Глава 26

Был теплый субботний день две недели спустя после несчастного случая, или события, называйте как хотите. Меня уже перевели в новую палату, с выходом во внутренний двор, и время от времени мое кресло выкатывали наружу, чтобы я могла подышать свежим воздухом. Я чувствовала запах жасмина и приближение лета.

Операция на лодыжке прошла хорошо, если верить докторам, и тазовая кость срасталась, как они и ожидали. У меня больше не было под рукой красной кнопки для получения морфина. Только скромные дозы самого обычного болеутоляющего в маленьких пластиковых стаканчиках.

Жена Ланса, Кейт, сидела на стуле для посетителей рядом со мной. Мы обе вязали. Кейт уже дважды приходила, чтобы давать мне уроки, и наотрез отказалась взять деньги за новые спицы, которые она купила специально для меня, или за шерстяную пряжу. Моим первым изделием станет алая шапочка с большим помпоном на макушке. Я вязала ее для себя. Поначалу мне пришло в голову связать что-нибудь для Джека или для матери Патрика, Морин, потому что однажды она связала для меня берет. Я подумала, что таким образом как бы попрошу прощения. Или попрощаюсь. Это был бы вполне милый жест. Но как только я начинала думать об этом, в голове возникал образ огромной дубовой двери, как в каком-нибудь средневековом замке. И эта дверь захлопывалась прямо перед моим носом.

Кейт заявила, что у меня природный дар к вязанию. Я совершенно не понимала, почему она так добра ко мне. Жена Ланса совсем не походила на какую-нибудь благодетельницу, как называла моя мать иных леди из нашей церкви, тех, что постоянно носили на лице святую улыбку, вечно возили куда-то кастрюльки с запеканками и сумки с ношеной одеждой. Они настолько были заняты благотворительностью, что никак не могли откликнуться на мамино приглашение зайти на чашку чая. Я всегда считала, что именно эти дамы виновны в моем безбожии.

Мне нравилась Кейт. Она была немножечко странной, чуть-чуть. Не эксцентричной, просто слегка неупорядоченной. Всегда отвечала или после долгой паузы, или слишком быстро и постоянно что-нибудь роняла. Кейт была благодушной и дружелюбной, при этом совсем не похвалялась своими умениями и знаниями. Мне почему-то было очень спокойно и приятно рядом с ней.

Она рассказала мне, что после того, как мы познакомились на рождественской вечеринке в прошлом году, она постоянно просила Ланса как-нибудь пригласить меня на ужин в ресторан, но Ланс уж слишком застенчив. Они с Лансом из Брисбена, и в Сиднее живут только второй год.

– Мы стараемся найти новых друзей, – сказала Кейт. – Ну и ты же понимаешь, теперь, когда ты прикована к постели, тебе от меня не сбежать. Я тебя преследую!

Я рассмеялась ее словам. Слишком громко рассмеялась.

Кейт слегка откашлялась, и мы замолчали. Я прислушивалась к мягкому постукиванию наших спиц и приглушенному шуму госпиталя, который стал уже постоянным фоном моей жизни.

– Кстати, о новых друзьях. Мы с Тэмми ходили в выходные на занятия йогой. Я заехала за ней к тебе домой.

– Знаю, – кивнула я. – Она мне рассказала.

Тэмми приходила часто, приносила книги и фильмы, всякие вкусные вещи и сплетничала о наших прежних друзьях, в круг которых вернулась. Мне нравилось ее общество, но я всегда ощущала себя уставшей, когда она уходила. Визиты Кейт были почему-то более успокоительными. Может, из-за вязания.

– Тебе не кажется это странным? – спросила Кейт. – Ну, то, что я была в твоем доме в твое отсутствие?

Это и вправду было немножко странным, но мне было наплевать.

– Да нет же.

– Я беспокоилась, как бы тебе не показалось, что я вроде как похищаю твою подругу, – продолжила Кейт в своем обычном, почти детском стиле.

