Глава 6

Больше «микровыражений» не было, а если и были, Элен их не улавливала. Ее сомнения развеялись, как дымок от погасшей свечи.

Первые две недели июля в этом году выдались потрясающими: стояли солнечные дни с чистым синим небом, свежие и хрусткие, как яблоки. Погода идеальна для новых отношений, для того, чтобы держаться за руки в общественном транспорте, да и вообще вести себя так, чтобы рыдали недавно разбитые сердца, а все вокруг закатывали глаза.

Элен копила воспоминания: в особенности страстный поцелуй, когда они, словно подростки, прижались к кирпичной стене возле Музея современного искусства; завтрак воскресным утром – тогда Элен так рассмешила Патрика, что все посетители кафе обернулись и посмотрели на них; игра в карты в чуть пьяном состоянии, завершившаяся в постели; возвращение домой после занятий йогой – и обнаружение огромного букета цветов на крыльце перед дверью с запиской: «Для моей девочки».

Они уже перестали слишком осторожничать друг с другом.

– Господи! – воскликнул Патрик, когда впервые увидел, как Элен расправилась с огромным бифштексом.

– Ты разве не примерный католический мальчик? – спросила Элен.

– Я не упоминал имя Господа всуе. Я просто сказал: «Господи, ты видел, что сейчас съела эта женщина? Я же думал, что встречаюсь с хипповатой вегетарианкой, а вовсе не с кровожадной хищницей!»

– Ты поспеши, а то я и твое мясо съем.

Какое-то время они не замечали никаких признаков присутствия Саскии.

– Может, я ее напугала? – предположила Элен, по-прежнему в каждую свободную минуту занимавшаяся изучением психологии преследователей.

– Возможно! – Патрик добродушно похлопал ее по руке со слегка озабоченным видом, как доктор, который разговаривает со смертельно больным пациентом, твердящим: «А может быть, я окажусь исключением из правила!»

Слова «я тебя люблю» начали постоянно вертеться в мыслях Элен, словно лирическая песенка, которую невозможно выбросить из головы. Она вспомнила, что читала где-то, скорее всего в какой-нибудь глупой журнальной статье, что для женщины губительно произносить первой слова «я тебя люблю». Но это же было самым женофобским и глупым суеверием в мире. И тем не менее спешить не следовало. Они ведь встречались всего шесть недель. Подходящий момент возникнет сам собой.

Элен тщательно обдумывала свои прежние любовные истории.

Она первой сказала Энди: «Я тебя люблю». Он жутко испугался, но тут же поспешил исправиться и с осознанием долга ответить, что тоже ее любит.

Элен и Эдварду тоже сказала это первой, после того как выпила невероятно вкусный клубничный дайкири. Если честно, фраза сорвалась случайно. Она подразумевала, что любит клубничный коктейль.

Да, теперь, когда Элен задумалась об этом, то сообразила, что, вообще-то, всегда брала на себя инициативу. Она написала «Я тебя люблю» на поздравительной открытке в честь тридцать восьмого дня рождения Джона, а ему понадобилось сорок два унизительных для Элен дня, чтобы ответить теми же словами.

Так что, наверное, будет во всех отношениях безопаснее, если Патрик скажет это первым.

И он это сделал.

Он остался у нее как-то на ночь посреди недели, а утром едва не опоздал на какую-то раннюю встречу. Патрик наклонился над кроватью, поцеловал Элен в щеку и бросил:

– Ладно, мне надо бежать, люблю тебя! – И умчался.

Он произнес эти слова тем же самым рассеянным тоном, каким обычно говорил по телефону Джеку, что любит его. То есть, очевидно, это была пустая, ничего не значащая фраза.

Элен размышляла над этим, слегка удивленная, и тут услышала звук его шагов на лестнице. Патрик бежал наверх. Элен села в постели, когда он появился в дверном проеме спальни.

– Извини, – задыхаясь, сказал он, ухватившись за дверной косяк. – Это была ошибка. То есть не ошибка, нет! Я ждал подходящего момента, ну, чтобы светила луна, или появилась радуга, или еще что-нибудь в этом роде, а тут я вдруг вот так взял и ляпнул. Вот дурак! – Патрик хлопнул себя по лбу. Он вошел в комнату, сел рядом с Элен на кровать и посмотрел на нее так, как никто и никогда не смотрел прежде – ни возлюбленные, ни друзья. Будто никто в мире и не мог вот так сосредоточиться на ней. И продолжил: – Мне бы хотелось прояснить кое-что до конца.

– Хорошо, – кивнула Элен с самым серьезным выражением лица.

– Я делаю это заявление… э-э… под запись. Конечно, я готов и письменные показания дать, если понадобится.

– Прекрасно.

Патрик откашлялся:

– Элен, я тебя люблю. Я официально тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю, – ответила Элен. – Да, официально.

– Отлично. Значит, порядок. Ну, со всем разобрались в лучшем виде.

Патрик протянул Элен руку, и они обменялись рукопожатием, как будто заключили взаимовыгодное деловое соглашение. Вот только прежде, чем Элен отпустила ладонь Патрика, он притянул ее к себе, обнял, опрокинул на спину и крепко поцеловал.

Потом они снова сели, по-идиотски ухмыляясь, и тут Патрик глянул на свои часы:

– Может, это звучит и не слишком, но…

– Все в порядке. Люби меня и уходи.

Он снова поцеловал ее и убежал. А Элен упала на спину и погрузилась в облако счастья. Вот так и должна ощущаться любовь: просто, мирно, забавно. Очевидно. И нечего тут анализировать. Ей казалось, она никогда прежде не любила или не была любимой вот так. Все прошлые разы – просто убогая имитация настоящего чувства.

Представить только, что она могла бы прожить всю жизнь, не испытав ничего подобного!

А еще, хотя это и неважно, тут было и кое-что интересное, что стоило отметить на будущее: он сказал это первым.

Я перенесла свою встречу с гипнотизершей, потому что мне нужно было по работе уехать в Мельбурн.

Хотелось отвертеться от поездки, но Триш, похоже, подхватила ужасный грипп, а я оказалась единственной, кто был под рукой. Единственной бездетной женщиной. А чем тебе еще заниматься? И правда. Нечем.

Мы с Патриком никогда не ездили в Мельбурн вместе, так что на этих улицах не прятались за углами никакие воспоминания. Поначалу казалось, что эта поездка – неплохая идея. Низкое небо и резкий ветер принесли облегчение после неизменно бодрой погоды Сиднея. Работа занимала все мое время, отвлекая от мыслей. К вечеру я ужасно уставала и моментально проваливалась в сон.

Но чем дольше я находилась вдали от Сиднея, тем сильнее во мне разгоралось желание снова увидеть Патрика и Элен. Утром в четверг я рано проснулась, страстно желая что-нибудь узнать. Чем они занимаются вот в этот самый момент? Остался ли он у нее? Осталась ли она у него? Моя потребность в информации ощущалась буквально физически, как голод или жажда.

В Сидней я отправилась первым утренним рейсом в пятницу. Я стискивала подлокотники кресла и наклонялась вперед, желая заставить самолет лететь быстрее. Я была вампиром и жаждала крови.

Был полдень пятницы, и Элен улучила минутку между приемами, для того чтобы сделать несколько глубоких вдохов и настроиться позитивно.

Ее ждали в некотором роде напряженные выходные.

Сегодня Патрик встречается за ужином с матерью и крестными Элен, а на следующий вечер, в субботу, уже Элен предстояло познакомиться с родными Патрика. В воскресенье он впервые встречается с Джулией. Они отправятся есть рыбу и жареную картошку в Уотсонс-Бей. К ним хочет присоединиться друг Патрика Стинки, или Вонючка: у него возникла идея познакомиться с Элен, а заодно, возможно, очаровать Джулию. Не самая блестящая мысль – его прозвище явно не сулило ничего хорошего. «Ох, но он же не воняет на самом деле!» – сказал Патрик, хихикая при мысли о том, что Стинки может дурно пахнуть. «Просто мы его так называем». – «Но тогда почему вы его так называете?» – спросила Элен, однако Патрик продолжал лишь хихикать. Мужчины иной раз бывают такими странными!

