Возвращение блудного мужа

Я все еще не верила своим глазам: человек, который обнимал и целовал нас с Федькой, действительно был моим дорогим, потерявшимся где-то на просторах Европы мужем Вятичем!

Сын, обычно никому (даже мне) не позволявший его тискать и прижимать к себе, к моему огромному удивлению, молчал, на сей раз не сопротивляясь.

Вятич жив, он вернулся в Новгород, когда я уже, нет, не перестала его ждать, а перестала надеяться, что скоро увижу. После собственного возвращения из Швеции я многое пережила, уже без Вятича участвовала в Невской битве, своими глазами видела, как князь Александр ранил Биргера (не без моей помощи, кстати), потом злилась на новгородцев из-за изгнания князя из города, помогала вернуть его обратно, рожала Федьку и воспитывала сына без отца уже почти год… За предыдущие годы я настолько привыкла быть под крылышком у Вятича, под его приглядом, не особо заботясь о собственной безопасности, что, когда осталась одна, едва не бросилась в воду из ладьи, чтобы вплавь добираться обратно в Висбю. Потом постепенно привыкла, но воспринимала все, как всего лишь временные трудности. Вот вернется Вятич…

А Вятича все не было и не было…

Осознав, что это все-таки мой Вятич, я вдруг набросилась на него почти с кулаками:

– Где тебя столько времени носило, когда ты был так нужен нам здесь?!

– Прости, не мог появиться раньше.

– Ну что, развалил Тевтонский или какой там еще орден?

– Нет, Настя, там все очень серьезно. Долго рассказывать. Вы меня в дом-то пустите?

А потом я сидела, по-бабьи подперев щеку рукой, и смотрела, как мой любимый муж ест. Вятич изменился, даже не поймешь как, но он изменился. Вроде возмужал, хотя куда уж тут еще добавлять мужественности сверхмужественному Вятичу? Скорее стал чуть грубее. Немудрено, столько времени находиться в обществе грубых мужчин. А где он находился раньше, когда обучал дружинников в Козельске?

Я быстро нашла ответ на такой вопрос: раньше его облагораживало мое присутствие, а теперь вот прожил больше полутора лет без меня, и пожалуйста…

Федька не отходил от отца, видно, почуяв родственную душу. Маленький Вятич во всем походил на Вятича взрослого, и я была этому факту очень рада. Мало того, как дура чуть завидовала… будущей жене своего сына, потому что ей только предстояло осознать то, какой замечательный муж достанется. Это было чистейшим идиотизмом – завидовать будущей жене годовалого ребенка, но как же мне нравился такой идиотизм! Если бы мне в моем двадцать первом веке сказали, что я могу быть счастлива, любуясь своим мужем и сыном, я бы только посмеялась.

Чтобы малыш не мешал отцу поесть, я позвала:

– Федя, иди ко мне.

И тут произошло то, чего я так долго не могла добиться от своего чада, считая его просто лентяем. Федор оторвался от отцовского колена и… самостоятельно потопал ко мне! Эти три небольших шага мой ребенок делал под дружный вопль сенных девок. Дело в том, что Федьку чем только ни выманивали, чтобы он наконец соизволил пойти своими ногами. Мой хитрющий сын вставал при помощи взрослых на ноги, но стоило отпустить руки, как Федор, словно лизун, прямо-таки перетекал на четвереньки и таким образом перебегал нужное расстояние. А там, уже держась за подручные средства, поднимался на ноги. Ползало чадо лихо, смотреть на все это было смешно, и наши попытки поднять его с четверенек сводились хитрюгой на нет раз за разом.

А тут сам и добровольно!

Вятич, видно, понял причину восторга, потому что отложил ложку и повернулся к сыну, протягивая руки:

– А ко мне?

Чадо резво развернулось и быстро проделало обратный путь. Нашей радости не было границ! Девки тут же сделали вывод:

– Это он отца ждал.

Мы еще долго веселились по этому поводу, Вятич согласился:

– Я не видел его, когда он только родился, должен же был увидеть, как сделает первый шаг?

– Да его уже скоро на коня сажать!

– Ну, уж это я не пропущу, увижу, вернее, сам посажу!

