Было ровно семь утра, когда дверь наконец открылась и в «Золотой Шар» вошёл сухопарый седой мужчина. Внутри сразу сделалось сыро и неуютно, рокот водосточной трубы заполнил всё пространство и оборвал всякие споры. Мужчина пересёк зал, оставляя за собой тёмные отпечатки следов, пожал руку бармену и кивнул собравшимся у стойки:

– Машина на улице. Загружайтесь.

Бармен с усталой улыбкой наблюдал, как они нервно складывают вещи.

– Погодка ни к чёрту, а?

– Нормальная, – сказал седой. – Через час развиднеется, и всё будет в лучшем виде.

– Налить?

– Сам знаешь. Может, на обратном пути.

Бармен знал. Он дождался, пока последний из чужаков, перекосившись под тяжестью рюкзака, вывалится наружу, и тогда спросил:

– Как внука-то назвали?

– Внука? – Седой резко обернулся и, щуря глаза, поглядел ему в лицо. – Не врёшь? Ну… – он покачал головой, – ну!.. Когда?

– Вчера днём, – усмехнулся бармен. – Поздравить твоих?

– Цветы купи, два букета. Вот таких! Один отправь Мартышке в роддом, другой я вечером заберу для Гуты.

Грохот воды снова посвежел, в двери возникло круглое, как блин, лицо.

– Уже иду, – сказал седой.

Лицо исчезло.

– Не ходил бы ты сегодня, – тихо произнёс бармен, повернувшись к седому спиной и щёлкая выключателями. Гроздья разноцветных лампочек гасли по залу, словно гирлянды на ёлке. – Твоё дело, конечно. Но группа, по-моему, дёрганая.

– Все они дёрганые, – сказал седой. – Других не бывает. Так не забудь: два букета. Ну… – повторил он, хлопнув ладонью по стойке… – да!.. Это ты меня порадовал, бокалья душа!

– Иди уже. Ни пуха.

Дёрганые или нет, но вещи они в багажник сложили. Теперь стояли возле джипа, прямо в лужах. Однорукий парень накинул на голову капюшон, обе женщины спрятались под широченным малиновым зонтом, а блинолицый мужчина топтался поодаль, то и дело с бодрой улыбочкой проводя ладонью по мокрой лысине.

– Садитесь, – велел им седой, – открыто.

Сел сам, вставил в аккумуляторное гнездо чёрную палочку «этака» и погнал машину по пустым улицам, расплёскивая лужи и проскакивая под мигающими жёлтым светофорами. Дома громоздились тёмными бельмастыми коробками, кое-где их перечёркивали растяжки: «РЕКОНСТРУКЦИЯ… ПОД КЛЮЧ… СКИДКИ…»

– Мы, конечно, знаем, как вас зовут, – сказала, кашлянув, одна из женщин – та, что пониже и постарше, похожая на типичную домработницу из телесериала. – Но всё-таки… А может, нам представиться?

– Не нужно, – сказал седой.

– Не по-человечески как-то… А может, документы наши нужны… или анкета? Не можете же вы кого попало…

– Что значит «кого попало»?! – взорвался лысый. – Что вы всю дорогу с этим своим «кого попало»? Говорите за себя! Вот вы, – грузно повернулся он к женщине, сидевшей между ним и домработницей, – вот вы – кто попало?! А?!

– Нет, – тихо и твёрдо сказала та. Строгий костюм и лакированно-вежливое выражение лица верней любого диплома подтверждали: в должности офисного управляющего дама съела не один пуд соли. И не одного соперника.

Она снисходительно взглянула на лысого:

– Я не кто попало.

– Тогда, может, вы, молодой человек?

Парень бросил вопросительный взгляд на седого и покачал головой.

– Так и я, чтоб вы наконец запомнили, не кто попало. И к чему эти ваши разговоры?

