ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ
Терри вернулся домой на третьей неделе октября и в первый же теплый день съездил к литейной взглянуть, что там и как.
Большое кирпичное здание стояло на выгоревшей лужайке среди мусорных куч, вспыхнувших тогда, как костры, и превратившихся в кучу головешек, закопченных бутылок и банок и горелой проволоки. Само здание было измазано сажей, над ним висел отчетливый запах гари.
Но если обернуться в другую сторону, в верхней части тропы Ивела Нивела все выглядело прекрасно, косой свет пробивался сквозь кроны в их красно-золотом убранстве. Деревья пылали, как огромные факелы. Терявшаяся внизу река тихо журчала, вторя вздохам ветра. Терри подумал, что мог бы просидеть здесь весь день.
В последние недели он много гулял, много сидел, наблюдал и ждал. В конце сентября он выставил свой лос-анджелесский дом на продажу, переехал в Нью-Йорк и почти ежедневно ходил в Центральный парк. Программа рассыпалась, а без нее не было причин цепляться за город, где нет времен года и где никуда нельзя сходить пешком.
В «Фоксе» все еще надеялись, что он вернется, даже обнародовали заявление, что из-за смерти брата Терри взял творческий отпуск, словно не замечали, насколько это противоречит фактам, Терри же официально уволился за несколько недель до эпизода в литейной. Что бы там телевизионщики ни говорили, он не вернется. Через месяц или два он, возможно, будет появляться на людях, играть в клубах по разовым ангажементам. А впрочем, он не слишком рвался работать. Что бы с ним дальше ни произошло, оно произойдет согласно его личному графику. В конце концов он что-нибудь себе подберет, а пока что даже не купил новую трубу.
Никто не знал, что случилось той ночью в литейной; так как Терри отказывался что-то объяснять, а все остальные действующие лица умерли, появилась уйма досужих домыслов относительно вечера, когда были убиты Эрик и Ли. Самую бредовую версию представил канал Ти-эн-зет. По их сведениям, Терри поехал в литейную искать своего брата и застал там спорящих Эрика Хеннити и Ли Турно. Терри услышал достаточно, чтобы понять: они убили его брата, сожгли его заживо в машине, а теперь приехали искать улики, которые могли позабыть. Согласно Ти-эн-зет, Ли и Эрик поймали Терри, хотевшего потихоньку уйти, и затащили его в литейную. Они собирались его убить, но хотели сперва узнать, не звонил ли он кому-нибудь, не знает ли кто-нибудь, где он находится. Они закрыли его в дымоходе вместе с ядовитой змеей в надежде, что он испугается и все расскажет. Но пока он там сидел, они снова начали спорить. Терри услышал крики и выстрелы. К тому времени, как он вылез из дымохода, все вокруг горело, а оба эти были мертвые. Эрик Хеннити был убит из ружья, а Ли Турно — вилами. Все это смахивало на сюжет какой-нибудь трагедии шестнадцатого века про воздаяние, не хватало разве что явления дьявола в заключительной сцене. Терри не мог приложить ума, где ребята из Ти-эн-зет взяли свою информацию, не купили ли они ее у кого-нибудь из полиции, ну, скажем, у следователя Картера. Вся эта дичайшая фантастика почти в точности совпадала с показаниями Терри.
Следователь Картер навестил Терри на второй день его пребывания в больнице. Про первый день Терри почти ничего не помнил. Его воспоминания начинались с того, что кто-то вкатил его на каталке в палату и натянул ему на лицо кислородную маску, а еще дуновение холодного воздуха, немного пахнувшего лекарствами. Он помнил, что потом у него были галлюцинации, что он открыл глаза и увидел мертвого брата, сидевшего на краешке больничной койки. У Ига была та пропавшая труба Терри, и он сыграл на ней бибоповый рифф. Здесь же была и Меррин, танцевавшая босиком в коротеньком платье из алого шелка, крутившаяся под музыку так, что далеко разлетались ее темно-рыжие волосы. Потом звуки трубы превратились в прерывистый писк электрокардиографа, Иг и Меррин поблекли, а потом и совсем исчезли. Еще позднее, уже под утро, Терри поднял голову с подушки и увидел родителей, сидевших на стульях, приставленных к стене; они спали, причем голова отца лежала на плече у матери. А еще они держались за руки.
