Иг ехал от родительского дома, от изуродованного тела своей бабушки и разбитого инвалидного кресла, от Терри и его кошмарного признания, не имея никаких особых соображений, куда едет. Скорее уж он знал, куда точно не едет: в квартиру Гленны, в город. Ему было невыносимо видеть человеческие лица, слышать человеческие голоса.

В мозгу он твердо держал закрытой одну дверь, прижав ее со всей своей ментальной силой, в то время как два человека рвались снаружи, стараясь пробиться в его мысли: Терри и Ли Турно. Нужна была вся его воля, чтобы не дать этим захватчикам вломиться в его последнее убежище, чтобы не пустить их в свою голову. Он толком даже не знал, что случится, если в конце концов они ворвутся, не знал, что он будет тогда делать.

Иг ехал по узкому местному шоссе через залитые солнцем пастбища, под кронами деревьев, низко нависавшими над дорогой, по коридорам мерцающей полутьмы. В придорожной канаве он увидел перевернутую магазинную тележку и лениво поудивлялся, как это магазинные тележки оказываются иногда в таком месте, посреди ничего. Что лишний раз показывало: никто не знает, оставляя что-нибудь, что с этим «что-нибудь» сделают другие. Однажды ночью Иг оставил Меррин Уильямс, ушел от нее, от своего лучшего друга, в приступе, по сути, детского, лицемерного гнева — и вот что из этого получилось.

Он вспомнил, как десять лет назад летел на магазинной тележке по тропе Ивела Нивела, и его левая рука машинально прикоснулась к носу, сломанному тогда. В его мозгу непрошено появился образ бабушки, слетающей на кресле-каталке с длинного склона, тянувшегося перед их домом; большие резиновые колеса прыгают на заросшей травой, сплошь в рытвинах земле. Интересно, что там она сломала, врезавшись в конце концов в забор? Иг надеялся, что шею. Вера сказала ему, что, видя его, она всякий раз жалеет, что не умерла, и Иг помог ее желанию исполниться. Он всегда считал себя хорошим внуком. Если он действительно ее убил, этим положено хорошее начало. Но впереди еще масса работы.

Его желудок начал проявлять признаки недовольства, что он списывал как один из симптомов своего несчастья, пока тот не стал еще и бурчать, после чего ему пришлось признать, что он голоден. Он попытался придумать, где бы можно получить пищу с минимумом человеческого взаимодействия, и тут слева от него появилась «Бездна».

Это было место их последней вечери, где они с Меррин провели последний вечер. С того времени Иг здесь не был. Он крайне сомневался, что его приход будет приветствоваться, и уже одна эта мысль была чем-то вроде приглашения. Иг свернул на парковочную площадку.

Было самое начало вечера, ленивый безвременной период, последующий ланчу и предшествующий тому времени, когда люди начинают забегать, чтобы выпить после работы. У заведения было припарковано только несколько машин, принадлежавших, как подумалось Игу, более серьезным алкоголикам. Вывеска у входа гласила;

Иг вышел из машины, солнце светило ему в спину. Его тень, длиной в три ярда, четко рисовалась на земле: черная рогатая фигура, отростки кости на его голове прямо указывали на красную дверь «Бездны».

Когда он вошел в дверь, Меррин была уже здесь. Хотя заведение было переполнено студентами, смотревшими по телевизору бейсбол, он сразу ее заметил. Она сидела в их обычной кабинке, лицом к нему. Как и обычно, особенно после того, как они некоторое время не встречались, ее вид странным образом напомнил Игу о его собственном теле, о голой коже, прикрытой одеждой. Он не видел Меррин целых три недели и после сегодняшнего вечера не увидит ее до самого Рождества, но за это время они могут съесть по креветочному коктейлю и выпить по паре бутылок пива, а также поразвлечься на прохладных свежестираных простынях ее кровати. Мать и отец Меррин уехали в Виннипесаукский лагерь, так что дом остался в ее полном распоряжении. У Ига пересохло во рту от мысли, что его ждет после ужина, и какой-то своей частью он жалел, что они тратят время на еду и питье. Впрочем, другая его часть чувствовала нужным не торопиться, отнестись к этому вечеру спокойно и с расстановкой.