– Ну а если вдруг… – Домработница поджала губы и нахмурилась. – Мало ли кто захочет туда пойти. И мало ли что он потом там… – Она оборвала себя и гневно посмотрела в зеркальце заднего вида. Седой глядел на неё, едва заметно улыбаясь. – По-вашему, это смешно, господин Шухарт?

– Ни капли.

– Почему вы тогда молчите?

Он пожал плечами.

– Послушайте, – сказал вдруг лысый, – мы всё понимаем. Вы профессионал, не первый год, этот ваш… в баре… он к нам наверняка пригляделся. Но что – правда бывают те, кого… кто… как вы вообще решаете?

– Ничего я не решаю, – ответил Шухарт. – Кто я такой, чтобы решать?

– Не может быть, чтобы вы… что, вообще всех?!

– Всех, кто доходит, – кивнул Шухарт.

– И все довольны? – не поверил лысый. – У всех… сбывается?

– Да какая вам разница? – тихо спросил однорукий парень. – «Всех», «не всех». Главное, чтобы у вас сбылось, разве нет?

– Я не для себя. – Лысый побледнел и как-то сразу осунулся. – Не для себя…

Они уже некоторое время мчались по окраинам, слева тянулся бетонный забор с блёклыми наколками граффити. Наконец Шухарт свернул с шоссе на куцый асфальтовый отрезок, упиравшийся в трёхметровые ворота. Он загнал машину под навес, дважды мигнул кому-то фарами и выщелкнул «этак» из гнезда.

– Пять минут на перебрать вещи, – сказал он, распахнув дверцу. – С собой – еды, чтобы один раз перекусить, какую-то воду, запасную пару тёплых носков. Всё остальное пусть лежит в машине, не украдут. Жду вас на проходной.

Он вытащил из-под сидения небольшой рюкзак, хлопнул дверцей и, набросив на голову капюшон, зашагал к кургузой коробке КПП.

По ту сторону запотевшего стекла проступали смутные силуэты, Шухарт постучал и сразу вошёл. Сдавленный дух кожзаменителя и пыльных бумаг мешался с ароматом свежих огурцов.

– О, господин Шухарт, – сказал, смешно выговаривая «р», молодой веснушчатый охранник. – Хотите бутерброд?

– Спасибо, Вадим, я позавтракал.

– Я ж тебе тыщу раз говорил, – хмыкнул Эрик. – Господин Шухарт всегда «позавтракал», и, вообще, он на работе, не приставай к человеку с ерундой.

– Болтливый ты стал, Викинг.

– Старею, – осклабился тот. – Одно радует, Рэд: эта сука тоже стареет. Может, я даже увижу, как она издохнет.

Эрик приехал в Хармонт, кажется, сто лет назад, с первыми «голубыми касками». Почти сразу в Зоне погибли его брат и лучший друг, с перерывом в полгода. Когда срок службы истёк, Эрик подписал контракт и остался здесь ещё на пять лет. Потом ещё и ещё, пока наконец не стал чем-то привычным, вроде этого забора с граффити. Если покойный Гуталин ненавидел Зону, что называется, по идейным соображениям, то ненависть Викинга была звериной, нутряной. Однажды Шухарт предложил ему: «Пошли. Сам знаешь: Шар…» Викинг коротко и недвусмысленно объяснил, куда именно может пойти чёртов Шухарт и куда следует ему засунуть свой Шар со своей Зоной, так, и растак, и разэтак. Тогдашний напарник Эрика аж «колой» подавился.

– Выпьешь хоть? – Эрик извлёк из-под стола плоскую тёмную бутылочку и поглядел на Шухарта с неприличной для своего возраста любознательностью. – За здоровье внука. А?

– На обратном пути, – пообещал Шухарт. Он повернул к себе учётный журнал, открыл на нужном месте и скупым почерком обозначил дату, время, поставил роспись.

Тотчас распахнулась дверь, и внутрь робко втиснулись «паломники».