Они вовсе не намеревались устраивать все эти встречи подряд. Просто так уж получилось по множеству разных причин. Например, мать Элен внезапно перенесла день их совместного ужина, а Стинки неожиданно приехал в Сидней на выходные.

И вот выходные маячили перед Элен, как целая неделя трудных экзаменов и визитов к дантисту. Она проснулась утром со смутным ощущением страха, проявлявшимся в неприятнейшей тошноте. Как будто огромная толпа собиралась с топотом пронестись прямо по их неокрепшим отношениям, закидывая своими мнениями, задавая вопросы, отыскивая недостатки. Патрику и Элен предстояло увидеть друг друга глазами близких. Тех, кто имел для них значение. Резкие, беспощадные лучи прожекторов высветят самые темные их уголки.

Вдохни глубоко.

Да не будет она обращать внимание на чьи-либо мнения!

Медленно выдохни.

Чушь какая-то. Будет обращать, будет. Элен хотелось, чтобы все, кого она любила, полюбили Патрика, а все, кого любил он, полюбили ее.

Вдохни. Выдохни. Вдохни…

– Забудь это! – вслух сказала Элен.

Она сдалась, отказавшись от попытки достучаться до своего внутреннего «я», и вместо этого взяла из серебряной вазы шоколадку и позволила ей медленно растаять во рту. Шоколадки лежали здесь в терапевтических целях. Они высвобождали нейротрансмиттеры вроде серотонина, приводя к ощущению благополучия, даже эйфории. Что, как говорила Джулия, было просто запутанным способом сказать, что шоколадки вкусные.

На мгновение Элен закрыла глаза и ощутила солнечное тепло на лице. Она сидела в удобном кресле, в котором обычно располагались ее клиенты. Элен частенько усаживалась в него и пыталась представить, каково это – быть на их месте, видеть ее напротив себя. Замечали ли они когда-нибудь ее сомнения или, еще хуже, ее суетность? Может, она выглядит глупо, сидя перед людьми, скрестив ноги так профессионально, так элегантно? Или солнечный свет, падающий в окно, подчеркивает крошечные волоски и морщинки вокруг ее губ?

Можно поспорить на что угодно, когда Патрик работал, склонялся, чтобы посмотреть в теодолит, поднимал руку, он никогда, ни на мгновение не испытывал никакой неловкости. Но профессия Элен – это же совсем другое дело, ведь некоторые люди по-прежнему видели в ней нечто вроде мага, или знахаря, или мошенницы. Элен помнила, как однажды встретилась с одной старой знакомой и та была искренне удивлена: «Но ты ведь не занимаешься до сих пор этой ерундой с гипнозом?» Как будто все это было лишь забавным эпизодом прошлого!

– Это моя основная работа, – объяснила Элен, но знакомая, юрист крупной корпорации, решила, что она шутит, и вежливо рассмеялась.

На самом деле это было даже больше, чем основная работа. Это было ее страстью, ее профессией, ее призванием.

Кресло еще хранило тепло последней клиентки. Дебора Ванденберг, женщина, страдавшая от необъяснимой изматывающей боли в правой ноге. Боль возникала, стоило той пройти пешком дольше десяти минут. Прежде чем появиться у Элен, Дебора посетила множество психотерапевтов, хиропрактиков и спортивных врачей; ее проверяли на рентгене и магнитно-резонансном томографе, делали диагностическую операцию. Каких-то физических причин для боли явно не было. Медики в итоге пожимали плечами и говорили: «Простите, мы не знаем, в чем дело».

– Я всегда была очень активной, – сообщила она Элен. – Обожала бродить по лесу. А теперь в иные дни, когда чувствую себя в особенности плохо, мне даже до магазина трудно дойти! Эта боль практически изменила всю мою жизнь.

– Хронические боли это умеют, – согласилась Элен.

Она сама никогда ничего подобного не испытывала, но за долгие годы так много клиентов рассказывали ей истории о том, как разъедает их внутренне постоянная боль, как она лишает их радости жизни.

– Но возможно, я сумею помочь, – сказала она.

– Каждый думает, что сможет помочь. – Дебора одарила Элен вежливой, но циничной улыбкой. – Пока не отступают перед моим случаем.

Дебора немного напоминала Джулию. Высокая и уверенная, с короткими темными волосами и мальчишеской грацией, она устраивалась в кресле, скрестив длинные ноги в черных джинсах.

Она также рассказала, что очень любит готовить, так что на предыдущих сеансах Элен предлагала ей вообразить шкалу электрической плиты, которую можно использовать для того, чтобы выключить боль. Сегодня, едва усевшись, Дебора сообщила Элен, что она вроде бы понизила свою боль на одно деление, когда шла утром через парковку.

– Но возможно, мне это просто показалось, – добавила она, как будто внезапно усомнившись в самой себе.

Дебора с самого начала дала Элен понять, что она неисправимый скептик. И в конце последнего сеанса сказала даже с некоторой гордостью:

– Вы меня не подчинили, я полностью все осознавала.

– Вот и отлично, – кивнула Элен.

Она не в первый раз это слышала, и частенько даже от клиентов, которые всего мгновение назад пускали слюни, уронив челюсть, явно пребывая в глубоком трансе.

– Мы сегодня поработаем с другой шкалой, – сообщила Элен. – Думаю, можно это назвать шкалой хорошей энергии.

Дебора поджала губы в легкой усмешке:

– Звучит довольно… привлекательно.

– Уверена, вам это понравится, – твердо произнесла Элен, игнорируя усмешку.

За отрицанием прячется страх.

Элен воспользовалась простым быстрым введением, которое включало в себя ощущение все более глубокой релаксации при каждом шаге вниз по лестнице, и наблюдала за тем, как расслабляются резкие черты лица Деборы. В трансе эта женщина выглядела намного моложе. Лицо смягчилось, морщинки разгладились, и в женщине появилось нечто ранимое, обнаженное – в противоположность ее сознательному раздражающему скептицизму. Это даже вызвало у Элен почти материнские чувства.

– Я хочу, чтобы вы подумали о том времени, когда были полны уверенности в себе, – сказала она. – Покопайтесь в памяти и найдите самый идеальный момент. Кивните, когда окажетесь там.

Элен ждала, наблюдала и одновременно сама возвращалась в воспоминаниях к собственному радостному моменту, когда впервые начала практиковать гипноз. Ей было всего одиннадцать, она сидела вот в этой самой комнате, со своей бабушкой, матерью ее матери, которая верила: все, что делает внучка, великолепно. Элен как раз дочитала книгу «Как загипнотизировать любого», и бабушка согласилась стать ее первой пациенткой. Элен использовала в качестве маятника какое-то ожерелье и наблюдала за тем, как бабушкины карие глаза следят за его движением, взад-вперед, взад-вперед.

– У тебя здорово получается, – сказала потом бабушка, моргая в искреннем удивлении, как показалось Элен: это было совсем не похоже на ее слишком щедрые аплодисменты после игры внучки на флейте. – Думаю, у тебя может быть дар.

Самые прекрасные и самые удивительные слова из всех, какие только можно услышать. Это было похоже на те моменты в фильмах, когда супергерои открывают ранее скрытые силы, или, может быть, на то, как чувствуют себя монахини, впервые внимая призрачному гласу Бога, шепчущему что-то в их невинные уши.

Дебора, все так же с закрытыми глазами и слегка порозовевшими щеками, кивнула, давая знать, что нашла нужный момент. На мгновение Элен стало интересно, что такое вспоминала сейчас Дебора.