Нельзя сказать, что им не о чем было побеседовать. Меррин явно беспокоилась, и не требовалось большой проницательности, чтобы понять почему. Завтра в одиннадцать сорок пять он улетал рейсом «Бритиш эруэйз», чтобы работать на «Международную амнистию», и океан разделит их на целых полгода. Они никогда еще не были так долго в разлуке.

Он всегда мог различить, что ее что-то беспокоит, знал соответствующие признаки. Меррин уходила в себя. Она разглаживала ладонями все что ни попадя — салфетки, свою юбку, его галстук, — словно выравнивая этим для них обоих путь к некоторой безопасной гавани. Она разучилась смеяться и становилась почти комически серьезной и умудренной. В такие моменты она казалась ему очень забавной, вроде маленькой девочки, вырядившейся в материнское платье. Он не мог воспринимать ее серьезность серьезно.

Ее беспокойство не имело никакого логического смысла; впрочем, Иг уже знал, что беспокойство и логика редко ходят рука об руку. Но в конце концов, он бы в жизни не взял эту лондонскую работу, если бы Меррин его не заставила. Меррин не позволила ему упустить такую возможность, безжалостно отвергала все его доводы против. Она сказала, что нет ничего страшного в том, чтобы записаться на полгода. Не понравится — вернешься домой. Но тебе точно понравится. Это было именно то, что им всегда хотелось делать, работа их общей мечты, и оба они это знали. А если ему понравится — а ему обязательно понравится — и он захочет остаться в Англии, она может к нему приехать. Гарвард имел с Лондонским имперским колледжем программу обмена, и ее гарвардская руководительница Шелби Кларк отобрала ее для этой программы, так что вопрос, возьмут ли ее, даже не возникал. Они снимут в Лондоне квартиру. По-домашнему, в кружевных панталончиках, она будет подавать ему чай с пончиками, а потом им можно будет трахнуться. Иг согласился. Ему всегда казалось, что слово «панталончики» в тысячу раз сексуальнее, чем «трусы». Так что он согласился взять работу, и его послали в Нью-Йорк на трехнедельное обучение и профессиональную ориентацию. И вот теперь он вернулся, а она разглаживала всякую мелочь, и это его не удивляло.

Он протолкался к Меррин через переполненный зал, перегнулся через стол, поцеловал ее и лишь потом сел напротив. Она не подняла губы навстречу ему, и он ограничился тем, что клюнул ее в висок.

Перед Меррин стоял пустой стакан от мартини, и, когда подошла официантка, она заказала еще один, а заодно попросила принести Игу пива. Ему нравилось на нее смотреть, нравились гладкая линия ее шеи, тусклый при слабом освещении блеск ее волос, и первое время он просто пассивно поддерживал разговор, что-то бормоча в нужных местах и почти не слушая. Иг начал что-то соображать, только когда Меррин сказала ему, что он должен относиться к своему пребыванию в Лондоне как к отдыху от их отношений, и даже тогда он решил, что она просто шутит. Он не понимал, насколько Меррин говорит серьезно, пока она не сказала, что хорошо бы им обоим провести это время с другими людьми.

— В раздетом виде? — спросил Иг.

— Не помешало бы, — сказала Меррин и разом выпила полстакана мартини.

Именно то, как она залпом его заглотила, более чем любые ее слова окатило его холодным душем предчувствия. Меррин пила для храбрости и до того, как он сюда пришел, выпила по меньшей мере одну дозу, может быть — две.

— Ты думаешь, — спросил он, — я не могу подождать несколько месяцев?

Тут полагалась немудреная шуточка насчет мастурбации, но случилась странная вещь. У Ига перехватило горло, и он не смог ничего сказать.

— Знаешь, я не хочу беспокоиться о том, что будет через несколько месяцев. Мы не знаем, что мы будем чувствовать через несколько месяцев. Что ябуду чувствовать. Я не хочу, чтобы ты думал, будто обязан вернуться домой просто затем, чтобы мы были вместе. Или считать очевидным, что я туда переведусь. Давай лучше побеспокоимся о том, что происходит сейчас. Вот посмотри на это с такой точки зрения. Со сколькими девушками бывал ты вместе? За всю свою жизнь?