Знать бы тогда, как повернет жизнь, и про посажение на лошадь, и про «увижу»… Потом я часто размышляла: а если бы знала, попыталась изменить, предотвратить, пожертвовать собой? Но людям не дано знать события собственной жизни. Здесь, в тринадцатом веке, я точно знала, что произойдет с князем Александром Невским, с его отцом князем Ярославом, знала исход будущей битвы на Чудском озере, многое знала, кроме одного – своей собственной судьбы и судьбы своего мужа и сына. Наверное, это правильно. Можно пытаться исправить историю, но как можно переделать собственное будущее?

Потом уже наедине Вятич вкратце рассказывал о том, как провел это время, о своем пребывании среди рыцарей, о том, что успел и смог узнать… Если честно, меня пока не слишком интересовали рыцарские проблемы. Вятич чего-то недоговаривал, я заподозрила, что это что-то касается женщины. Внутри все взыграло: пока я тут рожала нашего сына, он там… Никакие попытки взять себя в руки и задавить унизительное чувство ревности на корню не удавались, ревность уничтожаться не желала. Дурацкое чувство, я никогда не ревновала Старикова, когда поняла, что он мне наставляет рога, попросту вычеркнула его из жизни…

Вспомнив о том, как это произошло, я невольно хмыкнула. Если это называется вычеркнуть… Тогда я, обнаружив его в обнимку со своей секретаршей прямо у меня в кабинете, разозлилась настолько, что влетела в аварию, попав под грузовик. Очнулась вместо реанимации в тринадцатом веке в Козельске перед самым Батыевым нашествием, потом долго воевала сначала в Рязани, потом у Евпатия Коловрата в дружине, потом вообще во главе рати совершала боевые рейды, выманивая Батыя к Сырне, а потом… погибла, чтобы очнуться в Москве все-таки в больнице.

Стариков при этом нимало не пострадал, напротив, обрел мою вполне успешную фирму, также успешно ее развалив, а я приложила неимоверные усилия (даже спиться попыталась), чтобы вернуться снова в тринадцатый век к Вятичу. Удалось, потом была наша загранкомандировка в Швецию с попыткой усовестить Биргера. Попытка не удалась, зять шведского короля остался бессовестным, зато удалась Невская битва, в которой Биргер в точном соответствии с моим ему предсказанием был князем Александром ранен в правую бровь и убрался восвояси.

В то время, когда я совершала подвиги во славу Руси в устье Невы, Вятич проводил разведоперацию в тылу Ливонского ордена. Он не появлялся в Новгороде больше полутора лет, и теперь я подозревала, что вовсе не из одной любви к рыцарским турнирам. Не было ли там еще и вздохов о Прекрасной даме?

А как об этом спросишь?

Я вспомнила наше пребывание в мордовских весях, там Вятичем активно интересовались местные красавицы, и он был внимателен к их стараниям. Это что получается, мужикам совсем нельзя доверять? Ну, в этом я ничуть не сомневалась и раньше, правда, наивно полагала, что «мой Вятич не такой». Вот фиг тебе! Все одинаковые, и Вятич тоже.

Стало даже обидно за нас с Федькой, словно своим вниманием к какой-нибудь тамошней красотке Вятич напрочь предал нас с сыном. Конечно, о сыне он мог и не знать, даже точно не знал, но про меня-то забыть не должен. Попытки успокоить себя, мол, вот, не забыл же, приехал, не помогали.

Вятич всегда прекрасно чувствовал мое настроение. Теперь я уже точно знала, что он не умеет, как Ворон когда-то, читать мои мысли, просто хорошо понимает, что я должна думать (психолог, блин!). Вот и сейчас он поднял мое лицо за подбородок:

– Что?

– Ничего, – я пожала плечами как можно беззаботней.

– Настя, у меня никого не было, клянусь тебе.

Я еще беззаботней фыркнула:

– А я тебя ни о чем не спрашиваю. Это твое право.

Он расхохотался:

– Какое право?! Так, подруга, иди-ка сюда и выкладывай все свои подозрения.

– Никаких подозрений, ты забыл, что я из двадцать первого века, а не местная.