– То чувство, что оживает в вас в эту минуту, – это то самое чувство, которое вы должны научиться вызывать в себе тогда, когда в нем нуждаетесь. Как только вы прижмете большой палец к ладони правой руки, вы снова вызовете это ощущение. Чем сильнее будете нажимать, тем ярче будет ощущение, и наконец оно наполнит все ваше тело, как электричество. – Элен повысила голос, придавая ему настойчивость и силу, которые должна была почувствовать Дебора. – И когда в следующий раз вы ощутите боль, вы сможете это сделать. Сначала используйте шкалу отключения, чтобы боль ослабла, а потом вы можете воспользоваться диском включения энергии, чтобы воссоздать вот это ощущение силы, мощи. – Элен видела, как по лицу Деборы пробежала тень сомнения, и мгновенно перешла на более авторитарный, отцовский тон. – Дебора, ты обладаешь способностью сделать это. Вся сила в тебе, внутри тебя. Ты даже превзойдешь эти техники. Ты можешь освободиться от боли. Ты можешь освободиться от боли.

Несколько минут спустя Элен вывела Дебору из транса.

Та моргнула с дезориентированным, рассеянным видом, как пассажир, просыпающийся в самолете, и тут же бросила быстрый взгляд на наручные часы. Потом провела ладонями по волосам и сказала:

– Я снова не впала в транс.

И сразу достала из сумочки кошелек.

Элен лишь кивнула и придвинула к пациентке вазу с шоколадками. Позже, когда они уже стояли в прихожей и Дебора надевала пальто, она медленно произнесла, не глядя на Элен и сосредоточившись на застегивании пуговиц:

– А знаете, возможно, вы и в самом деле меня лечите.

– Я вас не лечу, – напомнила ей Элен. – Физическая причина может по-прежнему оставаться там, где она скрывается. Я просто помогаю вам найти способ справиться с болью.

– Да, но это может и в самом деле работать, – сказала Дебора, и в ее взгляде отразились удивление и уважение, как это было с бабушкой много лет назад.

Теперь Элен улыбнулась, вспоминая тот момент. Она ощущала удовлетворение от своей работы.

Элен открыла ежедневник – и улыбка на ее лице растаяла, когда взгляд упал на имя последней в этот день клиентки: Мэри-Бет Макмастерс. Ну и ладно. Сегодня больше не будет удивленных и уважительных взглядов.

Она посмотрела на часы. Еще оставалось время для того, чтобы Мэри-Бет успела отменить встречу. Вот уже три раза та звонила в самую последнюю минуту сообщить, что не может уйти из офиса. Макмастерс работает помощником юриста и, когда отменяет встречу, всегда говорит тоном человека чрезвычайно занятого и полного осознания собственной значимости. Будто юридическая фирма, в которой она служит, вообще не сможет без нее функционировать.

Элен выбранила себя за такие мысли. Может быть, Мэри-Бет и в самом деле была незаменима. К тому же она всегда настаивала на оплате половины суммы гонорара за несостоявшиеся встречи, о чем говорилось в прайс-листе Элен, – такова была плата при условии, если встреча отменялась позднее, чем за двадцать четыре часа. Хотя Элен никогда не требовала выполнения этого пункта условий. Ей самой была противна мысль о том, чтобы брать деньги за то, что она ничего не делала.

Звякнул звонок у входной двери, и Элен выругалась, как будто внезапно споткнулась. То есть ее раздражала и отмена встреч с Мэри-Бет, и необходимость встречаться с ней. По совершенно непонятной причине Элен испытывала необъяснимую антипатию к этой несчастной и грустной женщине. В чем тут было дело? Конечно, у нее и прежде бывали клиенты, которые ей не нравились, а были и такие, которые нравились больше других, но она никогда не испытывала подобного внутреннего чувства неудовольствия.

Если она не будет держаться как можно более осторожно, ее неприязнь испортит терапию – Мэри-Бет может подсознательно все ощутить.

Элен напомнила себе один из постулатов буддийского учения: «Мы все одинаковы, мы все – единое целое». Элен была Мэри-Бет, а Мэри-Бет была Элен.

Ммм…

Она распахнула дверь с теплой приветливой улыбкой:

– Мэри-Бет! Прекрасно, что вы пришли!

– Уверена, видеть меня – просто подарок! – саркастично откликнулась Мэри-Бет.

Но она ведь не могла услышать ругательство Элен, не могла же?

Как обычно, Мэри-Бет была одета во все черное. Это невысокая коренастая женщина, немного грузная, с длинными прямыми волосами, разделенными пробором посередине, как это делали «дети цветов» в семидесятые годы, вот только отсутствовало свежее детское личико для такой прически. У Мэри-Бет было лицо человека обидчивого и напуганного.

«Ох, до чего же депрессивный вид», – подумала Элен.

Ей ужасно хотелось предложить Мэри-Бет полностью изменить внешность, подстричь волосы, прибавить им объема и цвета, переодеться во что угодно, кроме черного. Ведь на самом деле у этой женщины вполне симпатичное лицо. Один лишь мазок губной помады мог полностью ее преобразить!

Боже праведный, Элен, кажется, превращалась в чью-то ужасную мамашу!

– Не желаете воспользоваться ванной комнатой? – спросила она Мэри-Бет.

Элен всегда спрашивала клиентов, не нужно ли им в туалет; переполненный мочевой пузырь был наихудшим сопровождением гипнотического сеанса.

– Нет, спасибо, – ответила Мэри-Бет. – Давайте сразу приступим к делу.

Когда Мэри-Бет уже сидела в зеленом кресле, как-то умудрившись сделать вид, что это самое неудобное кресло в мире, Элен открыла ее файл.

– Как вы себя чувствовали после нашей последней встречи? – спросила она.

– Да как обычно – жирной коровой. А вы как поживали?

Элен внимательно посмотрела на нее:

– Вас беспокоит ваш вес?

– Нет. Да, конечно, это же очевидно, но не важно. – Мэри-Бет вздохнула и зевнула. – Сегодня пятница. У вас есть интересные планы на выходные? Встречаетесь с друзьями? Родными?

– Никаких особых планов нет, – ответила Элен. – Давайте-ка расскажите мне, не желаете ли поработать над потерей веса?

Когда Мэри-Бет впервые пришла к Элен, она заявила, что хочет подвергнуться гипнотерапии, поскольку начала испытывать страх при поездках через туннель под Сиднейским заливом, и ей бы хотелось справиться с этим, пока страх не превратился в нечто более серьезное. Она ни словом не упомянула о своем весе, но такое частенько случалось с клиентами Элен. Настоящая причина их визитов иногда выявлялась только после нескольких сеансов.

– Похоже, в прошлой жизни мне здорово не хватало картофеля, – сказала Мэри-Бет. – И теперь я пытаюсь восполнить этот недостаток. И потому мне постоянно отчаянно хочется картошки.

– Ну, гипнотерапия может тут оказаться весьма полезной…

– Да не верю я в прошлые жизни! – агрессивно огрызнулась Мэри-Бет. – Это же полная чушь!

– Кажется, мы об этом уже говорили, – мягко произнесла Элен: ей не слишком понравилось слово «чушь», и они действительно какое-то время обсуждали неверие Мэри-Бет в прошлые жизни.

– Но ведь вы не можете возвращать людей в их прошлые жизни.

– Я не могу предложить погружение в прежние существования, – заговорила Элен. – Но у меня были такие клиенты, которые не сомневались в том, что они под гипнозом переживали свои прошлые рождения. У меня на этот счет широкие взгляды. – (Мэри-Бет ухмыльнулась.) – Вам приходилось ездить по туннелю под заливом после нашей последней встречи? – спросила Элен.

Мэри-Бет передернула плечами:

– Да, приходилось. И в общем я себя прекрасно чувствовала. Должно быть, с этим я справилась.