Иг удивленно вздрогнул. Он много раз видел на ее лице эту нахмуренную, так шедшую ей концентрацию, но при этом она никогда его не пугала.

— Ты сама знаешь ответ, — сказал он.

— Никого, кроме меня. А ведь никто так не делает. Никто не живет всю свою жизнь с первым человеком, с которым он переспал. Во всяком случае — в наше время. Ни один человек на планете. Должны быть и другие связи. По крайней мере две или три.

— Это так ты это называешь? «Связи»? Изящненько и со вкусом.

— Хорошо, — сказала Меррин. — Ты должен сперва потрахаться с несколькими другими девушками.

Болельщики, смотревшие телевизор, одобрительно взревели. Какой-то игрок проскользнул к своему «дому», не дав себя запятнать.

Иг хотел что-то сказать, но во рту его пересохло, язык не поворачивался, и пришлось сделать глоток пива. В стакане оставалось разве что еще на глоток. Он не помнил, как пиво появилось, и не помнил, как его пил. Пиво было тепловатое и соленое, словно морская вода. Она специально выждала до сегодня, пока до отлета не осталось двенадцать часов, чтобы теперь сказать ему, сказать ему…

— Так ты со мной порываешь? Хочешь от меня освободиться? И ты дожидалась этого момента, чтобы мне сказать?

У их стола стояла официантка с корзиночкой чипсов и пластиковой улыбкой.

— Вы будете что-нибудь заказывать? — спросила она. — Что-нибудь выпить?

— Еще мартини, пожалуйста, и еще пива, — сказала Меррин.

— Я не хочу пива, — сказал Иг и сам не узнал свой хриплый, по-детски обиженный голос.

— Тогда мы оба возьмем лаймовые мартини, — решила Меррин.

Официантка удалилась.

— Какого черта тут происходит? У меня в кармане билет на самолет, уже арендованы квартира и офис. Там ожидают, что в понедельник утром я выйду на работу, а ты мне выкладываешь все это дерьмо. На какой результат ты, собственно, надеешься? Хочешь, чтобы я позвонил им завтра утром и сказал: «Спасибо, что вы предложили мне работу, на которую претендовали семьсот других желающих, но, поразмыслив, я вынужден отказаться»? Это что, проверка, что я больше ценю: тебя или эту работу? Потому что, если проверка пора бы понять, что ты рассуждаешь по-детски и даже оскорбительно.

— Нет, Иг, я действительно хочу, чтобы ты ушел, и я хочу…

— Чтобы я пилил кого-нибудь другого.

Плечи Меррин резко вздрогнули. Иг сам удивлялся на себя, он никак не ожидал, что его голос может звучать так отвратительно. Она же просто кивнула и отглотнула из стакана.

— Сейчас или позже, но ты это будешь делать.

В голове у Ига прозвучала бессмысленная фраза, сказанная голосом брата: Ты можешь прожить свою жизнь либо калекой, либо слабаком. Иг не был уверен, что Терри когда-нибудь такое говорил, но, хотя эта фраза могла быть воображаемой, могла быть полностью вымышленной, она вспомнилась ему с ясностью строчки из какой-нибудь любимой песни.

Официантка осторожно поставила перед Игом его мартини, и он опрокинул стакан в рот, выпив залпом добрую треть. Он никогда еще не пил мартини, и сладковатый резкий ожог застал его врасплох. Мартини медленно опустился по горлу и занял все его легкие. Грудь его стала пылающей топкой, пот щипал лицо. Его рука сама протянулась к горлу, нащупала узел галстука и развязала. С какой такой стати он вырядился в рубашку с галстуком? Теперь он в ней прямо жарился. Он был в аду.

— Тебя всегда будет мучить вопрос, что именно ты пропустил, — говорила Меррин. — Так уж устроены все мужчины. Я просто смотрю правде в глаза. Я не хочу выйти замуж за тебя, чтобы потом шугать тебя от нашей няни. Я не хочу быть причиной твоих сожалений.

