Книга: Дар волка
Назад: 39
Дальше: Примечания

40

За неделю случилось очень многое.
Маргон отвез Стюарта в Санта-Розу, чтобы тот забрал свою машину, старый «Ягуар»-кабриолет, когда-то принадлежавший отцу Стюарта. Они навестили мать Стюарта, которая была помещена в психиатрическую лечебницу и заявляла, что «умирает со скуки» и «устала от этих дешевых журналов», что готова накупить целый гардероб новой одежды, чтобы справиться со своим состоянием. Звонил ее агент из Голливуда, сказал, что она снова популярна. Конечно, это было преувеличением, но у них была для нее работа, садись в самолет и прилетай. Может, заодно закупишься на Родео Драйв.
Грейс, как человека, лучше всех умеющего выразить свои мысли и самую титулованную из всех свидетелей последнего нападения Человека-волка, приглашали наперебой в ток-шоу, и она последовательно убеждала весь мир в правильности своей теории насчет того, что это несчастное создание представляет собой жертву врожденной аномалии или заболевания, которое привело к физическим и психическим отклонениям, и выражала уверенность в том, что оно очень скоро попадет в руки органов правопорядка, после чего будет изолировано от общества и получит надлежащее лечение.
Следователи из суда штата и ФБР, а также полиции Сан-Франциско раз за разом допрашивали Стюарта и Ройбена, поскольку они загадочным образом оказались в фокусе не одного, а нескольких нападений Человека-волка.
Стюарту и Ройбену приходилось тяжело, поскольку оба они не были заядлыми лжецами, но вскоре они научились отвечать на вопросы по минимуму, что-нибудь бормоча, отвечая невнятно до тех пор, пока их не оставят в покое.
Ройбен написал пространную статью для «Сан-Франциско обсервер», которая представляла собой синтез его предыдущих статей, приправленный красочным описанием нападения Человека-волка, «первого», которое он увидел своими глазами. Выводы были предсказуемы. Это не герой, и преклонение перед ним, создание фан-клубов и прочее должны, наконец, прекратиться. Однако случай этот оставляет после себя множество вопросов. Почему многим оказалось столь легко воспринять положительно столь беспощадно жестокое существо? Не представляет ли Человек-волк шаг назад в развитии человечества, в те времена, когда все мы были жестоки и были вполне этим довольны?
Тем временем зверь разыграл еще одно впечатляющее представление, далеко на территории Мексики, уничтожив убийцу в Акапулько. И растворился в небытии.
Фрэнк Вэндовер, рослый, черноволосый, с гладкой кожей и чувственным ртом, вернулся вместе с гигантским человеком нордического типа, Сергеем Горлагоном. Они принялись рассказывать истории, отчасти смешные, как они долго водили за нос полицию и свидетелей по дороге на юг. Фрэнк, по всей видимости, был наименее древним из всех этих почтенных джентльменов, хитроумный американец, полный голливудского лоска, постоянно подшучивавший над первыми приключениями Ройбена и то и дело ерошивший волосы Стюарту. Он называл их Чудо-щенками и уже готов был подбить их на побег в лес, но Маргон вовремя положил конец этой проказе.
Сергей оказался талантливым ученым, седовласым, с кустистыми бровями и голубыми глазами, в которых читался пытливый ум. Его голос был чем-то схож с голосом Тибо, низкий и звучный, хотя и немного трескучий. Однажды он вступил в долгий и захватывающий разговор с Лаурой и Ройбеном о гениальном и пророческом, в своем роде, Тейяре де Шардене, проявив завидные познания и любовь к теологии и философии.
На самом деле угадать реальный возраст этих людей Ройбен не мог. А спрашивать, очевидно, было бы невежливо. Не слишком-то подобающий вопрос: «А сколько же ты странствуешь по этой планете?» — особенно от того, кого Фрэнк упорно продолжал звать «щенком».