– Вот здесь, – сказал им Шухарт. – Фамилию-имя, домашний адрес, телефоны родственников, «с правилами ознакомлены». – Подвинул журнал к лысому и дал ручку.

Эрик вышел их проводить до шлагбаума. Дождь закончился, на сетке забора висели капли – какие-то неуместно хрупкие, переливающиеся всеми оттенками рыжего. Забор был старый, за двадцать пять лет даже металл приходит в негодность, не то что люди. В некоторых секциях – тех, что подальше от ворот, – сетка была надорвана и свисала клочьями.

Широкая вытоптанная дорога начиналась прямо от шлагбаума. Трава вдоль обочин росла жёлтая и жухлая и тоже искрилась от росы.

Шухарт стоял рядом с Эриком и смотрел, как «паломники», пригнувшись, пролазят под облупленной линейкой шлагбаума.

– Ты бы поговорил с парнем, а? – сказал Викинг. – Имеет право, всё-таки…

Он вдруг запнулся, замер на полувдохе и весь как бы вытянулся по струнке, не меняя при этом позы, только в выражении глаз что-то переменилось, блеснуло. Как будто и на них попала роса.

Шухарт знал, что это. И Викинг знал, его предупреждали. Те, кто связал свою жизнь с Зоной… ни для кого такое не проходит бесследно, даже если просто сидишь у самой границы и за неё – ни-ни.

Через пару секунд Викинга отпустило. Он сдавленно глотнул, мотнул головой.

– Поговорю, – сказал ему Шухарт как ни в чём не бывало. – Вечером… обязательно.

– Ну да. «Вечером, обязательно». Хороший ты парень, Рэд…

Последний из «паломников», однорукий, неожиданно ловко перебрался через шлагбаум, и теперь все четверо, обернувшись, ждали Шухарта.

– Бывай, – сказал тот Викингу. – Пригляди там за машиной, на всякий пожарный.

– А то я не знаю. – И добавил вдруг: – Что-то сегодня не так. Как будто оборвалось что-то или вот-вот оборвётся.

– Не каркай, всё так, – похлопал его по плечу Шухарт. – По-другому не бывает. А то ты не знаешь.

Первые полчаса они молчали и сосредоточенно запоминали дорогу.

– Тут заблудиться сложно, – сказал им Шухарт, – но всё равно. Разное бывает.

Это на время избавило его от лишних вопросов и болтовни.

Первый привал – как всегда, у вагонеток.

– Ешьте, – разрешил Шухарт. – Потом будет не до того.

Они заоглядывались, затем последовали его примеру и уселись прямо на ржавые рельсы, сухие и крохкие, точно сухари. Неуклюже распаковывали сумки, шелестели промасленной бумагой, сдавленно чавкали. Обычные люди, самые обычные.

– А вот скажите, господин Шухарт, – сказал лысый между двумя глотками из фляжки. – Кхэ!.. Скажите, как Оно всё ж таки работает? Мы тут спорили, – он оглянулся на женщин: домохозяйка шуршала пакетом с яблоками, офис-леди аккуратно вытирала ладони влажной салфеткой. – Вот ладно, откуда взялось – учёные не разобрались, куда уж нам. И как Оно понимает нас, людей, – тоже пусть мы не знаем и не узнаем. Но вот как Оно делает так, чтобы это всё сбывалось? А? Было на вашей памяти такое, что кто-нибудь просил – и не сбывалось?

Шухарт резко качнул головой. Не подействовало, и он шлёпнул ладонью по лбу. Комар, конечно, улетел раньше. Они тут вообще за последние годы обнаглели, комары. Прав, наверное, Эрик…

– И вот мне интересно: Оно вообще понимает, что делает? Оно что, разумное? А если неразумное – ну, бывают же всякие хитрые автоматы, верно? – так что же, ни разу не ошибалось? А вдруг возьмёт и в этот раз ошибётся? Перепутает или там… ну, мало ли.

Шухарт посмотрел на него почти что с жалостью. Все они, все и всегда хотели гарантий.