Иг старался восстановить спокойствие, вернуться к тону терпеливого, мягкого юмора. С терпеливостью он еще как-то мог справиться, мягкий юмор у него не получался.

— Не говори мне, что думают другие люди. Я знаю, чего хочу я. Я хочу жить той жизнью, о которой мечтаю не знаю уж сколько лет. Сколько раз мы обсуждали имена наших будущих детей? Ты думаешь, все это треп?

— Я думаю, это часть главной нашей проблемы. Ты живешь так, словно у нас уже есть дети, словно мы уже поженились. Но их у нас нет, и мы не женаты. Для тебя дети уже существуют, потому что ты живешь в своей голове, а не в мире. Я вот не уверена, что хоть когда-нибудь хотела детей.

Иг сдернул с себя галстук и бросил его на стол. Сейчас ему было нестерпимо чувствовать что-нибудь на своей шее.

— А ведь ты меня чуть не обманула. Последние восемь тысяч раз, когда мы об этом говорили, казалось, что тебе эта мысль нравится.

— Я даже не знаю, что именно мне нравится. С того времени, как мы встретились, у меня не было никакой возможности освободиться от тебя и подумать о своей собственной жизни. У меня не было ни единого дня…

— Значит, я тебя душу? Ты мне это хочешь сказать? Дерьмо это собачье.

Меррин отвернулась от Ига и пустыми глазами уставилась в глубину зала, давая его ярости утихнуть. Иг долго, с присвистом вздохнул и приказал себе не кричать, попробовать снова.

— Помнишь тот день на дереве? — спросил он. — В хижине, которую мы с тобой так больше и не нашли, с белыми занавесками? Ты сказала, что такого не бывает с обычными парами. Ты сказала, что мы другие. Ты сказала, что наша любовь — это нечто особое, что, может быть, одна пара из миллиона получает то, что было нам дано. Ты сказала, что мы созданы друг для друга. Ты сказала, что нельзя игнорировать знаки судьбы.

— Никакой это был не знак. Просто мы переспали в чьей-то хижине на дереве.

Иг медленно покачал головой. Разговаривать с Меррин сейчас было все равно что махать руками на рой шмелей. Никакого толку, одни болезненные укусы, а никак не остановиться.

— Разве ты не помнишь, как мы ее искали? Искали ее все лето, но так и не нашли. Ты еще сказала, что это Древесная Хижина Разума.

— Я сказала так, чтобы мы могли ее больше не искать. Это, Иг, именно то, о чем я говорю. Ты и твое магическое мышление. Перепихон не может быть просто перепихоном. Это непременно должно быть трансцендентное переживание, изменяющее весь ход твоей жизни. Это дико и уныло, и я устала притворяться, что это нормально. Ты когда-нибудь слушаешь, что говоришь? Какого хрена мы вообще заговорили об этой хижине?

— От таких выражений меня начинает тошнить.

— Не нравится? Тебе не нравится слышать, как я говорю про перепихон? Почему, Иг? Это не согласуется с твоими обо мне представлениями? Тебе не нужен реальный человек. Тебе нужно святое видение, к которому ты можешь воззвать.

— Так вы еще не решили, что будете брать? — спросила официантка. Она снова стояла у столика.

— Еще пару, — сказал Иг, и она ушла.

Они с Меррин глядели друг на друга. Иг вцепился в край столика, чувствуя, что еще немного — и тот перевернется.

— Мы встретились еще детьми, — сказала Меррин. — Мы позволили этому стать чем-то гораздо более серьезным, чем должны быть отношения школьников. Если мы станем проводить какое-то время с другими людьми, это придаст нашим отношениям некую перспективу. Может быть, мы начнем их снова, если увидим, что взрослыми так же любим друг друга как любили, будучи детьми. Я не знаю. Возможно, через какое-то время мы сможем иначе взглянуть на то, что даем друг другу.

— А что мы даем друг другу? — спросил Иг. — Ты говоришь как банковский работник, выдающий кредиты.

Меррин терла рукой горло, ее глаза стали жалкими, и только теперь Иг заметил, что на ней нет крестика. Это что-нибудь значит? Задолго до того, как они впервые решили, что будут вместе всю свою жизнь, этот крестик стал для них чем-то вроде обручального кольца. Иг не мог припомнить, чтобы он когда-нибудь видел Меррин без него, от этой мысли на него дохнуло опасным холодком.