Я поняла вдруг, что она кажется странноватой из-за своей честности. Она, похоже, совершенно не старалась как-то следить за своими словами. И тем самым немного напомнила мне гипнотизершу.

– Мы с Тэмми несколько лет не виделись, – сказала я. – Но она из тех, с кем легко сойтись.

Кейт улыбнулась:

– Когда ты снова встанешь на ноги, мы можем втроем ходить на йогу. Мы с Тэмми потом выпили кофе в том кафе, где делают самые лучшие пирожные с шоколадной корочкой, какие я только пробовала в жизни! Я чуть не расплакалась от того, насколько они хороши!

Я ничего не ответила. Просто не хотела представлять свою жизнь после выхода из госпиталя.

– Вы, должно быть, считаете дни, – заметила одна из медсестер, и я согласилась, что да, считаю, но при этом считала их совсем не в том смысле, который она подразумевала.

Мысль о возвращении домой, к реальной жизни, приводила меня в самый настоящий ужас.

– После занятий йогой вам бы следовало выпить травяной чай, – предположила я наконец.

– Знаю. Наверное, мы сразу разрушили кофеином весь энергетический поток, – согласилась Кейт.

Мы снова принялись вязать в полном молчании. Мне нравилось ощущение ритма, в котором двигались спицы, и чувство некоего достижения при виде того, как умножаются ряды петель.

– Ты уже начинаешь увлекаться. – Кейт кивнула на мое вязание.

– Это похоже на гипноз, на некий транс. – И тут же передо мной возникло лицо гипнотизерши в тот день, когда я впервые пришла к ней под именем Деборы и мы стояли рядом у окна, глядя на океан.

Казалось, все это было невероятно давно.

На следующий день после операции на лодыжке ко мне приходили полицейские. Мужчина и женщина. Оба они показались мне очень молодыми, но это не избавило меня от чувства страха и унижения и обжигающего стыда. Что бы подумала мама? Она так уважительно относилась к полиции. Полицейские сообщили мне о моих правах и зачитали предупреждение. Это немного отличалось от того, что можно услышать в американских полицейских шоу, прозвучало гораздо суше, совсем не так светски и потому пугало намного сильнее.

– Ну и как вы очутились здесь? – спросил мужчина, показывая на больничную койку, и достал блокнот.

Я ему все рассказала, а они оба слушали, и на их лицах не было никакого выражения.

Полагаю, они и похуже много чего слышали.

Затем полицейские спросили, понимаю ли я, что преследование – это преступное поведение? Они сказали, что на мое имя уже получен временный предупредительный ордер в пользу Патрика, и он уже вступил в силу, и что мне нельзя подходить ближе чем на сто метров к нему, к его дому или офису. А меня официально предупреждают, что я не должна нападать, приставать, беспокоить, угрожать, пугать или преследовать его. Я имею право и возможность оспорить этот запретительный ордер в суде. Но это было произнесено таким тоном, который давал с очевидностью понять: успеха мне не добиться. Штраф за нарушение условий запрета составлял пять тысяч долларов или два года тюремного заключения.

Эти слова жгли мне мозг. Все это было сказано обо мне, о хорошей девушке. Школьной отличнице. Пацифистке. Я ведь плакала, когда получила первый и единственный в своей жизни штраф за превышение скорости.

В дополнение к запретительному ордеру меня еще обвиняли в проникновении в чужое жилище. Женщина-полицейский протянула мне судебную повестку, но у меня так дрожали пальцы, что листок выскользнул из моей руки и едва не упал на пол. Она вовремя подхватила его и аккуратно положила на тумбочку у кровати; на долю мгновения ее взгляд утратил официальную холодность, и я увидела в нем нечто вроде жалости.

Потом полицейские с пистолетами в кобурах ушли, держа под мышками синие фуражки. А у меня еще три часа отчаянно колотилось сердце.