– Меня другое пугает, – тихо сказала офис-леди. – Всё-таки Оно выполняет желания или делает людей счастливыми?

– Разве отдельные желания – это не мутные осколки счастья? – произнёс однорукий парень. Он как будто цитировал чьи-то стихи, может, и свои собственные. – Я так думаю: если человек не может стать счастливым, он старается получить хотя бы осколок… приблизиться… даже если понимает, что никогда… – Он вздохнул тихо и протяжно, как старый пёс: – Понимаете?

Шухарт не стал повторять прежних ошибок. Сразу хлопнул себя по шее – и пожалуйста, на ладони остался кровавый сгусток с проволочками лапок.

Домохозяйка подошла и протянула Шухарту яблоко:

– Угощайтесь.

Он взял, так было проще.

– Так что всё-таки, желания или счастье? – спросила она, не глядя на остальных.

Шухарт покатал яблоко в ладонях.

– Вам ведь рассказывали – друзья, знакомые, кто там ещё… Вы все, когда ехали в Хармонт, знали, куда и зачем едете.

– Господин Шухарт прав, – сказал лысый. – И молодой человек…

– Артур, – представился однорукий парень.

– …Артур, да, Артур тоже прав. По существу, наши желания – это всего лишь стремление к счастью. А если Оно выполняет самые сокровенные желания, так значит…

– Ничего это не значит, – сухо произнесла офис-леди. – Представьте себе, иногда бывает так, что люди желают не счастья себе, а… чего-то другого.

– Но получив это, они станут счастливы, разве нет?

– Хватит. – Шухарт поднялся и отряхнул штаны. – Теперь слушаем меня внимательно. Впереди идёт вот он…

– Артур, – подсказал однорукий.

– …Дальше, – размеренно продолжал Шухарт, – вы, потом вы и вы. – Он поочерёдно указал на офис-леди, домохозяйку и лысого. Я замыкающим. Слушаться беспрекословно. Вопросов не задавать, не спорить. Если, конечно, хотите дойти живыми.

Они двинулись вдоль «железки», потом свернули к Стервячьим Ягодицам, и почти сразу стало ясно, что никаких сюрпризов сегодня не будет. Шухарт приотстал, отслеживая, как идут эти четверо; заодно примерялся взглядом к Соплям. «Паломники» шли толково, только лысый чуть сбивался с шага; ничего, втянется.

А Сопли-то, подумал Шухарт, кажется, обмелели, хотя куда уж.

Земля под ногами пружинила, но не чавкала, из раздёрганных травяных рощиц, уже почти сухих, выстреливали куда-то вбок и неслись, смешно подпрыгивая, мелкие кузнечики. Это было что-то новое, раньше Шухарту здесь попадались только комары и мухи.

Он шёл, не выпуская из руки яблоко, и рассеянно примечал всегдашние свои ориентиры: крестовидную корягу справа от тропы, несколько не зарастающих травой вмятин прямо по курсу («Обойти слева!» – негромко велел он однорукому); потом были ржавые обломки Хлюстового миноискателя и парочка «плешей», грошовых и нестрашных. Они уже месяца два не двигались с места, только уменьшались, словно бы ссыхались.

Позже, вспоминая всё, что было сделано им здесь, каждый свой шаг и каждую мысль, Шухарт понимал: он единственный во всём виноват. Это Бен-Галеви пусть рассказывает о дёрганных группах; что́ он видел, он всегда ходил в одиночку! Шухарт крепко знал одно: после первого получаса (плюс-минус на притирку характеров) любая группа вжимается. Они начинают чуять друг друга и, главное, чуять его, Шухарта. А он, старый хрен Шухарт, расслабился и, вместо того, чтобы нос по ветру держать, кузнечиками любовался.

Ну и, натурально, прозевал тот момент, когда однорукий свернул с тропы. Увидел, понимаешь, топкое место и решил обогнуть по сухому.

