Любовь романтическая. понятовский
Когда-то, отправляя дочь в далекую Россию, отец написал целый трактат о том, как следует себя вести. Фике клялась выполнить все, о чем просил, и избежать всего, о чем предупреждал принц Христиан-Август Ангальт-Цербстский, но не сделала этого. Но если бы Фике не нарушила данное родителю слово, Россия не имела бы императрицы Екатерины Великой.
Христиан-Август наказывал дочери не менять веру и не вмешиваться в политику ни при каких обстоятельствах.
Первый запрет Фике нарушила давно, став Екатериной Алексеевной, второй пришлось нарушить позже. Хотела ли она этого? Если верить собственноручно написанным воспоминаниям Екатерины II, – ничуть, можно сказать, отворачивалась от власти. Вот будь у нее внимательный и любящий супруг… будь этот супруг сам по себе прекрасным правителем… уважай он ее… нет, тогда бы ни за что! Только забота о семье, развлечения, воспитание детей.
Но не повезло, муж оказался придурком (таковым признавали Петра все, кто с ним общался, даже иностранные дипломаты), любви с ним не было с первых дней, ребенка отняли, что ей оставалось? Осталась политика…
В собственных «Записках» Екатерина невинная овечка, которая заботилась только о том, чтобы всем угодить, и императрицей стала прямо-таки случайно, только потому, что иначе была бы отправлена в Шлиссельбургскую крепость. В действительности она задолго даже до смерти Елизаветы Петровны вынашивала план переворота, получая деньги от английского посла за будущие услуги…
Осуждать Екатерину за это никак нельзя, с волками жить – по-волчьи выть; но знать об этом нужно.
Но у нее удивительно переплелись новая любовь и политика….
В Петербурге новый английский посланник Генбюри Вильямс. Едва ли Екатерина обратила бы на него особое внимание, но в свите у Вильямса прибыл «кавалер посольства», молодой человек, сыгравший в ее жизни весьма заметную роль. Поляк Станислав Август Понятовский даже не имел определенной должности при посланнике, просто обязан был оттенять его, украшая свиту.
Украшать было чем, Станислав хорош собой, в свои 22 года он успел много где побывать. Был образован, изящен, остроумен, но при этом доброжелателен и скромен. Понятовский прекрасно танцевал, умно и тактично вел светские беседы, но при этом не волочился ни за одной юбкой.
Сам Понятовский в оставленных «Записках» считал свою скромность по отношению к женщинам велением судьбы, которая словно берегла его неиспорченность для самой главной любви в жизни. Эта главная любовь настигла Станислава Августа в Петров день на балу в Ораниенбауме.
В числе прочих послов Вильямс, которому надоело высиживать подле Елизаветы Петровны, не желавшей заниматься делами и почти не выходившей из-за болезни из своих покоев, решил приглядеться к Молодому двору. Понятовский в составе свиты сопровождал посла. Вильямс и сам был приятен: с правильными чертами лица, пухлыми, красивой формы губами, большими темными глазами, очень красивыми руками, он казался добродушным и каким-то домашним. Однако все прекрасно понимали, что добродушием у Чарльза Вильямса и не пахнет…
Екатерина обратила внимание на очаровательного поляка, прекрасно двигавшегося в танце, сказала о нем несколько слов Вильямсу, чем породила у посланника определенные надежды. Вообще-то посланник был бы и сам не против завоевать разбитое сердце великой княгини, хотя и понимал опасность такого мероприятия, но, когда заметил интерес Екатерины к Понятовскому и понял, что тот сам от нее без ума, поспешил заверить своего протеже в поддержке.
Но Молодой двор оставался в Ораниенбауме, а послы в Петербурге, и поводов для поездок к великокняжеской чете пока не находилось. И тут Понятовскому на помощь невольно пришел Лев Нарышкин. Поляк быстро подружился со всеобщим Арлекином, не подружиться с ним умному человеку было просто невозможно. В прежние времена Левушка непременно был бы шутом, причем умным, веселым и очень ценным, но время шутов прошло, Елизавета Петровна даже таких справедливых высказываний не любила. Левушка шутил в обществе, его остроумные замечания, дурачества и чудачества были безвинны и врагов балагуру не добавляли.
Нарышкин заболел, у него была лихорадка. От нечего делать Левушка принялся писать Екатерине страстные письма. Выпрашивая то варенья, то еще какие-то сладости, то фрукты. Это было действительно смешно, Нарышкины отнюдь не бедствовали, но письма развлекали великую княгиню и его самого тоже. Иногда подписывались и другие члены веселого кружка, который сложился вокруг Нарышкина: его сестры, жена брата Анна Нарышкина, с которой Екатерина была дружна.
И вдруг тон писем заметно изменился, они оставались остроумными, веселыми, но одновременно стали серьезными и более сдержанными…
Екатерина сидела с письмом в руке, задумчиво глядя на то, как ветер треплет верхние ветки больших лип. Скоро осень… Из Ораниенбаума придется уезжать, снова селиться вплотную к покоям великого князя, слушать пьяную перебранку и женский визг из его комнат, снова собачий лай, табачный дым, команды, отдаваемые Петром при разводе игрушечных полков… Здесь, в Ораниенбауме, у нее была возможность всего этого избегать, хотя барабанный бой с утра до вечера стал привычной какофонией, да и крики команд тоже, но это подальше, на плацу, а не в соседнем коридоре.
И охоты не будет, и рыбалки, и верхом ездить тоже нельзя. Все под контролем: кроме выезда ко двору, любой выход с разрешения того же Петра.
Со стороны большой лестницы, ведущей ко дворцу, раздавался визгливый голос Лизки Воронцовой. Она за что-то выговаривала великому князю. Удивительно, попробуй Екатерина выговорить, уже была бы истерика с топаньем ногами и безобразными оскорблениями, а от Лизки терпит. Воронцова становилась все толще, грубее, глупее и безобразней, но она нравилась Петру, с этим приходилось считаться. Елизавета Петровна в издевательство называла фрейлину «наша Помпадура», но это Лизку не задевало, она чувствовала себя хорошо, вертя Петром как вздумается. Екатерине пока удавалось держать ее от себя на расстоянии и словно на ступеньку ниже, фаворитка не смела вести себя с великой княгиней грубо. Пока не смела, Екатерина прекрасно понимала, что со временем осмелеет, но думать об этом не хотелось.
Петр был раздражен, а его раздражение привычно выплескивалось на собак, слуг и жену, если та оказывалась рядом.
– Что вы читаете? – Рука мужа требовательно вытянулась в сторону сидевшей Екатерины. Лизка остановилась рядом. – Небось наставления вашего англичанина?
