Александр Щёголев
Приют на пепелище

С чего начать? Наверное, с того, что этот тип сломал всё моё хрупкое секундное счастье.

Тогда, тридцать два года назад, мальчишкой я был, от роду двадцать три. Много ли надо, чтобы забыть о смерти и вспомнить о жизни? Один неповторимый миг, когда вдруг сознаёшь: быть тебе, Рыжий, папой! Хохочу я, помню, в голос, пугая наш спящий квартал, а Гута, красавица моя, наоборот, плачет у меня в руках и повторяет сквозь слёзы что-то вроде: «Как жить будем, Рэдрик?» Встретил я её на улице – и ушла боль потери, и тем более выкинул я из трезвеющей головы всех тех уродов в баре, которых только что презирал и ненавидел.

Тут-то он и подвалил с шутками, в которых не было ни унции юмора…

Давно замечал: как развеселишься не в меру, так и случается какая-нибудь дрянь. Причём, только если трезвый. С пьяным, наверное, высшим силам играть не интересно. Кто-то наверху словно караулит момент, чтобы подбросить тебе под ноги банановую кожуру. Короче, чувствую я, чья-то рука легла мне на плечо:

– Господин Шухарт…

Ударил я с разворота и в полную силу. Ночной город, знаете ли, девушка рядом, да и нервы натянуты, как тетива. Он ушёл от моего кулака легко и даже будто с издёвкой: экий, мол, ты неуклюжий, дружок. И говорит:

– Я знаю, вы влюблены и в этот город, и в эту страну, господин Шухарт. В страну судов и законов.

От моего удара уйти – это школа нужна. И шагов я не слышал. Как он подошёл? Парень, похоже, был хорош, хоть и нёс какую-то хрень. Фараон? В джинсах и плотной рубашке, на кумполе – бейсболка… Задвигаю Гуту себе за спину и вежливо так:

– С законом у меня порядок, уважаемый. У вас другие сведения?

– Вы обожаете закон, не правда ли? – улыбается он. – Иначе что бы вы постоянно нарушали, да? Я к тому, что у меня есть к вам деловое предложение, о котором, с одной стороны, не узнает ни один суд, а с другой…

– Мы, спасибо, гуляем, – перебиваю я его. – И вы, смотрю, тоже. Давайте не будем портить чудесную ночь.

– Я, собственно, хотел позвать вас с собой в приют.

– В какой приют? – не сразу сообразил я.

– В тот, который пишут с прописной буквы. – И показал он рукой в сторону Зоны, довольно точно сориентировавшись на Седой квартал, и в груди у меня горячо стало, потому что добраться до этого объекта я мечтал тайно, но страстно, и знали об этом только самые мои близкие… Откуда узнал он?

И вот что ещё. В речи парня ощущался трудноуловимый акцент, хоть и говорил он чисто. Причём знакомый акцент. Как у Кирилла, упокой Господи его коммунистическую душу… да ну, ерунда, сказал я себе. Откуда в полумёртвом Хармонте взяться ещё одному русскому? Получаса не прошло, как я оплакал Кирилла, – и нате!

– Откуда ты такой? – спрашиваю. – Из-за океана?

– Как и ты, местный, – говорит. – У нас вообще столько общего, что ты удивишься. Например, мне тоже двадцать три. И мы с тобой на одной казёнке жрали харчи. Про Алекса Мелка слыхал?

И он приподымает свою бейсболку, а под нею – маленький ёжик совершенно белых волос. А на бейсболке, обращаю я внимание, – нашивка, приделанная почему-то сбоку: два перекрещенных арбалета.

Слышал я, конечно, про Мелка, когда загорал в исправительном корпусе Лэйк-Джордж. Настоящую фамилию не помню, смешная какая-то, как обычно у русских. Я-то мелочёвку мотал, для сопливого сталкера восемь месяцев – вечность, а Мелок серьёзный клиент был, взяли за грабёж, в нашей тюряге избил кого-то в мясо, так что к моему появлению перевели его в окружную. Много про него болтали: совсем молодой, а уже оброс легендами, как анекдот бородой.

Тут Гута дёрнула меня за мокрую куртку:

– Проснись, Рэд, какой тебе Приют?!

Хотела парня своего непутёвого в чувство привести. Я молчал, не реагировал, тогда схватила она меня и затрясла:

– Ты кого слушаешь? Пошли домой, хватит с нас!

– Неделю назад я соскочил с полки, – добавил Мелок со значением.

– Подожди, маленькая моя, постой, девочка… – прижимаю я Гуту к себе. Она вырвалась, как злая кошка. – Соскочил ты, значит, и сразу – в Приют?

– Почему бы нет, если можно полмиллиона намыть? Всего за одну прогулку, шеф.

– Хороша прогулка…

Эти возникшие вдруг полмиллиона остудили меня куда лучше женских когтей. За всё в жизни надо платить, а за такие навары платят обычно по самому высокому счёту. Если хитрец рассчитывал взять меня на жадность, он просчитался.

– Тьфу! – сказал он.

Я подумал – в мой адрес. Нет, подъехал лимузин, шелестя шинами. Три черные двери открылись разом, будто кто на кнопку нажал, и вышли трое крепышей; следом – ещё двое. В опущенных руках – пушки.

– Зачем? – закричал Алекс Мелок. – Мы практически договорились!

«Договорились», ага. Мечтатель… Меня с Гутой затолкали в салон – без грубостей, но жёстко. Русский сел самостоятельно, составил нам компанию. «Я же просил… – бормотал он, чуть не плача. – Жирная скотина… Я же всё ему объяснил…»

Вот так и закрутилась заварушка, которая вас интересует, парни.

В Зону готовились попасть по реке. Маршрут был продуман и просчитан, и водой выходило ближе всего.

Речка Нижняя, узкая и грязная, протекала через город, захватывая часть Зоны, и впадала на севере в полноводную Форман-ривер. Стеной речку не перекроешь, хоть и шириной она с цент. Водное препятствие создавало в стене существенный разрыв, который вояки день и ночь охраняли. Перегородили русло двумя слоями стали: решёткой плюс сеткой, да ещё катера патрулировали акваторию. Сетку им приходилось регулярно очищать от застрявших рыбин. Меры защиты предпринимались против нормальных, привычных сталкеров, которые хоть и горазды на фокусы, но всё же ребята штатские. С плохими парнями, упакованными и подготовленными, как спецназ, это плохо работало.

Группа фактически была таким спецназом. Сэр Гадот не поскупился на подготовку и экипировку. Гадот – мальчик из Холденов, династии, контролирующей девяносто процентов нефти, золота и леса на северо-западе материка. Мальчику за шестьдесят, а всё играет и играет в военные игры…

Алекса пронзила ненависть, ничего с ней было не поделать; ненависть, как заноза, сидела глубоко под кожей и там гноилась. Причём желания избавиться от этой вечной боли не было.

Барри Биг прижал наушник к уху, секунду слушал и объявил:

– Всё, хиппи пошли! Выдвигаемся.

Барри заправлял всей безопасностью при Гадоте Холдене. Хозяин доверял ему, насколько хозяин вообще умел кому-то доверять.

Хиппи были отвлекающим манёвром. Этот человеческий мусор наняли за наркоту, а им даже весело – стену брать штурмом! Стена огораживала Зону пока не по всему периметру, но в черте города это было серьёзное сооружение, бетонное чудовище высотой в десять футов. По верху натянута «колючка», через которую пропущён электрический ток. Говорят, где-то в Европе стояла похожая (у немцев, что ли?), но хармонтскую – нет, братцы, не переплюнуть. Разве что китайская могла бы, но то китайская… Так вот, в районе «макдоналдса» стена регулярно разрушалась. В одном и том же месте и сама по себе. Происходило это не в Зоне, где всё возможно, а, казалось бы, на уже безопасной земле! Месяц-другой – и кусок стены шёл трещинами, потом обваливался. Пролом пытались восстанавливать, но каждый раз история повторялась. А когда обнаружилось, что половина строителей, участвовавших в восстановительных работах, внезапно и беспричинно поменяла сексуальную ориентацию, дело встало, и встало навсегда. Смех смехом, но ведь такие мужики были, не вылезали из борделей! Спрашивается, с чего вдруг это с ними? Зона, сука. Всё – Зона. Никто ни за какие деньги больше не соглашался приблизиться к стене с автокраном и раствором. Военные строители предпочитали дезертировать и идти под суд. Даже квиры, и те отказывались, не желая расставаться со своими половыми предпочтениями… Если б половина нас гибла, говорили работяги, и то было бы легче, риск есть риск, как и плата за него. А так… Короче, пролом оставили в покое, выставив охрану – не хуже чем в Предзоннике при Институте внеземных культур.

Вот сюда-то и попёрла на прорыв толпа хиппи – с цветами наперевес и Дженис Джоплин вместо боевого марша.

К месту ЧП сбежались вояки, голубые каски, полиция. А речка-то – рукой подать. С речки сняли и перебросили к пролому больше всего бойцов, что и требовалось.

Было ещё темно, но рассвет близился. Время тоже выбрали с умыслом.

Спецкостюмы надели в фургоне. Были они не оранжевого цвета, как институтские, а нормальные, грязно-серые. В рабочем режиме – стопроцентно герметичные. И движения сковывали не больше, чем гидрокостюмы… Алекс Мелок проверил напоследок, как дышится: открыл кран баллона, взял в рот загубник, сделал вдох, выдох, – нормально. Остальные члены группы не отставали.

Их было четверо: сам Алекс, во-вторых, некто Шланг – сопляк-сопляком, а уже, говорят, ветеран-сталкер, – и в третьих, баба. Женщину звали Рут Арден, промеж собой – мамзель, в глаза – Миледи. Сотрудница Института Внеземных Культур, доктор физики, и притом боец не из последних, Алекс встречался с ней и на ринге, и на ковре, и в тире. За «мамзель» может и плюху отвесить (Барри до сих пор припудривает «незабудку» под глазом). Ну и первый номер – Шухарт, командир и отец родной. Шухарт – это, знаете ли, авторитет. Жаль, господа Холден с Бигом не до конца понимали, насколько ценного человека они заполучили, а также насколько опасного врага – в близкой перспективе.

Рэдрик был мрачен, даже не улыбнулся, когда полуголая Миледи, влезавшая в костюм, поймала заинтересованный взгляд Шланга и спросила:

– Малыш, ты любил кого-нибудь?

– Любить я ещё не научился, – ответил тот, – но ревновать уже умею.

Алекс хорошо понимал Рэдрика, хоть и был одиночкой: ни друзей, ни родни. Ни, боже упаси, беременной женщины в тылу…

Почему, кстати, в группу включили Шланга? Тайна сия велика есть. Пацану всего восемнадцать! Выглядит он, конечно, страшновато, лицо всё в ожогах и шрамах, а когда ожоги и шрамы соседствуют, накладываются на лице да наслаиваются – это, мама моя, почище Франкенштейна. Тяжело смотреть ему в лицо, и разговаривать с ним тяжело. Обычно и не разговаривают. Он и сам молчит, на вопросы отвечает «да-нет» или даёт односложные ответы. Развёрнутая фраза из его уст – вроде этой, про любовь и ревность, – большая редкость.

Фургон подогнали к самой воде. Пришла пора, помолясь, вылезать на воздух, как вдруг Барри Биг приказал:

– Гайки оставить здесь.

– Как это понимать? – осведомился Шухарт.

– Так и понимай. Все гайки, какие есть, на пол. Вместо них возьмёте пробники. – И открывает ящик, на котором только что сидел. Внутри были металлические капсулы размером заметно поболее гаек. Шухарт брезгливо взял одну.

– Маячки?

– Не твоё дело.

– Ты идиот? В Зону с этим нельзя.

– Это не я, это хозяин.

– Хозяин идиот?

– Но-но! – восстал господин Биг и треснулся головой о потолок фургона. – Поговори ещё. Разгружайтесь, вы, мясо! Быстро набивай карманы пробниками!

Алекс смотрел на Шухарта. Видно было, как борется в сталкере гнев с презрением, с каким трудом человек сдерживает себя. Запросто мог бы сказать, мол, если кто возьмёт хоть один «пробник», я за ваши жизни не отвечаю, и никто бы не дотронулся до этой дряни. Понятно, что Холден с этими маяками хочет контролировать каждое движение группы, но брать их с собой и вправду невероятная глупость… Рэд сдержался. Помнил, мужик, о своей Гуте, о беременной Гуте. Усмехнулся и махнул рукой:

– Делайте, что просят эти идиоты.

Сам опорожнил карманы и демонстративно застегнул их – пустыми. Как же Алекс его уважал…

Барри с подчинёнными остался на берегу – прикрывать. Встречать вернувшихся должны были они же, только не здесь, а на западной окраине. Если кто-то вернётся.

Группа выполнила погружение и скрытно пошла вниз по течению, прячась от прожекторов. У Алекса совсем не было опыта подводной работы, не считая немногих тренировок, организованных сэром Гадотом, потому чувствовал он себя неважно. С ощущением нехватки воздуха справился легче, чем раньше: помогли спокойствие и злость, которые нисходили на него, едва начиналось настоящее дело. Вот и сейчас – злость, покой, буддистская ясность в голове. Дышал, как учили: вдох – долгая пауза – выдох. Медленно двигал ногами. Видимость была никакая, шли без света, держась за руки. Мамзель попросила остановиться, – ага, заложило уши. Прокачала. Потом останавливался Шланг – его тянуло на дно, он подкачал воздух в костюм… А вот и решётка. Граница, установленная человеком. Ток под водой не пропустишь, обломались, жабы, но толщина прута – три дюйма. Ножницы тащил Алекс, ему и перекусывать сталь. Обрезки упали на дно. С решёткой соединялась крупноячеистая сетка, с ней провозились дольше. Затем на дно отправились и ножницы, а группа по одному перебралась на ту сторону. Далее не шли, а еле ползли. Всплывать пока было нельзя, прожектора шарили по поверхности. Шухарт во главе цепочки часто застывал, принимая вертикальное положение, прислушиваясь и приглядываясь. Звуки в воде распространяются лучше, чем в воздухе, но было не просто тихо – загробно тихо. Безнадёжно глухо. Оставь надежду всяк сюда входящий, подумал Алекс… В Зоне он бывал не раз и не два, и каждый раз при пересечении Черты приходила ему на ум эта фраза из Библии… или не из Библии? Плевать. Главное – Черта близка. Фраза про ад была как красная лампочка, загоравшаяся в голове, как сигнал тревоги… Снова Шухарт встал. Подтащил всех за руки и ткнул пальцем. Свет луны проникал довольно глубоко, и хорошо был виден срез, где этот свет преломлялся – русло реки словно раскололи и чуть сдвинули. За спинами осталась решётка, поставленная жабами, а здесь было это. Вторая граница, только нечеловеческая. Шухарт показал знаками: не боись, теперь – самым малым ходом.

«Скол» в воде преодолели без сюрпризов. Он был упругим, требовалось маленькое усилие, чтоб плыть дальше. Как всегда на границе миров, Алекса пробрала дрожь, и подумал он: интересно, что чувствуют другие, не забыть бы спросить на берегу, ведь каждый раз эта трясучка одолевает, а потом он вспомнил, что спрашивал уже, и ему даже что-то объясняли, но всё это было настолько неважно, настолько мелко в сравнении с самим фактом пересечения Черты, что он чуть не выронил загубник, сражаясь с истерическим смехом…

Здравствуй, Зона.

Подозреваю, я кажусь в этих рассказах старше, чем был тогда, старше, к примеру, чем Мелок. Это издержки моего нынешнего возраста и положения. Сделаем скидку и простим. О’кей, ребятки мои?

Короче, если поедете на юго-восток, то мили на пятой по Тихоокеанскому шоссе, по левую руку, увидите огромную примечательную яму, давно превратившуюся в грязевое болото. Видели? Отлично. Так вот, тридцать два года назад на этом месте стоял симпатичный особнячок, окружённый садом. Оказалось, и участок, и особняк принадлежат сэру Гадоту Холдену, магнату, да-да, тому самому. Куплена эта недвижимость, как я понял, была незадолго до наших событий, причём через подставных лиц, иначе всему городу было бы известно, что Холдены пришли в Хармонт.

Туда меня с Гутой и привезли.

Неохота вспоминать в деталях, чем ночь закончилась. Если коротко, уехал я один, а девочку оставили в заложниках. Таким макаром надутый «сэр» и получил моё согласие. Мне, правда, вкручивали, что семью надо обеспечивать, и что за такой куш можно сталкерство бросить да зажить на зависть будущей тёще. Только согласился я не из-за денег, и они это понимали, иначе зачем бы страховались по-гангстерски.

Ну, про Гуту – отдельная история.

А куш – это полмиллиона на двоих, на меня и Алекса Мелка. Если выживет один – всё достаётся одному. Стимулы для других членов команды оставались совершенно неясны, и это меня сильно беспокоило. Отправляясь в Зону, я должен знать, кто и зачем со мной идёт, не прощает Зона таких секретов. Но команду подбирал не я, поставили меня перед строем и сказали: командуй.

Цель экспедиции Холден сформулировал просто: вытащить и привести ребёнка.

Если кто не знает, один из городских интернатов для детей-сирот оказался в зоне Посещения. Это потом он стал Приютом, рассадником легенд и суеверий, а в тот момент был одним из многочисленных строений, откуда драпали все обитатели. Приют-интернат располагался в конце Седого квартала, как потом назвали этот район, а содержали в нём детей разных возрастов, от пятилетних малышей до чуть ли не пятнадцатилетних оболтусов. Вместе детей, конечно, не держали, обычно так не делают. У школьников был свой корпус, своя столовая, свои спальни, у дошкольников – тоже всё своё, отдельное. Когда грянуло, воспитатели, в чём были, сбежали наперегонки с воспитуемыми, и никто не подумал про младшие группы. Насколько я помню историю Посещения, старшие спаслись в полном составе. А вот мелкие… Жаль детишек, попали в суп, как цыплята… И вот, по прошествии тринадцати лет, Холден пожелал проверить, не выжил ли малолетний сынок какого-то его друга-приятеля, оставшийся тогда в приюте.

Идиотизм.

Допустим, у такого большого перца и впрямь есть друзья, чьи дети мыкаются по приютам. Я, кстати, спросил, как это ребёнок из их круга очутился вдруг в богоугодном заведении? Он ответил, что приятель с супругой погибли, а малолетний сын потерялся. Холден, оказывается, разыскивал ребёнка и до Посещения, а когда вышел на след, было уже поздно… Поверим на слово. Но всерьёз предполагать, будто пятилетний малыш пережил те жуткие сутки, а потом рос, как Маугли… В Зоне, ага.