В любой момент, за ленчем или ужином, просто собравшись поговорить в утренней столовой, двое из них или больше могли перейти на другой язык, видимо, забывшись. И всякий раз Ройбена поражала красота и быстрота ритма этого языка, который он, при всем желании, не мог сопоставить ни с одним из известных ему языков.
Маргон и Феликс часто говорили на этом языке, оставаясь наедине. Он не раз слышал это случайно, и ему постоянно хотелось спросить, что это за общий язык. Однако это казалось ему настолько же невежливым, как спросить их о возрасте, о том, где они родились, или о тайном письме в дневниках и письмах Феликса. Он чувствовал, что это будет невежливо, что это не следует делать.
И Стюарт, и Ройбен хотели знать, кто придумал этот термин, Морфенкиндер, Изменяющиеся, или Морфенгифт, Дар Изменения. Какие термины были прежде, какие появились сейчас. Но понимали, что эта информация, как и многая другая, будет дана им в свое время.
Все разбились на небольшие группы, чаще попарно. Ройбен большую часть времени проводил с Лаурой и Феликсом. Лаура тоже с удовольствием общалась с Феликсом. Фрэнк чаще всего общался с Сергеем. Стюарт преклонялся перед Маргоном и следовал за ним неотрывно. Тибо же, судя по всему, был прирожденным одиночкой и одинаково хорошо общался со всеми. Между Тибо и Лаурой возникла взаимная симпатия. Лаурой восхищались все, но Тибо особенно любил ее компанию, часто ходил с ней гулять в лес и по делам, а иногда смотрел вместе с ней фильмы.
Родные Ройбена, вместе с Селестой и Мортом Келлером и доктором Катлер приехали в гости на День благодарения, присоединившись к Ройбену, Лауре, Стюарту и почтенным джентльменам, и это стало самым приятным праздником в этом доме за последнее время. Равно как и ярчайшим доказательством правоты Маргона в том, что человек должен жить в обоих мирах — мире людей и мире зверей, если он хочет выжить.
После ужина Фрэнк поразил Ройбена и его родных потрясающей игрой на рояле, сыгрыв любимые Ройбеном произведения Сати, а затем перейдя к Шопену и другим композиторам романтической эпохи.
Даже Джим, весь вечер ведший себя мрачно и отстранение, втянулся в беседу с Фрэнком. И, наконец, сам сыграл произведение, которое сочинил очень давно, до того, как поступил в семинарию, свой аккомпанемент к поэме Рильке.
Для Ройбена эти мгновения стали очень болезненны. Он сидел в музыкальной, на небольшом позолоченном стуле, слыша, как Джим погружается в короткую и печальную мелодию, так похожую на музыку Сати, медленную, медитативную, полную боли.
Лишь Ройбену было известно, что познал Джим. И лишь Джим, среди всех гостей, знал, кем на самом деле являются эти почтенные джентльмены, что произошло со Стюартом и кем стал Ройбен.
Они не разговаривали в тот вечер, Ройбен и Джим, на всем протяжении Дня благодарения. Был лишь этот краткий момент, когда в освещенной свечами музыкальной Джим играл мрачную мелодию. Ройбен почувствовал стыд за то, что так жестоко поступил с Джимом, посвятив его в свою тайну. Теперь он не знал, что и делать. В будущем настанет время, когда он снова встретится с Джимом, чтобы обсудить все происшедшее. Но сейчас он не мог решиться на такое. Сейчас он просто не хотел этого делать.
Грейс хорошо чувствовала себя в их компании, но что-то в отношениях Ройбена с матерью изменилось. Она уже более не пыталась понять, что с ним происходит, нет, похоже, она нашла место в своем упорядоченном сознании для феномена, который так долго занимал ее. Но между ней и Ройбеном будто пролегла тень. Ройбен изо всех сил пытался прорвать эту тьму, снова стать ей ближе, как раньше. Быть может, стать ближе всему миру, если у него получится. Но так не случилось. Его мать что-то чувствовала, возможно, лишь разительную перемену в поведении сына, но в ее прекрасном и блистательном мире отныне жил безымянный страх, в котором она никому не признавалась.