— Так ты уже успела себе кого-нибудь подобрать? Кого-нибудь, с кем ты хочешь трахаться, чтобы придать нашим отношениям перспективу?

— Я об этом даже не думала. Я просто…

— Думаешь, еще как; думаешь. Ведь к этому все и сводится, ты сама так сказала. Нам нужно трахаться с другими.

Меррин открыла рот, закрыла его, снова открыла.

— Да Иг, пожалуй, что это и так. В смысле, что я тоже должна спать с другими. Иначе, возможно, ты туда уедешь и будешь жить монахом. Если ты будешь знать, что я так поступаю, тебе будет легче делать то же самое.

— Так, значит, кто-то уже есть.

— Есть один человек, с которым я… бывала вместе. Раз или два.

— Пока я был в Нью-Йорке, — не спросил, а констатировал Иг. — Кто это?

— Ты с ним никогда не встречался. Это не имеет значения.

— И все равно я хочу знать.

— Это неважно. Я не буду задавать тебе вопросы о том, что ты будешь делать в Лондоне.

— О том, когоя буду делать, — сказал Иг.

— Да. Никаких вопросов. Я не хочу знать.

— Но я-то хочу. Когда это было?

— Что — было?

— Когда ты стала встречаться с этим парнем? На той неделе? Что ты ему сказала? Ты сказала ему, что лучше подождать, пока я отбуду в Лондон? Или вы не стали ждать?

Меррин чуть приоткрыла рот, чтобы ответить, и он увидел в ее глазах нечто маленькое и страшное и в приливе нахлынувшего жара понял то, чего не хотел понимать. Понял, что она все лето подходила к этому разговору, начиная с того момента, когда впервые стала его уговаривать взять эту работу.

— Как далеко он зашел? Вы с ним уже трахались?

Меррин покачала головой, но Иг, в общем-то, не понял, говорит она «нет» или отказывается отвечать на вопрос. Она уже смаргивала слезы, он не знал, когда это началось. К своему удивлению, он не почувствовал желания ее успокоить. Он был в тисках чего-то такого, чего и сам не понимал, некой извращенной смеси гнева и возбуждения. Какая-то часть его с удивлением обнаружила, что приятно чувствовать себя оскорбленным, иметь оправдание за то, что он доставляет ей боль. Смотреть, как много боли он может ей причинить. Он хотел исхлестать ее своими вопросами. В то же самое время у него перед глазами стали возникать картины: Меррин на коленях в неразберихе мятых простыней, на ее теле яркие линии от полузакрытых жалюзи, чья-то рука тянется к ее обнаженным бедрам. Картина в равной степени возмущала его и возбуждала.

— Иг, — сказала она. — Пожалуйста.

— Прекрати свои «пожалуйста»! Есть некоторые вещи, которых ты мне не говоришь. Вещи, которые мне нужно знать. Мне нужно знать: ты с ним трахалась? Скажи мне, трахалась ли ты с ним.

— Нет.

— Хорошо. Он когда-нибудь там бывал? В твоей квартире, когда я звонил тебе из Нью-Йорка? Сидел там, запустив тебе руку под юбку?

— Нет, Иг, мы встретились за ланчем. И это все. Мы с ним иногда говорили. По большей части об учебе.

— А когда я трахаю тебя, ты думаешь о нем?

— Господи, конечно нет. Как ты можешь такое спрашивать?

— Я спрашиваю, потому что хочу знать все. Я хочу знать все до мельчайших дерьмовых подробностей, которых ты мне не говоришь, знать каждую твою грязную тайну.

— Почему?

— Потому что так мне будет легче тебя ненавидеть.

Около их столика напряженно стояла официантка, окаменевшая в процессе подачи им свеженалитых стаканов.

— Какого хрена ты на нас уставилась? — спросил Иг, и она неуверенно отшагнула назад.

