К Батыю в Сарай

Мы придумали, какой подарок отправить хану.

Когда Вятич вдруг показал мне ту самую золотую пайцзу, которую я когда-то отняла у Батыя, я долго не могла поверить своим глазам:

– Откуда она у тебя?

Вятич только пожал плечами. Ясно, колдовские штучки…

– Это та самая, ее сберегли для нас.

– Старик снова приходил? Почему он разговаривает только с тобой, словно меня и нет?

– Приходил? Он никуда не уходил, чтобы возвращаться. Перестань ломать голову, воспользуйся помощью. Только для такого подарка и упаковка нужна особая. Сходите, купите на торге.

Мы с Лушей отправились на торг, я решила ради такого случая найти самую красивую коробочку, да еще и алой ленточкой перевязать…

Мне всегда нравился новгородский торг, вот где можно увидеть все и сразу. Вернее, это сразу растягивалось на несколько часов. Конечно, если просто так не болтаться по рядам, а ходить осмысленно, то найдешь куда скорее, вся торговля идет тематически, но разве можно не поглазеть?

На торге, как всегда, стоял немолчный шум, каждый или предлагал свой товар, или приценивался к чужому. Вот купец пересыпает из ладони в ладонь зерно, пытаясь доказать длинному, на первый взгляд нескладному мужику, что там много шелухи. Хозяин спокойно следит за толстым, точно колода, гостем. Чем дольше тот веет зерна руками, тем они чище. Оба давно поняли, что купец заберет все по хозяйской цене, ему уже пора уходить, долго торговаться нельзя. Теперь только идет борьба упорства, устоит перед натиском покупателя продавец, получит хорошую цену, а нет, так потрет гость руки и посмеется сам с собой над глупым хозяином. Нет, устоял, ударили по рукам как спрашивал, сделал купец знак крупному парню с угрюмым лицом, тот легко подхватил куль с зерном, взвалил на спину и засеменил бегом к берегу. Сам покупатель остался на месте, зорко выглядывая вокруг – сторожил еще два куля. Продавец зерна припрятал за пазуху что получил и направился в сторону, где предлагали свои товары ковали. Я только улыбнулась – наберет железа кованого, вот и весь торг, вся прелесть почти натурального обмена. Продал – купил – снова продал…

Кого и чего здесь только не было! Русские купцы развешивали и раскладывали скору, мех искрился на солнце, переливался, манил запустить в него пальцы, прижаться щекой.

Греки предлагали ткани, тонкие, почти прозрачные. Осторожно выкладывали на яркое сукно драгоценные камни, брали их толстыми пальцами с рыжими волосками на верхних фалангах, поворачивали, чтобы побежали от граней солнечные зайчики во все стороны. За игрой света завороженно следили не только раскрасневшиеся на морозе боярыни, но и купцы с севера. Женщинам хотелось, чтоб купили, а купцы прикидывали возможный барыш от перепродажи.

В другом ряду продавали выделанные кожи, пахнет кисло, но очень знакомо. Кожи вымочили в специальной закваске, чтобы они стали какая мягче, а какая, напротив, тверже крепкого дерева. Это большое умение – выделка кож, кожемяками Русь всегда славилась. А вот то, что из кож сделали – конская сбруя, ремни, даже усмошвецы сидят с сапогами, только нет ни тулов для стрел, ни щитов, обшитых крепкой кожей. Такой товар в другом месте, там все больше толпятся дружинники, оглядывают брони, щиты, натягивают, пробуя силу, луки, гнут над головами звонкие мечи, любуясь игрой переливов по булату… Там одни мужчины, женщины туда не ходят, но только не я. Меня ноги сами несли к щитникам да латникам, засмотрелась на кольчугу, которая просто играла на солнце. Ажурная, как паутинка, но сразу видно, что крепка, не всякий меч пробьет.

Луша опасливо озиралась, толкаться среди рослых крепких мужиков, которые не желали замечать присутствия двух женщин, разговаривали громко, хохотали грубо. Я потащила сестрицу дальше, конечно, она у нас к оружию и грубостям не приучена…

Коробочку мы купили, еще приглядели мальчишкам игрушки и вдруг… такой голубой цвет я видела только однажды – это был цвет плаща князя Романа, того самого, который сделал меня под Козельском главой рати. На мгновение замерев, я бросилась к купцу, расталкивая всех на своем пути. Лушка едва поспевала, отчаянно вопрошая:

– Ты чего? Ты чего, Настя?

Голубой ткани у купца было много, куда больше, чем на один плащ, он мог безо всякого убытка отрезать мне с полметра, как раз осталось бы еще кому-то. Но хитрый тип уловил мой сумасшедший интерес к этой ткани и принялся отрицательно мотать головой, мол, нет-нет, только всю или ничего! Куда он денет остальное?

– Сколько стоит?

Он загнул цену раза в три. Дальше последовала сцена, которую наглец наверняка запомнил надолго, если не на всю жизнь. Я подбросила ему монету и, пока ловил, успела вытащить из ножен саблю. Привычка иметь с собой оружие укоренилась у меня, кажется, на всю оставшуюся жизнь (надеюсь, она будет долгой). Это, конечно, не боевая, но вполне годная для того, чтобы вспороть его толстое брюхо.

Увидев блестящую сталь перед собой, купец сначала совершенно отчетливо икнул и даже чуть присел, а потом раскрыл рот, чтобы заорать на весь торг, мол, грабят! Но сделать это мы ему не позволили, я ловко откромсала небольшой кусок ткани и спрятала его в рукаве. Сабля с легким шипением исчезла в ножнах.

Лушка ехидно посоветовала так и не заоравшему купцу:

– Рот закрой, ворона нагадит…

Мы удалялись гордые своей победой над жадным купцом, ожидая окрика или хотя бы его вопля. Не закричал. Вообще-то, денег, что я ему кинула, хватило бы на приличный кусок, куда больше того клочка, что я отрезала, потому обвинить меня в воровстве или порче товара он не мог.

Нас догнал какой-то новгородец, видевший всю сцену, восхищенно блестя глазами, он хохотал:

– Ловко вы его! Вот ловко!

Мужик говорил, а я смотрела на пряжку его пояса. Луша при этом озабоченно разглядывала меня, понимая, что дело не совсем в порядке, если я так странно себя веду: то рву куски ткани, которую можно просто купить, то вперилась в пряжку на поясе у человека, пряжку вовсе не такую уж красивую или богатую… Сестрица не успела поинтересоваться, какая муха укусила меня с утра, как я вдруг ткнула в пузо мужику и попросила:

– Продай?

– Чего? – опешил тот.

– Пряжку от пояса продай.

– Чего это? – мужик тоже усомнился в моих умственных способностях, даже пряжку рукой закрыл.

Чтобы он не успел слинять от такой чокнутой, я достала деньги и снова предложила:

– Весь пояс продай. Мне именно такой нужен.

Может, бедолага и драпанул бы, но вид серебряного кружка, именуемого гривной, обездвижил его напрочь. Я повертела монетой перед носом и поинтересовалась:

– Продашь или у другого поискать?

Видеть перед собой сумму, на которую поясов можно было купить на половину Новгорода, и упустить только из-за собственной нерасторопности мужик, конечно, не мог. Его пояс тут же перекочевал в мои руки. Но я оторвала пряжку и вернула пострадавшую деталь наряда владельцу:

– Остальное забери.

Если до того момента он еще сомневался, что я не в себе, то тут сомнения исчезли как дым. Выхватив у меня из рук пояс, бедолага исчез в толпе еще быстрее, чем его сомнения по моему поводу.

Теперь пришел черед Луши:

– Настя, ты чего?

– Луша, я не сошла с ума. Смотри, точно такой плащ был у князя Романа. А потом у меня. Такой кусок мы посылали Батыю в знак, что я жива.

– Ух ты! – Лушка вспомнила наши рассказы о войне с Батыем. Но оставалась еще пряжка и потрясенный новгородец.

Я подбросила на руке пряжку:

– А вот точно такая, вернее, обломок, была там, где мы ставили тавро хану. Пряжкой ставили, больше нечем было.

Луша смотрела на меня с явным сомнением:

– А я думала, вы все врали про тавро…

– Было такое, было! И вот это будет подарком хану с напоминанием обо мне, о нас.