На второй день Терри чувствовал себя не хуже, чем выздоравливающий от тяжелого, но вполне рядового гриппа. Его суставы противно ныли, он никак не мог напиться и ощущал жуткую слабость, но во всех прочих отношениях был уже сам собой. Когда врачиха, симпатичная азиатка в старомодных очках, зашла в палату, чтобы взглянуть на его медицинскую карту, Терри спросил ее, насколько близок он был к смерти. Она сказала, что был один шанс из трех, что он оклемается. Терри спросил, откуда она взяла такую вероятность, и врачиха ответила, что это проще простого. Есть три разновидности чернохвостых гремучников, он попал на разновидность с самым слабым ядом. С двумя остальными разновидностями шансов не было бы вовсе. Один из трех.
Следователь Картер вошел в палату как раз тогда, когда врачиха выходила. Картер записал показания Терри совершенно бесстрастно, иногда задавая дополнительные вопросы, но, в общем-то, позволяя Терри самому вести нить повествования, почти как если бы он был не офицер полиции, а секретарь, пишущий под диктовку. Записав показания, он зачитал их Терри, делая кое-где мелкие поправки. Затем, не поднимая глаз от желтого линованного блокнота, он сказал:
— Я не верю ни слову из этого дерьма. — Сказал спокойно, без всякого выражения. — Вы же и сами это понимаете, верно? Ни одному долбаному слову.
И только тогда вскинул на него скучные понимающие глаза.
— Правда? — спросил Терри, лежавший на больничной койке, одним этажом ниже своей бабушки с расшибленным лицом. — Ну и что же, по вашему мнению, было в действительности?
— У меня есть масса других объяснений, — сказал следователь, — но в них еще меньше смысла, чем в той куче дерьма, которую вы мне подсовываете. Будь я проклят, если я хоть немного понимаю, что у вас там случилось. Будь я проклят.
— Да мы все, в общем-то, прокляты, — сказал Терри.
Картер бросил на него жесткий, недружелюбный взгляд.
— Мне бы очень хотелось рассказать вам что-нибудь другое, — сказал Терри, — но ведь и правда все так и было.
И большую часть времени, во всяком случае днем, он действительно верил, что так все и было. Но когда небо темнело, когда он пытался уснуть… в темноте у него появлялись другие мысли. Плохие мысли.
Скрип покрышек по гравию вывел Терри из задумчивости, он вскинул голову и посмотрел в сторону литейной. Изумрудный «сатурн» выскочил из-за угла и запрыгал по кочкам обгоревшей лужайки. Увидев Терри, водитель остановил машину, не доехав до него футов десять.
— Привет, Терри, — сказала Гленна Николсон, вылезая из-за руля.
Увидев его, она ничуть не удивилась, словно они заранее договорились о встрече. Она выглядела прекрасно, фигуристая девушка в серых вареных джинсах, черной рубашке без рукавов и черном ремне с заклепками. Терри видел на ее оголенном бедре плейбойного кролика, что было немного китчово, но кто же не делает ошибок, которые хочется потом исправить?
— Привет, Гленна, — сказал Терри. — Как это тебя сюда занесло?
— Случается, я здесь ланчую, — сказала Гленна, показывая пакет, завернутый в белую вощеную бумагу. — Тут спокойно. Хорошо думается. Об Иге… и о всяком.
Терри понимающе кивнул.
— А что у тебя там?
— Баклажан с пармезаном и «Доктор Пеппер» на запивку. Хочешь половину? Я всегда делаю большую порцию, не знаю уж почему. Большую я съесть не могу. Вернее, не должна бы, хотя иногда съедаю. — Гленна наморщила нос. — Я хочу скинуть десять фунтов.