И не только официантка на них уставилась. К ним поворачивались головы от других ближних столиков. Некоторые из зрителей смотрели серьезно, в то время как другие, преимущественно молодые парочки, наблюдали за ними веселыми блестящими глазами, силясь не рассмеяться. Ничто не бывает таким забавным, как шумная принародная ссора.

Когда Иг снова взглянул на Меррин, та уже стояла за своим стулом. В ее руках был его галстук. Когда Иг его отшвырнул, она его подобрала и с того времени машинально складывала и разглаживала.

— Куда ты идешь? — спросил Иг и схватил ее за плечо в тот самый момент, когда она пыталась пройти мимо него.

Меррин качнулась и ударилась о столик. Она была пьяная. Они оба были пьяные.

— Иг, — сказала она. — Рука.

Только тогда он осознал, как крепко сжимает ее плечо, впиваясь пальцами с такой силой, что чувствуется кость. Чтобы разжать руку, ему потребовалось сознательное усилие.

— Я никуда не убегаю, — сказала Меррин. — Мне нужно немножко привести себя в порядок. — Она указала на свое лицо.

— Мы не кончили нашего разговора. Ты мне многое еще не рассказала.

— Если и есть вещи, которые я не хочу тебе рассказывать, — сказала Меррин, — это из лучших соображений. Просто, Иг, я не хочу, чтобы тебе было больно.

— Поздно задумалась.

— Потому что я тебя люблю.

— Не верю.

Иг сказал это в первую очередь, чтобы причинить ей боль, — положа руку на сердце, он не знал, верит ей или нет, — и почувствовал дикий прилив восторга, увидев, что добился успеха. На глаза Меррин навернулись слезы, она покачнулась и схватилась за столик рукой, чтобы сохранить равновесие.

— Если я что-то от тебя скрываю, то это чтобы защитить тебя. Я знаю, какой ты хороший. Ты заслуживаешь лучшего, чем получил, связавшись со мной.

— В конце концов, — сказал Иг, — мы в чем-то согласились. Я заслуживаю лучшего.

Меррин ждала, что Иг скажет что-нибудь еще, но он не мог, ему снова не хватало воздуха. Она повернулась и стала пробираться сквозь толпу к женскому туалету. Наблюдая за тем, как она уходит, Иг допил свой мартини. В этой белой блузке и перламутрово-серой юбке она смотрелась очень хорошо; Иг видел, как несколько студентов повернули вслед ей головы, затем один из них что-то сказал, а другой рассмеялся. Игу казалось, что кровь его сгустилась и течет очень медленно; он ощущал пульс, колотящийся в висках. Он даже не осознавал, что около их столика стоит какой-то человек, не слышал, как тот сказал «сэр», и даже его не видел, пока этот парень не нагнулся и не заглянул ему в лицо. У парня была фигура культуриста, его белая спортивная теннисная рубашка туго натягивалась на плечах. Из-под костистого уступа лба выглядывали маленькие голубые глазки.

— Сэр, — повторил он, — мы должны попросить вас и вашу жену покинуть заведение. Мы не можем допустить, чтобы вы оскорбляли наших сотрудников.

— Она мне не жена. Просто баба, которую я иногда трахал.

— Я не хочу слышать здесь такие выражения, — сказал здоровый мужик (бармен? вышибала?). — Употребляйте их в другом месте.

Иг встал, нашарил свой бумажник, положил на стол две двадцатки и направился к двери. Его охватило ощущение собственной правоты. Оставь ее здесь, думал он. Сидя напротив Меррин, он хотел вырвать из нее все секреты и параллельно доставить ей как можно больше неприятных ощущений. Но теперь, когда ее не было видно и он мог свободно вздохнуть, он чувствовал, что было бы огромной ошибкой предоставить ей новые возможности оправдать ее поступок. Он не хотел и дальше здесь околачиваться, давая ей шанс разбавить его жгучую ненависть слезами, новыми разговорами о том, как она его любит. Он не хотел ничего понимать, не хотел испытывать сочувствие.

Скоро она вернется и застанет столик пустым. Его отсутствие скажет ей больше, чем мог он надеяться выразить словами, если бы остался. И не важно, что он на машине и должен вроде бы отвезти ее домой. Она уже большая, может взять такси. Не в этом ли главный смысл ее траханья с кем-то другим, пока он в Англии? Доказать, что она взрослая?