– Не забыл. Местная, кстати, не спросила бы.

– А ты откуда знаешь?

– Догадываюсь. Настя, я не мог приехать раньше, потом как-нибудь расскажу почему… Но, честное слово, не из-за бабы.

– Вот еще! – Я, конечно, изобразила всяческое презрение к одному его подозрению, что меня могла беспокоить его измена. Но приятно, честное слово, было.

Причину я поняла в тот же вечер, когда пальцы невольно наткнулись на большой шрам на его плече. Меня даже подбросило на перине.

– Что это?!

– Да так… кошка поцарапала…

До меня дошло.

– Ты это залечивал?

– Угу…

– А домой приехать и лечить здесь нельзя?

– Нельзя, лежал, кошка больно вредная попалась, когти острые…

– Есть еще?

– Есть.

– Где?

– Насть, мужиком я остался, лицо не изуродовано, а в остальном какая разница? И шрамы быстро зарастут.

– Вятич, это кто тебя так?

– Там мужики, и мужики безжалостные, к сантиментам не приучены. У них мечи, копья, топоры…

– Турниры…

– Дурочка ты у меня… Боюсь, как бы Федька в тебя не удался. Ты лучше расскажи, как Биргера криком испугала, чтобы Невский сумел его копьем поразить.

Я обомлела:

– Ты откуда про мой крик знаешь?!

– Догадался.

– Нет уж, говори! Вятич, где ты был все это время? Ты был рядом со мной, только я об этом не знала?! Да?

Я готова трясти мужа, как грушу; если это так, то обидно до невозможности, получалось, что он меня держал под наблюдением, находясь все время рядом, а я и не догадывалась?

– Ты зря подозреваешь меня во всяческих кознях. Я действительно находился далеко, но если ты думаешь, что мог оставить тебя вообще здесь одну, не приставив хоть какую-то защиту, то сильно ошибаешься. Я слишком хорошо знаю твою буйную натуру и слишком дорожу тобой. Настя, дорогая, все позади, и мои раны, и твое одиночество тоже. Теперь мы втроем, и нам надо помочь Невскому одержать его главную в жизни победу – на Чудском озере.

– Нет, ты мне зубы не заговаривай. Кто это был?

И тут меня осенило:

– Тишаня?!

Даже в темноте заметно, как смутился Вятич.

– Нет, ты скажи, Тишаня?

– Охранник из него вышел никой, но кое-что все-таки смог.

Я вспомнила нашу поездку к Невскому в Переяславль. Верно, я сама выбрала в проводники нашего приятеля. И на Неве он тоже был. Не рядом, конечно, но был… Но кто бы мог подумать, что Тишаня сумеет не выдать своей миссии.

– Ну, успокоилась, ревнивица несчастная?

Оскорбленная почти в лучших чувствах, я фыркнула:

– Ты предпочел бы, чтобы я спокойно взирала на твои шашни?

– С кем?!

– Ну, это я гипотетически…

– Хватит уже гипотетических предположений. Тебе не хочется меня поцеловать совсем не гипотетически, а по-настоящему?

– Как и тебе.

Вятич хмыкнул:

– Тогда очень сильно. Хватит трепаться, иди сюда!

Я заподозрила, что скоро могу стать почти многодетной матерью…

– Ты к князю пойдешь?

– Пойду, только сначала подробно расскажи, что тут у вас творилось. Я должен знать, кого и чего опасаться.

Да, Вятич прав, опасаться было кого и чего, предательства в Новгороде хватало.

Я рассказывала и рассказывала о событиях до и особенно после Невской битвы. О том, как Невскому создали все условия, чтобы ушел, как потом возвращали, но сначала попросили себе князя Андрея Ярославича, о предательстве бояр, о том, как ездили в Переяславль с поклоном к Невскому, как потом он сам вылавливал тех, что старался толкнуть Новгород в объятья папских посланников…

Вятич хмурился, я понимала, что он знает о настоящем положении дел куда больше, ведь видел все с той стороны, от самих рыцарей.

– А теперь ты скажи, там действительно готовятся и Ледовое побоище действительно будет?