Селеста и Морт Келлер отлично чувствовали себя вместе, и Селеста бесконечно пыталась втолковать Ройбену нецелесообразность «уединенного сосредоточения» для человека его возраста. Морт и Ройбен гуляли среди дубов, разговаривая о старинной английской поэзии, которую они оба так любили. Морт привез Ройбену посмотреть последнюю редакцию своей диссертации.
После праздников они переставили рояль в гостиную, где нашли отличное место для него, у дверей в зимний сад, а музыкальную комнату переделали в кинозал, куда вскоре приобрели удобные кожаные диваны и кресла белого цвета, чтобы иметь возможность всем вместе смотреть кино и телевизор, если захочется.
Ройбен начал писать книгу. Это не была автобиография или роман. Она представляла собой нечто отвлеченное, основанное на его собственных наблюдениях, размышлениях о том, что высшие истины, какие способен познать человек, имеют основу в природе окружающего мира.
Тем временем старый полуразвалившийся двухэтажный коттедж, стоявший ниже по склону, гостевой дом, который Ройбен увидел еще во время прогулки с Мерчент, был полностью восстановлен и ждал Фила. Феликс сам выписал чек Гэлтону, сказав, чтобы тот не скупился на расходы.
Он также познакомился с людьми из городка Нидек, представившись сыном покойного Феликса Нидека, вложил деньги в «Таверну», и необходимость продажи отпала. Выкупил магазины, не торгуясь, и собирался сдавать их продавцам по выгодной цене. Важно, объяснил он Ройбену, чтобы семью воспринимали как благодетелей городка. Ройбен понимал, что это просто прекрасно. Был приглашен к ужину, вместе с Феликсом, в дом мэра города, занялся поиском в Интернете возможностей дальнейшего развития идей, высказанных Феликсом.
Тем временем Человек-волк быстро уходил в область легенд, а продажи футболок, кружек и прочей атрибутики, с ним связанной, росли как на дрожжах. В Сан-Франциско уже организовывали туры по местам, связанным с Человеком-волком, продавали костюмы.
Ройбен написал две обширные статьи по заказу Билли, сделав подробный анализ легенд о вервольфах на протяжении всей истории человечества, в том числе о красочных гравюрах с изображениями вервольфов, которые ему особенно понравились, а также творчестве свободных художников, на которое сложно было не натолкнуться, лишь выйдя в Интернет.
Каждую ночь Ройбен охотился в лесу вместе с Феликсом. Они забирались все дальше и дальше к северу, в округ Гумбольдт, охотясь на диких кабанов с их бритвенно острыми клыками, а однажды выследили могучую дикую кошку, куда больше той самки, с которой так легко справился Ройбен. Ройбен не любил охотиться на стадных животных, а также на одиночек, таких как олени и лоси, поскольку они не были убийцами по природе, однако Феликс напомнил ему, что эти животные часто гибнут сами, не менее болезненно и мучительно.
Маргон и Стюарт дважды присоединялись к ним. Стюарт оказался жадным и азартным охотником, жаждавшим обрести любой опыт, был готов охотиться хоть в волнах у утесов, если бы Маргон ему позволил. Но Маргон не позволил.
Еще до Дня благодарения Ройбен услышал разговор насчет частного аэропорта в Форт-Брэгг, которым пользовались остальные, чтобы летать в другие места и охотиться. Сгорал от любопытства, как и Стюарт. Стюарт целыми днями изучал легенды о вервольфах, мировую историю, историю эволюции, гражданское и уголовное право, анатомию человека, эндокринологию и археологию. Смотрел иностранные фильмы.
Почтенные джентльмены часто уходили в святая святых, как называли они потайное помещение в центре дома, чтобы заняться древними табличками, сортируя их. Совершенно очевидно было, что они не горят желанием перевозить их куда-то еще.