Ишь ты, а еще говорят, что он глуп! И как прознал, что Екатерина уже начала переписку с Вильямсом. Никаких наставлений, он просто поблагодарил за прекрасный вечер, она ответила тоже с благодарностью за беседу, так и обменивались этими благодарностями. Письма ни о чем, но читать приятно, потому что Вильямс в отличие от великого князя мысли в голове имел не только в виде строевых приказов и излагать их тоже умел.
Екатерина просто протянула письмо мужу. Чтобы его взять, нужно было сделать еще шаг, но Петр стоял, где остановился. Ноги в высоченных ботфортах широко расставлены, ему казалось, что так он выглядит мужественно, колени не гнутся, он и садился, выпрямив ноги. Кто-то должен был уступить, но вставать и подносить лист на виду у Лизки Воронцовой Екатерина не желала. Она вдруг протянула письмо фаворитке, в конце концов Лизка ее фрейлина, хотя давно об этом забыла.
– Передайте Его Высочеству.
Петр быстро пробежал глазами написанное, недоуменно посмотрел на подпись, перевернул лист, снова посмотрел на подпись…
– Нарышкин поумнел…
– Конечно, люди умнеют с возрастом.
Это была скрытая пощечина, но она имела право на такое, рядом с мужем стояла фаворитка, не находившая нужным даже присесть перед великой княгиней, а Петр не делал Лизке замечания.
Великий князь дернулся, фыркнул и, резко повернувшись на негнущихся ногах, пошел прочь, бросив через плечо:
– Завтра уезжаем в Петербург!
Екатерина только пожала плечами. Собираться следовало ему, у нее мебель стояла на месте. Она еще раз перечитала письмо Нарышкина, Петр прав, оно заметно отличалось от прежних, за Нарышкина явно какое-то время пишет другой. Кто это?
В Петербурге великая княгиня легко выяснила адресата, выздоровевший Нарышкин принес ей письмо, написанное тем же почерком:
– Ваше Высочество, это от Станислава Августа Понятовского…
– Так вот кто писал вместо вас! Левушка, неужели вы стали столь ленивы или я вам столь неинтересна, что даже писать мне не хотелось?
Конечно, Екатерина за такой тирадой старалась скрыть интерес к подлинному автору писем. Нарышкин все понял, но игру поддержал:
– Простите, Ваше Высочество! Не казните и не отлучайте от себя. Станислав так просил, что я не мог отказать.
– Кто?
– Станислав Август Понятовский, поляк на службе у посланника Вильямса. Вы видели его на балу в Петров день в Ораниенбауме, хотя, возможно, не запомнили.
– Почему же, помню. Красивый молодой человек.
– И разумный! А еще без ума от вас!
– Лев! – предостерегающе подняла руку великая княгиня.
Тот прижал обе руки к сердцу:
– Все понял, молчу.
Но не успокоился.
В коридоре противно мяукал кот. Великий князь держал собак, но они почему-то на кошачий концерт не реагировали. Будь веселая компания трезвее, они сообразили бы, что здесь что-то не так, но компания сидела не первый час, а потому трезвых давно не осталось.
Из комнаты великого князя открылась дверь, и вслед за клубами табачного дыма и винными парами оттуда вылетел сапог:
– Брысь!
Лев Нарышкин ловко увернулся от большущего ботфорта, поднял его, покрутил в руках:
– Не князя. – Приложил подошву к своей подошве, снова помотал головой: – Не, не князя, Брокфорда верно, тот здоровый.
Зашвырнув обувь подальше, он приложил губы к замочной скважине двери, ведущей в покои великой княгини, и мяукнул уже совершенно отчаянно.
Дверь распахнулась, Нарышкин едва успел отскочить и обиженно заморгал глазами:
– Меня сегодня убьют. От князя ботфортом швырнули, вы дверью почти зашибли.
– Лев! – укоризненно выговорила Екатерина. – Ну когда вы посерьезнеете?!
– На днях! – бодро заверил Нарышкин, проскальзывая в приемную княгини. – Впустите, а то собакам надоест мое мяуканье.
Не было похоже, чтобы он собирался умнеть или становиться серьезней, напротив, уже в комнате Нарышкин крутнулся на одном каблуке и бодрым голосом объявил:
– Анна Никитична больна.
– Как, я ведь виделась с ней сегодня, она была вполне здорова!
– А теперь тоскует и печалится, и один только врач может ей помочь – вы. Очень просит навестить. Срочно.
– Я бы охотно сделала это, но уже вечер, мне невозможно идти с вами. Вас посадят в крепость, а мне за это бог знает что будет.
– Никто ничего не узнает. У меня есть хитрый план… Только, когда все отправятся спать, будьте переодеты в мужское платье.
Выпроводив Нарышкина, Екатерина задумалась. Ее не обманула нелепая просьба навестить приболевшую подругу в ночное время, она понимала, что у Нарышкина где-то приготовлена встреча ее и Понятовского. Это было крайне опасно, но так заманчиво.
Выглянула в коридор. От покоев Петра доносились крики, смех, дверь была приоткрыта, и оттуда раздавался пьяный голос великого князя:
– Я… я… я как взмахнул шпагой!..
Ясно, в тысячу первый раз рассказывает о том, как ребенком гонял цыган. Визгливый голос Лизки Воронцовой оборвал Петра:
– Молчи уж!
Внутри поднялась волна протеста. Ну почему она должна сидеть в одиночестве и скучать, если ее муж столь глуп? Позвала калмычонка-слугу, распорядилась принести мужскую одежду, спрятала ее.
Наконец пришла пожелать покойной ночи Владиславова, удивилась, что Екатерина уже готова ко сну, та вздохнула:
– У великого князя так шумят, что даже читать не могу. Поневоле хочется заснуть, чтобы не слышать эти вопли.
Прасковья Никитична прислушалась, пожала плечами:
– Да нет, как обычно…
– Голова болит, легла пораньше.