Иг в жизни своей еще не был так уверен, что поступает правильно, и, подходя к двери, услышал нечто вроде аплодисментов, топанье ног и хлопки ладонями, звучавшие все громче и громче, пока он наконец не открыл дверь и не увидел хлещущий с неба ливень.

К тому времени, как Иг добежал до машины, его одежда была хоть выжимай. Он подал машину назад даже прежде, чем включил фары. Он включил «дворники» на максимальную скорость, и они стали бороться с дождем, но вода все бежала потоком по ветровому стеклу, искажая контуры предметов. Он услышал треск, обернулся и увидел, что въехал в телефонный столб. Он не стал выходить, чтобы взглянуть на повреждения, такая мысль даже не пришла ему в голову. Зато перед поворотом на шоссе он посмотрел в боковое окошко и сквозь струи воды, текущие по стеклу, увидел Меррин, стоявшую футах в десяти, крепко обхватив себя за плечи, чтобы меньше мокнуть. Ее волосы свисали мокрыми тесемками. Она проводила его жалкими глазами, но не подала никакого знака, чтобы он остановился, вернулся, подождал. Иг поддал газу и уехал.

За окном мелькал мир, импрессионистская вакханалия зеленой и черной красок. Ранним вечером температура поднялась до девяноста восьми градусов, чуть-чуть не доходя до трехзначных чисел. Кондиционер был врублен на полную с самого утра до настоящего момента. Иг сидел в потоке холодного воздуха, смутно сознавая, что уже дрожит в своей мокрой одежде.

Его чувства менялись толчками, на выдохе он ее ненавидел и хотел ей это сказать и взглянуть при этом на ее лицо. На вдохе он ощущал болезненный укол совести, что вот так уехал и оставил ее под дождем, и ему хотелось вернуться и спокойно сказать, чтобы садилась в машину. В его мыслях она так и стояла там под дождем, стояла и ждала его. Он взглянул в зеркало заднего вида, словно мог там что-то увидеть, но, конечно, «Бездна» уже осталась далеко позади. Вместо этого он увидел, что за ним увязались полицейские — черная патрульная машина с длинной мигалкой на крыше.

Взглянув на спидометр, Иг обнаружил, что делает почти шестьдесят там, где разрешено только сорок. К этому моменту его бедра дрожали уже с почти болезненной силой. Он скинул газ, ощущая глухие удары пульса, а когда увидел справа от шоссе закрытую и заколоченную досками пончиковую «Данкин», свернул прямо к ней. «Гремлин» все еще ехал слишком быстро, и его покрышки вспороли землю, разбрасывая в сторону камешки. Посмотрев в боковое зеркальце, он увидел проехавшую мимо патрульную машину. Только никакая это не была патрульная машина, а просто черный «понтиак» с багажником на крыше.

Дрожа всем телом, он сидел за баранкой и ждал, пока сердцебиение ослабнет. Через некоторое время он решил, что не стоило бы, наверно, ехать в такую погоду да еще в таком пьяном состоянии. Лучше подождать, пока дождь прекратится, тот уже ослабел. Его следующей мыслью было, что Меррин может позвонить ему домой, проверить, хорошо ли он доехал, и будет просто-таки здорово, если мама ответит: «Нет, Меррин, он еще не приехал. У вас там все в порядке?»

Затем он вспомнил про свой мобильник. Меррин, наверное, сперва позвонит ему. Иг вынул мобильник из кармана, выключил его и бросил на пассажирское сиденье. Он не сомневался, что Меррин позвонит, и мысль, что она решит, будто с ним что-то случилось — какая-нибудь авария или что он специально врезался в дерево, — доставляла ему удовольствие.

Теперь нужно было перестать дрожать. Иг откинул сиденье, выключил мотор, достал ветровку и накрыл себе ноги. Он слушал, как дождь все тише и тише стучит по крыше «гремлина», сила капель почти уже иссякла.

Он закрыл глаза, расслабившись под глухой стук дождя, и больше их не открывал до семи утра, когда между деревьями стало пробиваться солнце.