Элен изучающе всмотрелась в нее:

– Мэри-Бет, тогда чего вы ждете от сегодняшнего сеанса?

Та снова вздохнула. Презрительно оглядела комнату, как будто находилась в дешевом гостиничном номере, наклонилась вперед, взяла шоколадку, но тут же передумала и бросила ее обратно в вазу.

Наконец она произнесла:

– Знаете, думаю, мне все-таки нужно заглянуть в туалетную комнату.

Почему-то это вызвало облегчение – когда я снова ее увидела.

Не знаю, что она чувствует по отношению ко мне, но мне она вроде бы даже нравится. То есть меня буквально тошнит от самого факта ее существования, но в то же время я нахожу ее до странности притягательной.

Это почти извращенное чувство. Как будто вы знакомитесь с каким-то человеком и он кажется вам отвратительным, но в то же время вам хочется очутиться с ним в постели. И когда это происходит, вы в восторге, однако потом испытываете острое сожаление. Как тот похожий на обезьяну парень, с которым я познакомилась на одном из рождественских приемов для клиентов компании в прошлом году. От него слишком сильно пахло лосьоном после бритья, а драгоценностей на нем висело больше, чем на мне. Секс с ним был великолепен, но потом я чувствовала себя как жертва изнасилования, долго отмывалась в душе и рыдала по Патрику. Это напоминает отвращение к себе после того, как съешь что-нибудь чудовищно жирное.

Элен не стала бы есть всякую дрянь. Наверное, она питается в основном тофу и чечевицей. Интересно, ужасается ли она любви Патрика к пицце?

Конечно, я совсем не мечтаю забраться к ней в постель. Просто хочу знать о ней все-все. Хочу наблюдать за ней в любых, даже самых невероятных ситуациях, хочу залезть в ее мозг и в ее тело. Стать ею, пусть хотя бы на один день.

Я ничего подобного не чувствовала ни к одной из тех девушек, с которыми встречался Патрик. Но эта история с Элен…

Мне отчего-то становится хорошо, когда я произношу ее имя. И во время последнего сеанса я произносила его то и дело: «Спасибо, Элен», «Увидимся через неделю, Элен». Каждый раз при этом я как будто била по самодовольному лицу Патрика.

Не думай, что ты сбежал от меня, мой мальчик. Пусть твое строительство новой жизни не имеет ко мне никакого отношения, но я по-прежнему здесь, рядом. Треплю по чем зря ее имя. Даже побывала в ее доме. Пользовалась ее ванной комнатой. Я знаю, какой именно дезодорант и какие тампоны она использует. В ней нет ничего особенного.

Кроме, может быть, того, что она собой представляет. Она, возможно, даже слишком хороша для тебя, парень. Элен, пожалуй, не из твоей лиги. Не из нашей лиги.

Суть в том, что Элен производит впечатление человека, абсолютно одинакового и внутри, и снаружи. И это впечатление создается само собой, постоянно, словно в этой женщине нет ни хитрости, ни притворства, как будто ей даже не приходится думать над каждым произносимым словом, чтобы убедиться, что эти слова производят именно то действие, какое ей хочется.

Конечно, она должна иметь некое подобие словесного фильтра. Каждый человек имеет такой фильтр. Только ее собственный представляет собой нечто чрезвычайно эффективное и простое, и он тщательно удаляет все то, что может случайно обидеть собеседника.

Вот мой собственный фильтр – это настоящий лабиринт труб, туннелей и сеток, которые превращают то, что я думаю, в нечто приемлемое, такое, что можно произнести вслух в зависимости от ситуации и персоны и еще того, что я стараюсь доказать в данный конкретный момент.

А ей нечего доказывать. Она действительно верит во всю эту фигню насчет «силы разума». Верит страстно. Это нечто вроде ее личной религии.

Поначалу Элен показалась мне немножко ханжой, но, думаю, она действительно хороший человек – в том самом, весьма старомодном смысле этого слова. Она желает всему миру только добра. А в этом мы с тобой, Патрик, вроде как неполноценны, а? Мы ведь не желаем добра другим, правда?

Рядом с ней я чувствую себя фальшивкой, и не по той причине, что кажется очевидной. Если бы я встретилась с ней в своем настоящем облике, под своим именем, я бы все равно постоянно осознавала разницу между нами.

Патрик, я вполне понимаю, почему ты можешь думать, что любишь ее. Действительно понимаю. Ведь я и сама немножко люблю ее.

Был когда-то и наш с тобой первый канун Рождества, когда мы заснули на спине, как будто загорали; мы держались за руки, а на наших губах оставался чудесный вкус клубники после того потрясающего ликера, что подарил нам Стинки. Вентилятор на потолке лениво вращался, и сама комната как будто чуть-чуть покачивалась, и помню, как я думала, что мы с тобой похожи на двоих детишек, плывущих на плоту вниз по волшебной реке.

Та ночь действительно была. Мне плевать, насколько нежна или чистосердечна Элен, но та ночь случилась. Наша ночь.

Тогда Элен даже не существовала.

Помнишь, как однажды мы столкнулись с Кэмерон Диас? Вот так же должно было произойти и с Элен. Мы должны были столкнуться с ней на каком-нибудь ужине, а потом, возвращаясь домой, могли бы поговорить о том, как она мила и какое это интересное и загадочное дело – гипноз, а к тому времени, когда бы мы добрались до дома, мы бы уже забыли о ней.

Она чрезвычайно мила, Патрик, но она вроде Кэмерон Диас. Она не предназначена для того, чтобы стать реальной участницей нашей жизни. Она к нам не имеет никакого отношения.

Элен с Патриком ехали к дому ее матери. За рулем сидел Патрик. Он был из тех мужчин, которые автоматически воспринимают вождение как свое дело, а Элен это не слишком нравилось. Она чересчур нервный водитель. И, кроме того, она помнила, как Джон всегда тщательно, поровну делил с ней место за рулем. «Теперь твоя очередь», – говорил он, передавая ей ключи, а потом вздыхал, фыркал и всю дорогу делал замечания по поводу ее стиля вождения.

– Так что, твоя мать ни с кем не встречалась после исчезновения отца? Боже! Да здесь просто безумное движение! – Патрик нажал на тормоз, машина дернулась. – Извини.

Он явно нервничал. И Элен весьма сожалела о том, что не может его утешить какими-нибудь словами вроде: «Ой, да моя мать будет в восторге от тебя!»

Анна, скорее всего, не придет в восторг от Патрика. Из всех прежних приятелей Элен матери больше прочих нравился Джон, с его остроумными и ядовитыми замечаниями. Конечно, он ей нравился. Джон нанес самый серьезный урон чувству собственного достоинства Элен: он был тем, кого она любила, но кто на самом деле не полюбил ее в ответ.

Если бы только у Элен была одна из тех милых, слегка полноватых болтливых мам, которые имеют весьма смутное представление о политике и бизнесе и вообще обо всем, что находится за пределами их домашней реальности. Если бы у нее был седовласый, вооруженный очками отец, который мог бы тепло пожать руку Патрику и задать ему несколько чисто мужских вопросов о его работе, в то время как милая мама хлопотала бы вокруг, пытаясь уговорить «парнишку» съесть еще один кусочек сдобной ватрушки.

Но ничего даже отдаленно похожего у нее не имелось.

– У мамы было несколько довольно продолжительных романов за все эти годы, – сказала она Патрику. – Но сейчас никого нет.

– А твой отец… Он что, просто… отсутствует?

– Он никогда и не присутствовал. – Элен немного помолчала, чувствуя легкий всплеск раздражения. – Я уже говорила об этом.