– Осталась стрела?

– Нет, Вятич прав, стрела – это вызов, а вызывать его сейчас я не могу. Очень хочу, но не могу. Главное, чтобы вспомнил.

Вятич, услышав о моей задумке, согласно кивнул:

– Умнеешь, старушка…

Луша возмутилась:

– Какая она старушка?!

– А кто же вы, как не старушки?

– Да нам всего…

Лушка не успела договорить, Вятич захохотал:

– Вам не всего, а уже. Это мне всего.

– Да ты старше нас!

Я понимала, в чем дело, и только тихо посмеивалась, сейчас скажет, мол, мужчине всегда всего, а женщине всегда уже. Так и есть, сказал. Лушка чуть подумала, потом фыркнула, как кошка, видно, решив, что Вятич ничего не понимает в женщинах.

Сначала Александр Ярославич и слушать не хотел о том, чтобы я ехала в Сарай вместе с ним. Слишком серьезной и опасной была поездка. Но Вятич о чем-то долго беседовал с князем, и тот согласился. Мне Вятич сказал, что все, что нужно, Невский знает, чтобы я не распускала язык там и оповещала весь белый свет о наших с Батыем взаимоотношениях. Я и без этого понимала, что опасно, причем не только для меня, но и для Невского.

Но дополнительным потрясением для князя оказался факт, что вместо одной беспокойной барышни ему придется везти двух – Лушка категорически заявила, что если не поедет она, то я тоже не поеду! Почему на это согласились Вятич и Анея, для меня так и осталось загадкой. Но, вспомнив их тандем перед Рязанью, я поняла, что далеко не все знаю о тетке.

Убедиться в этом пришлось быстро. Анея умела командовать всеми мужчинами, попадавшими в ее поле зрения. Когда-то подчинялся мой отец в Козельске. Вятич вот там и здесь, подчинялись князья и епископ Спиридон, подчинился на этот раз и князь Александр. Чем его взяла тетка, не знаю, только он покорно вздохнул и согласился взять еще и мою сестрицу.

Провожая нас в Сарай, Вятич попросил одно:

– Настя, вернись живой сама и не погуби никого другого, ладно?

Я только вздохнула:

– Как получится…

Рука мужа резко притянула меня за шею, он буквально зашипел:

– Нет, ты сделаешь, как я прошу! Твой ненужный героизм никому пользы не принесет. Ты будешь осторожна, слышишь?! Ты! Будешь! Осторожна! Очень осторожна, Настя!

Потрясенная таким обращением, я только сдавленно пискнула:

– Хорошо.

Отпуская мою шею, Вятич сокрушенно вздохнул:

– Так я тебе и поверил…

Компания у нас подобралась занятная. С князем ехали опытные люди, не раз бывавшие в дальних краях и готовые ко всяким неожиданностям, в том числе и неприятным.

Мы уже знали, что у Батыя побывали, кроме Ярослава Всеволодовича, несколько князей, и для Михаила Черниговского все закончилось бедой. За отказ «поклониться кусту», то есть пасть ниц перед идолами, он был казнен, причем зверским способом – забит насмерть на виду у остальных. Единственный попытавшийся заступиться боярин последовал за князем.

Я знала и другое – Михаила Александровича забили точно так же, как убили в Киеве у него на глазах монгольских послов. Посол личность неприкосновенная, их нельзя убивать ни при каких обстоятельствах, можно нахамить, отправить обратно без ответа. Но только не убивать. Послам даже прощались оплошности, которые стоили бы жизни гостям. Михаил Черниговский скорее поплатился жизнью за это, чем за нежелание кланяться.

Побывавший у Батыя перед этим князь Даниила Галицкий никому не кланялся, кроме Батыя, конечно, но убит не был, напротив, принят с честью, хоть и злой (под ней имелось в виду угощение кумысом, честно сказать, не самое большое оскорбление).

Как-то встретит Батый князя Александра? С отцом говорил почти ласково, хотя и свысока, но ведь Ярослав Всеволодович приехал сам, а Невского пришлось семь раз приглашать! Последнее приглашение выглядело уже как откровенный приказ с угрозой: «…один ты не желаешь приехать…»

Что мог противопоставить Невский? Дружину с собой не потащишь, разоружат по дороге и положат рядками в траву еще на подходе к степям. Потому особенно обвешиваться оружием не стали, скорее лишь для защиты от всяких лихих людей, которые за время войн забыли, что можно жить мирной жизнью. В составе свиты Невского охраны было немного, к тому же все ехавшие, включая меня и Лушу, умели держать меч в руках. Всадники скорее изображали почетный эскорт (мне тут же пришло в голову, что по «четным» эскорт, а по «нечетным» Батыя душить?).

Но были в окружении Невского и весьма занятные личности вроде… я даже не поняла статус Чекана – слуга не слуга, показалось, что князь взял его с собой, чтобы скучно не было. Ну а если не скучно, то это обязательно рядом с нами с Лушкой. Как и следовало ожидать, Чекан оказывался всегда возле меня. С Лушкой они были как два близнеца – сентенции по любому поводу от солнца в небе до лошадиного чиха. Хохот не смолкал.

Немного погодя мне даже стало казаться, что сопровождающие как-то плавно перетекают от князя к нам.

А если уж сводились Чекан и Лушка… расслабленных смехом, нас можно было брать голыми руками. Я сделала вывод, что полководцы зря не используют такой метод подрыва сил противника – обучить Чекана монгольскому языку и забросить в тыл. Через неделю ставка вымрет от хохота сама…

Но Чекан монгольского не знал, потому пока болели животы у нас. К тому же он умудрялся просто притягивать к себе самые различные ситуации, от которых мы падали со смеху. Князь даже предупредил Чекана, чтобы тот к Батыеву шатру не смел приближаться, потому что хохотать рядом с ханом смертельно опасно, можно не успеть объяснить, что ты не над ним.

Стало труднее, когда пошли степи. Здесь на солнышке снег сошел раньше, уже даже подсохло, но холодный ветер норовил выдуть из-под одежды, кажется, не только тепло, но и саму душу из тела.

Солнце появлялось из-за горизонта и как-то сразу выкатывало на самый верх; оно стояло там яркое, выбелив даже само небо, редкие облака, даже не облака, а просто напоминание о них, проносились где-то так высоко, что никакой тени не оставляли вовсе. Сейчас холодно из-за ветра, зимой наверняка тоже, а как же летом?

Луша, видно, думала о том же, она покачала головой:

– Нет, не хотела бы я жить в степи… И чего они в ней хорошего находят? Куда же лучше лес, река, даже болото.

Чекан не вмешаться в разговор не мог:

– Болото-то чем лучше? Ни пройти, ни проехать.

– По болоту только глупый пройти не сумеет! – Лушку хлебом не корми, дай с кем-нибудь не согласиться. – Не лезь в трясину, и все. Зато сколько на болоте ягод! А вот здесь где ягоды? Ну, где?

Чекан огляделся, словно в весенней степи можно было действительно найти ягоды, видно, не нашел и согласился:

– Нету здесь ничего. А все равно для степняка его места самые лучшие. Вот они говорят, что в лесу жить невозможно, там, мол, за деревьями простора не видно…

Они еще долго обсуждали преимущества лесной жизни перед степной, сошлись на том, что степнякам вот эта их лысая равнина потому дорога, что они нормальной жизни в лесу не видели. Только набегами и бывали, а во время набега из-за каждого куста стрелы ожидать можно, да в болоте завязнуть. А вот если бы они пожили с годик, да увидели лес в разное время года… Вот тогда и посмотреть, что скажут!

Я подумала, что степнякам было бы куда труднее, чем даже мне в Волково. А кто-то из дружинников князя, услышав такие предположения двух словоохотливых сочувствующих степнякам, возмутился:

– Чего говорите-то! Еще пригласите степняков к нам в леса, чтоб им понравилось!

Первой сообразила Луша, она тоже рассмеялась:

– И то, не хватает нам таких гостей! Их пригласишь, а они и останутся.

На одной из стоянок, когда до ставки Батыя оставалось уже недалеко, князь собрал всех сопровождающих и предложил послушать тех, кто там уже побывал. Особенно советовал запомнить запреты. Правильно, лучше, если люди сразу знают, что можно, а чего нельзя.

