Глава 66
Бывший преподобный отец Патрик О’Коннор весь день пребывал в унылом, но задумчивом настроении. Все эти приходы и уходы: наблюдение за сбором охранников, оповещаемых о задании по очистке леса от диких кошек; возвращение двух глупых недорослей, а также так называемого охотника за привидениями и прелестной женщины-психолога; торопливость снующих туда и сюда горничных, слуг, официантов и уборщиков, готовящихся к вечернему празднеству.
Но, Господи Иисусе, этот жирный черный деспот, скрывшийся из африканской страны, которую он поставил на колени, где сотни и тысячи умерли от голода или погибли ужасной смертью от рук его собственной милиции, куча военных преступников и так называемых бизнесменов, мошенников и лжецов, даже, черт их возьми, насильников! Живущих в роскоши в этой великолепной обители, преследуемой привидениями. Да, уж он-то знал, что здесь есть привидения и всегда были, с тех пор как он сюда прибыл более тридцати лет назад, но на этот раз преследование было яростным, дьявол получал свое, позволяя им купаться в незаслуженной роскоши за невероятно высокую плату. Но сколько бы веревочке ни виться… Верная пословица, что и говорить.
Перед этим, стоя на пороге, он недоумевал по поводу желтого неба, грязно-желтого неба, замаранного грехом, но теперь, с наступлением темноты, ставшего темно-синим. Луна со временем сделалась желтоватой, словно в нее влилась все та же небесная желтизна. И даже запах старого замка изменился, потому что по залам и коридорам веяло чем-то странно едким и острым.
Весь день он размышлял, вспоминая о временах, когда был священником и паства его прихода в маленьком городке приходила к нему спросить совета и исповедоваться в грехах. Честные, богобоязненные люди, они откладывали в сторону распри и разногласия ради этого благословенного утра, мужчины всегда надевали лучшие свои костюмы, детям начисто отдраивали лица и шеи, женщины красовались в самых лучших воскресных платьях – выносливый народ, воздававший своему Создателю истинное уважение. Само собой, мужчины могли напиваться и буянить субботним вечером, но когда наступало воскресенье, они все равно приходили на службу, несмотря на больные головы, синяки и шишки, обозначавшие их развлечения накануне.
На протяжении будних дней он наставлял робких, избиваемых мужьями жен, объясняя им, что развод есть тяжкий грех в глазах Церкви. Но с тех пор у него было предостаточно времени подумать. Почему к женщинам надо так относиться? Разве Христос говорил когда-нибудь, что уйти от жестокого мужа нехорошо? Были ли глаза Церкви тем же, что и глаза Бога?
А потом были девушки, такие счастливые и полные жизни. Как много их приходило к нему, отпав от благодати, забеременев от какого-нибудь парня, сказавшего слова любви? Правильно ли было запрещать им пересекать Ирландское море, чтобы сделать аборт? Кто он такой, чтобы судить, сам будучи грешником? Грешником, повинным в убийстве. Смертным грешником.
И пока медленно тянулся этот долгий день, а самый воздух в замке все более заражался злом, его мысли вновь и вновь обращались к тяжкому греху, непрерывно совершавшемуся другим церковником, представителем его собственной веры: архиепископом Карсли.
Он не знал, какую именно порчу этот заблудший человек ежедневно наводил на бедную сестру Тимбл, но судил об этом по ее глазам, темнота вокруг которых свидетельствовала о муках, постоянно ею претерпеваемых. Пэт был уверен, что здесь замешана сексуальная развращенность. Однако у самодовольного священнослужителя не было никаких признаков угрызений совести, пусть даже его грех был столь очевиден в выражении лица у доброй сестры. Это не могло продолжаться. Он не позволит этому продолжаться.
Под застегнутым на молнию жилетом он ощущал тяжесть пистолета, и его замысел набирал обороты. В последнее время у него возросло разочарование в недостатках своих братьев, и ему пришло в голову, что на его подсознание могут воздействовать другие силы, дразня его похотливыми мыслями о том, чем занимались архиепископ Карсли с монахиней. Эти мысли становились все хуже, и теперь Тихоня Пэт чувствовал себя надломленным и сбитым с толку. Но больше всего в нем было ханжеской ярости.
Что-то надо сделать, говорили ему хитрые голоса у него в голове. Ложный епископ позорит всех католиков, включая его самого, расплачивающегося покаянием за свои грехи в этом странном чистилище. Разврат Карсли показывал, что в сердце прелата не было никакого раскаяния.
Этот человек должен понести наказание без отлагательств, в этот самый день. И оно будет наложено на него преподобным отцом Патриком О’Коннором.
Он прикоснулся пальцами к оружию, скрытому в наплечной кобуре.