Торопливо вернувшись домой, он бросился под душ, оделся и собрал свой багаж. Не так он собирался уезжать из города. Его мать, отец и Вера вместе завтракали в кухне, и родителям было вроде бы забавно смотреть, как он растерянно мечется. Они не спрашивали, где он был этой ночью, они думали, что и сами это знают. У Ига не было ни духа, ни времени рассказать, что случилось. На лице его матери играла хитрая ухмылка, и Иг предпочитал, чтобы она ухмылялась, чем смотрела бы на него с жалостью. Терри тоже был дома — летний перерыв у его программы — и давно обещал, что отвезет Ига в аэропорт Логан, но он еще не вставал. Вера сказала, что он всю ночь гулял со своей старой компанией и вернулся домой только после восхода. Вера слышала, как подъехала машина, и выглянула как раз тогда, когда Терри тошнило во дворе.

— Жаль, что он дома, а не где-нибудь там в Лос-Анджелесе, — сказала бабушка. — Папарацци прозевали роскошный снимок. Телевизионная звезда подкармливает своим ужином розовые кустики. Прямо для журнала «Пипл». Он даже был одет не в ту одежду, в которой выходил из дома.

Лидия Перриш находила все это не таким уж забавным и беспокойно ковырялась в своем грейпфруте. Отец Ига откинулся на спинку стула и взглянул сыну в лицо.

— Иг, с тобой все в порядке? Ты выглядишь не совсем здоровым.

— Пожалуй, Терренс не был единственным, кто прошлой ночью достойно потратил свои деньги, — сказала Вера.

— Так ты готов уже ехать? — спросил Деррик. — Я оденусь за десять минут. Довезу тебя сам.

— Сиди дома и спокойно завтракай, а я уже двинусь, пока не опоздал. Скажи Терри, я надеюсь, никто не умер, и я позвоню ему из Англии.

Иг со всеми поцеловался, сказал, что он их любит, и вышел в утреннюю прохладу; на траве блестели капельки росы. Шестьдесят миль, отделявшие его от Логана, он проехал за сорок пять минут. Машин на дороге совсем не было, кроме нескольких последних миль, когда он миновал ипподром «Суффолк-даунс» и спускался с холма, на котором стоял тридцатипятифутовый крест. На какое-то время Иг увяз в цепочке грузовиков, ехавших в тени этого креста. В остальном мире царило лето, но здесь была уже поздняя осень, и его ненадолго пробрала дрожь. У него мелькнула странная путаная мысль, что этот крест называется крестом Дона Орсильо, только это не могло быть правдой. Дон Орсильо играл в бейсбол за «Ред сокс».

На дорогах было пусто, но в терминал «Бритиш эруэйз» набилось народу — не продохнуть, а Игов билет был второго класса Он утомительно долго стоял в очереди. Зал регистрации оглашался гулкими голосами, дробным стуком шпилек по мраморному полу и совершенно неразборчивыми объявлениями, звучавшими из динамиков. Он сдал багаж и стоял в очередной очереди, на контроль безопасности, когда скорее почувствовал, чем услышал сзади какое-то волнение. Иг оглянулся и увидел, как люди пропускают вперед в его направлении группу полицейских в бронежилетах и шлемах, вооруженных автоматами М16. Один из полицейских делал рукой какие-то знаки, указывая на очередь.

Когда Иг от них отвернулся, он увидел других полицейских, идущих с противоположной стороны. Они брали его в клещи. Иг подумал, не хотят ли они выдернуть кого-нибудь из очереди. Видимо, кто-то ожидавший посадки на самолет оказался у Большого Брата в списке опасных личностей. Иг повернул голову, чтобы взглянуть через плечо на полицейских, приближающихся сзади. Они шли, уставив стволы автоматов в пол, визоры их шлемов были опущены на глаза. И все они смотрели на его часть очереди. Их автоматы вызывали страх, но страх гораздо меньший, чем мертвое, тупое выражение их лиц.

А потом он заметил еще одну вещь, самую забавную. Главный офицер, тот, который жестикулировал, приказывая своим подчиненным рассредоточиться и перекрыть все выходы, — временами у Ига возникало безумное ощущение, что этот мужик указывает на него.