Нельзя было многое. Нельзя наступать на порог жилища, это карается смертью. Нельзя неуважительно отзываться о Потрясателе вселенной Чингисхане. Нельзя мочиться в ставке. Нельзя мыться или мыть руки в реке.

Некоторые «нельзя» вызывали у Чекана бурный протест:

– А где мочиться-то?! Ежели по-большому надобно? Они что, вообще не гадят, что ли?! Если держаться, то за неделю так подопрет, что после не выковыряешь!

– Выйди за пределы и там садись.

– А ежели приспичит?!

– Потерпишь.

– А где мыться, если в реке нельзя, они не моются?

– Вообще-то не часто, но если нужно, то набирают воду в кувшин и поливают на себя. В проточной воде мыться нельзя, это оскорбляет реку.

– Во дураки!

Дураки не дураки, а учитывать привычки хозяев пришлось…

Не раз в ставке бывал дружинник князя Ярослава Середа.

Он в основном и рассказывал об обычаях, и дорогу показывал тоже. Особенно досаждал ему со своими вопросами и замечаниями, конечно, Чекан. Серьезный, седой воин смотрел на Чекана всегда с легким презрением, мол, взяли балаболку, как бы горя с ним не хлебнуть…

Наконец наше путешествие подошло к концу. Почему-то при этой мысли мне стало не по себе. Нет, я вовсе не желала, чтобы Сарай стал последним прибежищем лично в моей жизни. Дома в Новгороде меня ждали сын и муж, и Лушин Андрюшка тоже без матери тосковал небось… и у князя Александра детишки и жена есть… да и у остальных тоже.

Когда Середа показал рукой вдаль на темные силуэты каких-то огромных стогов сена, занесенных снегом: «Сарай» – Чекан даже не сразу понял:

– Это чего, скирды такие, что ли?

– Это столица Батыева! Не вздумай там что худое про город сказать, обратно не вернешься.

– А стена крепостная где?

– Нет, не нужна она.

Скирды оказались просто кибитками, снятыми с колес и поставленными на землю.

Стены и впрямь не было. Много чего не было, не было посада, ставка начиналась как-то сразу, только по краю шли кибитки, не слишком новые, часто даже ветхие. Между ними бегали, несмотря на холод, ребятишки, увидев княжий поезд, бросались следом, кричали «Урус! Урус!», дразнились, натравливали на конных собак. Середа сразу предупредил, что собак убивать нельзя, научил как крикнуть, чтоб отстали. Хорошо, что научил, помогало.

Поставив свои шатры и обустроившись там, где нам показали чиновники хана, то есть рядом с шатрами уже приехавшего туда князя Андрея Ярославича, мы решили походить по самой ставке, посмотреть, как живут монголы. Середа сказал, что за сохранность вещей можно не бояться, у степняков украсть – позор, потому если и стащат что, то только пришлые. Но мы уже углядели немало таких, видно, Батый набрал с собой народа всякой твари по паре, по Сараю мотались весьма подозрительные личности… Пришлось оставить охрану.

Князь и Середа предупредили, чтобы были осторожны, поодиночке не ходить, лишнего не болтать и в споры не встревать. Пока не привыкли, можем запросто обидеть кого, расхлебывай потом.

Нам с Лушей оказалось даже проще, чем в Новгороде, здесь никого не удивляли женщины в мужской одежде, с оружием и лошадьми, видно, ордынки действительно были на равных с мужчинами.

Посмотреть в Сарае было на что, здесь шумел торг ничуть не меньший, чем в Новгороде, только мы были глухими, потому что ни единого знакомого слова. Чужой мир, чужой язык, чужие обычаи… Мы старались крутить головами во все стороны, чтобы не пропустить чего интересного. Особенно трудно пришлось моим любопытным приятелям.

Чекан тронул меня за локоть:

– Глянь, чего это?

Я глянула, это был всего-навсего верблюд. Старый, облезлый, шерсть после линьки клочьями, один из горбов окончательно завалился на бок, то ли кормили плохо, то ли поили не вдоволь. Но даже облезлость и явное отсутствие хоть какого-то ухода не уничтожили презрительного спокойствия и надменности животного. Его глаза не смотрели вниз, язык медленно гонял во рту жвачку, а нижняя губа отвисла, словно все, кто был вокруг, недостойны даже его плевка.

Хотя насчет плевка я, пожалуй, поторопилась, потому что он последовал. Нет, слава богу, не в нас. Верблюду, видно, надоел неопытный погонщик, и животное ответило доступным ему способом.

Чекан обомлел, наблюдая, как утирает зеленоватую пену с лица хлипкий мужичонка в рваном халате. Куда такому справиться с большущим животным.

– Чего это? – потрясенно повторил Чекан.

– Верблюд.

– Кто?

Ясно, верблюды табунами (или стаями, как у них там?) в Новгород не заплывают, а если такое и бывало, то сам Чекан в это время отсутствовал в какой-нибудь загранкомандировке, вроде вот этой, только в западном направлении.

– Животное такое, очень выносливое, ест и пьет редко, грузы большие перевозит, только вредное очень.

Косясь на надменного плевальщика, Чекан согласился:

– И то… лучше не подходить.

Я была вполне согласна, память об эпизоде из «Джентльменов удачи» с верблюдом Васей всегда заставляла меня держаться от этих горбатых подальше даже в зоопарке. Но Чекан так загляделся на надменное двугорбое облезлое чудо, что налетел на какого-то носильщика, в свою очередь, заглядевшегося на хихикающих женщин. Тот толкнул еще одного и… В результате ДПП (дорожно-пешеходного происшествия) наш любопытный бедолага оказался облитым и обсыпанным. Следующие пять минут мы покатывались от смеха, наблюдая, как с несчастного Чекана пытаются соскоблить что-то вроде дегтя и муки.

Носильщики страшно перепугались, все же испортили дорогую одежду, видимо, знатного господина, но князь Александр кинул им монету:

– Идите, он сам виноват.

Одежду сменили, а вот деготь в волосах долго не поддавался никакому вычесыванию. Чекан, не позволяя выстригать, ходил с полосатой башкой, приводя в изумление всех его видевших. Черные в Сарае были, белые имелись, сивые тоже, а вот полосатых явно не наблюдалось, ну нехватка у них полосатых, хоть плачь.

Я попробовала успокоить бедолагу, заявив, что не один он в полоску, даже лошади такие бывают.

– Иди ты? – забыв о собственных несчастьях, изумился любопытный Чекан.

– Да, в черно-белую полоску, зебрами зовут.

– Это их чего же, красят, что ли?

– Нет, мамы такими рожают.

– Какие мамы?!

– Зебрины, ну, зебры-мамы.

– А…

Не знаю уж, чего он там себе понял, но уже на следующий день я услышала, как Чекан рассказывает какому-то чужестранному купцу, что у него дома в пруду полным-полно полосатых зебр. Купец, едва ли что-то понимавший по-русски, таращил на Чекана глаза, а тот хватал его за рукав халата и настаивал:

– Не веришь? Во такие! – руки расходились в разные стороны, показывая почти натуральные размеры зебры, рукав высвобождался, но стоило купцу чуть отодвинуться, как рука Чекана возвращалась на место, пальцы снова захватывали ткань халата и повествование продолжалось. – А поют заразы как… – глаза Чекана мечтательно закатились, словно он не в силах описать словами испытываемый восторг от сладкоголосых зебр, – по весне. Ага.

Купец осознал главное – у этого странного уруса есть что-то такое, от чего стоило закатить глаза. Ему можно верить, таких волос не было ни у кого. Реакция купца после осознания столь важного факта, как наличие у Чекана чего-то малодоступного другим, была мгновенной, он поинтересовался стоимостью, причем сделал это жестом, понятным всем, что в двадцать первом, что в тринадцатом веке.

Теперь Чекан оказался в замешательстве, которое длилось всего мгновение. Он почти презрительно помотал головой и даже рукой махнул, мол, у тебя столько нет. Это привело купца в неистовство, теперь уже он вцепился в рукав Чекана, уговаривая продать хоть одного, страдалец так и показывал, поднимая грязный палец и заглядывая строптивому русскому в глаза, мол, хоть одного. Но новгородец не поддавался, в тот момент он был так похож на надменного верблюда, что мне на миг показалось: сейчас плюнет.