– Готовятся, и еще как!

Теперь Вятич рассказывал о буллах папы римского по поводу приведения к «правильной» вере прибалтов, а заодно и русских, о том, что последних (то есть нас!) в случае противодействия «гуманным» усилиям крестоносцев следует совершенно негуманно истреблять безо всякой жалости, о том, сколь сильны ордены, вернее, меченосцы хоть и были побиты литовцами при Сауле (Шауляе), но ради спасения присоединились к Тевтонскому ордену, и теперь этот объединенный зовется Ливонским…

Все это я смутно помнила из учебника истории, но настолько смутно, что, наверное, как большинство, представляла рыцарскую массу единой, обязательно с ведрами на головах и огромными крестами на плащах. Но одно дело смотреть фильм с глупыми рыцарями со зверскими рожами и совсем другое слушать от человека, видевшего эту силищу воочию и хорошо понимавшего мощь ордена. У Вятича был совсем другой взгляд на рыцарей, нежели у гениальных создателей фильма об Александре Невском. В данном случае я верила Вятичу.

– Таких не выманишь куда попало, сами на треснувший лед не пойдут и плавать в полном вооружении не станут. Надо придумать такую хитрость, чтобы обмануть бывалую рыбу, поймав ее на голый крючок.

Не успела я подивиться рыболовному уклону мыслей моего мужа, как он вдруг рассмеялся.

– Ты чего?

– Настя, помнишь, как в кино? Если рыцарь, так с ведром на голове. Не спорю, есть и ведра, но знаешь какие у них шлемы потрясающие! Каких только фигур не видел… и лебедь-шипун то ли перед взлетом, то ли перед боем, и барсы всякие, и девушки…

– Где это?

– А прямо наверху на шлеме. Они друг дружку так и различают, ведь, когда рыцарь забрало опустит, его только по вот такой игрушке над макушкой и различишь в общей массе. Можно, конечно, по гербам и разным деталям, но когда они стоят конной массой, гербов почти не видно, только эти самые лебеди и псы над головами.

Меня осенило:

– Так их псами из-за фигурок назвали?

Вятич изумленно уставился на меня:

– Не думаю, псы только у одного. А вообще, они сами как псы: схватить, растерзать любого, кто не падет ниц. Чем лучше ордынцев? Только у ордена еще одна особенность. У Батыя задача – пограбить и заставить платить дань, он не стал оставлять на землях, которые прошел, никаких гарнизонов и в свою веру не перекрещивал. А эти первым делом крестят и строят свои замки, чтобы брать округу под себя. Всех, кто против, вырезают почище ордынцев.

Я вспомнила Копорье и окрестности. Все верно, ордену вместе с папой вовсе не нужны православные русские: или католики, или никто.

– А что будет, если не подчинятся?

– Перебьют.

– Все настолько серьезно?

– Очень. Они вознамерились просто уничтожить русских. Физически уничтожить, чтобы освободить земли.

– Зачем им безлюдные земли?

– Найдут кем заселить.

– Геноцид? Я думала, что он возможен только в наше время.

– Геноцид был всегда, непокорные рабы никому не нужны, от них лишь убыток.

– Рабы… Это русские-то рабы?!

Нет, этих псов-рыцарей определенно следовало охладить чудской водичкой. Ничего, поплавают, поумнеют.

– Вятич, а где сам Батый?

– Снова решила за него взяться? Не время, Настя.

– Нет, просто интересно, чем он занимается.

– Как всегда – воюет, что он еще может, не стихи же писать?

– А вдруг? Откуда мы знаем?

– Батый и стихи?

– Почему нет, даже полнейшие сволочи были талантливы.

– Ого, ты, никак, начинаешь менять отношение к заклятому врагу?

– Ты что?! Моя мечта осталась прежней: убить Батыя! Вот победим рыцарей и пойдем убивать хана.

Вятич рассмеялся:

– Договорились.

Я задумалась, действительно, за последнее время, заполненное множеством самых разных событий, я как-то подзабыла о своем главном враге. Где он там?

Батый, как справедливо заметил Вятич, действительно воевал, только теперь уже Европу, как называли их монголы, «вечерние страны».