Элен рассказала Патрику историю своей семьи через несколько недель после того, как они начали встречаться. За многие годы она уже научилась излагать эту историю так, что та выглядела как идеальный застольный анекдот. Немножко необычный, интересный и личный, но личный ровно настолько, чтобы не вызывать у гостей стеснительных эмоций и не заставлять их неловко ерзать на стульях.

Она традиционно начинала одними и теми же словами: «Моя мать всегда была женщиной, опережавшей свое время». Потом объясняла, что однажды утром, первого января 1971 года, чрезвычайно практичная доктор Анна О’Фаррел приняла новогоднее решение: стать матерью-одиночкой. Она была успешной и независимой женщиной слегка за тридцать и не особо желала выходить замуж, но, как ни странно, хотела иметь ребенка. И с помощью двух своих ближайших подруг составила список потенциальных кандидатов в отцы, учтя все их положительные и отрицательные стороны: уровень образованности, материальное положение и особенности личности.

Анна сохранила эти листы и отдала их Элен, когда та была еще подростком. Ее «отцом» был один из списка, с пометкой напротив фамилии «85 %», обведенной кружочком. Высочайшая оценка, потому что возле фамилии другого претендента стояло «10 %».

Положительными качествами ее отца были «высокий уровень образования» (он был хирургом, Анна познакомилась с ним в университете), «хорошие зубы», «маленькие уши» (мать Элен питала отвращение к большим оттопыренным ушам), «отличная кожа», «отсутствие в роду сердечных заболеваний, диабета или склонности к простудам», а также «прекрасные социальные навыки».

К отрицательным моментам относились «слабое зрение» (он носил очки), «склонность к спиритуализму», «мать, гадающая на картах Таро», «странноватое чувство юмора» и «постоянное желание жениться».

В последние годы Элен начала то и дело задумываться над пунктом «постоянное желание жениться». Она не знала, то ли весь мир становился более нравственным – ну, нечто вроде возрастающего уровня глобальной стыдливости, – то ли просто ее ближайшее окружение становилось все более консервативным.

Однако склонность ее отца к женитьбе явно не превратилась в препятствие. Его легко было соблазнить, и не однажды, но именно такое количество раз, какое было необходимо для зачатия, в нужные дни до и после овуляции.

– В конце концов все получилось, – пояснила мать.

Дело было сделано. Работа проведена не напрасно. А «отец» Элен два месяца спустя женился и переехал в Великобританию, так и не узнав о существовании дочери.

– А что, если мне захочется поехать туда и найти своего отца? – спросила Элен у матери, когда проходила через самый бурный, бунтарский, хотя и короткий период подростковых проблем, и даже сама содрогнулась от звука незнакомого, почти сексуального слова, сорвавшегося с ее губ, – «отец».

– Я не кинусь тебя отговаривать. – Анна даже не подняла глаз от газеты, которую читала в тот момент. – Но это было бы очень грубо и жестоко по отношению к его жене.

Конечно же, Элен никогда бы не стала сознательно совершать грубого или жестокого поступка, да и сама мысль о реальной встрече с этим мужчиной средних лет наполняла ее смущением. Отцы ее подруг были большими и волосатыми и обладали низкими голосами, иногда бывали забавными, но чаще скучными и в общем почему-то не имели отношения к реальной жизни подростков.

Подруги матери, Мелани и Филиппа, собственных детей так и не завели. Они стали крестными Элен и разделили с ней основную часть ее детства, живя в одном доме с ее матерью. У них то и дело появлялись какие-то приятели, приезжавшие для того, чтобы увезти дам на свидание. Иногда они даже присутствовали за завтраком. Мужчины тогда бывали небриты и за столом разговаривали хриплыми голосами, но в основном все эти ухажеры представляли собой нечто вроде забавного фона ее жизни; их манеры и внешность критически разбирались с большим весельем, прежде чем те исчезали окончательно. Хотя Мелани в конце концов, когда ей было уже за пятьдесят, вышла замуж на стеснительного, непроницаемого мужчину. Тот, похоже, делал ее весьма счастливой и при этом не слишком мешал ее общественной жизни.

– Это как иметь сразу трех матерей, – обычно говорила Элен, и это было чистой правдой.

Три успешные, своевольные, одинокие женщины в равной степени влияли на Элен в процессе ее взросления.

– Я как будто росла в лесбийской коммуне, – продолжала Элен, но когда повзрослела, то перестала это говорить, потому что ей уже хотелось производить впечатление умудренной опытом и беспристрастной. К тому же, возможно, это могло выглядеть немножко неуважительно по отношению к лесбиянкам, тем более что на самом-то деле Элен понятия не имела, каково это – жить в лесбийской коммуне, а заодно не знала и того, существуют ли вообще такие коммуны. – Так что мой отец был, по сути, всего лишь донором спермы. Только он этого не знал. – Так Элен обычно заканчивала свою историю.

Как правило, в итоге возникало энергичное обсуждение, и собеседники могли говорить что-нибудь вроде: «Ага! Так вот откуда у тебя этот дар к гипнозу – от твоего отца-спиритуалиста и от бабушки с картами Таро!» Как будто они были первыми в мире, кому это пришло в голову. А кто-нибудь даже принимался восхвалять поступок ее матери, хотя другие могли вежливо – или не слишком вежливо – высказать свое неодобрение.

Элен ничего не имела против неодобрения. Она и сама-то не была уверена, что согласна со всем этим, но знала: ее матери совершенно наплевать, кто и что об этом подумает. А поскольку Элен рассказывала свою историю много раз, то постепенно как бы отстранилась от нее. Это походило на историю Джулии о том, как ее отец похитил Джулию и ее брата во время мучительного процесса об опеке между ее родителями. Он даже перекрасил им волосы в каштановый цвет. Потом была безумная погоня. Элен знала, что некогда Джулия испытывала сильные чувства при этих воспоминаниях. Возможно, до сих пор они сохранились на подсознательном уровне, но теперь все это превратилось просто в интересный, завлекательный рассказ. Подходящий для вечеринок.

Патрик внимательно выслушал историю Элен, а в конце сказал:

– Для твоей матери это лишь к лучшему, но мне жаль, что у тебя не было настоящего отца.

– Невозможно сожалеть о том, чего у тебя нет, – возразила Элен, хотя и сама не ощущала в том уверенности, однако она уж точно не рыдала в детстве в подушку, тоскуя по «папочке». – Может быть, все было бы иначе, если бы я была мальчиком.

– Думаю, дочери точно так же нуждаются в отцах, – мрачновато произнес Патрик.

Эта его серьезность заставила Элен влюбиться в него еще чуточку сильнее и даже представить, как он нежно держит на руках малышку (ну да, конечно, их собственную с Элен дочку) – как мужчина в рекламе детской присыпки.

А теперь он спрашивал: «А твой отец просто исчез?» – как будто на самом деле и не слушал по-настоящему или слышал это на какой-нибудь вечеринке много лет назад и не мог припомнить подробности.

Это выглядело уж слишком разочаровывающе. Элен вновь ощутила то тошнотворное тревожное чувство. А что, если ей просто захотелось безумно влюбиться в этого человека? Что, если все это гигантский самообман? Что, если на самом деле он поверхностный, самовлюбленный болван?

Интересно, была бы Элен более подготовлена к тому, чтобы выбрать достойного мужчину, если бы росла рядом с отцом? Возможно. То есть на самом деле почти наверняка. После того как мать так отреагировала на ее вызывающее предположение о встрече с отцом, Элен принялась изучать психологию дочерей, лишенных отцов. Даже сделала кое-какие распечатки, отметив наиболее интересные места желтым маркером.

– И чего ты, собственно, ждешь от меня в связи с этим? – спросила мать, увидев листы. – Чтобы я всегда возвращалась домой вовремя и понимала тебя?

– Чтобы ты почувствовала себя виноватой, – ответила ей Элен.

Анна засмеялась. Понятия вины не было в ее эмоциональном словаре.

