог вспомнить, что он там придумывал, а на новые выдумки Федька возмущался:
– Не так!
Какой Батый?! Зачем нам Батый, когда тут столько восторга с ребенком?!
У Вятича появилось много новых знакомых, которые частенько подсаживались к нему на завалинку обсудить текущий момент. Иногда мне было просто смешно наблюдать, как, крякая через слово, какой-нибудь местный дедок вроде шолоховского деда Щукаря разглагольствовал о политике и, естественно, о том, что раньше все было иначе и лучше.
– Ты послушай, что он говорит, – Вятич кивнул в сторону пришедшего побеседовать Глеба Михайловича.
– Что случилось?
Приятель Вятича, любивший порассуждать, крякнул, зачем-то провел тыльной стороной ладони по усам и чуть смущенно объявил:
– У монголов их главный хан Угедей помер…
Он говорил так, словно нечаянно, но всем на радость лично пришиб этого самого Угедея вчера на охоте. Я пыталась сообразить, что это значит.
– И… что?
– Так ведь там теперь новый хан будет.
– Батый?
Вятич усмехнулся:
– Ишь, размечталась. Батый не слишком силен для этого. То есть силен, конечно, но не настолько, чтобы Каракорум под себя взять, а главное, он очень далеко и от него мало кто там зависит.
По серьезному тону, которым говорил Вятич, я уже поняла, что тут не все так просто, как обычная замена одного хана другим. Понятно, что это всегда проблемы, борьба группировок; там где власть, всегда так, что при ханах, что при демократах. Но чем это могло грозить Руси? Наверное, чем-то грозило, если Вятич вдруг озаботился.
– Князя Ярослава в Каракорум вызвали.
– Это еще зачем?
– А я говорил, что просто так не вызывают!
Глеб Михайлович местный политконсультант. Правда, его мало кто, кроме Вятича, слушает, никто не принимает во внимание его политические прогнозы, а зря, потому что он совершенно верно оценивает ситуацию и его прогнозы точны. Надо подсказать князю Александру, чтобы пригляделся к мужику, толковый же. Хотя уж очень языкатый, правду-матку прямо в глаза режет, невзирая на личности, а это не нравится даже положительным князьям вроде Невского. Что ж, недостатки бывают и у великих, в этом я уже убедилась. Нет, речь не о нас с Вятичем, а о князе Невском.
А Глеб поговорить любил… вернее, порассуждать. И знал все обо всех, кроме разве нас с Вятичем. Вот и сейчас он принялся делать выводы из собственного сообщения.
– Кто в Каракоруме власть возьмет?
Мне вдруг стало смешно, мы в своем двадцать первом веке полагали, что во времена оно вести распространялись со скоростью пешехода и никому в голову не приходило вести рассуждения на тему политики, тем паче чужого государства. Послушали бы Глеба, поняли, что политтехнология не вчера родилась.
– Кто?
– А… вот это и задача! А знаешь, отчего этот Угедей помер?
– Не знаю.
Хитрющие глазки Глеба говорили, что уж он-то знает что-то такое, отчего я просто рухну. Вятич, видно, уже слышавший новость, усмехнулся.
– От пьянства.
– Так уж и от пьянства? У них же запрещено вино пить?
– У кого это? – вытаращил на меня глаза Глеб.
– Ну… у этих… монголов…
Я уже не была уверена в своих познаниях монгольского быта. Но мне всегда казалось, что у мусульман распитие спиртных напитков запрещено Кораном. Разве не так? Хорошо, что не успела поинтересоваться, Вятич опередил:
– Это у мусульман запрещено, Настя, а у монголов пока нет.
– Спился, значит?
– Не… башкой о косяк стукнулся по пьянке.
– О какой косяк, у них же юрты?
– Он хан, и у него не юрта, а дворец, – Глеб втолковывал мне, как неразумному дитяти.
– Глеб, вот скажи мне, откуда ты все знаешь? И про монголов, и про рыцарей, и про всех остальных.
– Про рыцарей от Вятича, а про Угедея от купцов. Зря князь купцов не слушает, больше них никто не знает. Караван пришел.
– Откуда, из Каракорума в Новгород?
– Нет, сначала из Китая в Хорезм, оттуда в Сарай, потом…
Глеб подробно описывал путаный маршрут торговых караванов, а у меня закралось сомнение:
– И вот это все один караван?