Шухарт рявкнул: «Стоять!» – но уже знал: поздно. Может, однорукий – и Артур, да не тот, у того реакция была что надо, а у однорукого вместо реакции сплошная инерция, и пока он сообразит, пока остановится…

Даже швырять в него гайками было глупо.

И некогда.

Шухарт ещё выкрикивал пустое своё «Стоять!», – а правой рукой уже бросал яблоко. Попал в «яблочко» – в самый центр «плеши».

Наверное, изнутри так выглядит соковыжималка, точнее то, что в ней происходит, если снять на камеру и прокрутить запись в ускоренном режиме.

Раздался глухой вязкий хлопок. Яблоко в момент потеряло объём и форму, стало просто грязной сморщенной тенью себя – прежнего.

Брызнуло во все стороны. Однорукий шарахнулся вбок, остальные замерли.

Вот молодцы.

– Ну, чего встали? – сказал им Шухарт. – Представление окончено, вперёд.

Однорукий только сейчас оглянулся на него, всё лицо пошло пятнами, взгляд бешеный.

Они чуть прошли, миновали ещё парочку мелких «плешей» и наконец оказались на краю бывшего болота.

– Всё, передышка, – отрывисто скомандовал Шухарт. Он провёл ладонью по лицу и подошёл к ним, растрёпанным и, похоже, уяснившим наконец, куда попали. Взгляды изменились, не было в них больше городской глубинной уверенности, что всё закончится хорошо, что если ты клиент и вовремя проплатил по счетам, значит, обслужат тебя по высшему разряду, ещё и пыль с туфель замшей обметут.

Да и что они могут знать о счетах?

В два шага он оказался перед одноруким. Тот чуть подался назад, но всё равно смотрел на Шухарта сверху вниз, опустив подбородок к груди. Лицо у однорукого было рябым, частью из-за покрасневшей кожи, частью из-за яблочных ошмёток.

Шухарт заглянул ему в глаза.

Покачал головой и отошёл.

– Спасибо… я… мне стыдно, что я…

– Её вон поблагодари за яблоко. – Он повернулся к остальным и ткнул пальцем в лощинку между холмами: – Теперь вот что. Идём ровно посередине. Не по склонам, даже на полшага вверх не поднимаемся. Если что-то начинается – падаем и ползём, тоже понизу.

– «Что-то»? – спокойно переспросила офис-леди.

– Начнётся – поймёте.

С годами он стал суеверным и поэтому не любил вдаваться в подробности, считал, что рассказами можно накликать беду.

Тряпья, бывшего когда-то Очкариком, на каменной насыпи не осталось, но после «плеши» никто из группы уже не ослушался бы, наглядные примеры им больше не нужны. Шухарт подошёл к границе Соплей, присмотрелся, стараясь вдыхать воздух как можно реже. Обмелели они или нет, но смрад от Соплей шёл мощный, убедительный. За четверть века ежедневных визитов Шухарт к нему так и не привык.

Он присел на корточки и расстегнул рюкзак.

– Однажды, – сказал как бы в никуда лысый, – мы с женой… когда она ещё… – Он осёкся и дёрнул уголком рта. – Впрочем, это всё неважно, так вот, мы в санатории отдыхали, и там, знаете, такие деревянные домики, и в подполе в одном из домиков издохла кошка, забралась туда как-то и издохла. И вот вонь, знаете, была…

Шухарт протянул ему пару ватных шариков, пропитанных туалетной водой. Точно такие же он раздал остальным:

– От смрада не спасёт, но на первое время приглушит. Всё, пошли, в том же порядке.

Однорукий всё это время стоял на месте и странно так смотрел, словно решал, то ли наброситься на Шухарта с кулаками, то ли ноги ему целовать. Когда прозвучала команда, он смял и отшвырнул шарики подальше. Они встряли в маслянистую, тошнотворно-зелёную жижу и торчали там ушами терпящего бедствие плюшевого зверя.