Холден ведь и до нас посылал туда смертников. Сам же и рассказал, как на протяжении всех этих тринадцати лет нанимал сталкеров – и поодиночке, и группами. Никто не вернулся… Да вот хотя бы два месяца назад снарядил друзей-неразлучников с кликухами Винни-Пух и Жгучий Пух. Двум воякам-ветеранам показалось мало Вьетнама, теперь в Зону ходят. И где они теперь?

Ну, про то, что вернувшихся нет, я и без него знал, многие чудаки повелись на сказки о Приюте и сгинули. Э-э, да что там говорить, я и сам, был момент… ладно, замнём. Короче, нормальному, со здоровыми мозгами человеку достаточно задаться вопросом: если вернувшихся нет, откуда взялись сказки? А суровый нефтяной магнат почему-то допускал, что малыш может быть жив, показывал мне старое фото мальчика. Он вообще верил буквально во всё, смешивая мистику и науку, страшная каша была у него в башке, хуже, чем у сталкеров, ей-богу.

Может ли так быть, думал я, что ссылка на приятеля – это маскировка, а на самом деле пропавший сынок – его? Не приспичило ли старику искупить грешок? И отвечал сам себе: дурная мелодрама! Достаточно один раз поговорить с сэром Гадотом, чтобы понять, где и в чём он видал эти ваши «искупления грешков».

Аванс заплатил, сто двадцать пять грандов перевёл на мой счёт без вопросов. Я тут же написал у нотариуса завещание на Гуту, подстраховался по-своему. И пошла работа.

Готовились всего неделю, но обстоятельно. Холденовский пёс по кличке Барри учил нас погружениям. Омерзительная тварь, даром что янки, но инструктор дельный. Кроме того – медосмотр, спортзал, тесты. А вот с чем я никогда не сталкивался, это с тренажёрами для сталкеров. Оборудованием заведовала Миледи. Говорит, в Институте целая лаборатория этим же занимается. Не знаю, даже не слышал о таком, хоть и сам лаборантствовал. Тренажёр – интересная штука, проверяет чувство опасности, сейчас перед Зоной через неё всех пропускают в обязательном порядке, а тогда – экзотика. Нужно каждую секунду угадывать правильный вариант спасения: бьют тебя то слева, то справа, то ещё как-то. Лучший результат выдал, как ни странно, Шланг. Мальчишка, а вот так. «Шланг», потому что длинный, худой и при том гибкий, как гимнаст. Настоящее имя упрямо не называл. Молчаливый, с характером. Я спросил, сколько ему лет, – восемнадцать, если не наврал. Но, судя по изуродованному лицу, по шрамам, которые у него по всему телу, мальчик давно повзрослел. Если несмотря на травмы ты в такой хорошей форме, значит – живучий ты, дружок, на зависть. По мне – это и есть главное в Зоне, живучесть. После везучести, конечно.

К слову, второе месте в испытаниях на тренажёре занял я. Чуть-чуть отстал.

Знакомились мы в процессе. Кроме мальчишки, в опекуемые мне дали Мелка и Миледи. С Мелком более-менее ясно: умник и пижон, освобождён условно-досрочно, ведает им Служба по надзору, куда он обязан ходить и отмечаться. Фамилия – Ванин. Опытный малый, и тоже живучий (раз целеньким выбрался из окружной), плюс охочий до денег. Волосы у него седые, потому что выходец из Седого квартала. Выбеженец. Драпал в своё время вместе со взрослыми. Квартал потому так назвали, что все, кто оттуда, после Посещения поседели, даже дети. А Мелку на тот момент было десять лет. И жил он, кстати, в том самом интернате для сирот, куда мы направлялись, вот почему Холден и привлёк его к делу.

Неправильный он был русский, этот Алекс Ванин по прозвищу Мелок. Если сравнивать с Кириллом – просто совсем другой, слишком похожий на нас. В худшем смысле. Может, потому что сын эмигрантов, в России никогда не был? Хотя упомянул, что в его семье говорили по-русски… пока она была, семья. Что случилось с родителями, как он попал в сиротский дом, не рассказывал, избегал тему. Помню, фиглярствовал:

– Не люблю я розовых соплей, господин Шухарт. А также всякого другого цвета. Хотя, к соплям в целом отношусь уважительно, это естественная и очень важная реакция организма на интоксикацию, реакция очищения. Но вот не люблю! Вечно носовых платков не хватает…

В общем, если с Алексом вопросов не возникало, то с Миледи, наоборот, один большой вопрос. Если мы идём за ребёнком, зачем нам учёный? Да ещё – женщина? Мужиков не нашлось? С женщиной в Зону – всё равно как на плаху со своим топором. Никогда их в Зону не водил и, надеюсь, больше не придётся. Правда, подготовка у неё была что надо, положить её на маты удалось только Барри, а на стрельбище она вбивала из винтовки с трёхсот ярдов одну пулю в другую. Так, может, с такими талантами она и не учёный вовсе? Тогда кто? И, опять же, зачем нам в спасательной операции боевик, притворяющийся учёным? Ну, врач, ну, педагог, – было бы понятно. А так… Одолевало меня скверное чувство, что мне не просто чего-то не договорили, а что вообще ни слова правды не сказали.

Наконец, почему выбрали меня? Имя моё Холдену назвал Стервятник, когда его самого принуждали возглавить группу, и он же подсказал, на чём я сломаюсь. Откупился моим именем, сдрейфил, хоть и полмиллиона стоят на кону. Не дурак Стервятник, знает, где можно рискнуть, а где верное самоубийство. Посчитал, что в этом походе, в случае чего, никого вместо себя не подставишь. Если б можно было расходовать компаньонов, Стервятник, думаю, взял бы себя за поджилки и пошёл… Вот здесь он ошибся. Мог бы и прямо спросить босса. Я спросил. На кой чёрт, дескать, мне этот мальчишка, Шланг ваш, пусть и чутьё у него уникальное? Холден, милашка, отводит меня в сторонку и говорит: ты, господин Шухарт, правильно вопрос ставишь, мальчишка ни мне, ни тебе совершенно незачем, так что, буде такая необходимость, используй его в любом качестве. Для того и берёшь. Главное – вернись с трофеем.

Вот, значит, какие правила игры.

– Я вернусь, – пообещал я ему. – Выпейте чего покрепче, чтобы не страшно было ждать.

И толстячок меня понял. Нехорошо так усмехнулся: ну-ну, запомню эту угрозу.

Миллионами ворочает, а в злости – мелочный. Не позволил мне перед Зоной хлебнуть крепкого, демонстративно вынул мою флягу из вещмешка и отдал её Барри.

Вынырнули из воды и некоторое время дрейфовали, отдавшись течению. Вышки с прожекторами медленно скрылись за излучиной.

– «Стакан», – вдруг сказал Шланг. – Прямо.

– Стой! – крикнул Шухарт. Хотя, как «стоять» в воде, если течением сносит. – К берегу! – тут же скорректировал он.

– А у правого берега «пастила», – добавил Шланг, попробовав воду на вкус.

– К левому, студень в глотку!

К левому и надо было, так что пока всё по плану. Алекс вышел первым, отстегнул на ходу ласты, содрал с лица маску и встретил остальных, прежде всего – Миледи. Все знали, что она ему нравилась; тридцать шесть лет доктору наук, самый сок. «Адская пастила», то есть термоклин, раскалённый до температуры жидкого железа, обычно тянется по дну вдоль берегов, так что повезло, мог быть и с этой стороны реки. Если, конечно, Шланг не лохматил бабушку. Состояла «пастила» из слоя какого-то дерьма, на которое Зона так щедра.

Шухарт выбрался последним, включил фонарь, не снимая ласт, и с минуту светил на воду. Прямо по течению воздух над поверхностью странно плыл. Похоже, и впрямь «стакан». Всего десять ярдов не доплыли – вот вляпались бы… Спецкостюмчик, говорят, минуту выдерживает даже «стакан», а дальше-то что? За минуту можно молитву прочитать, если скороговоркой…

– Как ты узнал? – спросил Шухарт.

– Ветерок с той стороны, – пожал мальчишка плечами. Унюхал, значит, никакой мистики. – Я уже попадал в такой. Больше не хочу.

Попадал он… И как, интересно, выжил? «Стаканы» бывают либо с кислотой, которая в Зоне чудовищно агрессивна, либо с «ведьминым студнем»; при любом из вариантов – хоронить нечего. Хуже всего, что на карте их бесполезно отмечать, появляются и пропадают.

– Выбрасывайте маяки, – скомандовал Шухарт. – Живо, живо!

У Алекса горсть капсул, которые им навязали вместо гаек, была уже готова, оставалось аккуратно высыпать на глинистый склон и отойти. Он и без приказа поспешил бы избавиться от этих устройств. Ну не любила Зона радио! Брать с собой передатчики было и бесполезно, и опасно. Под водой сигнал не проходил, лишь потому бравая четвёрка и смогла донести маячки до берега…

И у Шланга, и у Миледи часть капсул загорелась в карманах, часть – в руках. Сизое холодное пламя поползло по спецкостюмам, весело пожирая материал, стойкий к большинству известных людям воздействий, а к огню – в первую очередь… Костюмы с них сдирали всем миром, Алекс помогал Миледи, Шухарт – Шлангу. Несколько секунд, и двое из четверых остались только в шерстяном белье.

– Где мой рюкзак? – заметалась Миледи по берегу.

Герметичные мешки с лямками, вовремя сброшенные, не пострадали. А костюмы без хозяев быстро перестали гореть, пламя, словно лишившись притока воздуха, умерло, не дойдя до баллонов с дыхательной смесью. Алекс знал: не пройдёт и суток, как эти кучки хлама обрастут то ли волосами, то ли тонкими проволочками, в общем, тем, что сталкеры называют «мочалом».

Шухарт прежде всего проверил, в каком состоянии животные, которых группа несла с собой: две мыши и кролик. Шухарт и нёс, как самое ценное. Животные – те же гайки, только живые. Отмычки к ловушкам, которые можно заменить разве что компаньоном-человеком. Он отключил в герметичных переносках подачу кислорода и открыл окошки, впуская воздух. И грызуны, и кролик пребывали в диком стрессе, но не загнулись, это было замечательно.

Только затем, расстегнув свой спецкостюм, Шухарт вынул откуда-то оттуда флягу – заначил, шельма! – с удовлетворением взболтнул её, открыл и надолго присосался к горлышку.

– Будем жить, – сказал он убеждённо.

Миледи, не спрашивая разрешения, распотрошила упаковку с одеждой, которую несли для гипотетического ребёнка. Там было три пары ботинок разных размеров, она взяла средние. Крупные бросила Шлангу. Выбрала комбинезон. Та лёгкость, с которой она использовала запас, говорила о многом: то ли знала наверняка, что в конце пути ничего такого не понадобится, то ли считала себя главной в группе.

Восток уже зеленел, яростно и стремительно. Ах, рассветы в Зоне, знаменитые «зелёные рассветы», воспеваемые писателями, никогда их не видевшими… Шухарту и Шлангу это зрелище было скучно, остальные смотрели и дивились. Даже Алекс – не успел привыкнуть. Что ж это за Шланг такой, думал он, что за пацан, побывавший в «стакане», знающий «пастилу» на вкус и равнодушный к «зелёному рассвету»? С мордой, как у Франкенштейна… Он-то что здесь ищет? Свой интерес Алекс отлично понимал, худо-бедно понимал Шухарта, и даже насчёт мамзели кое-какие были гипотезы. Но с этим персонажем – ноль, вакуум. Вот сейчас, например, стало видно, что на шее у Шланга висит на грязной тесёмке, прячась в вырезе шерстяного лонгслива, какая-то штучка. Крестик, амулет? Звезда Давида? Раньше, на тренировках, ничего такого замечено не было.

А ещё он постоянно жевал во рту пару «булавок», словно это ему зубочистки. Ну и привычка! Головки у «булавок» светились, издали – красиво, но чтобы во рту… бр-р. Оттого и разговаривал мало да через губу.

Изумрудная клякса, занявшая полнеба, быстро растворялась, сжигаемая нормальным человеческим солнцем. Шухарт между тем расстегнул на своём костюме обе застёжки и шарился, создавалось впечатление, пардон и аман, у себя в трусах. Вытащил… горсть гаек! И ещё горсть! Всё-таки запасся, хитрый лис. Отдал Шлангу:

– Умеешь этим пользоваться?

– Как бачком в клозете.

– Тогда вперёд. – Он показал направление. – Ты первый, я замыкающий. Вторая – Миледи.

– А мне идти? – пошутил Алекс. Никто не улыбнулся.

Сначала шли вдоль реки. Берега – опасное место, их любят и «комариные плеши», и простые «давилки» с «парилками», да и «зелёнка», если уж потекла по Зоне, стремится стечь именно в воду. Старшим формально оставался Шухарт, но как-то вдруг оказалось, что группу ведёт Шланг. Останавливался без команды, нюхал воздух, вслушивался во что-то, бросал гаечки. Шухарт только одобрительно кивал, помалкивая. Так и дошли без приключений, пока старший не сказал: «Здесь». Дальше ползли вверх по склону. В этом месте росли куцые чёрные кустики, которые чем-то Шухарту страшно не понравились, и он, потратив десяток гаек, в конце концов уложил всех на брюхо. Пластались минут пять, и всё это время он не давал никому и задницу поднять. Группа не спорила. Все знали золотое правило Зоны: лучше стоять, чем идти, лучше сидеть, чем стоять, лучше лежать, чем сидеть. В частном случае – лучше ползти, чем идти. И, уж конечно, лучше жить, чем подохнуть.

Наверху начинался старый рынок, самый его край. Когда-то здесь, у реки, были дешёвые места и дешёвые товары, потому что до главного входа – четверть мили по прямой. Шухарт объявил, что гайки у него кончились. Шланг показал свою ладонь, на которой лежал пяток, не больше. Ничего, сказал Шухарт, найдём замену, а сам достал карту – впервые, как причалили к берегу. Путь в Седой квартал был прост: пройти рынок насквозь, миновать автостоянку, вот и квартал. Приют – последний из домов в квартале, перед ним – широкая детская площадка. Это по карте. То же – на фотографиях из космоса, которые валялись у магната в изобилии. Маршрут выбрали самый короткий из возможных.

На замену гайкам набрали гирек, жаль, совсем немного. Гирьки валялись повсюду, как и проржавевшие весы, как трухлявые деревянные ящики, покрытые изнутри толстыми корками чего-то сгнившего и основательно засохшего…

– Осторожно! – заорал Шланг, выронив изо рта свои «булавки».

Что, кому? Кричать надо «стой», на это специально вырабатывают рефлекс! Мелок, как и все, среагировал с секундным опозданием, а ведь мальчишка хотел предостеречь именно его. Ну конечно же, тень от навеса была слишком контрастной, подозрительно густой. Ему бы насторожиться, но не заметил, просто не заметил. Въехал рукой и плечом, хорошо – левым… «Тёщин язык». Рукав спецкостюма разодрало, будто по нему сверху и снизу прошлись двумя великанскими тёрками. Достало до кожи, руку жестоко рассадило всю, чуть не от шеи, а могло ведь – в лохмотья, в мясо. Стал бы калекой, факт, если б не этот рукав… Вот так и пропадают здесь люди. Просто не заметили. Второе золотое правило: голова должна вращаться влево-вправо, а глаза при этом – вверх-вниз.

Костюм осторожно сняли. Медицинскую помощь оказала Миледи и весьма квалифицированно. Алекс терпел, не впервой, просто обидно было, что он лопухнулся первым. Она спросила, как он переносит интерполирующую биомассу, ну, то есть мазилку, которая заживляет всё на свете. Он ответил, что хорошо, а мазилка называется «синей панацеей». Она наложила «синюю панацею», выдавив половину тюбика, и сказала:

– Если найдём живую – сделаю компресс. Всё, кстати, забываю спросить, что означает этот знак? – Она показала на забинтованное плечо Алекса.

Там была татуировка: два перекрещенных арбалета. Издали похоже на веер. Точно такой же рисунок был нашит и на кепочке его, оставшейся на материке, и на штанах, и на рюкзаке.

– Мой герб. Личный.

– Обожаю молоденьких мушкетёров, – призналась она, откровенно насмехаясь.

– А я – пожилых прагматичных мамочек.

Костюм он надел снова. Изуродованный рукав, правда, болтался, ни оторвать его было, ни отрезать. В отличие от «тёщиного языка», нож не брал этот материал.

– Подъём, – приказал Шухарт. – Хватит загорать. Направление – сбоку от прилавков.

Сбоку лучше, чем между, – ещё одно кровью писаное правило. Опять они двинулись цепочкой, след в след, и Шланг – первым. Юноша, само собой, давно понял, кто в этой компании главный смертник, но не пылил и не истерил.

Шухарт решил пройти рынок задами. Проржавевшие ларьки и дырявые палатки, показывающие свою изнанку, просевшие лотки и скамейки пугали совсем не так, как открытые пространства, окружённые сравнительно целыми кирпичными киосками.

– Уже испаряется, – сообщила Миледи и остановилась, зачарованно глядя на перевёрнутый табурет, вернее на то, что прицепилось к ножке. – Но вроде ещё не активирована… Подожди-ка, у меня есть пустой контейнер…

Прицепилась там, собственно, «газированная глина», довольно-таки редкий объект, хоть и ничего в нём особенного.

– А вон «чёрные брызги», – нагнувшись, Алекс ткнул пальцем под прилавок. – И вон тоже.

– Хабар не берём, – сказал Шухарт негромко, но с такой ненавистью, что весь энтузиазм умер, не родившись. – Замечу, пристрелю на месте.

– А если увидим Золотой Шар? – помечтал Алекс.

– Спросишь у него обратную дорогу.

До центрального выхода добрались без потерь, если не считать таковыми все те богатства, которые валялись буквально под ногами и которые пришлось оставить как есть (россыпь «батареек», «пустышка», «браслет», «гремучая салфетка»). Тут-то и услышали со стороны речки далёкие вопли.

Кричал человек. Нет, уже двое… или трое? Так страшно кричали, что мороз по коже. Группа дружно остановилась, глядя назад. Что это, подумал Алекс. Коллеги-сталкеры? Ну так в Зоне каждый за себя. А потом возле реки что-то взорвалось. Он вопросительно посмотрел на Шухарта, на Миледи… Шухарт был единственный, кто не оглянулся: командира не интересовало, что сзади происходит, да ещё вдалеке, командир с крайней сосредоточенностью изучал взглядом ворота рынка. Зато Миледи, можно поклясться, что-то вдруг сообразила, во всяком случае в лице её на один неуловимый миг проступила такая гадливость, будто тухлятиной с той стороны пахнуло.