– Не… один купец рассказал другому, тот третьему, тот дальше…
– Ага, и переврали при пересказе каждый понемногу.
Глебу стало очень обидно за купцов, даже надулся.
– Купцы не врут. Чего им про ханов врать-то?
Логично, про ханов врать ни к чему, это не про свой товар.
Услышав такую сентенцию из моих уст, собеседник снова обиделся:
– Ты, Настя, не с теми купцами зналась, видать. Купцы вообще не врут. Нельзя, один раз обманет, навек доверие потеряет.
А вот это верно, нет, не про обман и доверие, а про не тех купцов! Я точно общалась не с теми, в мое время в торговле принцип прямо противоположный: «не обманешь – не проживешь». Это потому, что купцов извели, осталась одна торговля, в ней обманывают одни, те, что ближе к поставкам, а отвечают другие, те, что ближе к потребителю.
От размышлений о несовершенстве современной мне торговли отвлекли размышления Глеба о новом хане Каракорума.
– Сказывают, там борьба идет между вдовой Угедея Туракиной и ее министрами, даже прогнала кое-кого. Ух и свирепая баба, сказывают…
При этом имени у меня всколыхнулось что-то внутри, воспоминание явно было связано с чем-то не слишком хорошим. Вот как плохо не знать историю.
– Угедей вроде внука вместо себя завещал, а она сына норовит посадить, Гуюка поганого.
– Кого?
Это имя я знала хорошо, мы знатно досадили тогда Гуюку до Козельска, а потом и возле города тоже покоя не давали. Именно Гуюку я собиралась отправлять золотую пайцзу Батыя с рассказом о тавре на… некотором месте. Батый с Гуюком как кошка с собакой, и если теперь Гуюк будет Великим ханом, то Батыю крышка!
Расклад с приходом к власти смертельного врага Батыя лично меня устраивал вполне. Очень даже устраивал! Чем хуже Батыю, тем лучше мне.
– Туракина – мать Гуюка?
– Да, пока нового хана не выбрали, она всем заправляет. Вон князя Ярослава Всеволодовича, отца нашего князя Александра, к себе вызвала. А зачем?
У меня ухнуло все внутри. Вспомнила, откуда знакомо имя. Это Туракина отравила князя Ярослава в Каракоруме! Ах ты ж змея! Неужели в мире нет приличных людей? Только я вообразила, что нашла соратницу по борьбе с Батыем, как выяснилось, что это та самая гадина, что собственноручно преподнесла отцу Невского отраву на пиру. Нет, с такой я даже против Батыя сотрудничать не хотела. Обойдусь.
– Нельзя князю Ярославу туда ездить, опасно.
Пусть сама свой яд пьет, я даже князю Александру скажу, чтобы отсоветовал отцу в Каракорум отправляться.
– Вот и я говорю, что опасно. Так нет ведь, едет!
– А куда он денется? – это Вятич. – Если не хочет снова увидеть под стенами Владимира тумены Гуюка, то поедет. И подарки дарить будет, и кланяться. Нет сейчас сил, Настя, одному от монголов и от Европы отбиться.
– Может, к папе римскому съездить, его усовестить?
– И что ему сказать? Давайте вместе бить Батыя? Он ответит, как князю Галицкому, мол, давайте, вы бейте, а мы за вас молиться будем. Можем даже корону даровать, только учтите, что тот, кто наш король, во всем подчиняется папе, а папа как дал корону, так и отобрать может или от церкви отлучить, как императора Фридриха.
– А если крестовый поход против монголов организовать?
– Объявлял уже. Только Батый наплевал и побил всех доблестных христиан с крестами и без, вместе и поодиночке.
– Так что, сильнее зверя кошки нет? Батый самый страшный?
Глеб Михайлович смотрел на меня во все глаза, явно не привык, чтобы женщина разговаривала на такие темы, да еще и так вольно. Но мне было наплевать, я должна понять, что можно изменить в истории Руси, если это вообще возможно.
– Вятич, ты хочешь сказать, что у Невского один выход – дружить с Батыем?
– Да не дружить, зачем он сдался, а заключить союз, чтобы не быть размолотым двумя жерновами. Если хоть этот жернов остановится, он сможет удержать второй, вернее, зная о союзе русских с монголами, те же ливонские рыцари просто не рискнут напасть.