– Чего это он?

Не я одна наблюдала за Чеканом, князь тоже прислушался, пытаясь понять, о чем ведет речь с чужаком его слуга. Я, не выдержав, прыснула в рукав:

– Купцу поющих зебр из пруда торгует.

– Кого?!

– Я ему рассказала, что есть такие полосатые лошадки в черно-белую полоску, зебры.

– А при чем здесь пруд?

Дольше терпеть я не могла, прыснув снова: «Это ты, князь, у Чекана спроси» – поспешила прочь, чтобы не позорить полосатого вруна на весь Сарай.

Не знаю, вмешался ли князь, но купец Чекана дожал-таки, тот, видно, пообещал пару голосистых зебр по сходной цене… Ко мне врун подошел почти бочком:

– Насть, слышь, а где эти твари водятся?

– Какие? – я старательно сделала круглые глаза, словно и не подозревая, о чем пойдет речь.

– Ну, которые как я, в полоску.

– Далеко… очень далеко…

– Че ж делать? – Рука Чекана полезла привычным для русского жестом в его блондинисто-деготные волосы.

– Обещал кому?

– Ага. Купец, зараза, настырный попался, продай да продай, весь день хвостом ходил.

– А ты бы ему не врал про поющих в пруду зебр.

– Я ж думал, он не понимает.

– Ты хоть задаток не взял?

– Не, хватило ума. Только обещал, как в Новгород приедет, показать и подарить одну такую.

– Скажешь, что улетели по осени в теплые края, а обратно не вернулись.

– Из пруда-то?

– А почему петь можно, а летать нельзя?

По заблестевшим у Чекана глазам я поняла, что предложенный выход ему понравился.

– Ну и голова у тебя, Настька.

– Естественно.

– Чего?

– Проехали.

– Куда?

– Вперед в светлое будущее.

Хорошо, что рядом не было Вятича, иначе получила бы разнос за словесную самодеятельность. Вот понимала же, что нельзя так разговаривать, а язык срабатывал раньше, чем мозги.

Ночью мне снился Чекан, летящий во главе косяка верблюдов и орущий: «Весной споем!» Кажется, я орала в ответ: «Только АВВА!»

Лично мне не нравились явно подпортившиеся отношения братьев-князей. Помня их боевую дружбу, я дивилась нынешней прохладе. Неужели это из-за власти? Два Ярославича, два брата не только кровных, но и боевых, что иногда бывает куда серьезней. В Сарае держались если не враждебно, то уж отчужденно. Смотреть было горько, хотелось крикнуть: «Что же вы?!»

Я убеждена, что если этот мир придумал Господь, то дьявол изобрел власть в нем. И не огонь с водой или медные трубы самое страшное, а вот эта возможность властвовать над другими, возможность, за которую отдают свои души даже самые сильные и мудрые. Искушение властью самое сильное искушение в жизни. Обидно, если князь Александр его не выдержит.

А такая опасность была, ведь, войдя в доверие к Батыю, князь мог получить ярлык на всю Русь в обход законного дяди князя Святослава Всеволодовича, и кто знает, как повернуло бы… Невский и так был самой значительной фигурой в Северной Руси (а в Южной – Даниил Галицкий), а возможность подмять под себя еще и растерзанный Киев ставила его на недосягаемую для остальных высоту. Как же хотелось, чтобы князь просто вернулся в Новгород, словно именно этот строгий город мог оградить нашего Ярославича от мирских соблазнов!

Хотелось вернуться, но пока приходилось ждать вызова к Батыю, а потом и вовсе неизвестно чего.

Через день Чекан, зачем-то загибая пальцы, пересказывал, что именно у «этих безбожных» не так. Получалось много.

Одеты все одинаково, что мужчины, что женщины, сразу не поймешь, кто перед тобой.

– Как же ты понял?

– Ха! У них бабы работают! Нет, правда, все бабы делают, и кибитки ставят, и поклажу грузят, и кизяки таскают, и детей рожают…

– Так детей и у нас тоже бабы.

Чекан махнул рукой, от потрясения, которое испытал в этом необычном городе не городе, было не до смеха.

– А мужики слабые, ежели его с коняки ссадить, так совсем хилый. Занимаются только тем, что воюют, охотятся и коней мучают.

– С чего ты взял, что мучают?

– Ага, жилы ему режут и кровь пьют. – Заметив, что многих едва не вывернуло от такого сообщения, он стал рассказывать о другом, да тоже не слишком приятном: – И топят кизяками.

– Чем? – поинтересовался впервые столкнувшийся со степняками Еремей.

– Говном сушеным. Подбирают по степи, сушат и жгут!

– Вонять же будет!

Чекан лишь руками развел, как бы смущаясь, мол, я же говорил…

– Это не город, это пока ставка, город будет после, когда для хана дворец построят. Слышь, Александр Ярославич, у них и бабы в седлах сидят не хуже мужиков. Может, потому конница такая большая?

– Я не слышал, чтобы кто-то их в бою видел.

Чекан вздохнул:

– Может, дело не доходит…

Вообще, рот у Чекана не закрывался все первые дни, он делился и делился впечатлениями, столь необычной и временами неприемлемой казалась жизнь в Орде. Бедолага маялся, увидев, сколько на невольничьем рынке красивых необычной восточной красотой женщин, а еще какие красивые побрякушки можно купить задешево. Вот бы привезти своей Свитанке, небось сразу перестала бы смотреть свысока. Я слышала, как князь приказал купить для Чекана несколько украшений поярче, только пока ему самому не говорить.

Потрясение бедолага испытал, когда понял, что женщины, которые стайками стояли, кутаясь в накидки на ледяном ветру, были просто-напросто продажными, их любовь не так уж дорого ценилась. Но не стоимость отпугнула Чекана, любовь за деньги показалась бедолаге совершенным преступлением. Ну, за подарки еще куда ни шло, женское сердце от подарков тает, как и сопротивление, но чтоб за монеты, да еще и не себе, а вон тому противному жирному уроду с торчащей вперед бороденкой в засаленном халате?! От понимания неправедности местной жизни (хотя ему объясняли, что это вовсе не признак именно Сарая, везде в торговых городах так) Чекан чуть не полез рвать за грудки сутенера, пришлось напомнить строгий приказ князя ни в какие разговоры не вступать, и уж тем более своих порядков не наводить.

Середа, узнав о ярости Чекана, возмущался, мол, давно говорил, что эту балаболку нельзя брать с собой. Все вопросы были сняты, как только Чекан своими глазами увидел, как казнили чужестранца, нарушившего какое-то правило.

– Чего это? Это вот за то, что за кусты не убежал, а за юртой помочился?! Ну…

У него не нашлось слов, чтобы выразить свое возмущение, но, встретившись с жестким взглядом князя, Чекан как-то сразу осел и только со вздохом пожал плечами:

– Чего ж… нельзя так нельзя… Мы ж тоже не позволили бы…

А что именно не позволили, не придумал.

Но еще через пару дней Чекана уже не интересовали ни украшения, ни даже продажные женщины, он увлекся другим.

– Александр Ярославич, может, и нам ихних коняк прикупить, а?

– Зачем, своих мало? Да и не нравятся они мне, низкие, медленные…

Чекан мотал головой, не в силах высказать свое изумление.

– Так ведь какие животины! Эти безбожники своих коняк не кормят!

– Как это? Скотину не корми, она же сдохнет.

– Во-от!.. Это другая сдохнет, а сей конь сам себе еду найдет! Ага, раскапывает под снегом остатки прошлогодней травы. Так это же не все, они своих лошадей доят, а еще… – лицо Чекана передернуло, как от огромной мерзости, – кровь у них пьют.

Это князь видел и сам, коня повалили на землю, видно, подрезали жилу, и один за другим приникали к разрезу ртом, когда поднимали головы, вокруг рта было красно от конской крови. Александра едва не вывернуло, когда понял, что делают, но как осуждать чужие обычаи?

Кони действительно не только не требовали еды и заботы, но кормили и одевали своих хозяев, конь давал молоко, кровь и мясо, после своей смерти кожу и шерсть, его не требовалось даже ковать, копыта низкорослых лошадок были тверже подков. Вот и крутил головой от восхищения Чекан. Но князь отказался покупать лошадей, своих достаточно, напротив, даже нескольких подарили позарившимся ордынцам.