Феликс тратил большую часть времени на поддержание порядка в своей библиотеке и коллекции. Он часто читал на чердаке над главной спальней, в том самом месте, где Ройбен нашел маленькую книжку Тейяра де Шардена.
В ночь после Дня благодарения, когда родные Ройбена уехали, Лаура поехала на юг, чтобы провести пару дней в одиночестве в своем небольшом доме на краю Мьюирского леса. Ройбен умолял ее взять его с собой, но она настояла на том, что в эту поездку она должна отправиться одна. Она хотела сходить на кладбище, где были похоронены ее отец и сестра с ее детьми. Вернувшись, она сказала, что теперь знает, что ждет ее в будущем. Как и Ройбена.
Наконец почтенные джентльмены взяли «щенков» с собой на охоту. Они вылетели на самолете и прибыли в мексиканский город Хуарес, рядом с Эль Пасо, находящимся по ту сторону границы, в Техасе.
По словам Маргона, это должна была быть смешанная охота, так что им пришлось взять с собой одежду — футболки с капюшонами, просторные плащи, широкие штаны и мягкую обувь, все то, что могло адекватно вмещать их увеличивавшиеся тела.
Стюарт и Ройбен сгорали от нетерпения.
Но действительность оказалась ярче самых смелых мечтаний. Старый грузовой самолет, приземляющийся на тайной взлетной полосе, черные джипы, несущиеся сквозь кромешную тьму южной ночи, путешествие по крышам домов, когда они рассыпались, будто стая охотящихся львов, перескакивая с крыши на крышу, ведомые запахом женщин и девочек, которых держали пленницами в бараках в сексуальном рабстве, готовя их к нелегальной отправке в США под угрозой пыток и смерти.
Ройбен даже представить себе не мог такого кровопролития и бойни в этом низком бетонном здании. Они отрезали провода, закрыли все двери снаружи, а потом носились по коридорам, влажным, скользким, за убегающими, словно крысы, мерзкими бандитами, которые были не в силах скрыться от обрушившихся на них безжалостных зубастых противников.
Здание потрясал рык Морфенкиндер, вопли и рев умирающих бандитов и визг перепуганных женщин, сгрудившихся в грязном помещении и отгороженных от картин наказания тех, кто похитил и избивал их.
Наконец запах зла исчез. Морфенкиндер пировали в укромных уголках здания, пожирая останки. Женские крики начали стихать.
Пришло время скрыться, выпустив женщин на свободу, в кромешной темноте, так, чтобы они и не увидели, кто были их спасители. А непреклонные охотники исчезли, снова запрыгнув на крыши, с покрытыми кровью лапами и одеждой, с пахнущими кровью пастями, с желудками, наполненными самым вкусным мясом, какое только пробовал Ройбен.
Они спали, будто помет щенков, сгрудившись и лежа друг на друге в грузовом отсеке самолета. Пролетая над Тихим океаном, выбросили в воду окровавленную одежду, и вышли в холодную ветреную ночь в Мендосино в свежей, которую заготовили заранее к возвращению, с затуманенными глазами, сытые и умиротворенные, по крайней мере на вид. Молчали, пока ехали в Нидек Пойнт, под неумолимым калифорнийским дождем, хорошо им знакомым, поливавшим лобовое стекло машины.
— Вот это была охота! — сказал Стюарт, сонно пошатываясь и идя к задней двери. Запрокинул голову и издал волчий вой, эхом отразившийся от каменных стен дома. Остальные тихо рассмеялись.
— Через две недели ровно отправимся на охоту в джунгли Колумбии, — сказал Маргон.
Устало подымаясь по лестнице, Ройбен мечтал, как увидит ждущую его Лауру, но ее не было дома. Остался лишь запах ее духов в подушках и пуховом шарфе.
Спустя не один час он проснулся и с удивлением увидел голубое небо над Тихим океаном, просто чудо в это время года. И другое чудо, чудо воды, голубой, сверкающей и искрящейся в лучах солнца.