– Я с Лансом познакомилась именно благодаря вязанию, – сказала Кейт. – Он сел рядом со мной в автобусе и спросил: «Что это вы такое вяжете?»

– Как оригинально.

– Знаю. Ну а ты? Ты ведь одна, да?

– У меня уже три года никого нет, но не думаю, чтобы я чувствовала себя одинокой все это время.

– Что ты хочешь этим сказать? – Кейт подняла голову и посмотрела на меня.

А ее спицы продолжали при этом двигаться.

Я вообще ничего не собиралась говорить, ведь едва знала эту женщину и имела полное право промолчать. Но совершенно неожиданно слова сами собой полились наружу, спеша и наталкиваясь друг на друга.

«Что-то он рано», – подумала Элен, направляясь к двери.

За ней должен был зайти отец, чтобы повести ее на прогулку. Они, как ни странно, собирались отправиться в Парраматту на Фестиваль оливок.

Это была идея Дэвида.

– Там может оказаться интересно, – сказал он, когда позвонил Элен. – Фестиваль проводится на Ферме Елизаветы. Не знаю, бывала ли ты там. Это старейшее из сохранившихся в Австралии европейских поселений. – Дэвид явно читал вслух какую-то брошюру или путеводитель. – Думаю, может оказаться весело. Что-то новенькое.

Элен хотелось перестать сравнивать встречи с отцом со свиданиями, назначенными через Интернет, – это было очень неуместно, – однако она невольно вспоминала об определенном типе мужчин: они чересчур стараются произвести впечатление и слишком много усилий прилагают к тому, чтобы придумать необычные, интересные свидания.

Ей даже становилось немножко не по себе, когда она представляла, как ее отец ищет в Интернете всякие события, пытается найти что-то такое, что могло бы взволновать его тридцатипятилетнюю дочь. Если бы они встретились на тридцать лет раньше, он, пожалуй, водил бы ее в парки развлечений и покупал бы массу мягких игрушек. «Тебе незачем что-то предпринимать, мы можем просто поговорить!» – вот что хотелось сказать Элен, но, конечно же, она не слишком хорошо представляла себе, о чем бы они могли разговаривать. Черт бы побрал ее матушку!

Элен открыла дверь с мягкой дочерней улыбкой на лице. На пороге стояла какая-то женщина в гигантских темных очках и бейсболке, надвинутой на самые глаза.

– Ох, впусти меня побыстрее! – сказала она.

– Простите?..

Женщина опустила очки, показывая знакомые круглые голубые глаза.

– Извини, что все так театрально. Это я, Рози. За мной весь день гоняются фотографы.

Элен открыла дверь. Она ничего не слышала ни о Яне Романе после его визита две недели назад, ни о той журналистке и уже перестала посылать сообщения Рози.

– Почему тебя преследуют фотографы? – спросила Элен.

– Ты не видела сегодняшние газеты?

Рози сняла темные очки и бейсболку. Она выглядела загорелой и очень хорошенькой и куда более счастливой, чем когда-либо.

– Нет, – покачала головой Элен.

Ее сердце заколотилось. Мэри-Бет говорила, что статью придержат, но Элен все равно становилось не по себе каждый раз, когда она разворачивала газету, воображая, каково это – увидеть на фотографии собственное лицо под каким-нибудь ужасным заголовком. И в ней проснулось совершенно новое для нее сочувствие к тем, кто когда-либо пострадал от плохой прессы. Забавно, ей всегда казалось, будто у нее огромный запас сострадания, а выяснилось, что нужно просто самой оказаться на месте других, чтобы по-настоящему все прочувствовать.

Рози достала из сумки какую-то бульварную малоформатную газетку, сложенную пополам. Протянув ее Элен, она постучала пальцем по первой странице. На ней было черно-белое фото Яна Романа с высокой, длинноногой женщиной, выходящих, похоже, из отеля. Смысл фотографии был понятен и без аршинного заголовка: «РОМАН УДАРИЛСЯ В РОМАН!»