Батый не спешил беседовать со строптивым коназем урусов. Он тянул время не зря, люди хана исподтишка следили за Искандером, слушали его разговоры, наблюдали за тем, как ведут себя братья по отношению друг к другу…

Прошло немало дней, прежде чем хан решил, что старшего из братьев можно допускать к себе…

Наконец пришел вызов, Батый назначил встречу. Сначала требовалось одарить не только самого хана, но и его жен, наложниц, советников и еще много, много кого. Это было сделано, не зря мы тащили столько барахла и побрякушек. Нужные люди вызнали все, что понадобится, подсказали те, кто уже бывал в Орде, в том числе советники Ярослава Всеволодовича, потому подарками мы запаслись. Особенно ханшам нравились меха и побрякушки.

День встречи настал, с утра все были в мыле от приготовлений, начистились, надраились, что твоя палуба в ожидании адмирала. Блестели, как медные котелки.

Князя предупредили, что к хану пойдет только он, но мы с Лушкой все равно увязались следом. Я еще и еще раз повторяла князю Александру, что он обязательно должен напомнить обо мне и попросить Батыя обратить внимание на поднос и открыть шкатулку.

– Ты мне можешь объяснить, что там?

– Вот выйдем от хана живыми, объясню.

– Хан звал только меня.

– Скажи обо мне, позовет и меня тоже.

– Почему ты так уверена?

– Говорили же, что у хана к нам с Вятичем, а особенно ко мне, отдельный интерес.

Слова про отдельный интерес князь едва ли понял правильно, но махнул рукой:

– Тут самому бы выжить.

– Если Батый увидит то, что на подносе, он не посмеет тебя тронуть. Есть у нас с ним одна тайна, князь, потом расскажу. Главное, чтобы подарки дошли до его глаз.

Наконец за князем пришли посыльные.

– С богом! – Александр Ярославич размашисто перекрестился.

Я обратила внимание, что монголов это вовсе не коробило, хочешь – крестись, хочешь – молись Аллаху, кому угодно, только не нарушай в их ставке их правила поведения.

Слуги несли за нами большие короба с приготовленными подарками хану. Когда приблизились к Батыевым шатрам, Александр едва заметно усмехнулся – это были шатры венгерского короля, захваченные при набеге и, видно, так понравившиеся хану, что взял себе. Богато расшитые полотна дополнительно украшены какими-то золотыми вышивками, наверху развевался стяг самого хана. Вокруг центрального шатра неглубокий ров, словно обозначение места, на той стороне стража. К входу вела дорожка, вдоль которой по обеим сторонам стояли свирепого вида монголы в рысьих шапках. Сразу за ровчиком по обе стороны дорожки в землю воткнуты два больших копья, от одного к другому натянута веревка, получалось вроде ворот. За копьями два костра. Тоже верно, когда-то предки руссов верили, что Огонь-Сварожич защитит от дурных намерений, покажет, если кто рядом с недобрыми мыслями.

Пока ничего поганого или колдовского не требовалось, меж костров пройти – что же в том обидного? Сначала по дорожке понесли короба с дарами, стоявшие рядом с кострами женщины, волосы которых заплетены во множество косичек и увешаны всякой всячиной, внимательно следили, чтобы не вспыхнул огонь сильней, показывая недоброе. Нет, горел ровно. Теперь сделали знак князю Александру Ярославичу, чтоб остановился и подождал, когда позовут в шатер. Остальные стояли в стороне, к хану допускали только одного князя.

Князь стоял спокойно, высокий, прямой, невозможно красивый, блестя на солнце золотыми пряжками и кольцами легкой кольчуги, которую надел просто ради обозначения своего статуса воина. Все понимали, что такого не согнешь, даже не сломаешь, его можно убить, но нельзя унизить. И даже у кебтеулов, неподвижно застывших у входа в ханскую юрту, шевельнулось сожаление, что такой красавец и опытный воин (а многие знали о блестящих победах молодого коназа урусов) найдет свою смерть из-за нежелания кланяться вопреки своей вере.

В шатер унесли дары коназа Искандера, вдруг у Батыя будет хорошее настроение, и он решит простить молодому урусу непослушание? Текли томительные мгновения, показавшиеся всем часами…

Высоко в небе стояло солнце, кружила какая-то птица, дул легкий ветерок, было так хорошо и покойно. Но это у природы, а люди напряжены до невозможности. Я не могла стоять рядом с князем, мы были в стороне, стараясь вообще не попадаться на глаза его охране. Я просто издали видела, как напряженно выжидает Невский.

Внутри росла уверенность в том, что если Батый что-то сделает с Невским, то я нарушу все свои обещания Вятичу, ворвусь в ханский шатер, перебив всех его кебтеулов, и лично растерзаю хана, как бульдог тряпичную куклу, даже если при этом сдохну от вони. И пусть тогда делают со мной все, что хотят, вернее, смогут. За Невского я вполне могла уничтожить всю ставку, а заодно и половину войска.

Секунды тянулись со скоростью часов. Даже птица в небе махала крыльями так, словно двигалась в замедленном кино. Никакое понимание, что ожидание события неимоверно растягивает время, не спасало от нервной трясучки.

Хану принесли дары коназа урусов, строптивого коназа, который приехал в ставку только после седьмого вызова и наплевал на грозные приглашения Туракины в Каракорум. И хотя Батый прекрасно понимал, что ничего не сделает с коназом Искандером, потому что такого лучше иметь в союзниках, а не врагах, он понимал и другое: Искандеру все равно надо дать понять, кто хозяин. Батый не собирался заставлять Искандера проходить унизительные для урусов поклонения огню и кусту, но это на людях, а в шатре пусть поклонится как положено – четырежды. Это будут видеть только сам хан и самые близкие, зато покажет, насколько хан стоит выше коназа.

Дары были богатыми, этих урусов сколько ни разоряй, у них в закромах все равно найдется чем одарить. К тому же город Искандера с длинным, непроизносимым для хана названием не был разорен. Это богатый город, который будет давать богатую дань… Хан даже зажмурился при мысли о том, сколь богатыми будут меха, каким обильным поток золота и серебра, какие красивые девушки появятся в его шатрах и шатрах его людей…

Когда Батый открыл глаза, его дыхание просто остановилось! Некоторое время он даже не мог глотнуть вставший поперек горла ком. На золоченом подносе перед ним под откинутой красивой тканью лежал… обрывок голубой ткани!

Хан снова закрыл глаза, борясь с желанием потрясти головой, открыл, но ткань никуда не девалась. Там же на подносе оказалась красивая резная коробочка. С трудом справившись с собой, Батый сделал знак, чтобы открыли. Крышку он поспешно захлопнул сам, потому что внутри лежала его собственная пайцза, которую страшная женщина отобрала тогда в уруском лесу, и… какой-то обломок, форму которого хан узнал бы и на ощупь, потому что он повторял форму с трудом выведенного шаманкой тавра у него в верхней части ягодицы!

И снова хан несколько мгновений сидел потрясенный, не в силах вымолвить ни слова. Только многолетняя привычка никак не выдавать своих мыслей позволила и на сей раз их скрыть. Батый снова закрыл глаза и постарался успокоить дыхание и собраться с мыслями.

Получалось, что та женщина жива или есть люди, которые все знают. И эти люди связаны с Искандером. Может, потому коназ так уверен в себе и спокоен? Рука сжалась в кулак, словно пытаясь заочно придушить кого-то. Еще мгновение – и Батый приказал бы убить Искандера и всех, кто приехал с ним. Нет, убить он всегда успеет, пусть сначала Искандер объяснит, что это за люди…

Напряжение достигло предела, еще чуть, и сама сорвалась бы к шатру, даже понимая, что добежать не дадут, убьют на подходе.

Вдруг из шатра показался какой-то согнутый старичок, он сделал знак кебтеулам и…

О господи, неужели нельзя быстрее?!

Охранник, почти чеканя шаг, направился в сторону князя. Он шел как на параде, а я изводилась от ожидания. Это я, мне мало что грозит, а каково Невскому, который и выдать своих переживаний не может?