– Ну и ладно…
Владиславова подоткнула одеяло под бок своей подопечной и удалилась. Интересные были у них отношения, Прасковья Никитична сердечна и всегда готова помочь (правда, не во всем), временами заступалась перед князем, да так, что тот отступал. Если нужно справиться с Лизкой Воронцовой, тоже старалась Владиславова. Зато и цербер знатный, Нарышкина, словно что-то предчувствуя, переносила с трудом; если она хоть заподозрит…
И все равно Екатерина переоделась и села в кресле, ожидать сама не зная чего. Затеянное Нарышкиным было откровенным безумством, но ей так надоело жить тихой, размеренной жизнью, каждый вечер слышать пьяные оргии мужа, визг его фаворитки, так хотелось любви, обожания, хотелось побыть в веселой молодой компании…
Под дверью раздалось мяуканье. Екатерина не рискнула ответить сразу. Если прислушаться, можно понять, что это голос не кошки, а человека, но прислушиваться некому, у великого князя очередная пирушка, во время которой для него не существует никого, а по окончании лакеи просто унесут бесчувственное тело хозяина в постель. Великая княгиня могла не беспокоиться, но она все же осторожничала. Мяуканье стало жалобным…
Приоткрыв дверь, Екатерина быстро впустила в спальню Нарышкина:
– Вы с ума сошли! А если кто-нибудь увидит, как вы ко мне входите?
– О нет, меня в амурных делах не заподозрит никто, уверяю вас. Решат, что вам понадобился очередной анекдот, не более. Вы готовы?
– Да. Но я боюсь.
– Я тоже. Вперед.
– Как же мы выйдем?
– Так же, как я сюда вошел, – через покои великого князя.
– Нет, вы действительно сошли с ума!
– Ничуть, там идет такое веселье, что нас и не заметят.
– А если мы не успеем вернуться до окончания пира?
– А по его окончании все будут спать, где кто заснул. Пойдемте быстрее, нас карета ждет.
– А если нас увидят?
– А если нас все-таки увидят, придется сидеть с ними до утра, слушать глупости и нюхать табачный дым. Пойдемте.
Они легко прошли через покои великого князя, действительно, никто не заметил. Нарышкин показал на запасную дверь, выводящую на заднее крыльцо:
– Ее никогда не закрывают. Запомните, где находится. Возвращаться будем через нее.
Пробирались тихо, но в карете на Екатерину напал смех, она хохотала почти истерично. Оказаться посреди ночи вне дворца одной с чужим мужчиной… такого приключения у нее еще не было. Рядом хохотал, держась за бока, Левушка. Так и ехали, то смеясь, то затихая, а потом снова начиная хохотать до слез.
Но в доме Нарышкиных было темно!
– Лев…
– Пойдемте, не съедят вас…
В полной тишине и почти полной темноте она пробрались в какую-то комнату. Нащупывая следом за своим провожатым, крепко державшим ее за руку, ступеньки и пробираясь темными коридорами, Екатерина ломала голову, как себя вести. Неужели Нарышкин решил вот так заманить ее и овладеет силой?! Что делать, если он начнет приводить такой план в действие? Кричать немыслимо, ведь она посреди ночи в чужом доме…
Решить ничего не успела, за ними закрылась дверь какой-то комнаты и вдруг… Екатерина не поняла, как они умудрились зажечь мигом с десяток свечей, а главное – как сумели сидеть столь тихо. Комната взорвалась хохотом и криками, потому что в ней находилась веселая компания – вся молодежь Нарышкиных и…
– Ваше Высочество, позвольте представить – Станислав Август Понятовский, мой друг, тот самый, что писал за меня умные письма, на кои я, грешный, не способен… Прошу принять ласково…
Лев тарахтел еще что-то, но эти двое уже ничего не видели. Глаза Стася под пушистыми черными ресницами блестели ярче самых ярких звезд, он видел свою обожаемую Екатерину не на придворном балу, где лишний раз и глянуть невозможно, а вот так близко, мог говорить с ней, держать за руку. А тайна, сопутствующая этой встрече, добавляла прелести…
Анне Нарышкиной надоел перегляд, она закричала:
– К нам, к нам!
Вечер прошел в совершенно сумасшедшем веселье, Екатерина даже забыла, что ей предстоит возвращаться во дворец, пробираться в свои комнаты и скрывать это приключение.
Но она зря переживала, все прошло замечательно, вернулись так же легко, как и ушли.
Лежа без сна, Екатерина размышляла над тем, что произошло. Это, конечно, сумасшествие, такое мог придумать только Нарышкин, которому все сходит с рук. Ему, но не ей… Или… или это снова распоряжение государыни, а потому препятствий не будет? Но к чему тогда большая компания, которая будет в курсе и всегда способна выболтать?
А Станислав Август хорош… И как влюблен… Он смотрел весь вечер, почти не отрывая взгляда, но взгляд этот был совсем иной, чем у Сергея Салтыкова, Салтыков увлекал в неведомые дали, он приказывал, и она с восторгом подчинялась. Станислав смотрел иначе, он обожал, он молил об ответном если не обожании, то хотя бы снисхождении, он полностью подчинялся в этом чувстве… Екатерина почувствовала себя не ведомой, а ведущей. Это было новое чувство, совсем иное, к тому же с самого начала окутанное тайной. Но даже эта тайна была иной, чем с Салтыковым.
Та тайна грубая и жестокая, их просто сводили ради потомства, ведь Екатерина не уверена, что родила сына от мужа, а не от любовника. Вот и закончилась соответственно. Салтыков должен был разбудить в ней женщину, он разбудил. И бросил! Из Швеции, где теперь представлял Россию ее неверный возлюбленный, из Парижа, куда ездил, приходили совсем неприятные слухи: мол, ведет себя даже неприлично, не пропускает ни одной юбки, волочится за всеми подряд…
Екатерина постаралась выкинуть из головы мысли о Салтыкове. Сейчас ей больше думалось о красивом и таком влюбленном в нее поляке. Романтический флер, окружавший их неожиданную встречу, придавал ей особую прелесть.
Утром Владиславова сочувственно вздохнула:
– Ваше Высочество, надобно сказать, чтобы дверь обили, вы из-за шума явно не выспались.
Нарышкин, на следующий день явившийся во дворец как ни в чем не бывало, шепнул:
– Теперь ответный визит…
– Что?! – обомлела Екатерина.
– Вы не рады нас видеть?
– Лев, вы явно закончите свои дни в крепости.
– Если вы будете меня там навещать, согласен!
И действительно, вечером под шум, доносившийся из покоев великого князя, веселая компания легко пробралась к Екатерине и провела там прекрасный вечер.
Теперь встречи то там, то там стали постоянными. Договаривались в театре. Сидевший в кресле в партере Лев Нарышкин прикладывал руку к правому плечу, это означало, что встреча назначается у него. Немного погодя он постукивал по плечу дважды, это означало, что завтра. Если рука была у левого плеча – следовало пробираться к Екатерине. Если великая княгиня сидела, спокойно глядя спектакль, послание принималось остальными, если она начинала обмахиваться веером – у нее проблемы, и встреча переносилась. Удивительно, но, веселясь от души два-три раза в неделю, они ни разу не попались.