Элен пробежала глазами первый абзац.

«Известный медиамагнат Ян Роман женился всего три месяца назад, однако его любовь, похоже, уже закончилась!»

– Ян спутался с какой-то супермоделью, – сообщила Рози. – А репортерам нужна моя фотография и чтобы я выглядела убитой и безвкусно одетой.

– Ох, мне так жаль, – пробормотала Элен.

– Все в порядке, – отмахнулась Рози. – Он просто пытается спасти лицо. Ян думал, я готова порвать с ним, и решил меня опередить. И наверняка бы отлично заплатил этим фотографам. Послушай, Ян говорил, что приходил к тебе.

– Да, я имела удовольствие встретиться с ним, – кивнула Элен сухим и холодным тоном своей матери. Иной раз он оказывался весьма полезным. Она проводила Рози в гостиную. – Чай? Кофе? Что-нибудь прохладительное?

– Нет-нет, я не задержусь. Прости, что я вот так неожиданно к тебе ворвалась.

Рози села напротив Элен, в кожаное бабушкино кресло. Ноги у нее были настолько короткими, что носки спортивных туфель едва доставали до пола. Она наклонилась вперед, сжав вместе ладони, словно моля о прощении.

– Я просто хотела поговорить с тобой лично и извиниться за то, что втянула тебя во все это. Понимаешь, я ненадолго уезжала, а мобильник с собой не взяла. И только сегодня утром получила все твои сообщения и сразу примчалась.

Элен поморщилась, вспоминая тот ужасный день:

– Наверное, я вела себя как истеричка…

– О боже, да у тебя были причины! Я вполне могу представить, что он тебе наговорил. Он ведет себя… ну, не знаю… как Рэмбо или как Тони Сопрано.

– Да, он был… в общем… страшноват. Пообещал меня уничтожить.

– Вот ведь козел! – Рози достала из сумочки жевательную резинку, развернула, сунула в рот и принялась быстро жевать. – Никотиновая. Я наконец-то не курю.

– Ну, как подчеркнул твой муж, я не слишком тебе в этом помогла.

– Ты шутишь, да? Я бы тебя порекомендовала кому угодно!

Рози яростно жевала и смотрела куда-то вдаль, вероятно пытаясь придумать причину, чтобы кому-то порекомендовать Элен.

– Ян подслушал твой разговор с сестрой обо мне, – напомнила ей о своем присутствии Элен.

– Я понятия об этом не имела. – Рози откинулась на спинку кресла; теперь ее ноги вообще не доставали до пола. – А я считала, что подслушивать обычную болтовню ниже его достоинства. К тому же он, конечно, все неправильно понял. Я всего лишь говорила сестре, что просила тебя внушить мне, чтобы я его полюбила, а она мне ответила, что я просто идиотка. Ну, как бы то ни было, потом она убедила меня поехать с ней на семейный праздник в Квинсленд. Это оказалось потрясающе. Отличный праздник на берегу, и мы с моими племянницами строили песчаные замки, и ели сэндвичи с креветками. Яну бы это ужасно не понравилось. И это лишь подчеркивает разницу между нами. Я просто уж слишком… слишком обычная, средняя.

– Не бывает обычных, средних людей, – машинально произнесла Элен.

– А я такая, – возразила Рози. – Ужасно средняя. И вообще, я не понимаю, почему он проявил интерес к хоббиту вроде меня. Я совсем не его тип, не в его вкусе. Вот та модель в газете – это другое дело. Она отлично будет выглядеть на его яхте.

– Не знаю, Рози, – задумчиво произнесла Элен. – Мне кажется, он действительно полюбил тебя. И именно поэтому теперь в таком бешенстве.

– Нет, – возразила Рози. – Это все из-за его гордости. Ну, не важно, все равно все кончено. Это была большая ошибка с обеих сторон. И я никогда по-настоящему его не любила. Тебе это известно. Ты сама помогла мне это понять.