В самый ответственный момент я умудрилась снова отвлечься на птицу, которая, видно, решив, что в стане ей добыча не светит, полетела прочь. Опустив глаза на шатер, я увидела, что князь уже идет вслед за кебтеулом к шатру. Пришлось просто закрыть руками рот, чтобы не заорать на всю ставку: «Йес!» Хан, зараза, решил не придираться и не заставлять Невского ползать между его кострами перед его божками, хотя сказал же Спиридон, что возьмет княжий грех на себя, если тому придется унижаться.

Князь Александр скрылся в шатре, и снова потекли неимоверно долгие и страшные минуты. Выйдет ли, что ему скажет Батый? И главное для меня – увидел ли стрелу и понял ли, от кого она? Конечно, понял, только чем это обернется? Может, мы зря рискнули отправить стрелу с дарами Невского, лучше было бы послать ее отдельно, чтобы не подставлять под возможный удар князя?

Нет, пока князь Александр выйдет, я успею поседеть, и никакой деготь не справится потом с этой сединой. Разве можно так нервничать? Вятич сказал бы, что теряю энергию со страшной силой. Но не терять никак не получалось, все же в шатре у Батыя князь Александр и его жизнь в опасности!

Невского не заставили кланяться идолам или прыгать через пламя костров, а просто пройти между ними не слишком оскорбительно. Но когда входил в шатер, советник тихонько подсказал:

– Надо четырежды пасть ниц перед Саин-ханом, так положено.

Ладно, это перетерпим, в конце концов, мы тоже любим поясные поклоны. Невский поклонился как положено, то есть четырежды опускался с корточек почти в положение лежа и возвращался обратно. Хан остался доволен, но особо за тем, чтобы князь распростерся ниц, не следил. Его явно интересовало что-то другое.

– Почему долго не шел? Почему в Каракорум не едешь, когда тебя зовут?

Голубые глаза князя твердо глянули в карие глаза хана:

– Мой город никто не завоевывал…

У Батыя во взгляде появился стальной блеск, это было мгновение, когда жизнь князя висела на волоске и без послания со стрелой и пайцзой. Но Невский успел продолжить раньше, чем хан отдал какой-либо приказ.

– …вот в Каракорум и не ехал. А с тобой, хан, хочу жить в мире, потому пришел не по требованию, а по своей воле.

В юрте повисло напряженное молчание. Пара советников из тех, кто терпеть не мог урусов вообще и вот этого заносчивого коназа, не желавшего лизать подошвы монгольских темников и оставшегося непокоренным, тем более, уже мысленно потирали руки, предвидя жуткую смерть наглеца. Другие, кому вопреки его непокорности коназ нравился, сокрушенно подумали о том, что молодой уруский правитель по неразумности слишком горд и потому ныне потеряет голову…

– Говоришь по-кипчакски?

Александр не только понял вопрос, но и спокойно ответил:

– Говорю.

Батый знаком отослал советников и толмача и, дождавшись, пока не слишком довольные таким поворотом дел помощники удалятся, так же знаком подозвал Невского к себе ближе и показал, чтобы тот сел с корточек нормально на подготовленную скамеечку. Пусть низко, особенно для рослого князя, но все же не на корточках, отчего уже заметно затекли ноги даже за пару минут.

По тому, как внимательно следил Батый за удалявшимися советниками, было понятно, что он вовсе не желает, чтобы подслушивали.

– В Каракорум зря не едешь, опасно.

Невский только вздохнул:

– Некогда мне, с запада рыцари и литовцы то и дело наползают. Если уеду, совсем осмелеют. Это к тебе можно быстро добраться, а до Каракорума сколько времени ехать надо, и сколько обратно.

Батый едва не усмехнулся при мысли, что обратно, может, и не придется. Ему нравился этот голубоглазый красавец-коназ, было очень жаль отдавать такого на растерзание Гуюку и его людям. Но и не ехать Искандеру тоже нельзя, действительно слишком опасно, причем не только для коназа, но и для хана.

– Только нападений от вечерних стран боишься? Езжай спокойно, они не нападут.

– Почему ты так уверен, Саин-хан?

– Потому что будут думать, что в это время на них могу напасть я.

Невский удивленно поднял на Батыя глаза:

– Ты хочешь снова идти на Европу?

Хан не совсем понял слово «Европу», пришлось пояснить:

– …на вечерние страны? Зачем?

– Я не буду на них нападать, но они будут думать, что могу это сделать. В вечерних странах должны знать, что ты мой мирник. Побратайся с Сартаком, у него мать вашей веры…

Снова глаза князя изумленно уставились на хана. Вот уж чего никак не мог ожидать Невский, так это предложения побрататься с ханским сыном! Это означало стать названым сыном и самого Батыя. Но не будет ли это означать полного подчинения хану? Батый понял сомнения князя, усмехнулся:

– Я не пойду на твои земли, и Сартак не пойдет. Но твои враги будут знать, что ты его анда, значит, он может защитить твои земли в случае нападения, если тебя нет дома.

Меньше всего защиты князь Александр Ярославич ожидал от Батыя! А кто от той защиты защищать станет? С трудом сдержавшись, чтобы не спросить, он кивнул:

– Я подумаю, Саин-хан.

И вдруг тихий вопрос:

– Где эта женщина?

Александр вздрогнул, говорить о присутствии Насти в ставке было очень опасно, Невский уже понял нешуточный интерес хана к присланному Вятичем с Настей по тому, как хан время от времени бросал взгляд на поднос. Но сама Настя наказывала в случае такого вопроса ее не скрывать, сказать, что здесь, и даже устроить встречу.

– Она здесь. И хочет прийти к тебе.

Несколько мгновений, пока молчал Батый, были для Невского пыткой, что последует за столь необычной реакцией хана? Неужели то, что рассказывали слепой Вятич и его странная жена, правда?

– Приведи. Сейчас приведи.

Если честно, то сам Батый не знал, зачем это ему, что он хочет спросить у таинственной женщины. Просто желал убедиться, что она жива. Жива после того, как он сам видел ее смерть и то, как она возносилась вверх? Это могло означать только то, что женщина бессмертна, и пытаться приказывать свернуть ей шею или поломать позвоночник бесполезно, снова воскреснет. Неужели это его судьба? Тогда что ей нужно?

По знаку хана в шатре снова появился один из советников, приказ ему был коротким и выполнялся, как всегда, мгновенно, советники тоже хотели жить…

Щупленький старикашка говорил по-русски вполне сносно, он шустрым козликом доскакал до нас на своих кривых ножках и выдохнул единым порывом:

– Саин-хан зовет тебя.

Не на ту напал, я начала с вопроса:

– Где князь Александр Ярославич?

– Коназ Искандер у Саин-хана…

Очень хотелось поинтересоваться, живой ли, но вместо этого я поправила:

– Не Искандер, а Александр Ярославич Невский.

Наглость, конечно, потрясающая, все же я у них в ставке, и моя собственная жизнь, можно сказать, висит на волоске, ерничать вроде ни к чему. Но если уж пропадать, так с музыкой. Прежде чем мне успеют поломать позвоночник, я обязательно заору на всю ставку, мол, у хана на заднице тавро в виде буквы «Н»! И Батый должен понимать, что я вполне могла сказать об этом не одному Невскому, а то и вообще отправить кого-нибудь к Гуюку с таким «приятным» сообщением. Впервые мелькнула мысль, не зря ли мы отдали ему пайцзу?

Но думать некогда, советник, изумленно оглядев столь наглую представительницу урусов, только сделал знак следовать за ним. Правильно, нечего вступать в теоретические споры с нижестоящими. Кто я для него? Так себе… Ладно, если выживу, я тебе еще покажу столь наглое пренебрежение моей личностью! Надо запомнить этого старикашку, чтобы не нагадить потом по ошибке кому-нибудь другому. Говорят, мы, европейцы, для них все на одно лицо. Но и они для нас тоже, а халат вполне можно переодеть. Вот как его запомнить, разве поставить тавро еще и этому?

Обругав себя дурищей, я двинулась за советником. Поползновения Лушки отправиться за компанию пришлось пресечь в корне. Хватит и одной жертвы. Если придется.

Меня тоже не заставили ничему кланяться, хотя лично мне было бы совершенно наплевать. А вот порог юрты я переступила старательно, даже дома всегда интуитивно соблюдала этот обычай – не наступать на пороги. Стариков надо мной смеялся, считая это мелкой дурью, а вот теперь пригодилось.