Однако было не все так гладко, как казалось молодым людям. Дурачить мужа – это так занятно! Екатерина иногда с трудом сдерживалась, утром наблюдая за своим супругом. Дрыхнет пьяным и не подозревает, что жена откровенно наставляет ему рога прямо под носом.
Она не догадывалась, что не только подозревает, но и знает.
Петр давно заметил новое состояние жены, понял, что та влюблена. В кого? Ясно, что не в него. Великий князь давно провел между собой и супругой черту, завел фаворитку и, помимо нее, имел любовниц. Но в силу своего характера он всегда был откровенен с женой и ждал такой же откровенности от нее. Сказала бы честно, что имеет любовника, он бы все понял и стал этому любовнику приятелем. Веселиться не с лакеями, а в компании с Екатериной куда интересней, но ее компания не только не принимала его, но и пряталась. Петр не подходил им не только как обиженный супруг, но и как человек. Великий князь помнил, как стихало веселье, замолкал смех, когда он появлялся в компании еще Екатерины-невесты, неужели так будет всегда?
Он совсем неглуп и прекрасно понимал разницу между изящными, остроумными шутками ее друзей и грубыми – его. Его тянуло к ее друзьям, но там не принимали; оставались свои… Вино помогало забываться, Лизкин смех не казался таким уж визгливым и глупым, а сам Петр рос в собственных глазах пропорционально выпитому, становилось легче…
Великий князь зашел в комнату, куда обычно не заглядывал вечерами, чтобы взять припрятанную бутылку особо ценного вина. Свечу с собой не брал, потому что на ощупь знал, где именно стоит бутылка. И вдруг заметил за окном какое-то движение. Спрятавшись за шторой, он наблюдал, как из кареты, остановившейся неподалеку, выбрались несколько человек, хотел уже позвать стражу, но быстро понял, что среди них две женщины. Веселая четверка, стараясь держаться в тени, пробежала через двор и исчезла на крыльце.
К нему гости так не ходили, значит, к Екатерине? Вернувшись к своей компании, он чуть приоткрыл дверь и стал наблюдать. Почти сразу увидел, как те же люди пробежали мимо их комнаты. Ясно, великая княгиня развлекается в своих комнатах, но его туда не зовет. Мысленно махнув рукой, он поднял бокал за… верных женщин, уловив изумление в глазах приятелей:
– Петер, кому нужны верные женщины?!
– Мне!
– Я верна тебе… – прижалась к нему Воронцова.
– Конечно, кому ты еще нужна?
Это была правда: горбатая, кривая, насквозь пропахшая табачным дымом, с нездоровой краснотой и без того не цветущего лица, страшно растолстевшая Лизка не была нужна никому. Разве только собственному дядюшке Михаилу Илларионовичу Воронцову, делавшему на нее крупную ставку. Государыня Елизавета Петровна не вечна, вон болеет то и дело, Петр наследник, его неприязнь к жене всем известна, а русские государи издревле отправляли неугодных жен в монастыри…
Через несколько дней Петр снова заметил пробиравшиеся фигуры. Ого! Посиделки у княгини стали постоянными?
Немного погодя, неожиданно бросив свою развеселую компанию, Петр направился к супруге с твердым намерением позвать в свою комнату всех собравшихся у княгини. Надо же положить конец этой таинственности!
Что заставило Нарышкина подслушивать у двери, неизвестно, но он понял, что кто-то идет по коридору от великого князя. Заглянув в замочную скважину, увидел, что нетвердым шагом к покоям Екатерины приближается… ее муж. Лев на цыпочках бросился к остальным и просто затолкал всех в спальню, прикладывая палец к губам.
Екатерина сразу поняла, в чем дело, схватила книгу и уселась в кресло, придвинув свечу ближе. Великий князь вошел в приемную жены хозяйским шагом, уверенный, что застанет там несколько человек, но Екатерина сидела с книгой одна, в канделябре одна-единственная свеча, и вокруг тихо. Петр прислушался, нет, никто в окна не выскакивал, холодом не тянуло. Подошел к двери в спальню, толкнул, ожидая увидеть кого-то там или хотя бы обнаружить открытое окошко, но было тихо и темно.
Екатерина чуть насмешливо поинтересовалась:
– Что вы ищете, Ваше Высочество?
– Кого!
И тут увидел, что книга, которую она держит в руках, перевернута вверх ногами. Усмехнулся, сел напротив в кресло, как всегда вытянув не гнущиеся из-за высоких ботфортов ноги. Если ее компания где-то прячется, то надолго их не хватит, а сидеть, наблюдая, как Екатерина читает книгу вверх тормашками, можно долго.
Но она уже заметила, словно невзначай отложила книгу в сторону, потом взяла снова, уже правильно, почти с вызовом ждала, что скажет.
– Ваших гостей… – Он еще надеялся на примирение, на общую вечеринку, но княгиня чуть приподняла красивую бровь:
– Ваши гости ко мне не заходят…
Неизвестно, чем закончился бы разговор, но дверь вдруг рывком распахнулась, и на пороге появилась Воронцова:
– А… вот он где! А мы его ждем, ждем…
Первой отреагировала Екатерина, она поднялась, гневно и презрительно глядя на фрейлину, и зашипела:
– Кто позволил вам входить в мои покои без вызова и тем более без стука?!
Гнев княгини был неподдельным, уж кого ей меньше всего хотелось видеть, так это Лизку. Та чуть качнулась, схватилась за дверь и растерянно кивнула головой на князя:
– Я за ним.
– Великий князь в покоях своей супруги! Пошла вон!
Екатерина почти вытолкала Воронцову и закрыла дверь. И тут же мысленно пожалела об этом: куда теперь девать Петра, вдруг решит остаться здесь на ночь.
– Ваше высочество, извините, что я грубо обхожусь со своей фрейлиной в вашем присутствии, но она слишком провоняла табачным дымом, который я не могу терпеть, и… много чем еще… – Екатерина даже приложила к носику надушенный платочек.
Это был откровенный намек на то, что и сам Петр тоже пахнет не лучшим образом. Он усмехнулся и направился прочь. Глядя вслед вышагивающему, словно цапля на болоте, мужу, Екатерина в очередной раз подумала: зачем носить столь неудобные ботфорты вне плаца, если они мешают сгибать колени?
Вечер был безнадежно испорчен, хотя прятавшаяся за ширмами в спальне компания выбралась оттуда в весьма радостном настроении. Екатерина чувствовала себя неуютно, несомненно, муж понял, что у нее кто-то прячется, что, если ему придет в голову вообще перебраться к ней и остаться на ночь? Дело не только в том, что спать с нетрезвым, давно опротивевшим мужем не хотелось, как теперь вывести друзей?