Быстро приняв душ и одевшись, он вышел прогуляться. Стоял погожий день над островерхой крышей дома, возвышающегося, будто могучая крепость, проплывали снежно-белые облака.
Казалось, это было целую жизнь назад, когда он пришел на эту самую террасу с Мерчент Нидек, глядя на этот дом, спрашивая его, дарует ли он ему глубину чувств и тьму, тех, в которых он так нуждался. Ты станешь минорной гаммой в моей жизни, сказал он дому тогда, и дом ответил ему, обещая такие откровения, о которых он и мечтать не мог.
Он прошелся по истертым водой и ветром плитам к яркому и свежему океану и оказался на старой полуразрушенной балюстраде, отделявшей террасу от утеса. Увидел узкую неверную тропу, ведущую вниз, к полоске пляжа, отполированным водой камням и плавнику.
Шум прибоя поглотил его. Он не чувствовал веса, и ветер легко подхватил бы его сейчас, захоти он прыгнуть, подняв руки к небу.
Справа от него возвышались покрытые темно-зеленым лесом утесы, прикрывавшие от океанского ветра лес секвой. К югу тянулся лес из кряжистых дубов и кипарисов, превращенных ветром в изломанные скульптуры.
Его охватила печальная радость, глубочайшее понимание того, что он любит себя таким, какой он есть, любит, любит эту безумную охоту в грязных коридорах борделя в Хуаресе, безумный бег сквозь девственные леса севера, любит ощущение добычи в зубах, ощущение зверя, отчаянно и тщетно сопротивляющегося ему в битве.
Но глубоко внутри в нем уже жило понимание того, что это только начало. Он чувствовал себя юным и сильным, не стесненным расчетами и размышлениями. Чувствовал, что у него есть время понять, как и почему он совершал ошибки, почему он должен всегда превращаться обратно, оставляя Дар Волка, тот, что стал для него превыше всех иных страстей.
Рай и ад открыты пред молодыми. Рай и ад скрываются на дне морском и на небе, раскинувшемся над нашими головами.
Светит солнце и в Саду Боли. В Саду Откровения.
Он вспомнил лицо брата, тогда, на День благодарения, печальные и усталые глаза Джима. У него защемило сердце. Будто брат был для него важнее бога, или, напротив, сам бог говорил устами Джима, как может он говорить устами любого, кто окажется на нашем пути случайно или неизбежно, любого, кто может призвать нас к нашей изначальной сущности, кто посмотрит на нас глазами, в которых будет эта боль, эта слабость, это разочарование, что есть лишь отражение наших сердец в них.
Его обдувал ледяной ветер, уши замерзли, а пальцы, которыми он прикрыл лицо, застыли так, что он едва мог шевелить ими. И тем не менее это было хорошо, очень хорошо, так чудесно, ибо не мог он почувствовать такого, когда был покрыт волчьей шкурой.
Он обернулся и поглядел на дом, на высокие ромбовидные окна, на печные трубы, возвышающиеся над покатой крышей, на уходящий в небо дым, подхватываемый ветром и рассеивающийся без следа.
Боже милостивый, помоги мне. Не забывай обо мне на этом крохотном уголке, потерянном в затерявшейся во Вселенной галактике, о сердце, не больше пылинки, борющимся со смертью, бьющимся с бессмысленностью, виной и скорбью.
Он наклонился против ветра, будто опираясь на него, и ветер держал его, не давая упасть с балюстрады вниз, на утес, ниже и ниже, к бьющемуся среди скал прибою.
Он сделал глубокий вдох, и на глазах выступили слезы, которые тут же сдул ветер, тот самый ветер, что держал его.
— Господи, прости меня, богохульника, — дрожащим голосом прошептал он. — Но я от всего сердца благодарю Тебя за дар жизни, за все дары, которыми Ты осыпал меня, за чудо жизни во всех ее проявлениях, и, Господи, благодарю тебя за Дар Волка!

notes

Назад: 39
Дальше: Примечания