– Добровольное признание ига?
– Знаешь, иногда лучше откупиться, чтобы не отобрали все вместе с самой жизнью.
И все равно я не могла принять вот такое добровольное подчинение Батыю!
– Лучше я его все-таки убью.
– Придет Гуюк.
– И что?
– Да то, что Батыя знаешь как зовут? Саин-ханом, Светлым ханом. А Гуюк прославился своей жестокостью и зверствами.
От возмущения у меня даже перехватило дыхание.
– Нашел светлого хана! Это с каких пор гадов ползучих стали светлыми звать?! Да по нему не просто международный трибунал плачет, для него электрический стул самый легкий приговор!
– Все сказала? А теперь чуть-чуть послушай. За пять лет до взятия монголами Киев переходил из рук в руки семь раз, и каждый раз дочиста грабился, а жители либо истреблялись, либо уводились на свои земли. Кем, Настя? Своими же русскими князьями. И Рязань Великий князь Юрий Всеволодович сжег дотла, предварительно выгнав оттуда жителей. Твои отец с бабкой, между прочим, именно так все и потеряли, оказавшись нищими во Владимирских землях.
– Зачем?
– Что зачем?
– Сжег зачем?
– А чтоб не возвышалась и его силу признала.
– Ну и признали бы.
– Так они, Настя, признали, но князь решил на всякий случай сжечь, чтобы потом не отказались. Знаешь, сколько таких примеров привести можно? Думаешь, князь Ярослав Всеволодович лучше? Или Александр Ярославич не так поступать будет? Просто ему еще не доводилось…
– Ну и что ты хочешь сказать, что Батый лапочка, и ему орден дать?!
– Я хочу сказать, что из двух зол выбирают меньшее, а уж из многих зол тем более. Сейчас Невскому, да и его отцу с Батыем лучше дружить и платить монголам дань. Придет время и Дмитрия Донского тоже…
– Это кто? – осторожно поинтересовался Глеб.
Я махнула рукой:
– Герой, который монголов побьет!
– Когда?
Пришлось опомниться, вздохнуть:
– Ох, не скоро…
– Откуда ты все про будущее знаешь?
– Есть у меня приятель один, советуюсь.
– Так чего ж ты заранее про этих аспидов не предупредила?
При одном воспоминании о Рязани у меня взыграло все внутри.
– Это я не предупреждала?! Да я в Рязани почти на площади об этом орала.
– И чего, не послушали, что ли?
– А то!
– Ох, беда, русские всегда так. Вот и меня тоже никто не слушает, иногда думаю: может, и не говорить ничего?
Я буркнула:
– Может…
Разговор закончился ничем, но после ухода Глеба я получила от Вятича по полной программе, как, собственно, и ожидалось. Разве можно вот так открыто обсуждать то, чего еще никто не знает?
– В поруб захотелось? Никакой владыка Спиридон не спасет.
– Вятич, ну не могу я молчать, когда судьба Руси решается.
– Рот себе зашей, но молчи. Дело делай, а не с Глебом болтай. Он завтра кому-нибудь скажет, что Настя все про будущее знает, тебя и спросят строго.
Я понимала, что Вятич прав, во всем прав, но ничего поделать с собой не могла.
Одно радовало: Вятич все-таки очнулся. Несмотря на свою слепоту, он стал думать не о том, что обуза, а о том, что делать дальше.
– Ты помнишь, что будет дальше?
Пришлось честно сознаваться, что нет. Помнила только о том, что князя Ярослава в Каракоруме отравит эта самая Туракина, потом туда же поедут Александр с Андреем, но вернутся живыми. А еще, что Невский побратается с сыном Батыя Сартаком. Тот вроде даже христианином станет.
Вятич, выслушав мои исторические сентенции, кивнул:
– Не все так, но похоже. Не думаю, чтобы это Туракина травила князя Ярослава, ей ни к чему.
– Это почему же? Он Великий князь Руси, главный…
– Настя, прикинь размеры Монгольской империи и размеры Владимирской Руси. Тем более Ярослав уже признал свое подчинение Каракоруму, даже сына туда отправлял. Нет, там что-то не так, ханше проще найти у него какую-нибудь провинность и казнить в назидание остальным.
– Какую, он наверняка осторожен?