Придумал все тот же Нарышкин:
– Я думаю, вам следует нанести кратковременный визит супругу с его приятелями.
Объяснять не надо, понятно, что, занятый появлением княгини, Петр не будет следить за движением по коридору мимо своих комнат.
Так и сделали; увидев в двери Екатерину, Петр усмехнулся, поднял за нее бокал и позвал ближе к себе:
– Только двери не закрывайте…
– Нет, Ваше высочество, я не хочу, чтобы Владиславова уловила запах табака и пожаловалась государыне.
Под этим же предлогом она поспешила покинуть развеселую компанию мужа. Раскашлялась, словно не перенося табачный дым, который и впрямь стоял коромыслом.
– Ваше Высочество, я устала, позвольте мне уйти к себе.
Петр кивнул и, подойдя к ней вплотную, вдруг тихо сказал на ухо:
– Можете идти, ваши друзья уже успели удалиться…
Сказал и, круто развернувшись, провозгласил новый тост, и снова за верных женщин!
Вот тебе и глупый муж! Екатерина поняла, что с Петром надо быть осторожней.
Они просто не понимали друг друга. Петр вовсе не против наличия у супруги любовника, ведь у него самого была Воронцова. Но он всегда был с Екатериной честен: если влюблялся, то сразу рассказывал супруге, даже советовался с ней. Однажды, приготовив свою спальню для свидания с Тепловой, позвал туда жену:
– Посмотрите. Понравится ли ей, как вы думаете?
Екатерина несколько мгновений оторопело смотрела на спальню, превращенную в настоящий арсенал оружия, потом быстро кивнула:
– О да, конечно!
Только бы не оставил здесь ее и не стал хвастать дальше. Обошлось.
А она никогда не откровенничала, о Салтыкове узнал от других, теперь вот снова скрывает. Рассказала бы, посмеялись, вместе повеселились… Лизка тоже не была бы против. Они уже разговаривали с фавориткой на эту тему… Петр даже был согласен признавать детей, рожденных Екатериной от любовников, но она не доверяла.
Конечно, Екатерине и в голову не приходило делиться своими переживаниями с мужем. Даже с Вильямсом пожалуйста, но только не с Петром. Постепенно все успокоилось, они осмелели и даже устраивали ужины в ее комнатах.
Получилось это нечаянно, Анна Нарышкина потянулась:
– А есть хочется…
Ее поддержал деверь:
– Правда, я схожу утащу что-нибудь со стола у князя?
– Левушка, у вас голова на плечах есть? Скройтесь в спальне.
Вызванный слуга принес из кухни немалое количество снеди и позже, убирая, был весьма удивлен аппетитом великой княгини: съела за шестерых! Владиславовой, которую, конечно, поставили в известность, пришлось объяснить: жор напал. Та внимательно вгляделась в лицо:
– Так бывает в случае беременности…
Екатерина живо от такого предположения открестилась, но сама перепугалась, что, если права? Нет, все оказалось спокойно. Пока спокойно.
И все же зимой они дважды чуть не попались.
Однажды к Понятовскому, поджидавшему Екатерину с большой шубой в руках – ведь это-то она взять с собой не могла, – проявил нешуточный интерес один из часовых. Хорошо, что отвязаться от него удалось до выхода самой княгини…
А в другой раз в трудной ситуации оказалась она сама.
Петр стоял у окна, чего-то дожидаясь. Вот он чуть отшатнулся к стене, спрятался за большой портьерой и принялся наблюдать в щелку. Вот от крыльца, на которое выходила дверь из малой передней, отделилась мужская фигура, подбежала к другой, ее тут же закутали в армейский плащ, и обе фигуры двинулись в сторону стоявшей неподалеку кареты. И вдруг тот, кто выбежал из дворца, остановился, оглянувшись… Петр спрятался подальше, чтобы не увидели…
Он никому не сказал, что увидел и вообще что следил, напротив, был в тот вечер особенно весел и говорлив, правда, те, кто поумней, заметили, что князь пил меньше обычного и несколько раз куда-то исчезал. Но Петр не мешал веселиться остальным, потому и ему не мешали…
Понятовский, посадивший Екатерину в карету, тревожно поинтересовался:
– Что, Ваше Высочество?
В другое время она попросила бы называть ее Катей, но сейчас даже не заметила:
– Показалось, что из комнат князя за нами смотрят.
Ее тревога передалась Станиславу, рассеять ее удалось только всеобщим весельем. Но когда пришло время возвращаться, а на сей раз Екатерина поспешила это сделать раньше обычного, провожали ее уже Понятовский и Нарышкин. На сей раз Екатерина вдруг потребовала остановить карету подальше от дворца:
– Я дойду сама…
– Но… мало ли что…
– Не стоит подходить туда, одна я вызову куда меньше подозрений…
Глядя, как ее легкая фигурка заскользила, стараясь не выходить из тени, Понятовский тревожно проронил:
– Только бы дверь не перепутала…
Они не уехали, оставаясь ждать, пока княгиня не войдет во дворец.
Великий князь исчезал уже третий раз за вечер, Воронцовой это надоело, и она ушла к себе. А Петр вдруг махнул рукой собутыльникам: «Веселитесь без меня!» и снова пропал. Брокдорф посмеялся:
– Завел себе новую любовницу или бегает к жене?
– Какой жене, великая княгиня давно почивает, она ложится спать с петухами, с ними же и встает.
Почему-то это показалось очень смешным, решили выпить за такое несуразное поведение великой княгини. Выпили. Потом добавили за князя, потом еще, еще и еще… Вино, водка, пиво, все текло рекой, и отсутствие Петра и его любовницы никому не мешало.
Екатерина легко нашла крыльцо и дверь, но… та не поддавалась! Толкнув чуть сильнее, княгиня поняла, что та попросту закрыта изнутри. Ее охватило отчаяние! Оказаться посреди ночи на улице перед закрытой дверью… Конечно, карета еще не уехала, но и вернуться к Нарышкиным Екатерина тоже не могла. Как утром объяснить свое исчезновение из дворца?
Лев утверждал, что эта дверь не запирается вообще никогда, так и было несколько месяцев, и она сама, и их веселая компания беспрепятственно проникали туда и обратно. Вдруг Екатерина вспомнила, что ей почудился чей-то взгляд из комнат князя, когда уходила. Внутри все похолодело, неужели… неужели дверь заперли по его распоряжению?!