— Зачем? — спросил Терри, еще раз окинув ее взглядом.
— Прекрати, — рассмеялась Гленна.
— Ну что ж, — пожал плечами Терри, — я съем половину твоего сэндвича, если так тебе надо. Но тебе не нужно беспокоиться, ты в полном порядке.
Они сели на какую-то корягу рядом с тропой Ивела Нивела. Вечерний свет разбросал по воде золотые блестки. До того как Гленна дала ему половину сэндвича и он вцепился в него зубами, Терри даже не подозревал, что проголодался. Вскоре сэндвич кончился, Терри облизал пальцы, и они по-братски разделили банку «Доктора Пеппера». Они ни о чем не говорили. Терри было хорошо и спокойно. Он не хотел поддерживать разговор для вежливости, и она, похоже, это понимала. Тишина не действовала ей на нервы. Это было забавно, в Лос-Анджелесе никто никогда не решался заткнуться, все панически боялись даже секундной тишины.
— Спасибо, — сказал он наконец.
— Не за что, — ответила Гленна.
Терри провел пятерней по волосам. В последние недели он вдруг заметил, что они начинают редеть, и перестал стричься, так что его голова стала почти лохматой.
— Надо бы забежать к вам в парикмахерскую, чтобы ты меня подстригла. Совсем волосы от рук отбились.
— Я там больше не работаю, — сказала Гленна. — Подстригла вчера последнего клиента, и все.
— Бросила, значит.
— У-гу.
— Ну что ж. Можно заняться чем-нибудь другим.
Они сделали по глотку «Доктора Пеппера».
— А интересная была последняя стрижка? — спросил Терри. — Под конец тебе бы полагалось привести в порядок чью-нибудь особо жуткую башку.
— Я подстригла мужика под машинку. Старого мужика. Не так уж часто бывает, чтобы старые мужики выбривали свои головы — это больше по части молодых пижонов. Да ты его знаешь, папаша Меррин Уильямс. Дейл, что ли?
— Да, я его немного знаю, — сказал Терри и поморщился, смиряя приливную волну не совсем понятной печали.
Конечно же, Ига убили из-за Меррин. Ли и Эрик сожгли его заживо из-за того, что он, по их мнению, с ней сделал. Последний год Ига выдался таким плохим, таким несчастливым, что Терри не хотелось об этом думать. Он был уверен, что Иг этого не делал, не убивал Меррин. И теперь, наверное, никто никогда не узнает, кто же убил ее в действительности. Он содрогнулся, вспомнив ночь, когда умерла Меррин. Он был тогда с Ли Турно, мелким отвратным социопатом, и даже получал удовольствие от его общества. Пара стаканов, дешевая дурь на песчаной косе, а затем Терри отключился у Ли в машине и проснулся только на рассвете. Иногда ему начинало казаться, что той ночью он последний раз был действительно счастлив: играл в карты с Игом, а затем бесцельно катался по Гидеону сквозь августовский вечер, пахнувший рекой и петардами. Этот запах, пожалуй, не сравнить ни с чем на свете.
— С чего это он вдруг? — спросил Терри.
— Мистер Уильямс сказал, что переезжает в Сарасоту и хочет там чувствовать солнце всей голой головой. А кроме того, его жена ненавидит бритоголовых мужчин. Или, может быть, она ему уже не жена. Кажется, он едет в Сарасоту без нее. — Гленна разгладила на колене кленовый листик, взяла его за черешок и отпустила по ветру. — Я тоже уезжаю. Потому и бросила работу.
— Куда?
— В Нью-Йорк.
— Вот же черт! А ко мне там заглянешь? Я покажу тебе хорошие клубы.
Терри вытащил из кармана какой-то старый рецепт и уже писал на нем номер своего мобильника.
— Это в каком же смысле? Ведь ты же вроде в Лос-Анджелесе?