– Извини, – сказал Патрик, когда светофор сменился на зеленый и их машина немножко продвинулась. – Я знаю, ты никогда не видела своего отца. Просто нервничаю. У меня такое чувство, словно я должен пройти собеседование перед приемом на работу. Я не слишком опытен в этом деле и с трудом справляюсь, особенно когда мне очень хочется получить работу.

Элен посмотрела на Патрика и заметила, как на его лице мелькнуло выражение почти пугающей ранимости. И на мгновение он стал очень похож на собственного сына.

– А когда я нервничаю, то начинаю болтать всякую ерунду, в которой и смысла-то никакого нет, – продолжил Патрик. И тут же нахмурился, глянув в зеркало заднего вида. – К тому же я немного рассеян, потому что наша подруга вернулась.

– Подруга? – переспросила Элен.

– Наша чокнутая подружка. Она едет за нами.

– Саския снова нас преследует? – Элен резко развернулась на сиденье и внимательно осмотрела идущие позади автомобили. – Где? Какая машина?

– Да, это просто потрясающе! Фантастично! Это именно то, что тебе по-настоящему нужно: чтобы твоя бывшая тащилась за тобой, когда ты впервые едешь знакомиться с семьей твоей подруги! – бормотал Патрик.

– Да, но где она?

Ремень безопасности сдавил шею Элен. Прямо позади них тащился грузовик, за рулем сидел мужчина, он закрыл глаза и барабанил пальцами по здоровенному рулю, а его губы при этом шевелились, потому что он подпевал какой-то песенке.

– В соседнем ряду, на пару машин сзади, – сказал Патрик. – Не беспокойся. Я намерен от нее оторваться.

Он резко нажал на акселератор, и машина рванулась вперед. Элен повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как светофор поменял свет с желтого на красный. Когда же вновь посмотрела назад, они уже пересекали перекресток, оставляя позади волну застывших автомобилей.

– Какого цвета машина? – в отчаянии спросила она. – Какого цвета?

– Ушли, – радостно сообщил Патрик. – Смотри-ка, мы уже едем дальше.

– Отлично, – вздохнула Элен, потирая ноющую шею.

Я потеряла их на светофоре и не смогла понять, в какую сторону они повернули.

Может быть, они собирались на встречу с какими-то ее друзьями. У Патрика нет никаких знакомых, живущих в этой стороне.

Я видела, как Элен развернулась. Интересно, не пыталась ли она увидеть меня? Патрик, наверное, заметил, что я еду следом. Когда он осознает, что я за спиной, то тут же газует и потом ведет машину крайне неровно. Иногда тычет в мою сторону пальцем. Один раз я даже видела, как ему выписали штраф за то, что, пытаясь уйти от меня, он повернул направо там, где это было запрещено. Я даже почувствовала себя виноватой, потому что Патрик всегда гордился тем, что за двадцать лет вождения его ни разу не штрафовали. Я послала ему на работу бутылку вина в качестве извинения. Вино выбрала со значением. Белое «Пеппер три». Мы обнаружили это вино, когда в последнее лето, проведенное вместе, ездили в долину Хантер. А потом купили целый ящик и буквально привязались к нему. Так что не представляю, как бы он мог выпить это вино, не думая обо мне. Но в тот вечер я ждала у его офиса – и видела, как одна из тех девушек, с которыми он работает, вышла к своей машине, держа в руках ту самую – мою – бутылку вина. Я узнала подарок, потому что завернула его в красивую синюю бумагу. Патрик не потрудился даже развернуть упаковку. Просто отдал вино той девушке.

Пытаюсь вообразить, как он описывает меня своей гипнотизерше. Элен. Догадываюсь, что называет меня психопаткой. Однажды он даже наорал на меня. Я шла за ним, когда Патрик отправился в ближайший к дому магазин, и вдруг он резко развернулся и зашагал прямиком ко мне. Я остановилась и ждала, улыбаясь. Думала, мы наконец-то сможем нормально поговорить. Но потом, когда он подошел ближе, я увидела, что улыбка у него саркастическая и злобная. Он ткнул пальцем почти в мое лицо и заорал: «Ты сумасшедшая психопатка!»

И это… Ну, понимаете, это могло бы выглядеть забавным при других обстоятельствах, вот только мне показалось, что он хочет меня ударить.

Он был так взбешен, что дрожал с головы до ног.

Вообще-то, я как будто даже желала, чтобы Патрик меня ударил. Мне было нужно, чтобы он меня ударил. Если он никогда больше не собирается меня обнять, то мог хотя бы ударить. Тогда между нами снова возникла бы связь. Плоть против плоти.

Но Патрик этого не сделал. Обхватив голову, он раскачивался, как ребенок, страдающий аутизмом. Мне так хотелось успокоить его, утешить. Ему незачем было так волноваться. Ведь перед ним стояла всего лишь я. Та же самая я, что и прежде. Похоже, он не в силах был этого понять. И я сказала: «Милый».

Он уронил руки, и я увидела, что глаза у него красные и влажные.

Патрик отрезал: «Не называй меня так!» – и тут же ушел. А я осталась стоять на месте, глядя на список новых товаров, приклеенный изнутри к витрине магазинчика – того самого магазинчика, где мы всегда покупали рыбу и жареную картошку в субботние вечера.

Вот так оно и вышло. Теперь я пребываю в постоянной роли сумасшедшей. И Патрик будет думать обо мне как о чокнутой. А прежде он думал, что я забавная шельма, и что у меня прекрасные глаза, и что я одна из самых щедрых людей, каких только ему приходилось встречать. Да, все это он говорил мне и в то время именно так и считал.

Но теперь я просто ненормальная.

Единственный для меня способ перестать выглядеть безумной в его глазах – это исчезнуть из его жизни. Как и ожидается от бывших подруг. Незаметно раствориться в прошлом.

И именно это и доводит меня… до безумия.

Элен заметила, как в Патрике снова пробудились сомнения – «может, сбежать?» – когда они шли от машины к дверям дома ее матери.

«Ох, бедненький ты мой», – подумала она.

Элен отлично помнила, как она впервые привезла сюда Джона; помнила, как его ленивые глаза с тяжелыми веками оглядывали все вокруг с выражением явного превосходства. А ясные зеленые глаза Патрика метались по сторонам, словно искали возможные пути отступления. А еще Патрик то и дело нервно откашливался.

Для него имело значение то, что подумает о нем мать Элен. Это имело значение для него, а потому и для самой Элен.

Бедняга. Его нервозность вполне понятна. Джон просто был исключением; большинство мужчин сочло бы такую ситуацию пугающей.

Три невероятно элегантные, чрезвычайно уверенные в себе женщины в возрасте слегка за шестьдесят. Все три одинаково держащие кончиками ногтей тонкие коктейльные соломинки. Все три причудливо одетые почти полностью в белое, дабы соответствовать «белой теме» гостиной матери Элен – белые диваны, белые стены, белые украшения, – одинаково спорхнули с высоких табуретов, на которых они восседали, чтобы расцеловать Патрика в обе щеки. Но он-то ожидал поцелуя в одну щечку и постоянно поворачивался не тем боком, и ему пришлось весьма неловко сгибать колени, чтобы дамы могли дотянуться до него.

– Зачем это вы все вырядились в белое? – спросила Элен. – Вы же сливаетесь с мебелью!

В ответ раздался мелодичный смех.

– Мы и сами глазам не поверили, когда друг друга увидели! – промурлыкала Филиппа.

– Мы выглядим, как Бетт Мидлер в фильме «Клуб первых жен». Но это не значит, что мы когда-то были женами.

Элен видела, как взгляд ее матери остановился на наряде Патрика – загородном варианте одежды делового человека: синие джинсы и джинсовая рубашка с закатанными до локтя рукавами. Джон всегда носил одежду от Армани, Версаче и еще каких-то итальянских модельеров, настолько изысканных, что Элен о них и слыхом не слыхивала.