Шухарт подошёл к Шлангу и спросил:

– Что думаешь?

Тот сместил «булавки» в угол рта.

– Лучше обойти.

– Обойти… Сказать легко…

Старый рынок был огорожен, а вход-выход сделали в разрыве ограды. Довольно-таки широкий. Сбоку – будка охранника. Что-то во всём этом Шухарта смущало, почему-то он застопорил движение. Четыре столбика были врыты в землю, чтобы автомобили не катались по территории (для въезда служили отдельные ворота), и были они испачканы слизью цвета металлик. Один столбик испачкан полностью, на других – едва заметные потёки. Не из-за этого ли командир потерял уверенность? Или цвет асфальта показался необычным? На входе асфальт был не грязно-серый, как везде, а почти черный, и на этом чёрном выделялись светлые кляксы.

Ограда чугунная, футов пять. Перелезать? Шухарт кинул последние из оставшихся гирек; сначала – ко входу. Кусок металла звучно шлёпнул, поскакал, перекатился через неровную чёрную полосу и остановился на той стороне. Никакой реакции. Кинул ещё одну. Третью – к ограде. Потом – через ограду… Гирька, перелетев стальную решётку, канула, как в пустоту, ни звука, ничего. Словно в вату упала. Следующая – тот же результат. Ну и как тут перелезать…

– Не пора ли вынимать кролика из шляпы? – произнёс Шухарт.

Кролика планировали использовать позже, выпустить на детской площадке перед Приютом, потому что если и есть хоть капля правды в легендах, то это – самое опасное место на маршруте, не считая самого Приюта. Шухарт решил потратить сейчас. Хотя почему обязательно потратить? Если всё обойдётся, животное вернётся в переноску. Он пристегнул карабин к шлейке, выбрал леску на катушке и вытряхнул ушастого на асфальт. Тот был мелкий, фунта четыре. Дважды кролик бежал не туда, приходилось его подтаскивать и пускать снова, и только на третий раз паникующий комок шерсти запрыгал в сторону выхода с рынка.

Не обошлось.

– Ложись! – заорал Шухарт.

Вокруг бегущего зверька возникло сияние, стремительно увеличивающееся в размерах. Сразу четыре тени падали от него на землю. И по леске – по пластиковой! – прибежал сверкающий импульс, катушка взорвалась искрами в руках Шухарта. Шипя от боли, он бросил катушку, она закрутилась, разбрызгивая огненные капли. Выход с рынка теперь не был открыт: путь наружу преграждала радужная завеса высотой чуть выше ограды, в которой змеилась, играла вихрями неведомая сила. В будке бушевала настоящая буря, радужные языки выплёскивались сквозь крышу… Сколько времени это длилось, неизвестно, никто не засекал. Несколько минут? Всего миг? Главное другое: когда силовая стена истаяла, стал виден кролик, живой и целый, такой смешной в своей шлейке, улепётывающий в сторону автостоянки… «Лежать», – среагировал Шухарт на движение товарищей. Он вытащил из переноски мышь. Мельком глянул на Шланга, и тот опять начал привставать, но Шухарт похлопал парня по загривку («Не ты, карась, не ты») и встал сам, принявши непростое решение.

Пошёл к этим столбикам и к этой чёртовой будке, приостановился, чтобы бросить отчаянно пищавшую мышь перед собой, и, когда с нею ровным счётом ничего не случилось, пересёк линию, где начинался рынок. Двинулся дальше, ещё дальше, отчётливо произнеся «Фантом», пока не остановился и не развернулся:

– На меня! Цепью!

Шланг был первым, Алекс – замыкающим.

– Не наступать на трещины, – добавил Шухарт. – Глядите под ноги.

За пределами рынка, увы, асфальт не стал обычным. Был он здесь почему-то весь в трещинах – как в морщинах. Похоже на лобовое стекло автомобиля, которое забросали камнями. Алекс усмехнулся. Суеверия сталкеров были хорошо известны: например, нельзя наступать на стыки, будь то каменная плитка под ногой, дощатый настил, бетонка. Даже возвращаясь из Зоны, они не могли избавиться от этой привычки. Поистине, не существует людей суевернее сталкеров, думал Алекс, однако распоряжение командира выполнял.

Беда пришла, когда не ждали, когда страшное напряжение разжимало тиски, когда незваные улыбки прорывались на лица. Когда уже казалось, что первый тайм закончился и наступил долгожданный перерыв.

– Да смотри ж ты, куда ступаешь, карась! – зарычал Шухарт. Такой всегда сдержанный, хладнокровный, что на него накатило?

Шланг плевать хотел на трещины, но это ли стало причиной, уже не узнать. Со звонким треском, будто ледок сломался, он провалился в асфальт – по бёдра. Схватился руками за края ямы, хотел подтянуться – руки ушли в глубину. Что за чертовщина! Шухарт только что прошёл по этому месту, и ничего, стоит, орёт. Шлангу пары шагов не хватило. Правда, если б не он попал в ловушку, этим человеком была бы Миледи. Или Алекс… Миледи отскочила, уронив Алекса. А Шланга быстро затягивало, слишком быстро, чтобы успеть хоть что-то предпринять. Какая-то вязкая чёрная хрень, похожая на гудрон, но пожиже и без запаха. Уже по пояс ухнул. Он искал руками твёрдый край, нашёл и навалился, извернувшись, грудью. Попробовал вывинчиваться. Пока Шухарт в спешке искал верёвку, Алекс лёг на асфальт и пополз, как по льду. Подполз к «полынье», схватил мальчишку под мышками, и обратно. Нет, зараза! Обратно – никак. Алекса неодолимо тащило вместе с тонущим – в чёрную бездну. «Держи меня!» – крикнул он Миледи, и та вцепилась в его ноги. Вроде пошло, ощутил он, и застонал, завыл от натуги, ничего не видя, уперевшись лбом в землю, – пошло ведь! И вдруг что-то оборвалось, его отбросило назад, а в руках у него осталась нижняя футболка Шланга с длинными рукавами, этот его нелепый лонгслив. Вместо человека вытащил одежду… Как глупо! Алекс поднял голову и увидел глаза тонущего, в которых было что угодно, кроме отчаяния. Они встретились взглядами. «Не вешай нос», – произнёс одними губами Шланг. Почему-то по-русски. На голой груди его болтался медальон с рельефным рисунком на крышке – два перекрещенных арбалета…

Алекс отпал, уронив челюсть.

До боли знакомый медальон. Герб, который невозможно забыть…

– Боб, это ты? – спросил Алекс. Сознание повело вбок. Сознание уплывало, уходило, мучительное состояние, знаешь ведь, что не спишь, но всё как во сне, и тогда он испугался:

– Что это?

– Это Зона, – ответил Шухарт, который, оказывается, сидел рядом, разматывая верёвку. – Сейчас, малыш, сейчас…

Командир опоздал, на поверхности оставалась голова да поднятые вверх руки. Потом остался только рот, а потом…

– Борька! – прошептал Алекс.

Прижав к лицу содранное со Шланга бельё, он зарыдал, как десятилетний пацан.

Страшно, караси? То-то…

Помню, долго мы не решались хотя бы шаг сделать, пока не убедились – асфальт снова крепкий, крепче не бывает. В том месте, где только что булькала гудроновая трясина, твердь стала твердью. Как в бреду привиделось. Никакого тебе пролома, разве что отчётливое углубление появилось, характерная вдавленность, покрытая сетью совсем мелких трещин. И таких вдавленностей, если присмотреться, вокруг было изрядно. Раны в асфальте.

А малыша нашего больше нет…

Никогда прежде я ничего подобного не видел. И не слышал, чтоб об этом болтали. Так что настроение моё понять можно, чего уж говорить о компаньонах, у которых мозги просто заклинило, особенно у Мелка. Смотрю я на них, потерянных, и думаю, как бы мне половчее вытащить их из оторопи? Кому как не мне понимать, насколько опасно это безволие. Лучше всего – физический контакт. Женщину дернуть за руки, парню дать пощёчину. Вариант: струя воды в лицо из пластиковой бутылки. И сразу отвлечь, переключить внимание… На что?

Осматриваюсь. В этом секторе я впервые, господь миловал, трудно сюда попасть. Вон здоровенное здание Института, нависает над Зоной, словно оно здесь хозяин, а вон туда я всего лишь неделю назад ходил с Кириллом. Вон и грузовики знакомые, те, которые тринадцать лет стоят как новенькие, не ржавеют, не сыпятся… Мы сами – на площади перед рынком. Напротив сквер, бывший когда-то Центральным. Налево автостоянка – нам туда. К шлагбауму перед стоянкой ведёт подъездная дорожка, в начале которой – шиномонтаж. Там, в брошенной мастерской, должен быть крепеж, болты и гаечки…

Дрянь в душе разбухала, как дрожжи в сортире. Мне бы самого себя вылечить, куда там спутников!

А ведь гайки в Зоне – гениальное изобретение, думаю я, пытаясь отвлечься. Тот, кто придумал, как пользоваться гайками, и был первым сталкером. Все остальные, кто лез в Зону и оставался в ней навсегда, или уползал, обезумевший, но с хабаром, все они сталкерами не были, а были придурками, ориентирами на будущих картах, но тот, кто, прежде чем сделать шаг, бросил перед собой кусочек железа, тот и сталкер – штучный образец, элита… Пустые философствования! Не помогли мне мысли об элите. Дрянь-таки прорвалась.

Скорее всего, катализатором стали нержавеющие грузовики, напомнили, зачем я здесь, и что у меня осталось за спиной…

Хватаю мамзель и волоку её на то место, где провалился Шланг. Выводить из оторопи? С какой стати! Сначала она мне скажет… она мне сейчас всё скажет… Пресекаю вялое сопротивление, а может, и не вялое, просто, когда я в ярости, любое сопротивление мне кажется вялым. Это вам не спортзал, дамочка, это Зона и это Рыжий. Ставлю её на колени, держу за волосы и объясняю ласково: не сойдёшь с зыбучки этой дьявольской, пока не ответишь, зачем мы тащимся к Приюту? Или пока не провалишься – вдогонку за мальчишкой.

Рисковал я, конечно, сильно. Откуда мне знать, как работает ловушка, на что реагирует? И где вообще здесь ловушка? Но если не сейчас разбираться, пользуясь растерянностью противника, то когда? Плюс ярость испытывал необъяснимую, ненормальную, ни до, ни после со мною ничего такого в Зоне не было. Ярость – это для человеческого мира. А у меня перед глазами лицо Шланга стоит, когда он в трясину уходит, улыбка его бледная. Получается, успел я этого парнишку если не полюбить, то зауважать – уж точно. Возможно, почувствовал родственную душу… не знаю. Короче, когда Мелок хочет вступиться, я врезаю ему от души, и он не уворачивается, куда там! Нокаут.

Кричу мамзель в ухо: «Что вы с Холденом здесь забыли?» Она в ответ – мол, презираю всех холденов в сумме и по отдельности, презираю их грязных псов! Мол, как язык у кого-то поворачивается объединять её, физика, с этими ничтожествами, бредящими бессмертием? Ага, радуюсь, так мы всё-таки не за ребёнком идём? Лично я, заявляет она, намерена изучить темпостатическое поле. Возможно, удастся найти сам стабилизатор. Стабилизатор – это Грааль, подсказываю я ей, не так ли? И она, силясь сохранить достоинство, заявляет, что не разговаривает на птичьем языке всяких недоумков, называющих себя сталкерами, и тогда я, получив, что хотел, отпускаю её, и она торопливо уползает с гиблого места…

Значит, Грааль. Так я и думал, идём за Граалем. Смешно было думать иначе. Золотой Шар, исполняющий желания, Рвотный Камень, превращающий металлолом в золото, Палочка Власти, Зуб Мудрости – какой только словесный мусор не натаскали мои собратья из Зоны вместе с хабаром! Мусор, который сносит людям мозги. И если в деловом разговоре возникает Приют, то, разумеется, Грааль где-то рядом.

Детские сказки.

Миледи выразилась по-учёному: темпоральный стабилизатор, испускающий некое поле. А суть не меняется – коллективный бред.

Знаменитые грузовики гладко ложатся в легенды о Приюте. Тринадцать лет стоят под дождями и ветрами, а целёхонькие, хоть сейчас заводись и езжай. Это факт, с которым не поспоришь. Таких фактов достаточно, чтобы и дурак понял: в Зоне есть области, где всё сохраняется в изначальном виде, не стареет, не меняется. Например, фонтанчик перед старым цирком – работает, хоть бы что ему. Воды в домах нет, электричества нет, а он журчит себе на радость. Или горящие бочки с мусором – не гаснут все эти годы. Или полоса деревьев в бывшем Центральном сквере, которые зеленеют круглый год. Вся растительность осенью листву роняет, зимой голая стоит, а у этих – вечное лето. Или кусок живой изгороди, состоящей из кустов шиповника. В момент Посещения кусты плодоносили – так и стоят с плодами до сих пор… Если разложить эти чудеса по карте, получится фигура в форме жирной запятой, начало которой аккурат в Приюте. Ну а грузовики, которые не ржавеют, фонтан, зелёная полоса в сквере и прочее – закруглённый хвост «запятой». На снимках, добытых Холденом, фигура прослеживается в том числе по железным крышам домов – как в Седом квартале, так и в соседних. Короче, очень эти области интересуют учёных и военных, да и нас, сталкеров, тоже. Приюту и в самом деле есть чем смущать умы, приманивая любопытных приматов.

Но при чём тут «Грааль»? С какого бодуна приплели бессмертие?

Оно, конечно, хабар заманчивый. Когда у меня мать умирала, я сам на полном серьёзе готовился к вылазке, надеялся её спасти… Мать вымолила у меня обещание, что никуда я не пойду. Пришлось одуматься. Теперь вот нарушил слово…

Пойти в Зону любой оболтус может, ты вернись из неё, тогда и поговорим. Называют какие-то имена и клички, якобы кто-то что-то видел собственными глазами, но где они, эти счастливцы? Всё через пятые руки. А легенды? Что – легенды! Слухи про чудо-артефакты, продляющие жизнь, а то даже дарующие вечную молодость, рождаются каждый год и так же легко отмирают, просто про Грааль – самый из них стойкий и живучий. Такой же стойкий, как, например, про Золотой Шар. Куда более странные вещи болтают про сам Приют. Якобы дети, брошенные там воспитателями, живы до сих пор, Зона их выкормила и воспитала. Как вариант: телесно они не взрослеют, став ещё одной аномалией. Или другой вариант: в малышню вселились кусочки пришельцев, а сам Приют сделался вроде центра управления Зоной. Короче, много чепухи нагородил наш брат сталкер, и ни одного толкового свидетельства, которому хоть на каплю можно доверять.

Потому-то и не видел я смысла в этой экспедиции.

Один смысл: освободить беременную жену и поквитаться за её травмированные нервы.

– Вперёд, – поднимаю свою команду. – А то накроемся тут.

Застревать на месте – это не пятиться, но тоже вредно для здоровья. Тем более группа очухалась. С моей помощью или без неё, неважно. Шланга не вернёшь, а минус единица – не минус четыре, можно пережить. Алекс стоит на четвереньках, пробуя ушибленную челюсть руками, я протягиваю ему руку – отталкивает. Ага, обиделся. Ничего, я для него главный, значит, быстро забудет.

– Пожалуйте туда, – показываю Миледи на шиномонтаж.

– Я первая? – вспыхивает она. – По какому праву…

– По такому, что и вторые станут первыми. Второй была ты. А не согласна, оставайся здесь или шагай домой, мне без разницы.

Со мной в Зоне не спорят, я давно это заметил. Не знаю, по какой причине, и разбираться не хочу. Она пошла, как миленькая, только хмурый Мелок чуть было не сказал мне что-то лишнее, но ведь не сказал, и ладно. Предложил обвязаться верёвкой, умник. Я тебе обвяжусь, говорю ему. Когда нас всех накроет, всех разом, чему поможет твоя верёвка? Тому, что в преисподнюю утащит всех, а не тебя одного?

И только в мастерской, куда мы с Мелком, соблюдая осторожность, входим вдвоём, только вдоволь затарившись гайками разного калибра, я задаю важный вопрос:

– Ты знал Шланга раньше?

– Там, в зыбучке… – отвечает он через силу. – Показалось мне, Рэд. Ерунда, забудь.

– А твой «личный герб» у Шланга на тесёмке – тоже показалось?

– Про личный герб – это была шутка.

Возможно, он обижается за свою мадам, потому и неразговорчив. Но сейчас мне точно не до обид.

– Помню, ты козырял, будто не любишь соплей. Что ж ты мне тут из них узоры на фраке выводишь, как не русский?

– Это как раз очень по-русски, – оживляется Мелок, – брать полу пиджака и подтирать ею свои сопли независимо от того, чей это пиджак, твой или чужой… Рэд, я не хочу выглядеть идиотом. Я не спятил, но… Мне тогда на секунду показалось, что Шланг – мой брат. Мой родной брат, понимаешь?

Борька, Борис, – так его звали дома. На улице и на людях – Боб. Семья Ваниных старалась не выделяться и не показывать свои корни вне особняка, стоявшего в начале Тихоокеанского шоссе. Да и были они уже вовсе не Ванины, жили под другой фамилией. Не хотели дразнить бывшую родину, привлекать внимание тех, кого здесь, на родине новой, считали противником. Отец был крупным учёным, геологом, способным найти месторождение «на кончике пера», а мать – его верной и незаменимой помощницей. Именно он, проработав здесь всего пару лет, вычислил, а потом подтвердил разведкой два крупных нефтяных пласта в одной из северных провинций. Добыча нефти там оказалась возможна обычными скважными методами. Для страны, где нефть до сих пор добывали из битуминозных песков, это был колоссальный прорыв. Не случайно клан Холденов купил семейную лабораторию Ваниных, а господина учёного сделал ведущим спецом своей геологоразведки… Так вот, когда оба мальчика очутились в сиротском интернате, Борьке было пять лет, и он ничего не понимал. Впрочем, десятилетний Сашка, будущий Алекс Мелок, тоже понял мало. Почему папа с мамой так жутко напугались, что обоих своих сыновей спрятали? Что за «враги» объявились? Борьке сказали, изображая веселье, будто это игра такая, в разведчиков, и всё скоро кончится, главное – не выдать себя. Но с Александром отец поговорил серьёзно. Предупредил, чтобы никому не проболтался, чьи они с братом дети. По словам отца, их особняк уже продан, а сами родители улетают в Штаты, обставив дело так, что враги будут уверены: семья сбежала вся целиком. Вряд ли кому придёт в голову искать детей здесь, в Хармонте. Но продлится это и правда недолго, два-три месяца, потом устаканится… Продлилось это полгода. Плюс в интернате Алекса начали бить – и сверстники, и кто постарше. Сорвался он, когда в первую же ночь ему пришили одеяло к матрасу, крикнул, что папа у него может купить десять таких богаделен. Не любят мальчишки врунов и зазнаек. Вообще, поначалу он повёл себя неправильно. А хуже всего, как казалось Алексу, из-за него и Борьке перепадает. Потом-то допёр – малышня реагирует совсем иначе. Ситуация у младшего брата была лучше, его всего лишь дразнили из-за синяков, с которыми вечно ходил старший. Стеснялся Боб такого старшего – с проблемами. Но и Бобу поначалу прежние привычки мешали, особенно в столовой: то еда не нравилась, а то чуть не до истерик доходило – почему минеральная вода без газа и подаётся не в бокалах, почему нет отдельной тарелочки для хлеба, нет салфеток, нож не дают…

Как родителям удалось сохранить тайну, не очень понятно, но директор сиротского дома был в курсе, чем-то отец его держал. Правда, за Алекса директор никогда не вступался. И однажды Алекс не выдержал, подхватил младшего и дал дёру. Добрались они до своего бывшего дома на краю города, а там живут совсем другие люди, другая семья. Тогда-то братья осознали – прежняя благополучная жизнь разбилась вдребезги и навсегда. Вернулись в приют, убитые и раздавленные, тут и Посещение грянуло.