– Запнулся ногой о порог, не так принял ту же чашу… Нет, об отравлении писал только папский посол Карпини. Не их ли рук дело?
– Тогда надо сказать князю Ярославу, чтобы держался от этих послов подальше.
– Надо, только не получится, ведь их обязательно будут селить и за столом сажать рядом. Монголам наплевать на европейские разборки. Не Ярослав, так другой будет, лишь бы дань платил. К тому же Ярослав Всеволодович ставленник Батыя, а этого хана в Каракоруме любят не больше тебя.
Клянусь, на мгновение мне стало Батыя… жаль! Чтобы задавить это непривычное чувство, я взъерепенилась:
– Нет, Вятич, это ужасно! Из-за какого-то Батыя должен гибнуть отец Невского! Это несправедливо и увеличивает вину Батыя, между прочим!
– Думаю, у Батыя и без князя Ярослава вины хватит, чтобы быть тобой проклятым, а вот посоветовать отцу Невского держаться подальше от Карпини действительно надо. Это можно сделать через владыку Спиридона. Тяжко старику, но что поделаешь, если на его годы такое выпало.
У наших ворот остановился возок. Ну, возок и возок, мало ли кто ездит мимо и даже приостанавливается, но меня почему-то просто снесло с крыльца навстречу… Лушке!
Наверное, это смотрелось дико: две взрослые женщины с визгом бросились друг к дружке в объятья. Челядь изумленно замерла, но нам было наплевать. Луша вернулась, моя Луша со мной! Живая, здоровая, улыбающаяся…
Я только крикнула в сторону дома:
– Вятич, Луша с Анеей!
Тетка, выбираясь из возка, критически заметила:
– И не только…
Действительно, третьим был серьезный крепыш примерно Федькиного возраста. Племянник!
Я как полоумная вцепилась в малыша и принялась его тормошить:
– Тебя как зовут? Ну, скажи, как тебя зовут?
Бедный ребенок, перепугавшийся из-за наскока ненормальной тетки, молчал.
– Луш, он по-русски не понимает? Не говорит?
– Все он понимает и говорит. Испугался просто. Яном его зовут.
Ян действительно не вынес моих измывательств и с ревом уткнулся в подол матери. Луша, смеясь, гладила его по светлой головке:
– Ну, чего ты испугался, чего? Это твоя тетя Настя.
Ситуацию разрулил Федя. Он подошел, скептически оглядел ревущего двоюродного братца и вдруг протянул ему деревянную лошадку:
– На.
К нашему изумлению, тот взял.
– Пойдем, у меня еще есть…
Мы стояли и, раскрыв рты, наблюдали, как послушно топает за Федей его новый друг. Никогда не замечала за Федькой поползновений раздавать свои игрушки первым встречным, скорее напротив – мое чадо четко различало свое и не свое. Видно, почувствовал, что Ян не чужой.
– А твоего как зовут?
– Федей. В честь отца.
Анея кивнула, на глазах у нее выступили слезы, все же она очень любила брата, хотя и ругала его. Я в очередной раз подумала, что у меня классная тетка!
– Чей, Биргера?
Я могла бы и не спрашивать, потому что Федькину лошадку несла в руках точная копия Биргера – такая же круглая голова с любопытными, вопрошающими глазенками.
– Да.
– А как же он отпустил?
– А он не отпускал, мы сбежали.
– Луша! А он войной не придет за сыном? – Я лихорадочно пыталась вспомнить, не было ли второго похода у Биргера на Русь. Блин, кажется был! Надо немедленно спросить у Вятича…
Сам Вятич уже появился на крыльце, он стоял, как всегда, чуть приподняв лицо и прислушиваясь. Федя подвел к отцу Яна и деловито представил:
– Это Ян.
Вятич безошибочно протянул руку малышу и… тот спокойно пошел к незнакомому дядьке. А от меня шарахнулся, как от зачумленной! И где в этой жизни справедливость? Почему к Вятичу просто липнут все дети, собаки, даже волки, а меня собственный сын папой звал?
От размышлений о несправедливости меня отвлекла Анея, она осторожно кивнула в сторону Вятича:
– Совсем не видит?
– Угу…
– Ну, пошли, поговорим. Настя, а мы к вам. У вас поживем, если приютите.
– Конечно!
Мой вопль снова напугал малыша, Ян беспокойно оглянулся, но рука Вятича нашла его головку, и ребенок отвернулся.