Однорукий вошёл в Сопли без паузы, что-то в нём изменилось, как будто переключился невидимый рычажок. Парень двигался плавно и вкрадчиво, по-хищному.

Когда с правого холма, с самой его верхушки, вдруг стрельнуло перистой молнией, парень первым, ещё до Шухартового окрика, упал на брюхо и пополз, как бы раздвигая жижу всем телом. Почему-то Шухарту вспомнился давний его поход сюда, как он, присев на корточки, по-гусиному переваливался, глотал Сопли и ждал, что вот сейчас чёртова молния шарахнет его прямо в затылок. Теперь не то. Но опасно ровно так же, потому что, подумал он, у смертельной опасности нет градаций и степеней, какая, к дьяволу, разница, свалится тебе на голову гружённый кирпичём самосвал или всего один кирпич?!

Молнии били одна за другой, не переставая. Воздух пропитался паром, нестерпимо хотелось кашлять, лысый вдруг замер, раскорячившись и дёргаясь всем телом: его тошнило. Шухарт добрался до него, хлопнул по плечу:

– Вперёд, вперёд!

Тот судорожно закивал, клюнул носом в жижу и снова опорожнился. Шухарт придержал его за шиворот.

– Не могу… больше… не… н-не…

– Подумай о том, для чего ты сюда пошёл, – без выражения произнёс Шухарт. – И не задерживай остальных.

Краем глаза он видел, как однорукий вдруг с дерзкой точностью свернул и прополз по склону, обогнув то место, куда сразу же вонзился целый букет молний. Перехватив вопросительные взгляды женщин, Шухарт кивнул, мол, следуйте за ним. Для однорукого парень двигался на удивление ловко. Вот он снова окунулся в Сопли и через пару минут был уже у чёрного камня, сухого и растресканного, словно зуб столетней карги. За камнем Сопли заканчивались.

– Ну что, легче?

Лысый посмотрел на Шухарта затравленным пустым взглядом и молча двинулся вперёд.

Вовремя. Шухарт чувствовал, как мышцы ног начинают наливаться болью, как эта боль плавно растекается по всему телу.

Молнии продолжали пронзать воздух, но лысый и Шухарт месили жижу, уже не обращая на них внимания. Выкарабкались вверх по пригорку и упали, оба одинаково вымотанные.

Где-то рядом всхлипывали и глухо колотили по земле.

– Ну тише, тише, – сказала домохозяйка. – Мы прошли.

Удары прекратились, но надрывное, загнанное дыхание раздавалось над самым Шухартовым ухом. Позади почти в такт ему громыхали молнии.

– Вы не понимаете, – прошептал, захлёбываясь, однорукий. – Вы там не были, как вы можете понять?! Даже когда возвращаешься… это всегда с тобой, в тебе. Те, кто там остался, они снятся по ночам – да даже если бы и не снились!.. – дело не в руке, не в руке, не в руке!.. – Он вдруг сорвался на крик и снова начал колотить кулаком по земле, комья полетели во все стороны, несколько упало на Шухарта. – Понимаете, этого не должно быть вообще, нигде и никогда! Они говорят «контузия» – да что они знают?! Штабные шакалы! Я никогда не был таким, а теперь… теперь никогда не стану прежним. И знаете, что самое страшное? Я заглядываю в себя и спрашиваю, чего я больше хочу: чтобы они все подохли в муках, как черви, как пиявки раздавленные, или чтобы всё вернулось, чтобы остановить, чтобы вообще никто никогда больше… – Он отчаянно замотал головой и с размаху ударил себя кулаком по груди. – Да и неужели это возможно – чтобы всё остановить?!

– Шар делает людей счастливыми, – сказал Шухарт, поднимаясь. – Может, не так, как вы себе это представляете. Но делает.

Он не сказал «всегда». Вспомнил о том, как водил сюда Богомола.