Долгие годы Алекс не мог себе простить, что потерял голову и сбежал, забыв про младшего. В тот миг не существовало Борьки на свете. Понятно, у всех мозги от ужаса вскипели, понятно, что именно тогда рождалась Зона, однако Алекс-то – не все… Сначала он думал, младший погиб. А повзрослев, наслушавшись легенд про Приют, стал одержим мыслью сходить и посмотреть, что же там на самом деле.

Разыскал бывшего директора приюта и крепко поспрашивал этого человека. Выяснил, что через пару дней после того, как родители покинули Хармонт, они были похищены из дешёвого хостела в Нью-Йорке. Отец так и пропал, а мама потом нашлась, подвинутая рассудком. С тех пор её держат в психушке. Алекс сумел проникнуть в больницу, повидал маму, но впустую, неконтактная она, произошло с нею что-то непоправимое.

Таким его и нашёл Гадот Холден, такому и рассказал правду об отце…

Разбередил душу этот Рыжий своими вопросами, разозлился Алекс. Хрен теперь сосредоточишься, так и накроешься с мыслями о былом. «Накрыться» и «гробануться» – любимые слова сталкеров. Колобок накрылся, спи, моя радость, конец сказке. Только ведь вовсе не вопросы Шухарта подняли в душе мутную волну, а те ответы, которые он держал в себе, не выпустив на волю…

Первым в группе шёл он. Вероятно, это означало утрату доверия командира.

Прямо по курсу, ярдах в восьми, асфальт разрезала сверкавшая на солнце линия, уходящая под низкосидящий «шевроле». Как будто серебряную нить положили поперёк пути. Алекс остановился и молча показал рукой. Шухарт присмотрелся, присел на корточки… И вдруг коротко засмеялся. Махнул рукой: иди, мол, не трусь. Алекс двинулся, непроизвольно укорачивая шаг, и очень скоро понял причину странного веселья.

Это была леска.

Шухарт остановил Алекса, приблизился к машине на полусогнутых, медленно нагнулся и взял оборванный конец лески. После чего выволок кролика из-под днища.

– Ах ты, дезертир!

Кролик трясся и пытался оттолкнуться задними лапами. Шухарт положил его в переноску, и только там, обнюхав свой домик, зверёк успокоился.

– Одного вернули, – изрёк Шухарт, крайне довольный.

– Жаль, второго за шлейку не вытащишь, – хмыкнула Миледи, потыкав большим пальцем себе за плечо.

– Это точно.

Тьфу! О чём они, кто второй? Не Шланг же? Спрашивать Алекс не стал. Ох уж эта патологическая боязнь выглядеть идиотом, с детства мешавшая жить… Он вернул на плечи оба вещевых мешка, которые скинул, пользуясь паузой.

Кроме своего, Алекс нёс рюкзак Шланга. Возле шиномонтажа, прежде чем войти на автостоянку, он вскрыл этот рюкзак, хотел выкинуть лишнее – то, что мальчишке уже не понадобится, – и обнаружил помимо нужных и обязательных вещей совершенно дикие, нелепые. Юлу, набор «Лего», губную гармошку, калейдоскоп, матрёшку, причём все игрушки – старые, выпущенные лет пятнадцать – двадцать назад, практически антикварные… Что за чудиком прибабахнутым был Шланг, на какой из легенд подвинулся? Шухарт ему в пару – не позволил от этой чепухи избавиться! «Неси, – говорит, – пехота. Вдруг Шланг угадал с подарками? Никто не знает, что в конце пути…»

А я-то сам разве не подвинулся на легендах, напомнил себе Алекс. Борька, Борька, подумал он, не твои ли игрушки в моём мешке? Не ты ли канул в той дьявольской зыбучке? И не схожу ли я с ума?

Опять прошлое утащило его из этой реальности.

Не так уж плохо было им в те приютских полгода, они ж не знали, что стряслось с родителями. Взять того же Боба. Воспитатели с малышнёй постоянно занимались, стихи разучивали, песенки, дети рисовали, паззлы собирали, сказки слушали, в общем сплошной позитив. Старшие ставили спектакли, играли на спортплощадке в волейбол и баскетбол. Иногда младшие со старшими играли вместе, и тогда Алекс учил Боба принимать мяч или бросать в кольцо, как когда-то его самого учил папа. У Алекса друзья появились, с которыми так азартно было шкодить. Пробраться ночью в чужую палату и натянуть леску между кроватями. Сунуть в пододеяльники спящим недругам воздушные шарики, наполненные водой, с плавающими внутри булавками. Наложить кому-нибудь тараканов в шапку… Полгода – нескончаемое приключение! Куда хуже Алексу стало потом, после Посещения, когда он понял, что вот теперь-то он и есть сирота…

Шли по краешку автостоянки медленно и собранно. От одной мысли, что можно просквозить площадку по центру, в дрожь бросало. Шухарт в этом смысле был образцом перестраховщика, напрямик не лез ни при каких обстоятельствах. Машины вокруг просели до асфальта, большинство стояло со спущенными баллонами. Солнце палило и жарило, воздух висел мёртво, однако спецкостюмы, как выяснилось, спасали ещё и от зноя. И ничего не случалось, никаких сюрпризов. «Комариная плешь» возле эстакады – вот и весь список угроз. Отсутствие видимой опасности напрягало больше самой опасности, и с каждым шагом всё сильнее.

А ещё отвратительно ныла скула, по которой Шухарт давеча съездил. Обида рассеялась, но, может, эта боль и напоминала Алексу о днях в приюте?

Били его в жизни немало, давая хорошую практику. Причём, после того, как он выучился драться, эпизоды с мордобоем приобрели тоскливую регулярность. Либо он рихтовал чужие лица, либо ему рихтовали (чаще он, чем ему), но речь о другом. Впервые это началось как раз в интернате. До того, в благостные и почти забытые домашние времена, никто его и пальцем не смел тронуть… Или нет? Или на самом деле он впервые ощутил боль от побоев именно дома?

В ту странную ночь, когда их с малышом Бобом избили собственные родители.

Из-за чего же всё-таки Алекса с Бобом тогда наказали? Ну, запустили в бассейн головастиков, а те сразу передохли (вода-то с хлоркой), ну, было этих головастиков кошмарно много, бассейн загадили. И вот той же ночью обоих братьев будят, вынимают из постелей, выводят в сад и задают порку. Жёстко, без скидок на возраст. Под огромным звёздным небом. Алекс орёт, что будет чистить бассейн каждый день, а Боб плачет и вдруг сознаётся, что это он подменил в нянином стакане с зубным протезом воду на сладкий «спрайт»… Невозможно забыть, неделю потом сидеть не могли. Жутковатая расплата за шалости.

До сих пор Алекс не понимает, чем они так разъярили папу с мамой, и ни у кого уже не спросишь…

Прочь! Отложим неприятное в сторонку. Трогательные воспоминания заполняют голову до отказа, не будем им мешать… Как они с Борькой сооружают секретный домик на дереве и просиживают там днями. Как находят собаку, приводят её в сад и долго прячут от родителей. Как варят сгущёнку, хоть и не испытывают никаких затруднений с лакомствами. За столом их пичкают арахисовым маслом да фруктовыми суфле, а им сгущёнку варёную подавай… Как устраивают подземный гараж для машинок, найденных и ворованных. Они, дети из хорошей семьи, тоже запросто могут тиснуть игрушку – ради интереса…

А вот ещё светлый момент: два мальчика придумывают свой герб. Потом заказывают нашивки с гордым символом, которые крепят к вещам: на рюкзачки, на штаны, на бейсболки. Маленький, не всегда заметный значок, но личный – их и только их. Два перекрещённых арбалета, столь похожих издали на веер…

Автостоянку покинули через второй въезд-выезд. Шлагбаум здесь представлял собой палку, лежащую на распорках: поднырнул – и ты снаружи. Возле кассы были рассыпаны никели, даймы, квортеры, полегоньку врастая в асфальт. Шухарт велел Алексу обойти монеты, а перед улицей вдруг остановил всех, напряжённо вглядываясь то влево, то вправо.

– Ветерок, чуете?

– И что? – спросила Миледи. – Ветерок – хорошо.

– Никакой это не ветерок. Алекс, надеваем шлемы. Руку спрячь в костюм и прикрой дыру рукавом. А теперь, дамы и господа…

Он уложил Миледи на тротуар, заставив принять позу эмбриона, сбоку рядом – Алекса («Обними её, мушкетёр, а вторую руку, говорю же, спрячь»). Сверху навалил вещмешки, и сам лёг, закрывая даму с тыла. Успели.

«Жгучий пух» шёл облаком, вихрился, играл – нечастое явление.

– Чихнули на одуванчик, – сказал Шухарт с отвращением.

Миледи придушенно завопила: щелей в защите хватало, закрыли только жизненно важные места. Шухарт придавил её к земле, чтоб не вскочила, ополоумевши от боли. Отметины навсегда останутся, подумал Алекс с огромным сожалением. Такое смачное тело и так уродовать… Зона, сука, мастерица корёжить и коверкать… А спецкостюмы – держат ведь, держат! Ай, молодцы, очкарики…

– Я заметил, ты к нашей мамзель неравнодушен, – произнёс Шухарт, лёжа. – Вот я и прикинул, как тебе понравится, если я сейчас встану и отойду в сторонку?

– Не знаю, что ты заметил, Рыжий, но лучше не рискуй, – ответил Алекс.

– Чем отбрехиваться, Мелок, лучше расскажи, зачем сэр Гадот послал тебя в Зону. Заодно расскажешь про медальоны. Про оба. У тебя есть такой же, какой висел на Шланге, я твой видел на Большой земле, уж извини.

– Иначе женщине конец?

Шухарт промолчал, только шевельнулся демонстративно. И Алекс не стал проверять, блефует ли командир, он снял шелуху с этой сомнительной тайны, которая не тайна, собственно, а гниль и ржавчина, учитывая, сколько времени прошло, и продолжал говорить, когда «жгучий пух» давно улетел, и так они лежали рядком все трое, идиллия да и только…

По словам Гадота, Ванин-старший покинул родину не с пустыми руками. Участвуя в программе по разработке сейсмического оружия, он создал так называемую теорию геопунктуры. Это по аналогии с акупунктурой из восточной медицины: воздействуя на несколько точек, отклик получаешь совсем в другом месте и куда в более крупных масштабах. Методику выявления таких точек, расположенных на земной поверхности, а также карты, таблицы минимальных воздействий и схемы возможного применения он и привёз с собой. Несколько тетрадей. Хранил их в каком-то из банков Нью-Йорка, принципиально никому не отдавая, ни бывшим своим, ни нашим. Нашим вообще не сообщил, что такая разработка существует. После нескольких лет спокойной жизни, сказал Холден, агенты противника его разыскали, что было неизбежно, и потребовали вернуть все расчеты, угрожая семье. Тогда господин Ванин решил снова бежать, одним ударом обезопасив и детей, и свою теорию. Так мальчики попали в приют, а на их шеях оказались медальоны с секретом. В одном медальоне, который родители оставили Алексу, хранилась информация – название банка, номер ячейки и пароль. Во втором, который носил Боб, был спрятан ключ от ячейки. Почему господа Ванины просто не обратились в полицию или, на худой конец, в службу безопасности корпорации, где имели честь работать? Потому что тогда в их жизни непременно возникло бы уже наше правительство в лице разведки и министерства обороны. А эти люди к родине своей зла не питали, их только режим власти не устраивал. История закончилась трагично: беглецов моментально нашли. Их пытали, следы на теле женщины не оставляли сомнений. Она пыток не выдержала, сошла с ума. Что с учёным – неизвестно. В любом случае материалы, хранящиеся в банке, он не отдал, иначе детей из приюта похитили бы тоже. Уж всяко забрали бы ключ от банковской ячейки… Короче, Холденов очень интересовала эта самая «геопунктура» – вот ради чего Алекс и был послан в Зону. Цель: найти второй медальон – тот, что с ключом. Жив Боб или нет, Гадоту плевать, но украшение-то должно где-нибудь там валяться?!

– Любопытно, откуда он узнал такие подробности, – сказал Шухарт. – Про тетради, про разработку нового оружия.

– Говорит, есть контакты в ЦРУ. А узнал, когда уже ничего не изменишь.

Идиллия рассыпалась, мужчины поднялись. В обе стороны тянулись дома, прозванные Седым кварталом, хотя правильнее было бы называть все эти кварталы – Чумные, Слепые, Непомнящие, Безумные – Мёртвым городом. Ничего живого тут не осталось, совсем ничего. А то, что стёкла в окнах целые, – обман, который тем страшнее, что по ночам (Шухарт рассказывал) в некоторых из окон, бывает, горит свет…

Миледи сидела на асфальте и, сдерживая стоны, обрабатывала ожоги на бедре. Несколько «пушинок» её чувствительно зацепили. Она произнесла:

– Сэр Гадот любит фантазировать, а ты, малыш, слишком доверчивый. Во-первых, никакой геопунктуры не существует, я бы знала, во-вторых, Посещение сделало все эти военные игры куда менее актуальными. Возможно, в банке спрятано что-то совсем другое.

– Да мне накласть, что и где спрятано. Я брата ищу, – вколотил Алекс. – А сэр пусть финансирует.

– Разумно.

Миледи встала, подошла к Шухарту, мучительно хромая, и вдруг – выписала ему хлёсткую пощёчину.

– За то, что я тебя спас? – холодно удивился он.

– За «мамзель».

Остаток пути я думал о том, как будем возвращаться. В свете последних новостей это представлялось делом непростым. Вопли с реки, а также неведомый преследователь, шедший за нами, которого Миледи тоже заметила (каким образом, интересно), – всё теперь укладывалось в мозаику, и складывавшийся узор мне решительно не нравился.

Перед детской площадкой я устроил привал. Детская площадка – это кладбище, где закончили свой путь большинство горемык, пытавшихся дойти до Приюта. Кладбище, нафаршированное минами. Если легенды не врут хотя бы на одну десятую, нам бы развернуться и пойти домой…

– Посидим, помолимся, вспомним пережитое, – говорю спутникам, а сам вынимаю флягу и приникаю к ней, как к материнской титьке. Набираюсь жизни перед последним броском. Неизвестно ведь, смогу ли когда обжечь горло крепеньким?

Седой квартал одолели быстро, в чём нет ничего удивительного. По городским улицам, в общем, ходить безопаснее, чем где бы то ещё. Вся опасность – она в домах, в которые мы, ясное дело, не заходили. Канализационный люк только этот дурацкий здорово потрепал нервы. Не сам люк, а крышка. Тяжеленная даже с виду, чугунная, круглая, не лежит на колодце, как ей полагается, не валяется где-нибудь поблизости, а стоит вертикально, не падает. На ребре, на гурте. Сколько лет стоит, бог весть. Но это бы ладно… Обходим мы люк, крадёмся мимо, стараясь крышку не потревожить, и вдруг она поворачивается вслед за нами – как стрелка за магнитом! Миледи тоненько: «Ой…» – и заткнулась. Пока не оставили мы эту железяку далеко позади, так и следила она за нашими передвижениями, зараза. Я всё ждал какой-нибудь подлянки, готов был, натянут как струна… Обошлось.

Нашли «синюю панацею», которая на сей раз была ядовито-зелёная. Гигантское пятно слизи на окне первого этажа, стёкшее на карниз. Будто великан плюнул. Попадается, кстати, ещё и жёлтая, но раз уж прозвали синей, значит – синяя. С виду – гадость гадостью, плевок и есть плевок, а чудеса делает. Товарищи мои обрадовались, панацея-то не абы какая, а живая, самый смак. Сменили повязки на ранах, Алекс на руке, Миледи на бедре…

Сам Приют – вот он, два корпуса, стоящие под прямым углом и развёрнутые фасадом на нас. Здания казённые, красного кирпича, три этажа с мансардами. В одном жили школьники, во втором – младшие. Сзади к корпусам подхода нет, там пруд – это без шансов. Когда-то с той стороны был хозблок с прачечной и кухней, стояли другие хозяйственные постройки, гараж, но сейчас всё это затоплено. Пруд во время Посещения разлился и подступил к самым корпусам, превратившись попутно в сплошной омут. Силища дьявольская, утягивает всё: что пловца, что лодку, без разницы. Смотреть невозможно, как вода бурлит, куда уж – переправляться. А ещё пару раз за день пруд вскипает, натурально, и тогда к небу поднимается пар, видимый даже из-за стены. Короче, как бы меня ни отталкивал крошечный парк с лужайками и дорожками, как бы меня ни пугала заброшенная детская площадка, кроме как здесь – нет пути к Приюту.

Расположились мы перед кованой декоративной оградой высотою до колен. Кажется, только перешагни… Очень тяжкий это шаг, ноги бастуют, вот и сидим, подкрепляемся сухим пайком. Алекс с Миледи ещё и курят, я к фляжке прикладываюсь. Так с фляжкой и привстаю, чтобы ещё раз окинуть взглядом предстоящий маршрут. Смотрю в бинокль и вдруг замечаю в одном из окон Приюта…

Мальчик. На третьем этаже дошкольного корпуса. Залез ногами на подоконник, прилип лицом к стеклу и смотрит вроде как прямо на меня. Я выронил всё, что было в руках, ну, вы понимаете, как не остолбенеешь от такого. Все мысли вымело из головы, кроме одной: не вернуться ли, пока не поздно? Или уже поздно? Очень страшно, ребята. Никогда мне не было так страшно.