В шатре царил полумрак, сразу вспомнилось мое посещение такого же шатра во сне. Конечно, не совсем то, но очень похоже. Не знаю, ходили ли вообще к хану вот такие гости, как я, вряд ли, но к моему появлению внутри советники отнеслись спокойно. Судорожно вспомнив, что должна делать, кажется, четырежды пасть ниц и подняться, но не выше корточек, чтобы не возвышаться над ханом, я… просто низко, до земли, вернее, устилавших землю ковров, поклонилась, с трудом сдержав свой язык, чтобы не сказать: «Привет!» И никаких ниц! Обойдется. За ним должок, обещал не преследовать, а сам загонял до смерти.

Хан молча смотрел на меня, не видя никаких поползновений приветствовать хотя бы кивком, не говоря уже об ответном поклоне, я спокойно уселась на скамеечку рядом с Невским.

– Ну что у вас тут?

Князь Александр ответил тоже шепотом:

– Хотел видеть тебя.

Я уставилась в лицо Батыю. Он хотел меня видеть? Ну вот она я, как видите, жива и даже вполне здорова, не считая нывшего всю ночь зуба.

Хан что-то спросил, Невский ответил. Оказалось, Батый интересовался, говорю ли я по-кипчакски. Конечно, по-кипчакски я не говорила, но когда мне очень страшно, из меня начинает лезть нечто такое…

– Парле ву франсе? Шпрех ин зи дойч? Ду ю спик инглиш?

– Настя, ты что?

– Спроси его, говорит ли он по-английски?

– По-каковски?

Хану надоела наша приватная беседа шепотом, и он снова сделал знак удалиться советнику, а князю приказал:

– Будешь толмачить сам.

Я махнула рукой:

– Пойдет.

Батыя явно изумляло мое поведение, а пусть знает, что я его не боюсь! Бояться действительно было глупо, забравшись в пасть крокодила, нелепо бояться его хвоста. Теперь уж что будет, то будет. Хотелось бы остаться живой, а еще лучше невредимой. И тут все мои умения крутить клинками девятки или пинаться ногами в ухо ни при чем, здесь воля Батыя, а значит, наш с ним моральный поединок.

Поединок начался с весьма саркастического замечания хана:

– Я могу тебя убить.

Вот ведь гад, а! И это после всего хорошего, что я для него сделала. Могла ведь и придушить тогда, но оставила жить, а он меня, кстати, убил, подлец этакий. Хотелось сказать: «А я тебя опозорить» – но я лишь пожала плечами:

– Ты уже делал это, и что?

Мы старательно не смотрели в глаза друг другу, словно понимая, что это станет заключительным аккордом.

Хан не дрогнул.

– Чего ты хочешь?

Он ожидал, что уруска потребует уйти с их земель или сделать Искандера каким-нибудь большим военачальником…

Мне было наплевать, чего ждал Батый, я ответила то, зачем, собственно, притащилась в его ставку:

– Я хочу тебе помочь.

И все же хан первым глянул мне в глаза, даже выражение лица чуть изменилось:

– Помочь?

Вот теперь был поединок взглядов, но на моей стороне оказалось то, что он никак не понимал моих намерений. Я столько времени гонялась за ним, и вдруг речь о помощи…

– Против Гуюка.

Не знаю, сколько длился наш перегляд, но я тоже не моргнула, выдержав долгую, ну очень долгую паузу. Хан отвел глаза первым. Слабак, я еще в детстве в «гляделки» всегда выигрывала и театральную паузу держать тоже умела.

– Я не боюсь Гуюка, – впечатляющей усмешки у Батыя не получилось. Нет, он не боялся Гуюка, но война с Великим ханом означала войну между монголами.

Невский был потрясен тем, что хан ведет разговор с молодой женщиной о своих отношениях с родственником. Теперь князь уже верил, что Настю с Батыем связывает нечто большее, чем просто Рязань, слишком необычной была эта беседа, расскажи кому, не поверят. Но князь Александр прекрасно понимал, что никому ничего рассказывать не будет, в этом залог и его собственной жизни, и жизни тысяч и тысяч русских. Тайна хана и загадочной женщины должна остаться тайной.

– Он твой смертельный враг.

Снова повисла пауза, но теперь уже без искр из глаз, Батый смотрел просто вперед.

– Что можешь сделать с Гуюком ты?

– Отравить, – я пожала плечами так, словно досадуя, что приходится по три раза на дню травить всяких там Гуюков дихлофосом. Или мелок против тараканов лучше? Черт его знает, чем Гуюки травятся наверняка, так чтоб и копытами дрыгнуть не успел. Надо было у Вятича спросить, может, у него цианистый калий припасен на такой случай? А что, одна ампула с ядом в котел – и вся монгольская элита под корень!

Я так увлеклась размышлениями о способах бескровного истребления монгольского генералитета, что чуть не пропустила следующие слова Батыя. Теперь хан смотрел на меня и без надменного выражения:

– Зачем ты хочешь помочь мне?

Ответ был предельно честным (а чего скрывать?):

– Потому что Гуюк еще хуже.

Удивился, кажется, для начала князь Александр, за ним Батый. Некоторое время хан разглядывал меня, словно пятигорбого верблюда, плывущего брассом, потом шатер вдруг огласил его смех! Смех оказался каким-то чуть булькающим, но вполне сносным, я даже начала думать, что этот хан не так уж и плох. Нет, он, конечно, гад еще тот, но Гуюк вполне может быть куда хуже. Говорят, что Гуюк просто безжалостный зверь. А этот жалостливый, что ли?

Резко оборвав собственные попытки разобраться, кто из монголов лучше, а кто хуже, потому как эти размышления могли привести к непредсказуемым последствиям, я снова вперилась в ханскую рожу, пусть только попробует возразить!

Нет, он не возразил, отсмеявшись, Батый вздохнул:

– Тебя не подпустят к Гуюку.

– А ты на что?

Наверное, Невский переводил несколько иначе, все же я не слишком почтительно обращалась к «Светлому хану», мне-то наплевать, а князь норовил чуть подправить. Но Батый и по самому тону понимал эти поправки, мои глаза смотрели уже откровенно нагло, я знала, что он на крючке и не сорвется. Поверив в мою неистребимость, Батый должен был возлагать большие надежды на мою помощь, я помнила слова Вятича о том, что хан одинок, у него мало друзей и даже союзников. Иметь такую неуничтожимую, как я, весьма полезно. Хану ни к чему знать, что моя неистребимость осталась в прошлом, пусть верит в нее, так будет легче и ему, и мне.

– Я помогу тебе.

Хан отвернулся, давая нам возможность выйти, не пятясь задом. Я сообразила не сразу, напротив, такое поведение показалось невежливостью, но князь уже тянул меня за руку прочь из шатра. Но уже почти у выхода я все же обернулась:

– Хан, никто ничего не узнает, если ты не тронешь русских земель…

Невский перевел, было видно, как вздрогнул хан, как чуть склонилась в знак согласия его голова. Но сам он не обернулся, видно, все же боялся, чтобы мы не споткнулись через порог.

Не споткнулись, но, выйдя наружу, я вдруг поняла, насколько перенервничала за это время. Оказывается, хамить хану в запале – это одно, а осознать, что столько времени находилась на грани жизни и смерти, – совсем другое.

Князь молчал, видно, переживая весь ненормальный ни с какой точки зрения разговор снова.

Мы так и дотопали до наших, а там я лишь беззаботно махнула рукой в ответ на вопрос Лушки:

– Поговорили! Ничего мужик, договориться можно…

– Настя, как ты собираешься травить Гуюка?

Это Невский спросил тихонько, почти шепотом, потому что даже у стенок юрт и ветра есть уши.

– Князь, ты же поедешь в Каракорум?

Тот вздохнул:

– Придется, видимо…

– Вот и я с тобой.

Теперь встряла Лушка:

– В Каракорум?!

– Нет, Гуюк нарочно приедет сюда, чтобы я ему тут подсыпала яд в шампанское!

– Во что?

– В еду, блин!

– В блины?

– Можно и в них. А лучше прямо в рот и закрыть, чтоб выплюнуть не смог.

Луша с сомнением покачала головой, ей явно не верилось, что Гуюк позволит напичкать себя ядом и молча будет его глотать.