– А как он узнаёт, что нам нужно? – глухо спросил лысый. Он сел и дрожащими пальцами разглаживал складки на куртке, выдавливая и ещё больше втирая в ткань жижу.

– Как-то узнаёт.

– А если, – безразличным тоном спросила офис-леди, – сам человек не знает, чего он хочет? Что тогда?

Одно и то же из года в год, ничего в них не менялось. Чем ближе к Шару, тем больше сомнений. И все всегда хотят гарантий. И не думают о цене.

– Там видно будет, – сказал он. – Пойдём, здесь уже недалеко, скоро всё закончится.

Автофургон стоял совсем рядом, в его тени они снова сели – Шухарт так велел. Они ещё не понимали. А он, пожалуй, был рад этой передышке. Слишком сильно колотилось сердце: Сопли потрепали его сегодня сильней, чем обычно. А может, это просто годы давали о себе знать, просто годы…

Вокруг раскинулось пустое и пыльное пространство, сегодня непривычно тусклое, как будто старый выцветший фотоснимок. Вдали белел край карьера, и на спуске недостроенной лестницей в небеса торчала стрела экскаватора.

Всё как всегда.

«Паломники» сидели и, по-гусиному вытянув шеи, вглядывались туда, в этот спуск.

– Вы у меня сегодня молодцы, – сказал им Шухарт, лихо улыбаясь. Эту улыбку он всегда приберегал напоследок, для этого момента, чтобы клиенты не пугались раньше времени. – Теперь осталась ерунда. Во-первых, твёрдо запомнить, что обратно вам идти нужно ровно тем же путём, никуда не сворачивая, и всё будет хорошо, Зона выпустит, она всегда выпускает.

– А вы с нами, значит, не пойдёте?

– А у меня тут ещё дела будут, – весело сказал он им. – Ну и во-вторых. Давайте-ка бросьте жребий, что ли. К Шару толпой не ходят, только по одному. Вот и решите, кто первым пойдёт, кто вторым… Чтобы всё по-честному. А я – сейчас мне, прошу пардону у дам, отлить нужно.

Он встал и спокойно так ушёл за фургон. С рюкзаком, но мало ли зачем ему нужен рюкзак.

Шухарт слышал, как они по ту сторону обсуждают жребий, потом разговор снова перекинулся на Шар: точно ли?.. а если?.. ну а вдруг всё же?..

Шухарт слушал всё это вполуха. Ничего нового.

– Скажите, – повысив голос, обратился к нему вдруг однорукий, – господин Шухарт, а можно как-то выбрать?

– Что именно?

– Иногда мне снится, что я… целый. А вдруг Шар решит, что именно это сделает меня счастливым?

– У вас вырастет вторая рука, такое случалось.

– Но я этого не хочу! То есть хочу, конечно, только это не так важно, как… другое.

– Значит, – твёрдо сказал Шухарт, – всё будет так, как должно быть. Вы ведь именно за этим сюда пришли – каждый из вас.

Он хотел что-то ещё добавить, чтобы они успокоились, но не смог.

Пожалуй, следовало привыкнуть к этим приступам, но всякий раз они заставали его врасплох; в последние двадцать пять лет – никогда в Хармонте, всегда в Зоне, всегда рядом с карьером.

Как будто он так здоровался с Шухартом.

Мир сделался невыносимо сложным и насыщенным, заиграл миллионом оттенков, названия которым нет и никогда не было ни в одном из человеческих языков. Шухарт не слышал, а буквально кожей ощущал звуки, которыми до краёв было наполнено пространство, одни вонзались в него раскалёнными иглами, другие ласкали, словно тёплая материнская ладонь. Всякий раз ему казалось, что ещё чуть-чуть, и он сойдёт с ума от такого количества новых ощущений. Всякий раз приступ заканчивался за полмига до грани, из-за которой Шухарт уже не смог бы вернуться.