Можно, конечно, войти и через парадный вход, но посреди ночи в мужском платье… притом что сегодня не было никакого маскарада, императрица снова болела… Екатерина даже застонала. Она попыталась вспомнить, где окно Владиславовой, в конце концов, как-то попадать внутрь надо. Спустилась с крыльца, остановилась, оглядывая темные окна. Нет, даже если найти, то не докинуть, можно разбить окно, или сама перепуганная Прасковья Никитична поднимет крик раньше, чем сообразит выглянуть в окошко. А если и выглянет? Молодой мужчина (она ведь в мужской одежде) вызовет только дополнительный испуг.
Отчаяние было настоящим, без позора на сей раз не обойтись!
И вдруг ей показалось, что в двери что-то щелкнуло. Осторожно взбежав по ступенькам, Екатерина тихонько толкнула дверь. Та подалась, открывшись бесшумно (не зря Нарышкин старательно смазывал петли), но за дверью никого не было… Тихо, темно… Екатерина изучила каждый шаг в этой темной прихожей и дальше в коридоре, ходила много раз и туда и обратно, потому двигаться могла свободно по памяти, но казалось – стоит пересечь порог, и ее схватят чьи-то страшные руки, вцепятся и начнут душить.
Было невыносимо страшно, но стоять на крыльце перед открытой дверью тоже нельзя, вдруг заметит кто-то из охраны? Она шагнула внутрь… Никто не схватил, и вообще ничего не было слышно. Тогда кто открыл дверь? Екатерина пробиралась темным коридором, стараясь как можно скорее его миновать, чтобы оказаться на свету своей спальни и броситься в постель. Именно ее торопливость помешала прислушаться…
Когда жена проскользнула мимо из прихожей в коридор, Петр осторожно отлепился от стены и перевел дух. Стоять, задержав дыхание, и так, чтобы не было слышно бешеного биения сердца, когда впускаешь в дом собственную супругу, тайно вернувшуюся с ночного свидания, трудно.
Чуть повертел в руках ключ и вдруг решительно сунул его себе за пазуху, чтобы никому больше, как ему сегодня, не пришло в голову закрыть потайную дверь. Пусть она остается всегда открытой.
А Екатерина пыталась понять, действительно ли была закрыта дверь или ее кто-то открыл. Несомненно, в первый раз дверь не поддалась, а потом кто-то повернул ключ… Кто этот тайный доброжелатель?
Но она знала одно: больше на ночное свидание не пойдет. Глянула в окно, кареты уже не было на месте, а из коридора со стороны комнат князя неслись звуки пиршества…
Утром Петр сочувственно заглянул в лицо жене:
– Вы не выспались? Плохо выглядите. Не стоит столько читать по вечерам при свечах.
У Екатерины мелькнула страшная мысль, что Петр все знает, но великий князь занялся другим, словно и не было того вопроса. Стало по-настоящему страшно…
Ночные свидания действительно прекратились еще и потому, что в Петербурге весной становится совсем светло, не спрячешься. А потом великокняжеская семья перебралась в Ораниенбаум.
Понятовскому удалось пять раз приезжать в Ораниенбаум, будучи незамеченным. Но и это продлилось недолго, хотя не по их вине. Вмешалась политика.
В Ораниенбауме гости: Лев Нарышкин с невесткой Анной Нарышкиной, а также отбывающие на родину дипломаты Станислав Понятовский и швед граф Горн.
Услышав о поводе, по которому приехал Станислав Август, Екатерина потеряла всякий интерес к жизни. Ее любимый Стась уезжает, и неизвестно, вернется ли! Великий князь встретил гостей радушно, потащил показывать новые постройки в Петерштадте. Конечно, меньше всего Понятовскому хотелось разглядывать цейхгауз или бастионы, но что поделать. Но Петр быстро понял, что Станислав далек от военной науки, презрительно махнул рукой:
– Идите уж к Нарышкину, вон он дам развлекает!
Надо ли говорить, что для Понятовского это бальзам на душу. Екатерина почти кинулась к любовнику:
– Что случилось, почему вы уезжаете?!
Станислав Август и сам просто в отчаянии:
– Меня отзывают дела. Скоро заседание сейма, и моя семья требует, чтобы я на нем выступил. Но я постараюсь вернуться как можно скорее.
Гости намеревались задержаться на два дня, конечно, это ради княгини и Понятовского. Самому хозяину Ораниенбаума быстро надоело просвещать мало интересовавшихся функционированием Петерштадта гостей.
– У Бастиана свадьба, займите гостей сама, я буду там.
– Передайте мои поздравления жениху и невесте и вот этот подарок.
Великая княгиня готова была подарить егерю мужа что угодно, только бы погулял на свадьбе подольше.
Два дня короткого счастья перед разлукой… Сколь долгой она будет, не станут ли эти дни последними?
Вечером произошел интересный случай, превратившийся позже в настоящий анекдот. В кабинете великой княгини на гостей с лаем набросилась ее любимая болонка, но облаяла она только графа Горна, к Понятовскому принялась ласкаться. Граф поспешил спрятать улыбку, а потом, улучив момент, рассказал Станиславу Августу, что обязательно дарит своим любовницам маленьких собачек:
– Нет ничего более предательского, чем маленькие собачки. Именно с их помощью всегда можно узнать, кто пользуется особым расположением. Посмотрите, как это существо набросилось на меня и приветствовало вас – ее доброго знакомого.
Понятовский покраснел, но принялся убеждать, что это просто случайность.
– Вы можете не опасаться, поскольку имеете дело с очень скромным человеком.
Когда предстоит разлука, время летит просто стрелой, два дня промелькнули очень быстро.
Когда Станислав Август уехал, Екатерина долго размышляла, как же получилось, что она так сильно привязалась к поляку. Понятовский не похож на Сергея Салтыкова, он много мягче, стеснителен, скромен. Обладая прекрасной внешностью, Станислав Август не стал сердцеедом, его натура не позволяла волочиться за каждой юбкой, к тому же он действительно влюбился.
Для самой Екатерины все было внове. В этой любви она оказалась более опытной, как когда-то Салтыков обучал неопытную Екатерину премудростям любви, так теперь она учила Стася. Он был красив, молод и неумел, влюбился по-настоящему, а не просто завоевывал внимание великой княгини и возможной императрицы России. И было ему море по колено, а Сибирь перестала существовать, потому что была Екатерина.
Станислав уехал, обещав поскорее вернуться. Екатерина мало верила таким обещаниям, хотя его поведение на поведение Салтыкова вовсе не было похоже…
Тем радостней оказалось получить через Вильямса письмо. Глядя на немыслимо довольную жену, Петр гадал, что же такое могло произойти, что она так радуется.