– Настя, ты своим криком Яна перепугаешь.
И это Лушка, которая раньше вопила в три раза громче меня! Что с людьми материнство делает… Правда, не со всеми, я как была бешеной, так и осталась. Нет, теперь мне начало казаться, что я как раз была такой, какая сейчас Луша, а стала такой, какой она была раньше.
Напрочь запутавшись в раньше и теперь, я потащила мать и дочь к крыльцу:
– Конечно, у нас, дом вон какой, всем места хватит…
Потом Анея объяснила:
– Мы приехали к Спиридону, да владыка болен, ему не до нас, не хотелось стеснять. Челядь отпустила, кто у владыки остался, кто ушел, это их дело.
Потом мы допоздна сидели, рассказывая и рассказывая о событиях своей жизни за последние годы. Одну тему деликатно обходили: слепоту Вятича. Он заговорил сам:
– Я теперь калека, слепец. И если бы не Настя, жить не смог, она меня из-за Калинова мосточка вытащила, она и ведет дальше.
Я смутилась:
– Да ладно тебе… Вернулся ты сам, и живешь тоже. Давайте я вам лучше расскажу, как я козу впервые в жизни доила…
Снова мы смеялись, снова рассказывали о забавных происшествиях, перебивая друг дружку.
Я заметила, как Анея похлопала Вятича по руке, что-то тихо сказав. Тот повернул к ней лицо, переспросил, тетка повторила. Я была почти уверена, что обещала, что он прозреет. Вятич усмехнулся, но усмешка эта была совсем не веселой. Похоже, сам муж в такое уже не верил.
А меня все-таки беспокоило то, что Яна увезли тайно. Сестрица с теткой принялись рассказывать, как им удалось обмануть бдительного Биргера.
Они жили в одном из имений королевского зятя, супруга которого почему-то спокойно отнеслась к такому положению дел. Анея быстро взяла все в свои руки и навела там такой порядок, что сам Биргер ахнул.
Их с Лушкой страсть вспыхнула, как костер из сухостоя, и погасла, как искры от этого костра на ветру, оставив сына. Может, потому Ингеборг и была так спокойна?
Анея рассказывала, а я почему-то маялась, словно пытаясь вспомнить что-то важное. Нет, не про устройство новой мельницы в имении королевского зятя и не о том, как должна работать ткацкая мастерская… Я пыталась вспомнить что-то из своей прежней московской жизни, но связанное с Биргером…
И вдруг меня осенило!
– Ян – это имя для Новгорода? А как его звали там?
– Яном, – откровенно удивилась Луша. – В Новгороде разве я бы его так назвала? Андреем был бы. Я и перекрещу здесь.
Я вспомнила, в Стокгольме, когда я была там в двадцать первом веке, нам говорили, что у Биргера был незаконнорожденный сын, и звали его как-то вроде Григория… Грее… Грегерс, вот! Грегерс, а не Ян.
Видно, я произнесла имя вслух, потому что Анея усмехнулась:
– Ты про Грегерса? Это не Лушин сын.
Так… значит, у нашего героя незаконнорожденных детей пруд пруди?
– Не пруд, конечно, но есть, – смеялась тетка. – Главное, что он нам позволил уехать.
– Как это позволил, а разве вы не сбежали?
– Настя, ты Биргера совсем забыла?
– Да нет, помню еще этого круглоголового живчика.
– Такой мог чего-нибудь не знать или проглядеть?
– Не мог.
– Вот и я так думаю.
Луша на Анеины слова не отреагировала никак, просто сидела и смотрела. Бедная моя сестрица, муж погиб, этот роман как-то мимо прошел, ладно хоть сын остался…
Но Лушка себя несчастной не считала. Я тоже не считала. Ни ее, ни себя. У нас мальчишки, да еще какие!
Теперь вставал вопрос, как жить дальше, то есть не где или чем заниматься, а в принципе. Я, конечно, горела желанием свернуть шею Батыю, это никуда не делось, Лушка страстно желала мне помочь, а Вятич с Анеей только головами качали, правда, каждый по своему поводу. Анея, видно, понимала, что ей придется воспитывать обоих внуков, а Вятич, дивясь моей, нет, теперь уже нашей неразумности.
Назад: Я все выдержу!
Дальше: Трудный выбор