Иногда он спрашивал себя: может, он так воспринимает мир, так или даже полнее, ярче, и мне даёт взглянуть, чтобы я понял, почувствовал… зачем-то. Вот профессор – тот бы, может, и нашёл объяснение, но судьба есть судьба, так и не встретились, – а без профессора мне самому не справиться. Разве только Кирилл бы… – но думать о Кирилле было уже легко и просто, как о чём-то настолько давнем и не случившемся, как не купленный в детстве велосипед или не приехавший с гастролями цирк; не осталось ни горечи, ни тоски, только лёгкая грусть.

Такую же грусть пополам с облегчением Шухарт испытывал всякий раз, когда приступ проходил. Но сейчас, стоя за фургоном у распахнутого рюкзака, он чувствовал ещё и беспокойство. Может, это Викинг виноват? «Что-то не так»; слушать его меньше надо, вот что!

Он снял, наконец, рубашку, замызганную, пропитавшуюся потом, надорванную на локтях.

И сообразил: там, по другую сторону фургона, слишком тихо.

Как был: босиком, в одних только штанах, – он побежал в сторону карьера. Невысокая фигурка шла к спуску, не оглядываясь и не торопясь, как будто впереди у неё была целая вечность. На какой-то миг Шухарту показалось, что он успеет её догнать, но потом подвернулся камень с острой кромкой, Шухарт охнул и запрыгал на одной ноге.

Она услышала, оглянулась.

И подошла, чтобы помочь.

К этому времени он уже стоял на обеих ногах и даже немного отдышался. Камень рассёк подошву по всей ширине, но крови было на удивление мало.

Ничего, тут уже недалеко.

– Э нет, – сказал Шухарт, когда она подошла, – так не годится. Куда это вы собрались?

Он старался, чтобы голос его звучал весело и непринуждённо, как будто вот они встали в очередь у кассы и она хотела пройти первой, хотя стояла позади; скандал устраивать ни к чему, но пожурить стоит.

– У нас это называлось «штопор», – сказала домохозяйка. Она показала на ковш экскаватора, где, как ни присматривайся, ничего не было видно. – Это непроходимо, вы знаете.

– «У нас»?

– Мой отец работал в Уганде. Во время Посещения они с мамой поехали в гости… в самый центр будущей Зоны. Сперва я ходила туда, чтобы найти их, потом… ну, вы знаете, за некоторые безделушки хорошо платили. Потом я «завязала». Я действительно думала, что с этим можно «завязать». Давно это было…

Шухарт не знал, что ей ответить.

– Не бойтесь, обо мне никто не будет горевать. Дети выросли, муж… не важно. Мне и самой недолго осталось.

– Шар может вылечить что угодно.

– Я пришла не за этим. Просто хочу посмотреть на него. И потом, я действительно вытащила жребий, всё по-честному.

– Ну, по-честному так по-честному, – пожал плечами Шухарт.

Он уже замёрз и в общем-то устал от этого разговора. Всегда одно и то же: они пытаются взвалить на тебя свои проблемы, втянуть тебя, вовлечь. К чёрту.

– Значит, пойдёте первой, – сказал он. – Первой из группы. А теперь – можно я вас попрошу об одной услуге?

Он расстегнул пояс и аккуратно снял штаны, оставшись в исподнем.

– Отнесите, пожалуйста, к фургону. И отвлеките их там как-нибудь, не надо им это видеть.

Недоверчиво качая головой, она украдкой взглянула не него. Шухарт видел, как ей стало неловко при виде жилистого тела, грубой кожи, шрамов, перечёркивавших вздутые вены.

Наконец, осторожно, словно больного ребёнка, приняв у него свёрнутые штаны, она зашагала прочь. В глаза Шухарту она старалась не смотреть, но он и так знал, что там: усталое облегчение и ещё, может быть, надежда.

Он обернулся, помахал рукой сидевшим у фургона и захромал к спуску. Шагая, он ёжился на ветру и к тому моменту, когда оказался возле экскаватора, уже стучал зубами от холода.

Только от холода.