Надо действительно ехать в Каракорум, пока он сам не притащился к нам с новым войском. Может, удастся съездить без князя? В том, что не удастся без Лушки, я ничуть не сомневалась. Только бы не влюбилась там в этого Гуюка. Не то никакой смертной казни по приговору суда потомков не получится.

А я вообще имею право выносить этот приговор? Что-то слишком рьяно вмешиваться в историю стала. Забыла у Вятича спросить, как этот самый Гуюк умер, может, с верблюда там упал или змея укусила, как Вещего Олега? Или с перепою, как его папаша? А что, цирроз печени тоже подходящий повод… Только долго, нам некогда ждать, пока он там загнется от пьянства, побыстрей бы.

Дальше начались лично мои мучения, потому что приходилось сидеть и ждать. Чего? У степи погоды.

Шли неделя за неделей, Батый познакомил братьев со своим сыном Сартаком и старался, чтобы они подружились, но когда отпустит домой, не говорил. Александру надоело, и он попытался узнать через Сартака. Тот замотал головой:

– Тебе в Каракорум нельзя, Туракину отравили, но там Гуюк. Они с отцом ненавидят друг дружку, и Гуюк ненавидит всех, кто с отцом. Сиди пока.

– Да я не собираюсь в Каракорум, домой пора, дела есть…

– Я поговорю с отцом…

Видно, поговорил, потому что Батый снова позвал к себе, но не в шатер, а на охоту, туда, где их подслушать трудно.

Они сидели на разостланном прямо на земле ковре и пили кумыс, к которому Александр довольно легко привык. Верные нукеры стояли достаточно далеко, чтобы ничего не слышать, но достаточно близко, чтобы никого не подпустить.

Глаза Батыя впились в лицо молодого князя:

– Я не верю, что твоего отца отравила Туракина-хатун. Она, конечно, женщина, а женщины все подвержены страстям, но Туракина умная женщина, у которой страсть никогда не мешала делу. Ярослав был нужен и мне, и Туракине. Это не она.

Хан замолчал, но что-то в его молчании было такое, что заставило и Ярославича не проронить ни слова, Батый словно не договорил и пока прикидывал, стоит ли вообще договаривать.

Александр уже понял, что монголы народ особенный, с ними торопиться и пустые слова произносить никак нельзя. Он не зря молчал, Батый заговорил сам:

– Будешь в Каракоруме, не пытайся вызнать кто, сам обратно не вернешься. Понимаю, что горько, но терпи, если выжить хочешь.

Ярославич понял, что удостоился особой заботы и откровенности Батыя, и в знак благодарности склонил голову:

– Сделаю, как советуешь, хан.

– Будь осторожен с твоими единоверцами, подозреваю, что их вина во многом. Иди.

Все, больше Батый не желал говорить ничего, и настаивать не стоило. Александр, коротко кивнув, поднялся. По отношению к тем, кого уважал, хан первым поворачивался спиной, не заставляя ползать задом наперед, так и с Александром.

Невеселым получился разговор, понятно, что Батый знал много больше, чем говорил, но Александр понимал и другое: если сам не сказал, то допытываться не стоит. Предстояла трудная поездка в Каракорум без малейшей уверенности вернуться живым.

– Пока возвращайся домой, в Каракорум поедешь позже, я скажу когда. Только будь осторожен и дома, не сделай лишнего…

О чем это он? Но князь уже знал, что Батый ничего не говорит зря, надо прислушаться.

Наконец, когда я уже была готова сама рвануть в шатер к Батыю и хорошенько потрясти его за воротник расшитого халата, чтобы проснулся, от хана передали приказ: возвращаться в Новгород и ждать.

Чего это я, интересно, должна ждать? Он что, тупой, что ли? Ну, тормоз несчастный, ему предлагают помощь против смертельного врага, и кто предлагает, я, которая осталась жива после того, как у него на глазах погибла!

Вятичу я, вернувшись, так и сказала:

– Дурак твой Батый, даже спасать не хочется.

– Не спасай.

– Шутишь?

Муж пожал плечами:

– Ну, если не хочется.

– Ага, а завтра Гуюк соберет войско и попрет сначала на Сарай, а потом и на всех, кто на стороне Батыя! И что, снова его у Игнач Креста останавливать? Гуюк знаешь какой мерзавец!

– А ты откуда знаешь?

– Слышала, рассказывали.

Я вдруг принялась читать Вятичу лекцию о том, что Батый, хоть и самый сильный из ханов Орды, но стоит несколько в стороне. Смешно, но остальными улусами правят женщины – вдовы бывших ханов. Самая приличная у них мать Мунке Сорхахтани-беки. С этой теткой, по слухам, можно договориться добром, она не склонна рвать на части и резать крупными ломтями. И она на стороне Батыя, в отличие от той самой Туракины.

Я говорила много о чем, вываливая все, что успела узнать в ставке. Пока наш Чекан лазал по рынку и вынюхивал про обычаи, я предпочитала разбираться в политической ситуации в Каракоруме. Помогло, теперь была подкованной, как никто.

Вятич внимательно выслушал мою сбивчивую речь и кивнул:

– Молодец, многое узнала. Упустила только одно: папских посланников. Это самая опасная сила для тебя и князя Александра.

– Да, крутился там один гаденыш, Плано Кар…

Я замерла, подавившись собственными словами. Вятич хмыкнул.

– Вятич, это был Плано Карпини! Как же я сразу не сообразила?

Тот самый Карпини, что рассказал об отравлении князя Ярослава Всеволодовича. В ту минуту я ничуть не сомневалась, что это именно Карпини и сделал!

– Невскому нельзя ехать в Каракорум, пока жив Гуюк. Это смертельно опасно. Снова отравят и на Гуюка свалят, или на Сорхахтани вон, чтобы всех перессорить.

– Он не может не ехать, Настя. Это приказ, такое не обсуждается, иначе действительно тумены Гуюка будут здесь.

– Значит, я должна опередить.

– Кого?

– Всех. Так, мне пора обратно к Батыю, и пусть помогает добраться до Каракорума как можно быстрее.

– Может, пообедаешь сначала, воительница?

– Смеешься? А зря, все серьезно. Гуюк может уничтожить Батыя.

– Что-то я не пойму, ты его защищать собралась, что ли?

– Хватит ерничать, ты же прекрасно понимаешь, что Батыя нужно спасать.

– Понимаю, Настя, только это слишком опасно. А потому ты никуда не поедешь.

Еще полгода назад я бы фыркнула, мол, тебя не спросила, теперь я хорошо знала, что иногда сначала лучше согласиться, отступить или сделать вид, что отступаешь… Но Вятича обмануть не удалось.

– И не разыгрывай из себя послушную овечку. Отпустить тебя с князем Александром в ставку я мог, но одну и в Каракорум нет.

И снова я подивилась себе, я не стала канючить, ныть, уговаривать, просто по-деловому поинтересовалась:

– Ты можешь предложить другой выход?

– Не знаю, надо подумать.

– Ну, думай, только не долго.

– Ты куда торопишься?

– Гуюк может прийти.

Вятич трижды сплюнул и постучал по дереву, хотя стучать по чему-то другому было просто проблематично, пластика вокруг не наблюдалось.

Из истории мы знали, что Невский поедет, но Гуюка в живых уже не застанет, будет иметь дело с его вдовой Огуль-Гаймиш, тоже бабой противной, да еще и шаманисткой к тому же.

– Вятич, а ты не помнишь, как там умер этот Гуюк?

Вятич нахмурился. Почуяв, что дело нечисто, я настаивала:

– Как?

– Был отравлен непонятно кем и неизвестно как. Только это вовсе не означает, что именно тобой!

– Ни-ни, как ты мог подумать?! Я и яд вещи несовместимые! Никакого отравления, я его придушу.

– Когда ты станешь серьезной, а? Сына скоро женить, а мамаша как дитя малое.

Вятич был прав, я по-прежнему чувствовала себя той самой девчонкой, что дурачилась вместе с Лушкой, и взрослеть не собиралась. Так легче.

У нас больше не было разногласий с мужем по поводу убийства или спасения Батыя. Я приняла его точку зрения, что из двух зол иногда приходится не только выбирать меньшее, но это меньшее еще и защищать, чтобы не было хуже.