Компаньоны мои вскочили, глядючи на меня, а я сказать ничего не могу, тычу пальцем: смотрите. Пока тыкал, фигура за окном исчезла. Длилась эта хрень секунду-другую, не больше. «Что?» – спрашивают они в один голос, а я только рукой машу, отстаньте, дескать, чем ещё больше их напугал. Они ж надеются на проводника. В Зоне больше не на кого надеяться, только на себя да на проводника, и если кто-то из этих двоих с катушек слетает… да, ребята.

А главное – в Зоне ты никогда не уверен, где обман и где правда.

– Что ж они с нами делают, – говорю, – нелюдь поганая…

Нашарил выпавшую флягу и прикончил её в полтора глотка.

– Ты про пришельцев? – спросила Миледи. – Не обманывай себя, Рэд, их нет в Зоне. Заглянули сюда на вечерок и удалились, оставив нам кучи мусора. Вы, мальчики, конечно, не слышали о гипотезе маэстро Пильмана, а жаль. Вероятно, пришельцы нас просто-напросто не заметили, как мы не замечаем букашек, когда съезжаем с дороги на обочину, чтобы отдохнуть и поехать дальше…

– Гипотеза о пикнике, – перебил её Алекс. – Я читал.

– Ты? – бесконечно удивилась доктор физики. – Где, как?

– Холден меня пускал в свой архив. У него есть всё, что касается Зоны, любая официальная и неофициальная информация, беллетристика, даже высказывания шоуменов и спортсменов.

– Ах, да, ты ж ему как сын.

– А ты – как сестра… Я уже думал над гипотезой господина Пильмана, милая тётя, и наш Приют плохо укладывается в концепцию пикника. Я бы дорисовал картинку. Пришельцы, которые отдыхают на лужайке, не обращают внимания на местную фауну, но это – взрослые. Допустим, они взяли с собой ребёнка, девочку. Она поймала букашек, на которых взрослым наплевать, и положила их в спичечный коробок. А уезжая, бросила. Коробок так и валяется где-нибудь в луже, гниёт. С букашками внутри… Думаю, пришельцы нас всё-таки заметили, пусть и на уровне их малыша.

– То есть Приют – это спичечный коробок? А пруд – это лужа? Любопытная дорисовка. – Миледи воодушевилась. – Продолжим твою мысль. Если существуют области законсервированного времени, это значит, что Посещение продолжается. В том кусочке Зоны, где время замерло, Посещение длится и длится. Получается, Земля пока ещё не брошена, и ничего ещё не закончилось.

– Пугаешь?

– Сама пугаюсь. Скажу больше, мальчики, меня иногда охватывает уверенность, что костерок в Зоне тлеет. Я про костёр, разожжённый любителями пикников. С виду осталось мёртвое пепелище, но угольки в нём горячие. Почему не затушили? Чего нам ждать?

– Кто-то печёт картошку и вернётся покушать, – весело подхватил Алекс. – Возьмёт обжигающую картофелину, перебрасывая из руки в руку. Если упустит время, вместо вкусной корочки получит золу. Мы с Бобом, помню, пекли картошку у себя в саду, ещё до интерната. А заедали варёной сгущёнкой… Рут, не нагоняй тоску. Эти твари могут вернуться в любой момент – безотносительно спичечных коробков или угольков на пепелище. Представь: компания, устроившая на Земле пикник и хорошо здесь погулявшая, снова проезжает мимо. У них остались отличные впечатления от прошлого раза. И что им мешает снова свернуть на приглянувшуюся лужайку? Ничего не мешает.

– Ты к тому, что надо быть готовым?

– Нет, просто в некоторых ситуациях от нас ничего зависит. В связи с чем хочу спросить, что ты делаешь завтра вечером…

Они ворковали, перебрасываясь умными фразами, а я сидел, оседлав рюкзак, и уговаривал себя: вставай, сталкер, подъём! Ребёнок в окне словно стержень из меня вынул. А до темноты, между прочим, шесть часов. Если не успеем вернуться, будем всю ночь лежать где-нибудь кверху задом, трепетать, как тот кролик, и ждать рассвета… Возвращаться мы планировали в обход стены, на западе. По речке нельзя, жабы, конечно, обнаружили дыру, они по два раза на дню заграждение осматривают. Жабы нервные, чуть что – стреляют, причём не столько в тех, кто в Зону идёт, на этих они клали, а в тех, кто из Зоны. А уж когда дыру увидят… Короче, путь предстоит не близкий. Самое время собирать свои рассыпавшиеся мощи, и вперёд… Так я встряхивал себя, но помогало плохо. И если б не катившееся колесо…

Это я в первую секунду подумал, когда заметил движение, – колесо, мол. Несётся по улице вдоль разделительной полосы, как будто с велосипеда соскочило. В совершенной тишине. А уже через секунду вижу: спиц-то нет, круг цельный, и звук появился, стремительно нараставший грохот. Это была стальная крышка от люка – та самая, двести фунтов чистого веса! Мчалась прямо на нас, пересчитывая трещины. И наконец я просыпаюсь, ору: «В сторону!» Только мы рассыпаемся, она перемахивает через бордюр и втыкается в ограду – ровно в месте, где мы располагались. Удар страшный, чугунные завитки на решётке погнуло, крышку отбросило ярдов на десять. Стоит она вертикально, по-прежнему не падает и звучно так вибрирует…

Подхватились мои бойцы и – без команды – махнули через оградку. Я за ними. Только тогда и осознали, что всё, рубикон перейдён. Мы на территории Приюта, и пути назад нет.

Гаек Шухарт не жалел, тропы-то не было. Плохо, когда не знаешь тропы, идешь вслепую по краю пропасти, не туда шагнешь – и… Алекс Мелок шёл теперь вторым, Рут Арден сзади, а первым – Шухарт. Следы тех, кто гробанулся, попадались повсюду: от истлевших тряпок до почти новых брезентовых рюкзаков, от отдельно лежащих костей до целых скелетов. Привычные «парилки», «давилки» и «комариные плеши» вычислялись легко, результаты их работы были наглядны и поучительны, однако этими аномалиями дело не ограничивалось.

Возле спортплощадки видны были свежие остатки тел, и висела там на сетке чья-то голова, не успевшая стать черепом, но это далеко, Шухарт туда вроде не собирался…

Прежде всего командир долго бродил вдоль ограды, выбирая место, откуда начать движение. «Из пункта А в пункт Б вышли три пешехода…», детская задачка. Но очень уж трудно найти пресловутый «пункт А», ведь это первая точка на сложной кривой, которая либо станет тропой, либо не станет. Внимание Шухарта привлекло нечто яркое, красно-бело-синее, похожее на изделие из конструктора «Лего»; эта штуковина лежала в изгибе парковой дорожки. Шухарт осмотрел её в бинокль и вдруг воспрянул, махнул рукой: есть направление, за мной! Когда дошли, оказалось, и впрямь «Лего». На дорожке, когда-то утрамбованной и посыпанной гравием, а теперь поросшей травой, красовалась фигурка, собранная из пластиковых кирпичиков: треугольник с палочкой. Похоже на указательную стрелку, где треугольник – острие.

– А у тебя в мешке такой же конструктор, – констатировал Шухарт. Алекс согласно кивнул. Всё точно, от Шланга остались детские игрушки, в том числе и конструктор, но какая здесь связь? Очевидно, командир связь находил, потому что опять схватился за бинокль, принялся осматривать территорию в направлении стрелки и тут же молвил с удовлетворением: «Вот!» Он чуть ли не сиял, суровый сталкер, никогда в Зоне не улыбавшийся. Он показал рукой: туда! И двинулся первым, поведя группу дальше, по стрелке, оставленной неизвестно кем, по бывшему газону, совершенно заросшему, и вскоре Алекс увидел, что направляются они к следующей фигурке из «Лего», лежащей на круговой садовой скамейке под одиноким клёном…

А потом что-то заставило Алекса оглянуться, и он крикнул Шухарту: «Стой!» И пошёл обратно, убыстряя шаг, и Шухарт тоже орал ему: «Стой», однако он не подчинился. Миледи, отстав на десяток шагов, застыла в нелепой позе – в полупоклоне, боком к движению. Вытянув вперёд руку, она смотрела на Белоснежку, на обычную садовую скульптуру, деревянную и крашеную. Краска поблёкла и облезла. Цепочкой за Белоснежкой выстроились гномики, такие же деревянные и облезлые.

– Ты чего? – подбежал Алекс. Заглянул женщине в лицо и содрогнулся. – Ты что там видишь, Рут?

– Не дотрагивайся до неё! – бушевал Шухарт, и это было последнее, что услышал Алекс, прежде чем взял Миледи за вытянутую руку…

Очнулся у дерева. Вселенский восторг, раздавивший реальность и ставший, собственно, реальностью, уходил из него, как воздух из развязанного шарика. Циклопические цветные пятна, закручивающиеся огромными винтами, какое-то время ещё дырявили его голову, но и они растворились в тени от клёна.

– Во что мы вляпались? – спросил Алекс, мучаясь раскаянием.

– В «лунный свет», – ответил, жуя соломинку, Шухарт. Он сидел на скамейке, сооружённой вокруг толстого ствола. Старое тенистое дерево, приземистое и широкое, было когда-то идеальным защитником для сплетников и любителей секретничать.

– А ты…

– А я вытащил вас верёвкой. К мамзели претензий нет, с кем не бывает. Насчёт тебя, идиота, сомневаюсь, правильно ли сделал.

– А если б не вытащил?

– Протухли бы через недельку-две.

– Где зеркало? – простонала Миледи, приподнявшись. – До неба высотой… – Она обхватила руками голову и упала обратно в траву. – Дьявол, что за бред, какое зеркало?

Алекс сел на корточки и огляделся.

– Куда дальше, Рэд?

Шухарт молча показал на стрелку из конструктора. Эта, вторая, была точной копией предыдущей, только собрана из кирпичиков зелёного и жёлтого цветов. Алекс проследил взглядом направление и обнаружил порцию пластмассовых деталей ярдах в тридцати, на одном из пеньков, расставленных вокруг садового столика и выполнявших функцию скамеек. Метки! Кто и зачем их разложил, интересный вопрос, к практике имеющий малое отношение. Гораздо важнее другое… Пугливое, хрупкое понимание вошло в душу Алекса, и наконец он почувствовал то же, что его проводник…

Неужели – тропа?

Неужели кто-то дошёл – и вернулся?

Шухарт осторожно взял изделие из «Лего» и спрятал в траву. От чьих взоров? Спрашивать Алекс не стал. Не задал он и главный из терзавших его вопросов: какое отношение все эти знаки имеют к набору «Лего», который он тащит на себе?

И снова они шли след в след, и снова командир проверял каждый шаг гайками, страхуясь от сюрпризов, и уже почти дошли до столика, когда Шухарт кинул гайку в сторону площадки для самых маленьких, и та исчезла над песочницей прямо в воздухе, не долетев до земли. Без единого звука. «А можно мне…» – пробормотала Миледи, вырезала ножом кусок дёрна, метнула земляной ком и с восхищением понаблюдала, что произойдёт. Внешне ловушка не имела абсолютно никаких признаков, ни за что не заметишь. Вот так проглотит, думал Алекс, и совсем ничего не останется, даже тряпицы, не то что косточки. Зона как будто изощряется в придумывании дряни: кажется, уже страшнее некуда, но нет, сделай пару шагов и обязательно наткнёшься на что-то похлеще… А потом, стоя у пенёчка, они разглядывали указатель, сработанный из детского конструктора, и дружно искали следующий знак, и нашли его – у мачты с флагом, где кончался парк и начинался асфальт! Оттуда, от площадки для построений, было рукой подать до корпусов, только бы тропа не обманула, только бы неведомый проводник не подвёл.

Путь вёл сквозь сердце детской площадки. По правую руку располагались горка и турник, и в пространстве между ними творилось что-то невероятное, невообразимое. На песке появлялся младенец мужского пола, стремительно рос, оставаясь в лежачем положении, превращался в подростка, во взрослого, старел, дряхлел и наконец исчезал, чтобы тут же появиться на том же месте. Цикл повторялся и повторялся, гипнотизируя нежданных зрителей.

– Это Фараон, – сказал Шухарт, присмотревшись. – Три года как пропал. Вот, значит, как он пропал… За мной, чего вылупились! Голого мужика не видели?

По левую руку возникли качели, потом карусель, и когда группа почти миновала всё это, когда до выхода с детской площадки оставалось всего-ничего, их позвали:

– Помогите…

Карусель – это диск диаметром шесть футов с гнутой рамой и четырьмя сиденьями, посаженный на вал, проржавевший и перекошенный. Человек лежал на земле с той стороны, поэтому его было не видно. Он тяжело встал, хватаясь за раму.

– Рыжий, ты?

– Винни, – сказал Шухарт. – Далеко ж тебя занесло.

– Подойди, чувак, я не могу стоять.

Шухарт осматривал эту часть площадки, не спеша ни подходить к человеку, ни вообще что-либо предпринимать. Сделал резкий жест рукой: замерли! Сталкер по прозвищу Винни-Пух был предельно истощён, в чём только душа держалась, он звал к себе, умоляя и сердясь, однако Шухарт так и не двинулся с места, пока не сказал:

– Не скучай, Винни, нам пора. Увидимся.

– Уходишь?! Бросаешь?! – Человек задохнулся от гнева. Отцепившись от карусели, заковылял к коллегам по ремеслу, ускоряясь, фактически побежал, и лицо его было страшно, Миледи невольно попятилась, а Мелок приготовился к встрече… Ничего не понадобилось.

Казалось, вот сейчас доходяга бросится на Шухарта – и вдруг он оказался ярдах в двадцати, по ту стороны карусели. Не в силах успокоиться, возобновил свой болезненный бег, обогнул карусель, но, оказавшись на расстоянии плевка, снова был переброшен назад. Граница ловушки обозначилась.

– Влево, вправо тоже? – спросил Шухарт с сочувствием.

Винни-Пух рухнул на землю, хватая ртом воздух.

– Здесь круг… Замкнуло, карусель примерно в центре… Суки, ненавижу…

– Их вроде двое было, – вспомнила Миледи. – Помню напарника, которого звали…

– Жгучий Пух, – помог Шухарт и показал рукой. – Вон его напарник валяется, вернее остатки. Почему, ты думаешь, Винни продержался два месяца? Организовал себе запас мяса. А ведь друзья были известные в городе персоны. Меня он зачем подзывал, как думаешь?

– Господи, – сказала Миледи.

Они двинулись своей дорогой. Винни послал им вслед: «Когда вы накроетесь, я станцую», но всем было до лампочки, в гробу они видали такие напутствия, только Алекс оглядывался, а потом риторически вопросил:

– Воду он что, из гидранта пил?

Очевидно, так. Одна из колонок, откуда садовник брал воду для полива, тоже оказалась в замкнутом круге. Вода подавалась не из водопровода, а из пруда, и если раньше её качали насосами, то сейчас взбесившийся пруд регулярно выплёскивал себя через все возможные ходы.

Флаг, когда-то развевавшийся на мачте, давно сгорел, то ли молния попала, то ли Зоне чем-то помешал. Но мачта уцелела. Под ней стрелка и нашлась. И предписывала она идти прямо по площадке для построений – к предпоследнему знаку, выложенному на постаменте памятника. Памятник стоял между корпусами и изображал какого-то из королей Георгов. А последний знак, отчётливо видимый даже без бинокля, красовался возле входа в корпус для дошкольников; вместо стрелки-указателя там поставили игрушечный средневековый замок.

Вот только асфальт на площадке был, как перед рынком, ненормально чёрный и в трещинах. Трещины складывались в узоры, похожие на паутину. А ещё здесь было полно вдавленностей, таких же, как на месте ловушки, утащившей Шланга. И что, идти напрямик, по стрелке?! У Алекса внутри всё восставало, едва он представлял себе этот путь. С Шухартом творилось примерно то же, только в масштабах истинной драмы, ведь ему, командиру, приходилось делать выбор за всех.

Пошли кружным курсом. И благополучно добрались до угла второго корпуса – того, где раньше жили старшие дети. Ещё шаг, и попали бы из солнца в тень, пробив своими телами резко очерченную границу света и тьмы. Такая манящая на жаре тень. Ещё бы шаг… Шухарт едва не подпрыгнул:

– Стоять!

Чутье командира, обострившееся в Зоне, спасло и его самого, и, возможно, группу. Дрожание воздуха, едва заметные искажения в рисунке кирпичной стены, сгустки тьмы, затаившиеся в тени, всё это осознавалось не разумом, а шкурой. И, наверное, помогла одержимость Холдена, шедшая рядом, как невидимый участник экспедиции. Холден истово верил легендам, гласящим, что самые ценные артефакты Зоны рождают вокруг себя «мясорубки», требующие жертвоприношений. Для того и несли живность, для того, в конце концов, он и навязал группе юного Шланга.

Легенды не врали. В пространстве между корпусами по-хозяйски расположилась «мясорубка», голодная, ждущая. Если бы шли к памятнику по прямой от флагштока, то этой встречи избежали бы. А отсюда другого пути нет. И возвращаться нельзя… Что ж, настало время покормить ловушку.

– Любишь ты, гнида, тёплое, живое, свежее… – шептал Шухарт, выпуская кролика. – Жри, стерва, подавись…

А потом кролик закричал, громко заскрежетал зубами, когда его вздёрнуло рывком, но длилось это секунду, и вот уже его неспешно крутит, жуёт, перемалывает с хрустом и чавканьем, и разлетаются по воздуху кровавые бусы, смешанные с комками шерсти.

И всё кончилось.

Пока пространство разжимало хватку, разглаживалось и успокаивалось – выжидали. Потом ещё чуток выжидали. Алекс закурил, стараясь не показать, как его потряхивает. Вдруг кролика мало? Рассказывали, что «мясорубка», сожравшая кого-нибудь, временно теряет силу, словно завод пружины кончается, и можно смело двигаться дальше. Шухарт, осторожничая, как раз проверял это с помощью мышки. Жаль, осталась только одна. Он обвязал животное леской, погнал в опасном направлении (порядок!), после чего подтянул к себе извивающееся тельце и сказал коротко:

– За мной.

Пересекли площадку между корпусами, оставив памятник сбоку, и встали перед главным входом. Вот тебе и Приют, подумал Алекс, мечты идиота сбываются. Замок из «Лего» был неряшлив и неказист, строили явно на скорую руку. Вход был нараспашку – заходите, гости.

Шухарт опять пустил на пробу мышь. Перебежав порог, та успела одолеть пару футов, прежде чем растворилась в воздухе. Буквально! Исчезала не сразу, а частями, постепенно… И тогда в поле зрения появился мальчик.