Началась активная переписка, и не только с Понятовским, но и с Вильямсом. Во-первых, он хорошо знал Станислава, а следовательно, у них был предмет разговора, во-вторых, он был весьма заинтересован в связях с великой княгиней. Дело в том, что Вильямс смотрел куда дальше, чем сама Екатерина. И во много раз глубже.
А еще Вильямс был тесно связан с Бестужевым, которого тоже интересовало не только ближайшее, но и отдаленное будущее. Ничто и никто не вечны под луной, государыня давно и серьезна больна, кому перейдет престол после ее смерти? Наследник пока Петр Федорович, но великий князь столь непредсказуем, что, пожалуй, не было ни единого дипломата, который предпочел бы его кому-то другому. Этим другим мог быть малолетний Павел Петрович, а значит, Регентский совет, который непременно начнут раздирать внутренние склоки.
Но был еще один вариант, который втайне, но активно обсуждали в самых разных посольствах и королевских кабинетах независимо от того, к какому союзу принадлежало государство. Этим вариантом была… Екатерина. Слишком разительный контраст со своим полурусским мужем представляла его жена-немка. Все разумные люди в России и Европе предпочитали разумную же Екатерину непредсказуемому Петру. Только один правитель мог бы радоваться такому императору России – Фридрих Прусский. Но даже он советовал Петру слушать советы своей разумной супруги (притом что считал женщин вообще существами никчемными и открыто смеялся над австрийской императрицей Марией-Терезией, французской маркизой Помпадур и русской Елизаветой Петровной).
Вильямс при помощи Бестужева подсуетился быстрее остальных, он узнал, что великая княгиня в долгах, кроме того, для привлечения на свою сторону двора ей требовались дополнительные деньги, и посланник их предложил. Нет, своих денег у Вильямса не было, но он нашел банкиров, готовых открыть кредит с видами на будущее.
Умершая в Париже принцесса Иоганна-Августа оставила такие долги, что Екатерина просто не могла придумать, как их вернуть. В чем-то помогла императрица Елизавета Петровна, не желавшая позора со своей родственницей, но основная тяжесть легла на плечи дочери. А это снова деньги, значит, снова долги банкирам.
Англичане ссужали, конечно, тайно, конечно, делая ставку на будущее. Это означало, что будущее в России должно принадлежать Екатерине.
И тут она откровенно зарвалась. Почувствовав поддержку некогда всесильного Бестужева, который сдавал позиции, а также Вильямса и стоявших за ним, да еще и столь ловко обводившая мужа вокруг пальца в своей любовной связи с Понятовским, Екатерина решила, что сам черт ей не брат, и закусила удила. С Вильямсом и Бестужевым начались обсуждения, что делать, когда… умрет императрица Елизавета Петровна. А у той, как на грех, сильнейший приступ падучей, после которой из-за прикушенного языка даже несколько дней разговаривать не могла. Казалось: вот-вот…
Письма посланнику и канцлеру становились все откровенней. Похоже, они зарвались все трое, что было простительно неопытной в политике Екатерине, но не столь опытным в ней дипломатам.
А Понятовский в Польше воевал с родней за свое возвращение в Россию, только не в составе чужого посольства, а послом Польши. Родители Станислава Августа были категорически против такого поворота дел. Конечно, карьера – это хорошо, сколько можно бездельничать в качестве кавалера посольства, но только не в России! Особенно протестовала мать – Констанция Чарторыйская:
– Нет, нет и нет! Я не желаю, чтобы мой сын губил свои лучшие годы в России!
Станислав Август был в совершенном отчаянии, он буквально бился головой о стену, ведь без поддержки семьи ему ни за что не получить место посла в Петербурге, а значит, не увидеть свою любовь. Тем более Фридрих Прусский «превентивно», как он это назвал, перешел границы Саксонии, и в Европе началась Семилетняя война.
На его счастье, его дяди оказались куда более прозорливыми.
В столовой собирали обычный обед. Пока слуги носили посуду и блюда, небольшой оркестрик уже начал гзенденье, как поляки называли тихую лиричную музыку, сопровождавшую домашние обеды и не мешавшую приятной беседе. На сей раз ее вели дяди Станислава, собравшись у камина. В Польше любили камины, считая, что печь дает тепло, но она глухая и немая, а камин словно разговаривает с человеком. Это старинное почитание пламени и приглашение его к разговору было повсеместным.
Дяди обсуждали будущее Станислава Августа вопреки желанию его матери. Они прекрасно понимали, что в России будущее за Екатериной, или, как они прозвали великую княгиню, Коллетой. Что будет, если ее возлюбленный не вернется в Петербург? Не разозлит ли это будущую императрицу?
– Пусть лучше едет, а Констанции скажем, что по делам в Краков.
Оставался вопрос, как справиться с оппозицией, ведь далеко не всем в Польше был по душе такой посол.
– Придется тебе, Стась, показать себя в России во всем блеске…
И дяди оказались правы в своих расчетах, и Станислав не подвел.
В декабре он примчался в Петербург, радости влюбленных не было предела! Опытный и мудрый Вильямс советовал:
– Встречайтесь где угодно, только не у вас, ведь если вас встретят где-то, это вызовет всего лишь разговоры, но если его увидят у вас, он погиб. И еще будьте осторожны, чтобы не стали видны результаты ваших встреч.
Вильямс знал, о чем говорил, ни для кого не секрет, что Петр не спит в спальне своей супруги, случись что, у Екатерины не будет оправданий…
Но любовники были не просто беспечны, они совершенно потеряли головы.
Тем более Станислав Август действительно произвел фурор при своем представлении при дворе в качестве посла. Он подготовил и прочел речь, в которой сильно польстил Елизавете Петровне, обвинив Фридриха II в развязывании войны и даже назвав того «гидрой». Государыня, уже серьезно ненавидевшая императора Пруссии за его насмешки, была в восторге. Речь напечатали.
Сторонники Понятовского боялись, что сам император Фридрих взъярится, но, к всеобщему изумлению, именно этого не произошло. Фридрих имел чувство юмора, он возрадовался:
– Хотел бы, чтоб у меня, как у гидры, всякий раз отрастали новые головы взамен срубленных!
Напряженные отношения с великим князем после известия о такой реакции его обожаемого Фридриха Прусского стали просто прекрасными. Понятовский ходил в героях, а героям полагались поцелуи дам. Ему лично были нужны поцелуи только одной, зато какой! Екатерина дарила их щедро, она тоже чувствовала себя на седьмом небе. Красавец-любовник не просто вернулся, он сделал все, чтобы стать очень популярным в России, подружился и с императрицей, и с великим князем.