– Ах, Анна, но Мел-то нынче – жена! – напомнила ей Филиппа.

– Да, конечно. Просто я никогда о ней не думаю так. Мел, это комплимент!

– Я весьма польщена.

– А кто еще был в том фильме? – пропела Филиппа. – Бетт Мидлер, Голди Хоун и кто-то еще. Кто-то, кто мне нравится. Патрик, вы знаете?

Патрик был явно поражен.

– О… нет, я не…

– Мы так решили, потому что прочитали одну и ту же статью в журнале «Вог», – сообщила Мел. – Насчет расцветок, подходящих для женщин «за пятьдесят». Хотя в строгом смысле нельзя сказать, что нам за пятьдесят.

– Говори за себя, – тут же возразила Анна.

Мать Элен считала истинным оскорблением любое напоминание о ее настоящем возрасте.

– Да ты на тридцать четыре дня старше меня, Анна О’Фаррел!

– Дайан Китон! – воскликнула Филиппа. – Вот кто была третья жена! Слава богу, я вспомнила. Меня это всю ночь мучило.

– Патрик, что вам предложить? Пиво, вино, шампанское, что-нибудь покрепче? У вас усталый вид.

Мать Элен сосредоточила взгляд фиолетовых глаз на Патрике, как хищная птица на потенциальной жертве.

Глаза Анны нельзя было не заметить. Ее друзья считали, что если бы в молодости она решила посоперничать с Элизабет Тэйлор, кто из них красивее, то вполне могла бы выиграть такое соревнование, если бы сочла, что ей это нужно. К несчастью, Элен не унаследовала этот прекрасный цвет. Конечно, ее желание или нежелание было тут ни при чем, хотя Элен всегда подозревала, что на самом деле у ее матери был выбор, только она решила сохранить это великолепие исключительно для себя. Она весьма гордилась своими глазами.

Патрик вновь откашлялся:

– Пиво было бы в самый раз, спасибо, э-э…

– Элен, ты до сих пор не представила нас друг другу должным образом. Бедняга, наверное, думает, что случайно забрел в какой-нибудь гарем в отставке.

– Да ты же не давала мне и слово вставить, – возразила Элен. Она положила ладонь на руку Патрика. – Патрик, это моя мать, Анна.

– Замечаете сходство? – Анна похлопала ресницами, протягивая ему стакан пива.

– Я не… я не уверен. – Патрик сжал стакан.

– А это мои крестные, Мел и Пип, – продолжила Элен, игнорируя свою мать. – Или ты сегодня Филиппа? Она называет себя то так, то эдак.

– Это зависит от того, толстая я или худая, – пояснила Филиппа. Она одарила Патрика улыбкой и провела ладонями по своим пухлым бокам. – И совершенно очевидно, кто я прямо сейчас, не правда ли?

По лицу Патрика пробежало выражение откровенной паники.

– Филиппа, – уточнила Элен.

– Ага! То есть недостаточно худощава для Пип. Элен, мне просто необходимо снова пройти у тебя несколько сеансов гипнотерапии. – Филиппа повернулась к Патрику с предельно серьезным видом. – Я страдаю от самой что ни на есть убийственной зависимости от углеводов!

– Ну, это… – начал было Патрик.

Но он явно не имел ни малейшего представления о том, как завершить фразу, и потому просто глотнул пива с таким видом, словно от этого зависела вся его жизнь.

– Я уже пыталась с помощью гипнотерапии Элен избавиться от этой зависимости.

– Вот только она хихикала в течение всего сеанса, – вздохнула Элен, а ее мать подала ей бокал белого вина, не спрашивая, чего хочет дочь; кстати, Элен предпочла бы сейчас апельсиновый сок.

– Идите-ка сюда, Патрик, поговорим о чем-нибудь разумном, – сказала Мел. И похлопала по табурету рядом с собой. – Элен говорила, что вы геодезист, это так? У моего деда была потрясающая коллекция старинных карт, он оставил ее мне. Думаю, самая старая датируется примерно тысяча восемьсот двадцатым годом.

Патрик отставил стакан с пивом и заговорил своим обычным, нормальным голосом:

– Неужели?

Мел жестом приказала Патрику сесть рядом с ней и придвинула к нему тарелку с хлебом и семгой. Элен видела, как постепенно расслабились плечи Патрика, когда Мел спокойно заговорила с ним, переводя разговор в мужское русло, на почву фактов, где тот чувствовал себя вполне уверенно.

Элен всегда думала, что из Мел могла бы выйти весьма дипломатичная жена, потому что она обладала даром изящно и с пониманием говорить на любую тему.

Хотя сама Мел нашла такое определение весьма женофобским. «Я могла бы стать дипломатом, большое спасибо» – так она говорила.

– Идем-ка поможем твоей матери. – Филиппа схватила Элен за руку.

– О Пип, как это мило с твоей стороны! – откликнулась Анна, все еще не сводя фиолетовых глаз с Патрика.

– Милая, он просто восхитителен! – заявила Филиппа, как только они очутились в идеально чистой кухне Анны. – Могу поспорить, он принадлежит к типу сильных и молчаливых мужчин, ведь так? Я просто вижу его где-нибудь на вершине горы с геодезическим оборудованием, и он щурится на солнце.

– Нет, – ответила Элен, хотя ей хотелось бы видеть Патрика именно таким. – Ничего похожего, совершенно. Он очень даже разговорчив, когда у него есть возможность поболтать. И в основном Патрик занимается подготовкой площадок для строительства домов.

– Ох, быть молодой и влюбленной! – с тоской произнесла Филиппа. – Обожаю быть влюбленной. Я всегда так худею от этого!

– Помню, как ты сидела вот в этой кухне и говорила нам с Джулией: «Ох, быть молодой и влюбленной…», нам тогда было по семнадцать, – заметила Элен. И немного помолчала. – А значит, ты была не старше, чем я сейчас!

– Кстати, о Джулии, – вмешалась ее мать. Ей никогда не требовалась чья-либо помощь, и она как раз заканчивала последние приготовления, изящно раскладывая закуски на огромных квадратных тарелках. Белых, конечно же. Все пахло просто божественно, но не оставляло сомнений в том, что Патрик предложит купить пиццу на обратном пути, а Филиппа уже тянулась к корзинке с хлебом. – В субботу я виделась с ее матерью на занятиях йогой. И она сказала, что у твоего нового друга имеется какая-то преследовательница.

– Сарафанное радио работает безупречно, – пробормотала Элен.

Ей иногда казалось, что она так и не покинула пределы маленького закрытого мирка частной школы, когда матери ее подруг состояли в одном и том же комитете.

– Преследовательница! – Филиппа вытаращила глаза. – Как интересно!

– Ох да, это будет более чем интересно, Пип, когда мою дочь найдут мертвой в какой-нибудь канаве. – Анна произнесла это, засунув голову в огромный холодильник.

– Это что, его бывшая любовница? – продолжила Филиппа, не обратив на Анну внимания. – Женщина, которую он бросил? Или просто какая-то случайная маньячка, которой он показался симпатичным?

Анна выбралась из холодильника и поставила на кухонную стойку бутылку с ароматическим уксусом, стукнув ею с излишней силой.

– Эта особа проявляет какую-то склонность к насилию? – спросила она. – Патрик обращался в полицию?

– Это просто его бывшая подруга, и она не заходит слишком далеко, – ответила Элен. – Так что на самом деле тревожиться не о чем.

Интересно, как отреагировала бы ее мать, узнай она, что Саския гналась за ними сегодня вечером. Или что Элен ощутила явное разочарование, когда они оторвались от нее на светофоре.

– Просто пообещай мне, что будешь осторожна. Ты постоянно встречаешься с людьми, Элен, и они, конечно, восхитительны, но не будь слишком наивной, – сказала Анна.