Совершенно обыкновенный малыш, в рубашке, штанах до колен и сандалиях. Пересёк холл и подошёл к двери.

– Тринадцать лет назад вашей мыши не существовало, – произнёс он чрезвычайно вежливо. – А вы, уважаемые господа, уже существовали, так что не бойтесь, добро пожаловать.

– Борис! – завопил Алекс и бросился внутрь, потерявши рассудок.

Не верите? Я бы, ребятки мои, тоже не поверил, особенно тому, о чём пойдёт речь сейчас.

Мальчик оказался тем же самым, которого я видел в окне, что меня ничуть не удивило. Во-первых, это было логично, кроме того, в Зоне быстро отучаешься удивляться. Он же был на старой фотографии, показанной Холденом, то есть за этим милым чадом мы и шли. Другое странно: возле Приюта я чувствовал особенно остро, что за нами следят. Я даже мог сказать откуда – от клёна, где мы нашли второй знак. Вообще-то, когда я в Зоне, у меня в мозгу включается детектор на такие вещи, но сейчас было совсем не так. Я будто видел тех двоих, причём с высоты третьего этажа, из окна Приюта. Стою я, значит, в коридоре, возле торцевого окна, и ясно вижу, как две фигуры в спецкостюмах лежат в траве возле круговой скамейки и наблюдают в бинокли… Я помотал головой, сбрасывая наваждение.

– Не могу, – сказала Миледи истерично. – Выше моего предела. Не могу, не пойду…

Это она на предложение войти в Приют, сделанное Шлангом. Сидит над своим мешком, роется, чего-то там бездумно ищет и чуть не плачет. Доктор физики…

Сначала уговорами занимался десятилетний пацан, вернее, Алекс Мелок, превратившийся на наших глазах в пацана, потом – малыш, встретивший нас на входе. В конце концов малыш вышел наружу и оказался Шлангом, живым, здоровым, долговязым. И отнюдь не молчаливым. Сказал нам с Миледи: мол, вы оба боитесь стать маленькими навсегда, это понятно, однако посмотрите на меня, как видите, вне здания я стопроцентно прежний, и только внутри – маленький, так что зря боитесь. Как раз чертовщина со зданием, отвечаю я ему, не пугает, Приют и есть Приют. Непонятно, как ты жив остался, вот что настораживает. Он хитро улыбается: а это, господин Шухарт, я вам объясню, если вы всё-таки осмелитесь войти.

Осмелюсь ли я? Знаю ведь, что «на слабо» берут, и ведусь, как… Как кто? Да как маленький! Тринадцать лет назад мне было десять, ровно столько же, сколько Мелку, так что ровесники мы с ним, что снаружи Приюта, что внутри… А Миледи – нет, не смогла. Осталась перед дверью с обоими нашими мешками.

Вхожу…

Мир словно отпрыгнул от меня, я чуть не грохнулся. Стены выросли, потолок ушёл ввысь. И нисколько не страшно, наоборот, струночка какая-то поёт в душе: я дома, я дома… Почему «дома»? Никогда ж в этом заведении не жил, бог миловал. Да потому, вдруг понимаю, что здесь я могу остаться навсегда и ни минуты потом не пожалею.

Одёжка на мне сменилась. Не в скафандре я дурацком, а в брючках и курточке, какие сто лет не носил. И Мелок теперь в тёмно-синих рубашке и штанах, в таких же, что и Шланг, только штаны не укороченные и размер больше. Наверное, это у них стандартная приютская форма. Мелок, кстати, никакой не Мелок – седина-то пропала. Да и Шланга больше нет, есть пятилетний Боб. И вот этот Боб подводит нас с Алексом к зеркалу в холле. Смотрим мы на себя и начинаем хохотать, показывая пальцем и кривляясь… ну детский сад.

Причём осознаём полностью, кто мы и где. Взрослый в теле ребёнка – странное ощущение, невозможно описать, так что не буду, всё равно не поймёте.

Выходить обратно не просто не хочется, а страшно до жути. В озноб бросает. Наверное, это чисто детское восприятие, ведь чем мы младше, чем сильнее наши страхи… Ладно. Не о том говорю.

Как же Боб обрадовался своему рюкзаку, который Алекс приволок в Приют! Рюкзак, правда, испарился, вещь-то новая, недавно сделанная, но машинки, куклы и прочий нелепый багаж, который Боб приготовил для Зоны, остались, рассыпались по полу.

– Конструктор – мне, люблю это дело, – торжественно объявил он. – А всё остальное…

И потащил нас на третий этаж. В Приюте три этажа плюс мансарды, в которых проживал обслуживающий персонал. На первом – администрация, столовая, актовый зал, переговорная комната, на втором – медицинский блок, игровые и учебные комнаты, методический кабинет и кабинет логопеда, на третьем – спальни. Вот по спальням-то Боб и провел нас, заглядывая под кровати. Кровати деревянные, низкие, со спинкой в изголовье, и под некоторыми сидели дети – как в домиках, обложенные всякой всячиной. Нас не замечали и вообще ничего вокруг не замечали. В каком-то трансе были, не знаю, как это правильно назвать.

– И так – все тринадцать лет, – сказал Боб. – Не спят, не едят.

Он подкладывал им игрушки, кому поезд, кому Барби, и они реагировали, брали новый предмет в руки с явным удовольствием, правда, тем их интерес к миру и ограничивался. Подарки быстро кончились, на всех не хватило. И ещё, сказал Боб, детишки есть на втором этаже: в игровой, у логопеда, в общем, кого где Посещение застало.

– Значит, ты ходишь в город за игрушками? – спрашиваю его, когда обход закончен. – Мы – в Зону, ты – наоборот?

– А что делать, – отвечает. – У них, кроме меня, никого, никто больше не позаботится.

– Антисталкер, – смеюсь. – Город – это твоя Зона.

– Только не «анти», почему «анти»? Я не против сталкеров. Лучше – метасталкер. Мета – это тот, который появился после. Сначала были вы, теперь я.

– Почему раньше не сказал, кто ты? – выплеснул Алекс. – Хотя бы мне одному. Целую неделю были вместе!

– Зачем? Смешно было за тобой наблюдать… Вот что, парни, давайте мы поговорим по-настоящему, чего мучиться…

А до того мы как говорили, хотел я съехидничать, но не вышло. Надел он нам с Алексом «браслеты» на обе руки, дал «булавки», которые заставил сунуть во рты и сильно сжать зубами (они сразу активировались), и вдруг я вижу – с окном что-то не то. Не окно это, оказывается, а здоровенный окуляр, сквозь который видно всё, что делается в Зоне. Только подумал я, мол, неплохо бы посмотреть, что там на речке Нижней, как придвинулась картинка, увеличилась настолько, что каждую колючку видно. Вот наши недогоревшие скафандры в количестве двух, а вот яма от взрыва, уже не наша, а вон те неопрятные кучи были когда-то людьми – от спецкостюмов ничего не осталось, тела продолжают растворяться… Ага, они воткнулись в «стаканы», а там – «ведьмин студень». Товарищи вытащили пострадавших на берег. Зачем же вас вытаскивали, водоплавающие, в «стакане» смерть очень быстрая… С этим разобрались, теперь бы посмотреть, думаю я, кто у нас на детской площадке… Посмотреть не получится, слышу голос, надо перейти в торец дома, окна здесь показывают каждый свой участок. Голос – отовсюду, словно сам дом со мной и говорит. Оборачиваюсь – там Боб, ухмыляется малец, а у Алекса видок пришибленный. И разносится в моей голове паническая мысль: что за фокусы, Боб?! – и понимаю я, что вовсе не моя это мысль, это Алекс крикнул, не раскрывая рта. Что за чёрт? – думаю, хотя чего тут думать, всё понятно, и вижу – Алексу тоже всё понятно.

Значит, разговор по-настоящему – такой? Разговор на троих и без слов…

Это, ребята, тоже не объяснить. Как будто голова одна, а в ней три участка, разделённые деревянными заборчиками. Если захотеть, можно сквозь штакетины подсмотреть, что у соседа, при этом сосед тебя видит, и становится так стыдно, что покраснел бы, да нечем, и провалился бы, да некуда.

Пока идём к торцу, Боб рассказывает, что к чему, немножечко хвастаясь. Хитрость, говорит, в сочетании. Никак люди не допрут, даже самые учёные, что артефакты в сочетании действуют по-другому. «Браслет» плюс «булавки» – получаем общий разум. Плюс к ним окна на третьем этаже – получаем гиперобзорную площадку. И всего-то делов.

В руке у Боба штуковина, очень похожая на «пустышку», но узкая, вытянутая и гораздо меньше. Внутри плескается перламутровая жидкость. Если покрутить, жидкость переливается цветами, а если задержать на ней взгляд, цепляет, не отпускает.

Палочка Власти.

Вот она какая. Лежала под мостиком через Нижнюю, а нашлась с помощью одного из окон. Превращает мысль в картинку, позволяя управлять людьми.

Боб приоткрывает нам с Алексом калитку своей памяти, чтоб мы посмотрели, как оно было на самом деле возле рынка, где он якобы утонул в зыбучке. Всего лишь сработала картинка, морок. «Газированная глина» у него была подготовлена заранее, ещё на базе. На всякий случай. Готовится «глина» так: втыкаешь в неё Палочку Власти, наполняешь картинкой до краёв, после чего остаётся этот законсервированный бред активировать в нужный момент. Едва прошли мы шлагбаум, бросил он ментальную бомбочку, подождал, пока мы трое войдём в транс, и преспокойно удалился. Склянка разбилась, «глина» активировалась от удара об асфальт, а когда она испарилась, морок закончился, ну то есть Шланга больше нет, а зыбучка затянулась.

Страшная сила. В руках у юнца…

Боб фальцетом засмеялся, впитав это моё сомнение.

Зачем ему вообще было удирать? Столь жестоким способом – ладно, отнесём на счёт пижонства и незрелости, но что случилось на маршруте? А то, что Палочка подняла тревогу. В комплекте с «булавками» она предупреждает об опасности в Зоне, как бы иначе Боб здесь перемещался? Однако на сей раз угроза исходила не от Зоны, а от Миледи, да такая, что хоть беги. Что Шланг и сделал. Просто драматичные вопли и другие звуки, прилетевшие со стороны реки, дали Миледи понять, что Холден послал вторую группу – следом за первой. И, поняв это, отчего-то она решила Шланга прикончить, да как можно скорей. Боб это чувствовал совершенно отчётливо. В мозгу у неё было «или – или». Или вторая группа ликвидирует их всех, или она ликвидирует одного Шланга, и тогда у остальных есть надежда уцелеть. С чего она это взяла? Шланг не знал… Так давайте выясним, говорю. Пригласим даму и спросим, и пусть попробует не ответить…

Походим к окну, дружно смотрим. Боба забросили с ногами на подоконник, иначе тому не видно. Парочка гостей уже возле карусели, совсем немного им осталось. Профи, идут точнёхонько по нашему следу и тащат тяжеленные сумки, смотреть больно, как надрываются. Что там у них, крупнокалиберные пулемёты? Боб укрупняет изображение, и становится ясно, что один из них – Барри Биг, наперсник Холдена и отвратительный тип… И такая ненависть врывается в наши с Алексом головы, что в глазах темнеет, я чуть не падаю, хватаюсь за подоконник, а Мелок, забывшись от беспокойства, спрашивает вслух:

– Что с тобой, мелкий?

Боб соскакивает на пол и отвечает тоже голосом:

– Хочешь знать правду о родителях? Кто, зачем и как убил папу?

Он уже успокоился, железный сталкер Шланг (будь этот парень из моей компании, его наверняка бы так и прозвали: Железный Шланг), он уже рассказывает, а вернее, показывает нам свой визит в психиатрическую клинику, куда засунули их мать… К пациентке никого не допускали, но Боб нашёл подход: подарил врачу две унции «заячьей капусты» и обещал превратить их в фунт, если ему позволят повидаться с госпожой Ваниной. Унция «заячьей капусты» для практикующего медика – сокровище, что же говорить о фунте! Это даже не взятка, это чудо. Так Боб повидался с матерью. Она и вправду оказалась неконтактной, появление младшего сына не вызвало отклика, тогда он надел ей на руку «браслет», сунул активированную «булавку» ей в зубы; себе – то же самое; и два сознания соединились. Боб увидел прошлое… Барри Биг пытал папу на глазах у мамы, насиловал и пытал маму на глазах у папы, делая это по указанию хозяина, а пытки выбирал сам, профессиональный садист. Он же в конце концов перестарался: папа умер, мамина душа выгорела. Хозяин у Барри – сэр Гадот Холден, кто ж ещё. Никакой «вероятный противник» к этой истории не причастен, именно Холден хотел заполучить разработки по геопунктуре. Но главное – у себя в загашниках профессор Ванин держал ещё одну «бомбу», оставляя её для торга. Думал, страхуется, а вышло наоборот: чтобы получить эту информацию, босс и попёр напролом, ломая жизни. Речь о месторождении коренных алмазов, которое Ванин обнаружил в одной из северных провинций. Первое в стране! И в придачу – целый район алмазоносных кимберлитов, где, возможно, есть и другие «трубки»… Предвидя что-то подобное, родители и спрятали детей. Не только потому, что их могли похитить, но ещё и потому, чтобы были силы противостоять давлению. Как в воду глядели, только ужас этого давления представить не могли. И если б не дети – конечно же, отдали бы всё, что знали и хранили. Впрочем, про месторождение профессор быстро всё рассказал, но архив свой удержал. Пароль к банковской ячейке он не помнил, а ключа у него просто не было. Пароль и ключ были в медальонах, оставленных сыновьям, и, таким образом, от сохранения тайны напрямую зависела безопасность детей. Ну как тут поддашься искушению покончить со страданиями? Никак не поддашься. Даже психохимия не действовала, которую, понятное дело, тоже использовали, – слишком сильный стимул был помалкивать…

Алекс впитывает рассказ Боба, весь внутри чернея, он страстно хочет выйти наружу и встретить Барри, и я говорю ему: спокойно, друг, успеешь, никуда Барри теперь не денется. Лучше посмотри в окно: Миледи больше нет перед входом, и это беспокоит меня куда больше.

Неужели вошла в Приют?

Наша троица спускается вниз. Миледи рыскает по первому этажу, переходя из комнаты в комнату. Узнать её куда легче, чем, например, нас с Алексом: мы-то скакнули с двадцати трёх в десять, из мужчин в мальчики, тогда как она – с тридцати шести в двадцать три, именно столько ей было в момент Посещения. Рюкзак она предусмотрительно оставила при входе, чтоб не пропал. Аппетитная девица в мини и обтягивающей футболке, так бы и… Тьфу! Это уже не мои мысли. Алекс, говорю, придержи фантазию. Хохочем в голос, и пятилетний Шланг громче всех.

Она нас замечает…

Приторможу на минуту. Я лучше вас понимаю, что вся эта история с мгновенными превращениями из взрослого в ребёнка, из старого в молодого и обратно выглядит слишком по-детски. Так вот, я упрощаю специально. Конечно, если взаправду, процессы омоложения были не такими стремительными, весьма непростыми и чересчур физиологичными. Мозги наши менялись вместе с телами, в них мало оставалось от прежних мотиваций, знаний, навыков. И с одеждой было не совсем так, но… В задницу! Есть вещи, которые противно вспоминать. Хочу сказку.

Уверен, вы хотите того же, засранцы.

В руках у Миледи – «губка», кругленькая, ещё чистенькая. Большая, с теннисный мяч. Вот, значит, что она искала в вещмешке, вот что принесла в Зону – с дальним, значит, прицелом…

– Миледи, – зовёт Шланг. Называть её так уже не шутка, а издёвка. – Не Грааль ли вы ищете, Миледи?

Она подходит к нам, а смотрит только на Шланга.

– Малыш, это невероятно. Как это может быть… как ты сумел…

– Как букашка выбралась из спичечного коробка пришельцев? Уверяю вас, мэм, совершенно самостоятельно. В том месте, где оставили щёлочку, букашка обгрызла края.

Зелёное небо беззвучно колотило об землю, воздух пузырился, и кто-то складывал город по сгибам, будто лист бумаги. Мысли царапали вилкой по стеклу. Как тут не превратиться в перепуганного муравья, управляемого инстинктами? Взрослые брызнули кто куда, позабыв про детей: воспитатели, медсестра, логопед. Рассеялась старшая группа. Младшие забились под кровати, под столы, в шкафы. И только Боб, в отличие от других детей, побежал в соседний корпус – искать старшего брата. Не нашёл и спрятался там – под кроватью Алекса. Когда всё кончилось, вернулся в свой корпус, а здесь уже иное время и иные дети, застрявшие в самих себе. Если б не побежал за братом, был бы таким же. Но, поскольку вошёл Боб снаружи, открытая им дверь и стала той спасительной щёлочкой в колдовском замкнутом мирке. Так и жил он: сначала не покидал территорию Приюта, питаясь местными запасами и быстро теряя всё человеческое, потом начал выбираться в Зону, на своей шкуре познавая её жестокий нрав, а потом – в нормальный мир, на волю, где неизбежно взрослел и где стал подростком. Проводя бо́льшую часть времени вне Приюта, так и превратился в Шланга, нелюдимого и скрытного.

– А почему вы жуёте «булавки», мальчики? – с подозрением спросила Миледи.

– Нам можно, мы маленькие, – ответил Алекс.

– Так вы хотите посмотреть на свой темпоральный стабилизатор, мэм? – напомнил Шланг.

Ещё бы. Этого и Алекс хочет, и Шухарт вряд ли откажется. Опять они поднялись, теперь – на самый-самый верх, в одну из мансард. По пути, мысленно посовещавшись, решили не подключать гостью к своим мозгам. Боб категорически был против. Такое доверие надо заработать, а это не про Миледи.

В уютной комнате со скошенным потолком лежал на кровати парень лет шестнадцати-семнадцати, то ли спал, то ли в коме, во всяком случае дышал. Голый по пояс, в одних спортивных штанах.

Тело его светилось.

Свечение даже днём было видно, а в темноте, наверное, это нечто.

– Человек-аномалия… – прошептала догадливая Миледи.

– Бывший тренер, – вслух, специально для неё, пояснил Боб. – Здесь на чердаке он жил. Тогда ему было за сорок, но сейчас, как видите, меньше. Может, он спал, когда всё началось, может, просто отдыхал. Прихватило так, что не смог убежать. Вы не думайте, он живой. Вы потрогайте, какой он тёплый, потрогайте, не бойтесь…

Миледи, как под гипнозом, взяла спящего за руку.