При этом Станислав оставался скромным, романтическим влюбленным. Это ли не восторг?!
Восторг привел к тем самым результатам, о которых предупреждал Вильямс.
Осознав, что беременна, Екатерина пришла в ужас. Это не роман с Салтыковым, когда Петр еще спал в ее спальне и все делалось по желанию государыни. За нынешнюю же беременность можно было поплатиться действительно монастырем. Возможно, это всего лишь ошибка, но рисковать нельзя. Даже если бы она попыталась избавиться от ребенка, это непременно стало бы известно, Елизавету Петровну не проведешь.
Понятовский получил записку о том, что некоторое время они не будут встречаться, хотя его по-прежнему любят. «Так нужно, встретимся уже в Ораниенбауме».
Великокняжеская чета действительно собралась переезжать. И тут Петр пережил необычную сцену с супругой. На счастье Екатерины, заболела Воронцова, она лежала охая, а врачи, заподозрив нечто заразное, запретили князю подходить к фаворитке. Воронцову изолировали, что было весьма на руку великой княгине. Вообще-то ничего страшного у фаворитки не было, но, услышав о ее недомогании, Екатерина попросила врача изолировать ненавистную горбунью хотя бы на время:
– Дайте мне отдохнуть от ее визгливого голоса, уже уши болят.
Петр без своей Лизки откровенно скучал, а потому зашел проведать и супругу. Увидев его, Екатерина… почти залилась слезами.
– Что случилось?
– Вы совсем меня забросили, если бы не болезнь Воронцовой, и не вспомнили бы, что у вас есть жена…
Конечно, Петр не поверил таким крокодиловым слезам, будучи трезвым, он бывал весьма сообразителен.
– Не думаю, мадам, что вы очень страдаете без моего общества.
– Я не могу бывать в ваших компаниях, вы знаете, как мне дурно от запаха табака, а вы ко мне не заходите совсем. Государыня постоянно спрашивает, почему у нас больше нет детей.
Это была откровенная неправда, Елизавете Петровне вполне хватало Павла, и других внуков она не требовала. Князь хмыкнул:
– Вы вполне обошлись без меня…
Она могла бы разыграть смущение, отказываться или говорить еще что-то, и тогда беседа просто ушла бы в долгие пререкания. Но Екатерина выбрала единственно верный путь, она не стала возражать или слушать реплики мужа, гнула свою линию.
Княгиня вдруг опустилась на колени перед сидевшим в кресле супругом, ее нежная ручка легла на руку Петра, отчего тот вздрогнул:
– Ваше высочество, неужели я вам совсем неинтересна? Неужели противна настолько, что не могу заполучить вас в свою спальню, в то время как другие это могут?
В больших глазах блеснули слезы, а ручка скользнула ему на колено словно случайно. Женских слез не выносит подавляющее большинство мужчин, Петру бы вскочить, забегать, но именно этого супруга сделать не позволила. Во-первых, она так и держала руку у него на колене, во-вторых, расположилась так, что, вскочив, он непременно запутался бы в ее юбке.
Петр смутился:
– Я не думаю, что нужен вам.
Она упорно не замечала ни язвительности, ни холодности его тона.
– Но муж всегда нужен жене, я же живая женщина…
Теперь Екатерина поднялась сама и, рыдая, отошла ближе к двери в спальню. Петру пришлось успокаивать, казалось некрасивым просто уйти, не утешив плачущую жену.
Ушел он не скоро, осторожно выбравшись из постели, чтобы не побеспокоить Екатерину. Но вслед раздалось:
– Вы… придете завтра?
В ответ на всхлип князь буркнул:
– Приду…
Глядя вслед неловко удалявшемуся на цыпочках мужу, она сладко потянулась:
– А он стал мужчиной… но Стас все равно лучше.
Великий князь приходил в спальню жены еще несколько раз, Екатерина даже на время смирилась с его визитами, но выздоровела Лизка Воронцова, закатила любовнику истерику по поводу его поведения, и визиты прекратились. К тому же пора было переезжать в Ораниенбаум.
Немного погодя Екатерина, положив ручку на руку мужа, скромно потупила глазки:
– Ваше высочество, мы с вами не зря старались… Кажется, я беременна…
Он вскинул непонимающие глаза:
– Так скоро?
– Но для этого достаточно совсем немного времени.
Воронцова взбеленилась окончательно:
– Врет! Не могла она забеременеть! Не могла! Я же не беременею?!
Услышав эти тирады, Екатерина подошла и вдруг… отвесила фаворитке оглушительную оплеуху:
– Не смейте говорить гадости о моем муже!
Петр таращил глаза на супругу, пытаясь понять, какая муха ее укусила. Потом мысленно махнул рукой: беременна, и ладно. У него были занятия поинтересней двух баб, пусть сами разбираются.
В декабре Екатерина родила дочку. Девочку крестили Анной и, как и сына, сразу забрали у матери. Рожала великая княгиня тяжело, после долго болела.
И однажды ее умудрились проведать Понятовский и Нарышкины. Это было полным безумством, но молодая компания ничего не боялась. Надо же было такому случиться, что в это время с проектом предстоящего фейерверка к великой княгине явился Александр Шувалов! Из спальни деваться просто некуда, пришлось веселой компании прятаться и сидеть тихо просто за ширмами. Шувалов разглагольствовал об устройстве праздника, а за занавеской давились от смеха Станислав и Нарышкины. Хуже всего стало, когда Анне захотелось чихнуть…
Но все обошлось, только Станислав услышал нечто весьма неприятное для себя. Шувалов вскользь упомянул о гадких словах великого князя, которые были известны всему двору. На одном из обедов в честь новорожденной Петр, будучи основательно в подпитии, заявил кому-то из послов:
– Черт его знает, откуда берутся беременности у моей жены! Я забыл, когда уж в спальне-то у нее бывал. Сомневаюсь, мой ли это ребенок.
Все скромно сделали вид, что не поняли, о чем речь, либо просто не расслышали, но императрица пожелала понять, прав ли племянник. Конечно, она слышала о любовной связи невестки, но не столь же откровенно. Шувалов был допрошен на этот счет, но что он мог сказать? И теперь попытался выведать у великой княгини, действительно ли князь столь откровенно пренебрегает своими супружескими обязанностями.
Екатерина возмутилась:
– Попросите великого князя поклясться, что весной он не бывал в моей спальне.
Когда Шувалов ушел, а компания выбралась из своего укрытия, Понятовский улучил минутку, чтобы посетовать любовнице:
– Его высочество действительно бывал у вас?
Екатерина даже огрызнулась:
– А как бы я могла иначе объяснить свою беременность?