— Не-а. Без «Хотхауса» ошиваться там совершенно бессмысленно, и я всегда предпочту Нью-Йорк Лос-Анджелесу. Он, ну, ты знаешь… более настоящий.
Он отдал Гленне номер телефона.
Она сидела на земле с клочком бумаги в руке и улыбалась Терри; ее локти стояли на коряге, на лице играл пробивавшийся сквозь кроны деревьев свет. Она смотрелась потрясающе.
— Только я думаю, — сказала она, — мы будем жить в разных районах.
— Затем-то Бог и изобрел такси.
— Так это Он их изобрел?
— Нет. Их изобрели люди, чтобы безопасно добираться домой после ночи, проведенной в пьяном безобразии.
— Если подумать, — сказала Гленна, — большинство хороших мыслей направлено на то, чтобы сделать грех проще и безопаснее.
— Тоже верно, — согласился Терри.
Они встали, чтобы прогуляться, утрясти в желудке сэндвичи, и стали неспешно огибать литейную. Подойдя к ее фасаду, Терри приостановился и взглянул на широкую полосу обожженной земли. Было довольно странно, как это ветер понес огонь прямо к лесу, а затем поджег одно-единственное дерево. Этодерево. Оно все еще стояло, цепляясь за небо своими жуткими черными рогами. На Терри повеяло холодом, он содрогнулся.
— Смотри, — сказала Гленна, наклоняясь и что-то поднимая.
Это был золотой крестик на тоненькой цепочке; он качался у Гленны в руке, и на ее симпатичном лице играли солнечные зайчики.
— Красивый, — сказала она.
— Хочешь взять его себе?
— Я, пожалуй, загорюсь, если надену эту штуку, — сказала Гленна. — Бери лучше ты.
— Не, — покачал головой Терри. — Это девочковый. — Он отнес крестик к молоденькому деревцу, росшему у стены литейной, и повесил его на ветку. — Может быть, та, что его потеряла, когда-нибудь вернется.
Почти не разговаривая, только наслаждаясь тихим погожим днем, они обогнули литейную и вернулись к ее машине. Терри даже не заметил, как это произошло, но, подойдя к «сатурну», они держались за руки. Ее пальцы высвободились с явной неохотой.
Порывы ветра подметали лужайку, приносили запах пепла и осенний холод. Гленна обхватила себя руками и не без удовольствия передернулась. Откуда-то издали донеслись веселые задорные звуки трубы; Терри насторожился, но музыка, видимо, звучала из какой-то машины, проносившейся по шоссе, потому что через секунду она умолкла.
— Ты знаешь, я ведь о нем скучаю, — сказала Гленна. — Прямо не знаю как.
— Я тоже, — сказал Терри. — Но тут есть одна такая странность. Иногда, иногда мне кажется, что он так близко, что вот повернусь и его увижу. Улыбается и чуть ли не подмигивает.
— Да, я такое тоже чувствую, — сказала Гленна и улыбнулась — жесткой, щедрой, настоящей улыбкой. — Слышь, мне пора ехать. Может быть, в Нью-Йорке увидимся.
— Никаких там «может быть». Точно увидимся.
— Хорошо. Точно.
Она села в машину, захлопнула дверцу, помахала ему рукой и только потом тронулась с места.
После ее отъезда Терри снова обвел глазами пустую литейную, выжженную лужайку. Он знал, что должен бы думать об Иге, разрываться от горя… но вместо этого он думал, как скоро после его приезда в Нью-Йорк позвонит Гленна и куда он ее поведет. Он знал кой-какие места.
Прилетел новый порыв ветра, не прохладный, а уже по-настоящему холодный, и Терри насторожился: ему опять послышался звук трубы. Прекрасно сыгранный маленький рифф; в этот момент, впервые за недели, его снова потянуло играть. Затем звук трубы исчез, улетел по ветру, да и ему пора было двигать.
— Вот же чертовщина, — вздохнул Терри, сел в арендованную машину и уехал прочь.