И начала молодеть на глазах. Стрелки её часов закрутились назад с катастрофической скоростью, но отцепиться сама она была не в силах. Скорее всего, не чувствовала, что гибнет, прекрасное мгновение для неё тянулось и тянулось.

Алекс чуть было не оттолкнул её, увидев, что происходит, но Боб решительно и грубо остановил его. По-другому никак, брат, сказал он. Зря, что ли, мы с тобой тащили сюда группу? Кто кого тащил, хотел возмутиться Шухарт, но прикусил язык, потому что, как выяснилось, Боб поначалу тоже хотел сделать его жертвенным барашком… И наконец стала видна истинная картина – без розовых соплей.

Тринадцать лет назад из несчастного тренера изготовили аномалию, лишив сознания и воли. Аномалия заморозила время, закупорила Приют. Никто бы отсюда, изнутри, не смог выбраться, это чистая правда, но Боб-то – не отсюда. Не сразу он увидел и сообразил, к чему дело движется, а когда увидел – вынужден был действовать. Тренер медленно, но неуклонно молодел. За те года, что Боб превращался из мальчика в юношу, сорокалетний тренер сбросил возраст до шестнадцати. Спрашивается, что будет, когда тело совсем исчезнет? Вряд ли кто знает точный ответ, однако есть вероятность, что Приюта не станет – вместе с потухшей аномалией. А вместе с Приютом умрут те два десятка малолетних сирот, которые сейчас разбросаны по комнатам и кабинетам. Приютские дети, хоть и пребывают в непонятном трансе, всё-таки живы. Пока человек жив – есть надежда. Если детишек не станет, чем Боб оправдается? Ничем не оправдается. Вот и приводит он сюда жадных дураков – «показать Грааль». Зачем? Затем, что обнаружил однажды (это отдельная история), что если кто-то отдаёт спящему болвану все прожитые года, тот чуть-чуть взрослеет, и чем старше донор, тем значительнее эффект. С тех пор и взялся Боб «подкармливать» бывшего тренера, чтобы поддерживать его хотя бы в нынешнем состоянии. Все эти фанатики Приюта, чокнутые искатели Грааля, жаждущие омоложения, все они – корм для аномалии и ничто иное. Не люди. А Боб – смотритель Приюта, юродивый сталкер. Мета-сталкер…

Десятилетний Алекс смотрел на брата и чуть не плакал. Что ж ты со мной делаешь, мелкий, думал он, и Боб махнул в отчаянии рукой: решайте сами, парни, я устал, решалка моя вся в кровавых мозолях. И тогда Алекс прыгнул, сталкивая Миледи на пол, и упал рядом. Она лежала без движения, глаза закрыты. «Рут!» – застонал Алекс, проводя рукой по её щекам, по лбу, по волосам… Боб был очень грустным, но не вмешивался. Старший брат влюбился; осознавши это, младший отступил.

Миледи успела трансформироваться в девочку лет двенадцати или меньше – в их ровесницу. Ещё чуть-чуть, и стала бы младенцем. Интересно, что влюблённый пацан делал бы со своей возлюбленной, превратившейся в младенца? Анекдот.

Алекс истерически засмеялся.

Девочка по имени Рут открыла глаза, осмотрела себя, осознавая случившееся, и быть бы тут эксцессам, крикам, слезам, если б со двора не пришёл странный звук. Полное впечатление, будто там кто-то громко и смачно жрал, кто-то очень большой и плохо воспитанный.

Ага, включилась «мясорубка».

– Ну вот Барри и добрался до нас, – сказала девочка. – Опять он кого-то подставил вместо себя. Малыш, у тебя есть оружие?

– Здесь? – удивился Боб. – А надо?

– Недооценивать Холдена и Барри – ошибка. Сбегайте кто-нибудь к моей сумке, там кольт. Из старых, не исчезнет, если пронести сквозь дверь.

Она встала и оглядела себя уже сугубо практически. Футболка великовата, но это не страшно, зато юбка сползает. На стене мансарды висели подушечки с коллекцией спортивных значков, она выбрала круглый, самый крупный и, как булавкой, подколола им юбку.

– Подожди, мы как раз хотели тебя поспрашивать насчёт недооценок и ошибок, – ласково сказал Шухарт.

Он торопливо прикидывал, что у них со временем, учитывая фактор «мясорубки», и мысли его были шершавы, как булыжники. Проход к Приюту вот-вот должен был открыться. Чудно́ всё это, подумал Алекс. Время в приюте вроде бы стоит, но при этом жизнь внутри и снаружи идёт параллельно. Получается, не время стоит, а что-то другое? Да и не более это чудно, чем детишки с сознанием взрослых людей, читающие мысли друг друга, или молодеющий тренер в роли темпорального стабилизатора.

– Шухарт, когда ты корчишь из себя крутого, ты смешон, – ответила девчонка. – Барри Биг в роли палача куда убедительнее.

– Тогда вам лучше поспешить с ответами, уважаемый доктор физики или кто вы там. Чтобы ускорить процесс, я со своей стороны попрошу Алекса отвернуться, когда снова суну вас в поле действия этого светящегося господина.

В её глазах – вспышка ужаса. Она взвивается:

– Хватит пугать! Я и так собиралась всё рассказать, вы ж ничего не поняли, сопляки…

Не успеем её допросить, известил Шухарт мужскую компанию. Хотелось бы выяснить правду, но… У неё, кстати, есть запасной план, как в одиночку выбираться из Зоны, сказал Боб, я это на рынке почувствовал. Ежу понятно, что есть, согласился Шухарт, за этой дамочкой нужен глаз да глаз. Алекс вмешался: так, может, пусть её? Рут хочет забрать отсюда кусочек силы и унести с собой, сказал Шухарт. «Губку» видели? Что в этом плохого, возразил Алекс, будет потом исследовать на своих стендах. А ты уверен про стенды, спросил Шухарт, и Алекс не знал, что ответить, беспомощно посмотрел на Боба, и Боб мысленно хлопнул его по плечу: да мне не жалко, брат, пусть её…

– Потом закончим разговор, – сказал Шухарт Миледи. – Оставайся здесь и жди, если жить хочешь.

Боб выходил из комнаты последним, обернулся и добавил:

– Кстати, «губку» лучше бросить ему на грудь. Когда напитается, подцепляй её крючком, сама не дотрагивайся. В шкафу есть рыболовные снасти, найдёшь.

Троица мальчишек спустилась в холл. Алекс вооружился рыбацким ножом, взятым из комнаты тренера, и Боб над этим откровенно потешался. Спокоен был Боб, и все знали, почему: имел при себе склянку с «газированной глиной», обработанной Палочкой Власти, – с ещё одной убойной иллюзией вроде той, которую использовал на рынке. Так что, когда Барри Биг вошёл в Приют, встретили его мирно и приветливо.

Барри недолго колебался перед дверью, задержался только, чтобы вытащить «узи». Он припёр с собой два вещмешка, с которыми ввалился в холл и распаковывать которые не пришлось – исчезли сами, едва гость пересёк «полосу пропускания», как называл Боб границу между мирами. По полу рассыпались одинаковые белые брикеты, завёрнутые в парафинированную бумагу с армейской маркировкой. Вау, подумал Алекс. Взрывчатка С4. Сколько же здесь, если брикеты по два фунта? Он прикинул, и ему стало страшно. Зачем это? Зачем – столько?

К взрывчатке прилагалась россыпь детонаторов и бухта со шнуром.

Ни брикеты, ни «узи» не исчезли, надо же. Значит, изготовлены до Посещения. Холден не дурак, права была Миледи, но чтобы настолько…. Послав сюда своего пса, получается, он что-то предполагал и даже предвидел. Впрочем, и Миледи, если не наврала, пришла со старым оружием, устойчивым к парадоксам Приюта…

Барри было чуть за сорок, поэтому здесь он обернулся элегантным тридцатилетним мужчиной. Атлет, красавец… От ярости у Алекса свело кулаки. Посвежевший, подтянувшийся Барри в такой версии почему-то был намного омерзительнее. Тихо, остынь, шепнул Боб, он скоро получит своё. Чтоб не начал гость сразу палить с испугу, Шухарт бодро воскликнул, втягивая его в разговор:

– Господин инструктор! Докладываю: операция в стадии завершения. Мальчик обнаружен. Боб, покажи дяде Барри медальон. Мы ведь за этим шли, за медальоном? К сожалению, есть потери, Шланг погиб на маршруте.

Барри осторожно озирал пространство первого этажа. Всё-таки быстро он освоился с новым своим состоянием, практически мгновенно. «Узи» опускать не собирался, хоть и стояли перед ним мальчишки.

– Где мамзель? – буркнул он.

– Наверху, изучает Грааль.

– Что?!

– Грааль, господин инструктор. Мы, кажется, нашли артефакт.

Барри нервно обтёр лицо рукавом.

– Ведите.

Так и пошли в мансарду тренера – малолетки впереди, под прицелом у взрослого бугая. Сука, палач, думал Алекс, развернуться и ножичком тебя в горло, а мелкий всё останавливал его, умолял: подожди, сначала узнаем, зачем он сюда шёл, потом он твой. Ты обещал, сказал ему Алекс. Твой-твой, подтвердил Шухарт, только не психани раньше времени…

– Ну и где мамзель? – осведомился Барри.

Мансарда была пуста, если не считать тренера. Миледи сбежала, наплевав на предупреждение.

– Может, в туалет вышла? – предположил Шухарт.

– А это кто? – Гость кивнул в сторону светящегося тела.

– Это и есть Грааль, аномалия в виде человека. Он живой и тёплый, господин Биг. Рут сказала, если к нему прикоснуться, помолодеешь настолько, насколько захочешь. Боб, вон, постоянно его трогал, потому и не взрослел.

– Трогать мы пока ничего не станем, о’кей? – усмехнулся Барри. – Мелок – это ведь ты? – Он силой усадил Алекса на стул, а стул придвинул вплотную к столу. – Что у тебя под рубашкой, Мелок, нож? Молодец, оставь себе. Шухарт, стоять, где стоишь! А ты, малыш, не рыпайся… – Свободной рукой он резко притянул Боба, развернул, прижал к себе и быстро обыскал. Вытащил стеклянную пробирку с «газированной глиной» и удовлетворенно констатировал: – Так я и думал. Ты Шланг, правда? Наблюдал я, как ты разбил такую же. Меня даже проняло, когда твои товарищи дружно спятили, а ты ушёл себе, посвистывая. Но со мной ваши номера не пройдут, сталкеры хреновы.

Ситуация внезапно оказалась более чем дерьмовой. Что было делать? Всем троим атаковать – разом? Ему – тридцать; разметает детей одной левой. А в правой – «узи»…

– Си-четыре тебе зачем? – спросил Шухарт, оттягивая время.

– Я ждал этот вопрос. Чтобы подорвать ваш чёртов Приют.

– Вы с Холденом маньяки?

– Ты глуп, Рыжий. В Зоне есть дыры, через которые пришельцы снова заявятся, и Приют – одна из них. Гадот прав, дыры надо затыкать. Как только артефакт вынесем, так и поднимем домик на воздух.

– О, так ты герой!

Ответить на издёвку Барри не успел: что-то грохнуло, ударило по ушам, и вот его автомат летит в окно, разбивает стекло, почему-то пружинит обратно, и Барри, схватившись за раненую руку, бросается за оружием на пол, но звучит второй выстрел – в воздух, – и спокойный голос девочки Рут предупреждает:

– Двинешься – застрелю.

Миледи вошла в мансарду, держа револьвер двумя руками. Не драпанула она, а совершила маневр: спряталась где-то на этажах, пропустила конвоируемых мальчишек, потом сбегала на улицу за своим кольтом и вернулась.

«Губки» с ней не было.

– Гадюка, – простонал с пола господин Биг, разглядывая простреленное предплечье.

– Дыры он пришёл затыкать, – сказала Миледи. – Вот и затыкай… Помните, я рассуждала насчёт тлеющего в костре уголька? Каюсь, это была не моя метафора, а навязчивые мысли Холдена, которые я озвучила. А теперь, значит, он мысли решил подкрепить пластитом, всё с пришельцами рвётся повоевать… Бойскауты, чего стоите? Помогите мужчине! – Она подмигнула Алексу.

Тот понял. И остальные поняли. Сорвались с мест, как стайка птиц, взяли Барри под руки, приподняли – и…

Воткнули лицом в лежащего на кровати тренера.

Всё-таки я плохо разбираюсь в людях. Думал, Мелок – инфантильный пижон, хоть и ровесник мне, а оказалось, мужик. Пока Барри Биг молодел, укорачиваясь и утоньшаясь на наших глазах, пока мы, завороженные, наблюдали это зрелище, Алекс внутренне метался. «Так просто? – думал он. – Эта тварь ничего не чувствует, не понимает, что подыхает!» Его обида нарастала с той же скоростью, с какой господин инструктор отходил в мир иной, и, честно говоря, утомляла. «Вы же обещали, он мой!» Дождавшись, когда Барри сделался таким же десятилетним пацанчиком, как и мы, Алекс неожиданно и со всей силы ударил его ногой. Нога была обута в стандартный приютский сандалий, ремешок порвался, но Алексу было плевать. Удар отлепил «жертвенного барашка» от Грааля, Барри сполз на пол, тут же был подхвачен Алексом и выволочен из комнаты.

– Верну! – яростно пообещал он.

Нож отдал брату. На деревянной лестнице, ведущей из мансарды, Барри очнулся, лягнул Алекса и скатился до третьего этажа. Там, на третьем, Алекс и принялся его избивать.

Дрались то ли мальчишки, то ли взрослые, не поймёшь. Барри, похоже, помнил что-то этакое из армейской рукопашки, но тело не слушалось, он всё пытался изобразить нечто из боевого арсенала, неуклюже и нелепо, кроме того, он по-прежнему был ранен, правой рукой пользоваться не мог. Кстати, то обстоятельство, что ранение не исчезло в процессе омоложения, стало ценнейшей информацией о Граале, как я понял позже, ну а тогда я смотрел без особых мыслей и, честно говоря, получал удовольствие. Ещё Барри сильно мешал костюм не по росту. Однако Алекс нисколько не заморачивался неравными условиями поединка, он просто бил. Убивал. Не вопросы чести его интересовали, а возмездие.

Уважаю.

Барри хотел уползти, Алекс сел на палача верхом и колотил его мордой об пол, пока не превратил в мешок.

– Не бойтесь, жив, – усмехнулся Алекс, забирая у Боба нож.

– Может, хватит? – попросил Боб.

– Вспомни папу с мамой.

Он взял тело за шиворот и втащил в ближайшее помещение, которое оказалось туалетом. Оскалившись на прощание, закрыл за собой дверь. Мы с Бобом хорошо представляли, что он собирается делать, Алекс не скрывал от нас бурлящих мыслей.

– Зачем ему нож? – шёпотом спросила Миледи.

– За тем самым, – говорю. – Отсекать лишнее. Как скульптор.

Глаза девчонки вспыхнули, не смогла она сдержать восхищение. Кольт она пробовала сунуть за резинку юбки и вытащила, опасаясь, что значок-булавка не выдержит.

– Ты хотел меня о чём-то поспрашивать, Рыжий, – напомнила она.

Из туалета донёсся шумный всплеск: ага, Алекс набрал ведро воды и привёл клиента в чувство. Потом жалкая пародия на рык: «Я тебя закопаю, Мелок!» И тут же – вопль боли. В паузе – «Не надо!!!» И снова вопль…

– Поднимемся, – предлагаю всем, – здесь шумно.

Раз за разом мы возвращаемся в эту мансарду, будто здесь штаб. А куда ещё, если Алекс, когда насытится, притащит своего приятеля именно сюда.

– Где твоя «губка»? – спрашиваю.

– Ты это хотел узнать, Шухарт?

– Какое у тебя было задание?

– Получив артефакт, избавиться от всех, кроме Шланга.

– Лихо.

– А что вы хотите, мальчики, если на кону стоит личное бессмертие? – заговорила она жарко. – Вы не представляете, вы вообразить себе не можете, насколько ОНИ, – показала она пальцем вверх, – безразличны ко всему, что происходит на Земле! По-настоящему богатые люди – те же инопланетяне. Деньги, власть, геополитические игры нужны им для одного, всерьёз они озабочены только одним – как бы прожить подольше. Они решают эту задачу тысячелетиями. Зона Посещения интересует их исключительно как новая область для поисков, не больше того. И теперь, когда появился шанс, что решение спрятано в Зоне, их ничего не остановит. Если даже Холден – только фигура на доске, то я – пешка. У пешки нет выбора, куда и как идти.

– А что – Шланг? Почему такая избирательность?

– Думаете, Шланг обманул босса, изображая простачка из трущоб, битого жизнью, но вполне обыкновенного? Вот вам! Когда тебя, Боб, привели к боссу, он с первых секунд знал, что имеет дело с уникальным сталкером. Засветился ты, малыш. Аэрофотосъёмка с больших высот давно уже показывала, что в районе Приюта бродит подросток, который перемещается по этому участку Зоны без помех. А когда подвесили спутник, на некоторых кадрах удалось поймать лицо юного сталкера, страшненькое, между нами, лицо… Не обольщайся, Шухарт. Я в курсе, Холден тебе говорил, что Шланг – это «мясо» на прокорм ловушкам, а на самом деле именно Шланга он считал главным в группе. «Мясом» был ты, Шухарт, и все это знали. Правда, малыш?

– Ну… – смущается Боб. «Правда, правда», – вползает в мою голову.

– Почему ты передумала и захотела Шланга убить?

– Неужели не понятно? Вслед нам послали вторую группу. Значит, истинный сценарий был другой: меня убирают тоже. Всех убирают, кроме Шланга. Но если Шланга вдруг не станет, ситуация резко поменяется, и, с большой вероятностью, не имея инструкций, убийцы вынуждены будут оставить в живых всех троих.

– Психанула ты, мамзель, – говорю я ей. – Барри при любых инструкциях дождался бы, пока мы дойдём до места и, самое важное, найдём хабар.

– Возможно, – соглашается Миледи, не обратив внимания на «мамзель». – Взвинчена была… Ой, что это? – пищит она по-девчоночьи, скривившись от отвращения.

Это всего лишь господин Биг. Алекс притащил его, как обещал, пусть и без одежды, пусть в полудохлом виде. Чтобы смотреть, нужны крепкие нервы, потому что, во-первых, перед нами подросток, во-вторых, тело изувечено и лишено многих важных деталей. Одежда Алекса в крови, а сам он счастлив. Руки чистые, видать, вымыл. Он возглашает с порога:

– Вот теперь Барри может сдохнуть, это будет гуманно.

Когда мы подтаскиваем Барри к кровати, он мычит, ворочая во рту обрезком языка.