Элен улыбнулась матери:

– Должно быть, я унаследовала склонность восхищаться людьми от отца.

Но Анна не ответила ей улыбкой.

– Уж точно тебе это досталось не от меня.

– Совершенно верно, – кивнула Филиппа и так засмеялась, что даже чихнула.

Я не могла решить, где их ждать. У дома Патрика или у ее дома. Я знала, что все будет зависеть от того, как они решат поступить этим вечером с Джеком. Как правило, мать Патрика приходила к нему и присматривала за внуком, но иногда Джек отправлялся с отцом в дом Элен, и полагаю, его устраивали в комнате в задней части дома. Это не слишком честно по отношению к Морин. Помню, как сильно она выматывалась, когда мы оставляли Джека с ней, – он был еще совсем малышом. Внук сразу крепко обнимал ее своими ручонками. Хотя, конечно, теперь ему восемь и все должно быть иначе. Наверное, он уже предпочитает заниматься собственными делами – смотреть телевизор или еще что-то в этом роде. Надеюсь, Патрик не разрешает ему слишком много времени проводить перед телевизором. Ребенок должен читать. Раньше он очень любил книжки. Однажды я решила подсчитать, сколько раз можно прочесть ему «Прожорливую гусеницу», прежде чем ему это надоест. Но мне пришлось самой сдаться после того, как я прочитала ему книжку в пятнадцатый раз. Каждый раз, когда я добиралась до последней страницы, он просил: «Давай снова!» – и всегда с тем же самым энтузиазмом. Я до сих пор вижу его пухлые розовые щечки, когда он сидел у меня на коленях в красной пижаме с паровозиками и надувал губы, сосредоточенно слушая. И тыкал пальчиком в картинки, показывая дыры, которые гусеница прогрызла в яблоках.

Я могла бы посидеть с Джеком сегодня, пока Патрик и Элен отправились туда, куда они отправились. Это было бы просто замечательно! «Пока!» – сказала бы я бодро, как няня-подросток, и устроилась бы с Джеком на кушетке, накрывшись пухлым одеялом, прихватив с собой пакет чипсов.

Возможно, мне следует отправить Патрику письмо и предложить подобный вариант. Ха-ха.

Я могла бы годами быть такой няней. Порой думаю, что все могло бы сложиться совсем по-другому, если бы Патрик не решил вырвать Джека из моей жизни, отобрать моего маленького мальчика, моего милого малыша.

Помню, как одна из мамаш, которых я знала по подготовительной школе Джека, позвонила мне, узнав обо всем, и сказала: «Саския, он не может так поступить с тобой! Это же незаконно! У тебя есть права! Ты же мать Джека!»

Вот только я не была его настоящей матерью. Всего лишь подруга его отца. Какой судья стал бы меня слушать? Просто некие отношения, продолжавшиеся три года. Я даже официально не жила с ними в первый год. Так что все было не так уж и долго.

Но достаточно долго для того, чтобы видеть, как Джек выбрался из пеленок, научился плавать, и шутить, и пользоваться ножом и вилкой. Достаточно долго для того, чтобы его волосы из курчавых превратились в прямые. Достаточно долго для того, чтобы он стал звать меня, когда ему снился страшный сон. Меня. Не папу. Он всегда звал только меня.

Внезапный крик врывался в мой сон, и я успевала пробежать половину коридора, прежде чем просыпалась окончательно. Помню, как однажды ворвалась в его комнату, а он сидел в постели, сильно тер глаза и рыдал вовсю. «Я просто хотел задуть свечи!» – сказал он.

А я ответила: «Все в порядке, ты можешь их задуть». И протянула ему воображаемый торт со свечами. Джек надул щеки и дунул – и все, проблема была решена. Он улыбнулся, глядя на меня полными слез глазами, а потом снова упал на подушку и моментально заснул. А Патрик до утра и не узнал ни о чем.

Предполагаю, теперь Джеку могут сниться не такие милые и простые кошмары.

В этом и вся суть. Где проходит черта между няней и матерью? Если вы присматриваете за ребенком вечерами, вы, очевидно, не превратитесь вдруг в его мать просто потому, что купаете его и кормите несколько часов. И то же самое продолжается недели. Или месяцы. Но что, если речь идет о годах? Два года? Три года? Существует ли некий момент, когда вы пересекаете эту невидимую границу? Или нет никаких границ, кроме очерченных законом, тех, которые определяются, когда вы подписываете документы об усыновлении? Но приемных детей могут потребовать обратно их настоящие родители – в любое время, даже по прошествии многих лет.

Мне следовало усыновить Джека. В этом была моя ошибка. Но мне это никогда и в голову не приходило.

Я рассматривала возможность ухаживать за Джеком как некую привилегию, как дар. Это была просто еще одна прекрасная сторона наших взаимоотношений с Патриком.

Поэтому, когда Патрик порвал со мной, я понимала, что потеряю Джека. Как потеряю и все остальное, что любила в Патрике, вроде набухших вен на его руках. Я так любила его руки. И его почерк, прекрасный мужской почерк. И то, как необыкновенно он мне улыбался после секса. И еще я теряла его пение. Патрик частенько напевал себе под нос мелодии в стиле кантри, когда занимался разными делами по дому. Вообще-то, я ненавижу музыку кантри, но мне нравилось слышать его негромкое пение. Это было нечто вроде саундтрека к моей жизни.

Я никогда даже не выясняла, есть ли у меня какие-то права на Джека. Может, и так.

Но я была слишком потрясена, когда Патрик просто сообщил, что больше не любит меня.

Я не могла подняться с постели. Не могла разговаривать. Не могла есть. Это было нечто вроде внезапного удара тяжелейшей болезни. Как будто бомба взорвалась прямо в моей жизни и разнесла вдребезги все, что казалось знакомым.

Если бы Патрик позволил мне встречаться с Джеком по выходным. Ну, как разведенный отец. Мне вполне могло бы хватить этого. Может, тогда я бы не стала делать ничего подобного, потому что сейчас, похоже, просто не могу остановиться, как бы ни старалась. А я старалась. Старалась. Раньше я совершенно не понимала алкоголиков или заядлых игроков. Когда я слышала о людях, погубивших свою жизнь из-за какой-нибудь глупой зависимости, то всегда думала: да ты просто остановись, и все. А теперь я сама стала такой же. Это все равно что предложить кому-нибудь перестать дышать. «Ты просто перестань дышать, и твоя жизнь вернется на прежний, правильный путь». И ты даже пытаешься сдерживать дыхание так долго, как только можешь. Но очень быстро начинаешь жадно хватать воздух. Понимаю, это унизительно. Понимаю, какой жалкой выгляжу. Но мне плевать. Я просто физически не способна остановиться.

И вот я сижу в машине перед домом Элен. Она говорила, что этот дом оставила ей по завещанию бабушка, и это уже как будто подчеркнуло разницу между нами. Моя бабушка оставила мне вазу для фруктов. Я опустила окно машины и услышала шум волн, набегающих на песчаный берег. Именно это должна слышать Элен, когда ложится спать. Именно это должен слышать Патрик, когда остается у нее.

Меня сморил сон. Когда же я проснулась, в спину били лучи восходящего солнца, но я не увидела машины Патрика поблизости. Значит, остались у него.

Я представила, как они засыпают в кровати, некогда принадлежавшей мне, может быть, даже лежат на простынях, которые покупала я, и гадала, тянется ли Патрик к Элен вот сейчас, на рассвете. Проводит ли осторожно кончиками пальцев по ее руке, так легко, что она не знает, наяву это или ей это снится? Патрик всегда любил неторопливо, полусонно заниматься сексом на рассвете.

Я открыла дверцу машины и вышла, ссутулившись, как какая-нибудь старая леди. Где-то неподалеку хохотали как сумасшедшие австралийские зимородки.