А когда он уже скормлен аномальному тренеру, когда от него не остаётся и воспоминаний, когда нас переполняет светлое чувство, что это – всё, что теперь – домой, мы вдруг обнаруживаем, что Миледи с нами нет.

Окно-окуляр показывает, где она. Осторожно пробирается по детской площадке в направлении Седого квартала. Всё-таки удрала хваткая наша дамочка, всё-таки добилась своего. Тащит из Зоны «губку», спрятанную в литровом термосе для супа, который, очевидно, нашёлся в том же шкафу с туристическим хламом, что и рыболовные снасти. Термос – вместо контейнера, изолирует содержимое от прикосновений и электромагнитных полей. Где-то спрятала хабар, пока мы встречали Барри, а уходя, прихватила с собой. «Губка» несёт в себе кусочек Грааля, напитавшись невесть какими энергиями. Свойства «губки», кстати, в полной мере выяснились совсем недавно, информация ещё не вышла из стен Института. Я узнал об этом от покойного Кирилла… Миледи счастлива не менее, чем Алекс, светится, как тренер в мансарде. К Приюту она пришла в возрасте тридцати шести, внутри скинула до двадцати трёх, потом мы подключили её к Граалю, и стало ей двенадцать, и вот теперь она покинула Приют в возрасте двадцати пяти. Замечательная арифметика. Найден способ омоложения, который так долго искали хозяева Миледи. Если унести аномалию не получилось, то к ней можно прикоснуться, вытащив «губку» из термоса – лет этак через дцать. И вернуть свои двадцать пять. Но поделится ли Миледи вожделенным артефактом, который она с таким риском раздобыла? Что-то подсказывает – и не надейтесь, боссы.

Как же ты в одиночку выйдешь из Зоны, милая, думаю я. Мне-то плевать, но Алекс огорчится…

Смеюсь.

Чувствую – сзади Боб. Оглядываюсь. Спрашиваю у него, давно хочу спросить: почему ж ты, господин Хранитель Приюта, передумал приносить Шухарта в жертву, почему не накормил Шухартом своё идолище? Неужели по дружбе? Потому, отвечает, что ты избранный. Палочка Власти подсказала: у тебя особые отношения с Золотым Шаром. Бред! – изумляюсь я. Разбирайся сам, пожимает он плечами, за что купил, за то и продаю. А слово «дружба», добавляет он, мне ничего не говорит, уж извини.

А потом Алекс, сграбастав нас в охапку, кричит: это всё жутко интересно, парни, но что будем делать с Холденом?

Гута, девочка, думаю я, подожди немного, я уже иду.

– Значит, накрылись все? – никак не мог поверить сэр Гадот.

– Кроме мамзель. Про неё не знаю, на обратном пути откололась, стерва.

– Мамзелью мы займёмся, выясним, что за игры она затеяла… А Шланг?

– Шланг? – удивился Рэдрик. – Он первым гробанулся. Ещё на полпути к Приюту. Босс, можете не верить, но накрылась и моя группа, и ваш Барри. Его головорезы вообще дальше реки не прошли, попали в «стакан».

– А ты, значит, выжил?

– Для того и нанимали. Вы сказали вернуться – я вернулся. Сэр.

– Я просил вернуться с трофеем.

– Медальон у меня забрали ваши. – Шухарт вежливо улыбнулся. – Вам ведь медальон был нужен, а не чей-то там ребёнок, правильно? Спросите про трофей у своих, которые меня обшмонали на входе.

– А ну принести, что у него изъяли, – обернулся Холден к одному из пиджаков. – Дауны!

– Что касается Грааля, то его я спрятал.

– Как? – спросил толстячок и закашлялся. – Как ты сказал?

– Грааль, сэр. Я его спрятал. Отдам только в обмен на мою жену. Чек на оставшиеся деньги тоже не помешал бы.

– Не нужна мне твоя жена, Шухарт, что ты, в самом деле… Приведите женщину, да поживее, – распорядился он. – Когда ты вышел из Зоны?

Вопрос был задан неспроста, слишком неожиданно сталкер явился. Возвращавшихся ждали либо до темноты, либо вскоре после рассвета. Ползать в Зоне по темноте – верный способ накрыться. Сейчас было три ночи, особняк если и не спал, то чутко дремал, во всяком случае, сэра Гадота, очень похоже, что разбудили.

– Два часа назад, – соврал Шухарт. – Уходил знакомым путём, решил не отлёживаться. А то ведь на рассвете и патрулям удобнее по нам лупить.

– Мне нужен подробный отчёт об экспедиции, в том числе, при каких обстоятельствах вы разошлись с Рут Арден.

– Понимаю, босс. Но это желательно наедине.

– Вот, – подбежал холуй с подносом.

На подносе лежали несколько предметов: медальон Боба с тиснёной эмблемой (два перекрещенных арбалета), бумажник, наполненная фляжка, баночка с «газированной глиной» и кое-какие мелочи. Холден, не скрывая нетерпения, взял медальон, раскрыл его и вынул маленький плоский ключ. Вид у него стал, как будто на скачках крупно выиграл. Оно и понятно: к информации из медальона Алекса, которую он давно утащил к себе в норку (потому, кстати, и не переживал о смерти парня), теперь добавилась недостающая вещественная часть.

– Ну, Шухарт… – произнёс он. – Недооценил я тебя. Про Грааль-то не врёшь?

– Скоро узнаем… сэр.

– «Глина» тебе зачем?

– Хабар. В Зоне взял, дома забыл выложить, торопился. Могу вам продать.

– Лучше бы «панацею» взял или, скажем, «браслеты»… Эй, дауны, мы с вами что, карманники? Зачем было обчищать хорошего человека? Забирай, – махнул Холден гостю. – Объясни-ка, пока ждём, почему ты вышёл из Зоны не в намеченном месте? Там-то как раз с патрулями всё было договорено…

Шухарт неторопливо собрал свои вещи и спросил:

– А почему вы за нами пустили Барри?

Несколько секунд хозяин и гость смотрели в глаза друг другу. Холден отвёл взгляд, запахнул потуже халат и деланно рассмеялся.

– Замнём, дружище. Вот, кстати, и…

В огромную гостиную вошла Гута в сопровождении двоих оперативников. Вплыла лебёдушка. На секунду кровь вскипела у Шухарта в жилах. Когда они приблизились, он сказал ровным голосом:

– Звёздочка, мы едем домой. Тебя не обижали?

– Со мной всё в порядке, Рэдрик, – так же ровно ответила Гута. – Спасибо, что заглянул, а то я чуть не заскучала.

Кто-то заржал. Рэдрик повернул голову, взглянул внимательно, и смех оборвался. Гута была с ним, это означало, что время болтовни закончилось. И тогда он уронил на пол «газированную глину».

Стеклянная банка разбилась.

Гулкие возгласы («А!», «Дьявол!») вспороли тишину, морок мгновенно активировался, однако Шухарт на всякий случай вдавил пенящуюся массу каблуком, делая катастрофу сознания необратимой.

– Что с ним? – вскрикнул Холден, отпрыгнув. – Шухарт, ты придуриваешься?

Глядел он себе под ноги – где-то там и видел сталкера. Гримаса гадливости на его лице быстро сменялась страхом. Ключ от сейфа, только что обретённый, выскользнул из его пальцев. Рэдрик поднял ключ и вложил обратно в медальон, восстанавливая закон и порядок. Толстяк не обратил на это никакого внимания.

– А-а-а! – завопили сразу несколько человек, упали и принялись кататься по полу.

– Что это за дрянь? – визгнул Холден.

Никто не ответил. Оперативники, оставив Гуту, ринулись обратно – и вдруг остановились, словно на стену наткнулись. Подняв руки, принялись ощупывать преграду, которой не было. Кто-то побежал к окну и тоже врезался в несуществующую стену.

– Босс, мы в «кислотном стакане»!

Здоровые мужики орали, как дети, и сдирали с себя одежду. Кого-то громко рвало.

– Все сюда! – гаркнул сэр Гадот. – Дармоеды! Дегенераты! Вытащите меня!

Тревога распространилась по особняку, как пожар. Сбежались все, включая охрану на входе, но, попадая в гостиную, выбраться уже не могли. Люди в эпицентре «стакана» молили о помощи, валялись и корчились, некоторые разделись догола, а некоторые уже не двигались, поверив в свою ужасную гибель. Может, и вправду откинули копыта. Те, что на периферии, тщетно пытались пробиться наружу. Господин Холден, дворянин и крупный промышленник, полз на четвереньках и визжал, как свинья в руках забойщика. Иллюзия – штука страшная, если смотреть изнутри.

Шухарт смотрел со стороны. Он примерно представлял, что видят жертвы – воздух, превратившийся в кислоту, растворяющиеся тела вокруг, собственное тело, быстро съедаемое агрессивной средой. Он единственный, кто не поддавался иллюзии. А Гута страдала, как и все. Подхватив жену на руки, он вынес её из обезумевшей гостиной. Никого, дом опустел. Он нашёл на первом этаже выключатель, три раза мигнул светом, после чего вышел в ночь.

Под открытым небом ей полегчало…

Алекс и Боб сидели в машине, припаркованной неподалёку – так, чтобы видеть фасад особняка. Когда Шухарт подал сигнал, они начали действовать. Вытащили сумки со взрывчаткой, пересекли шоссе и вошли в бывшие свои владения. Никто их не остановил, некому было. На мгновение сердца молодых людей кольнуло: здесь закончилось их детство, здесь они прожили самые счастливые дни жизни. Другого счастья они не знали. Разве что сегодня в Зоне вновь ощутили нечто подобное, прежнее. Да и сейчас – хорошо было, светлое предвкушение мести будоражило душу… А участок оказался сильно запущен. Купив виллу с садом, Холден не озаботился приведением территории в приличный вид, только здание отремонтировал, да и то на скорую руку.

– Тем лучше, – сказал Алекс.

Навстречу им брёл Шухарт, обнимая и поддерживая свою Гуту.

– Мы домой, – уведомил он. – Хватит с нас.

– Что, драка закончена? – спросил Алекс.

– Держите фасон без меня.

– Ах-ах-ах. Как там хозяева дома?

– Веселятся. По-моему, это надолго.

– Времени хватит, – подтвердил Боб, – я положил много «глины». Но если что – добавим.

Шухарт вернул братьям медальон и спросил:

– Какие планы?

– Сначала в полицию, надо отметиться, – сказал Алекс.

– Хорошее дело.

– Потом Борис уговаривает меня жить с ним в Зоне. Я пока не решил, хотя… Нет, не решил. Что приют, что тюряга, какая разница? Хочется чего-то… не знаю… успеха.

– Мне жаль тебя, Мелок.

– Это ещё почему?

– А мне жаль всех умных людей, которые не подлецы. Ум – сомнительное счастье, по крайней мере, в этой стране.

– В России тоже, – вздохнул Алекс. – Уж это папа нам успел вдолбить.

– К уму нужна еще и подлость, чтобы добиться так называемого успеха. Так что успех не для тебя.

– Не для нас, – поправил Боб. – Себя не вычёркивай.

– Проваливай, Рыжий, – сказал Алекс и пошёл к дому, не оглядываясь.

– Увидимся, избранный, – сказал Боб Шухарту и тоже пошёл.

– Не дождётесь, – буркнул Шухарт себе в нос.

Он усадил Гуту в старенький «пони», на котором приехал сюда, и сел сам. Старушка завелась без капризов. Гута молчала. Ничего, думал он, оттает. Всё будет как прежде, тоскливо думал он, выруливая к городу…

Взрывчатку братья сгрузили в подвале и сложили кучей. Пятьдесят брикетов, в сумме – сто фунтов. Вставлять детонаторы в каждый брикет не требовалось, хватило десятка по периметру кучи, так что подготовка много времени не заняла. Строение было старым, с деревянными перекрытиями, в общем, финал представлялся очень хорошо.

Пока работали, над головами творился сущий психоз, там вопили и били чем-то в пол, и звуки эти доставляли отдельное удовольствие. Выводить обезумевших людей из дома ни Алекс, ни Боб не собирались, но заглянуть в гостиную – заглянули, полюбовались на Холдена. Потом ушли, разматывая шнур. Размотали на полную и залегли в пустыре по другую сторону шоссе. Достали «вечную батарейку» и без лишних слов подключили этот подарок Зоны к электрической цепи.

Когда горизонт за спиной вздрогнул, а машину ощутимо толкнуло, когда всё вокруг накрыло огромным тазом, по которому саданули огромной дубиной, Гута вздрогнула, посмотрела назад и сказала:

– Туда им и дорога.

Рубанул я тогда Бобу в сердцах, мол, больше не свидимся, и совершенно зря. Об этом позже скажу.

А пока, ребятки мои, страшилка на ночь подошла к концу. И не спорьте! Кто из нас префект этой спальни? То-то. Осталось рассказать, как и почему через тридцать лет я вернулся в Приют.

Но для затравки – окончание истории с медальонами. Братья слетали в Нью-Йорк, залезли в банковскую ячейку, оплаченную родителями на десятилетия вперёд, и нашли там… Думаете, научную сенсацию? Облом, господа. Письмо там хранилось с объяснениями и мольбой о прощении, и только в конце – подсказка, где профессор Ванин спрятал свой архив. Бумаги, оказывается, были закопаны, будто клад. Хоть смейся, хоть плачь, именно в том самом месте, где братьев когда-то ночью выпороли. Где конкретно, в письме не указано – на случай, если оно попадёт в чужие руки, – но дети-то, по расчётам родителей, не могли забыть историю с ночной поркой. Оно, и правда, в память врезалось крепко, особенно Алексу, который был постарше. Вытащили из постелей, вывели в ночь – чтоб запомнили… А лупили их, если кто забыл, на свежем воздухе, в саду за бассейном, там и было тайное место. Только, вот незадача, дом-то свой бывший они взорвали. Сто фунтов пластита – не шутка, у соседей посносило крыши, а уж окна вместе с рамами повылетали по всей округе. С рассветом на месте катаклизма работали криминалисты и спасатели, одни искали улики, другие хоть кого-то живого. Потом уже пригнали технику и срыли там всё к чёртовой матери, руины были опасны. Разворотили почти весь участок, от сада ничего не осталось. Постепенно яма заполнилась водой, превратившись в огромную лужу: то ли грунтовые воды просочились, то ли дожди постарались. Так и пропал клад, сенсация не состоялась. Что на самом деле было в бумагах, никогда уже не узнать. Вот такая ирония.

Миледи выжила, успела до темноты добраться до своего Института. По Седому кварталу на край Чумного, потом к отвалу, а там рукой подать до вешек, проложенных очкариками из Института, и по вешкам этим, как по наезженной трассе, уже к Предзоннику, единственному официальному входу в Зону. Через КПП её и впустили. Видимо, была у неё с кем-то из высоколобых начальников договорённость. Долго я не понимал, как такое можно провернуть, это ведь надо, чтобы она сначала через тот же Предзонник ушла в Зону, хотя бы по документам, иначе сразу вопрос возникает: как вы, милый доктор, в Зоне очутились? А потом случайно увидел Миледи на фотке в одном из глянцевых журналов, где она, молодая, преображённая, в вечернем туалете, гуляла на престижной вечеринке в компании людей, которых кто-то называет сливками, кто-то подонками общества. И фамилия у Миледи была не Арден, а Леман… Из тех ли самых она Леманов, имеет ли отношение к мировой финансовой империи? Не знаю, глянец на сей счёт промолчал, но что я знаю точно, так это то, что Институт Внеземных Культур финансируется в том числе Леманами. А это значит, что невидимые хозяева планеты уже тогда начали подминать Зоны под себя – как недра, как лес. Выжать и выбросить. Учёные – только из числа своих (ау, миледи Рут!), сталкеры – только на окладе… Ну, вы знаете, к чему это привело и что с Зонами творится. Не такие уж маленькие, чтобы не знать.

Студень им всем в глотку.

Кстати, про деньги. Аванса, полученного от Холдена, нам с Гутой хватило на год. Сняли квартиру, купили хорошее авто, хорошую страховку, вещи для ребёнка, и весь аванс. Бо́льшую часть проели.

Что ещё важно? Сразу после похода к Приюту я поэкспериментировал с «булавками» и «браслетами». Эффекта передачи мыслей добиться не смог и бросил это дело. Не знаю, как насчёт других сочетаний артефактов, и существуют ли они вообще, но в данном случае без Палочки Власти не обойтись…

Золотой Шар? Ну, ребятки, чего захотели… Нет, рассказ про Золотой Шар – не сегодня. Я не воспитатель, но даже я понимаю, что мы вопиюще нарушаем режим.

На самом деле мне ведь сейчас пятьдесят пять лет, хоть по документам и двенадцать. Смейтесь, смейтесь. Над вашим префектом смеётесь, караси! Потом каждого отлупцую поодиночке, я предупредил. И зовут меня, как умные уже догадались, не Кирилл, а Рэдрик. Кириллом я стал в честь одного русского, которого очень уважал. Удивительное дело с этими русскими: стоило помереть одному, как появился в моей жизни второй, причём в тот же день. Почему? Странная случайность. Если Кирилл – это человек ясный и прозрачный, как алмаз, которым мне никогда не стать, то Алекс – обычный с виду парень, которого мне никогда не понять. И вот я подумал: русские для нас как пришельцы-инопланетяне, непознанная Зона. Даже эмигранты. Не знак ли это был – мне, сталкеру, любителю всяческих Зон, что кроме моей родимой есть и другие? Та же Россия. Почему бы не слазить в неё, не помериться силами с тамошними аномалиями… Шутки шутками, но когда я снова вырасту – обязательно туда съезжу. За хабаром, за чем же ещё… Я отвлёкся.

Однажды в пятьдесят три, поутру с похмелья, меня как шарахнуло – а ведь я один в целом мире. Ни жены, ни дочери. И что, спрашивается, делать? Выхода два: либо заканчивать с этой жизнью, либо начинать заново. Выбрал я второе, тем более, был же способ! Тридцать лет я хранил в себе эту возможность, запрятав её поглубже, чтобы не искушала лишний раз, а тут не выдержал. Пошёл к Приюту. Повезло, старик уже почти, а всё-таки дошёл. Коснулся Грааля. Боб стоял рядом и контролировал. Так и стало мне снова десять.

Иначе говоря, Рэдрик Шухарт через тридцать лет поступил точно так же, как когда-то Миледи.

А до того Рэдрик определил сюда, в Саттонский интернат, своего племянника, которого якобы зовут Кириллом. Оформил будущего воспитанника без самого воспитанника. Технологию описывать не буду, кому и сколько на лапу дал. Документы новые себе сделал…

Вторая попытка, уважаемые господа.

Нет, я сказал! Про Золотой Шар – в следующий раз.