– Мне кажется, ты просто никогда не позволяла себе полюбить его, или допустить, чтобы он тебе нравился, или даже узнать его по-настоящему, потому что ты была слишком занята размышлениями о том, почему он выбрал тебя. Думаю, тебя ослепило положение Яна Романа. Его деньги. Его власть. Его манеры важной шишки. А ему вполне мог понравиться скромный семейный праздник на берегу моря. – (Рози моргнула. Еще немного нервно подвигала челюстями, жуя резинку.) – Он выбрал тебя, – продолжила Элен. – Человек его положения может позволить себе любую жену. Но он не выбрал какую-то супермодель, он выбрал тебя.

Элен хотела сказать: «Тот факт, что он выбрал кого-то столь обычного с виду, означает, что он увидел в тебе нечто необычное, а это означает, пожалуй, куда больше, чем нам может показаться».

Тут она вспомнила слова Патрика: «Вы, женщины, думаете, что любовь – это черное и белое».

Рози нахмурилась. Что-то промелькнуло в ее глазах. Она уставилась на собственные руки и дернула ногами. Потом Элен увидела, как Рози замкнулась, ушла в себя, словно приняв какое-то решение. Нет. Ей не хватало самоуважения, или храбрости, или чего-то еще; ее браку с Яном Романом в это мгновение пришел конец.

– Ну и ладно. – Рози пожала плечами. – Теперь он в любом случае меня обманул. Все кончено. И не беспокойся из-за этого. Я не беспокоюсь. Я же сказала, что пришла только извиниться и дать тебе знать, что он не будет тебя доставать. А ему пригрозила: если когда-нибудь увижу дурную статью о тебе в любой газете, тут же дам огромное интервью о своей замужней жизни с ним и, может быть, даже расскажу разные интересные детали насчет странных сексуальных привычек, от которых он так и не отказался. Так что тебе ничто не грозит.

– Спасибо.

– Кстати, у него нет никаких странных сексуальных привычек, – уточнила Рози, вставая и беря свою сумку. – На самом-то деле секс был весьма неплохим.

Элен показалось крайне нелогичным то, что ей стало грустно из-за разрыва Рози и Яна. Рози ведь не любила мужа, а ужасный Ян Роман, возможно, сейчас находился на своей яхте и пил шампанское с длинноногой красоткой. Вот только вероятно, Рози и Ян могли бы быть счастливы вместе, если бы не их гордость.

Рози с улыбкой протянула Элен руку. Улыбка у нее была по-настоящему милой и симпатичной.

– Возвращаюсь к своей посредственной жизни.

Когда Рози уже уходила, перед домом появился отец Элен. Он придержал калитку, давая Рози выйти.

– Пациентка? – спросил он, когда Элен впускала его в дом.

– Клиентка, – поправила она. – Мы не называем их пациентами. – Она посмотрела вслед Рози, уходящей по улице, и добавила: – Если хорошо подумать, мне следовало лечить ее совсем по-другому.

– Задним умом все мы крепки, – сказал отец. – И всегда оказывается, что мы чуть-чуть опоздали.

– Ну… – пробормотала Кейт. Она помолчала, оглядывая комнату в поисках вдохновения. Потом ее взгляд встретился с моим. – Просто дерьмо.

Она не произнесла ни слова, пока я говорила. Просто продолжала вязать, время от времени кивая, да еще иной раз вскидывая брови. Я представления не имела о том, что она думает. Я ей рассказала обо всем, что произошло, и обо всем, что сделала. Не пыталась хоть как-то приукрасить свои поступки. Если бы у меня хотя бы было за спиной ужасное детство, я могла бы сослаться на него, но мне некого и нечего винить. Так что моя собственная вина, объяснила я Кейт, была полной и абсолютной.

– Ты и не знала, что навещаешь какую-то сумасшедшую, – сказала я наконец.

Рассказывать правду этой женщине оказалось отчего-то очень легко. Я не в силах была остановиться. Как будто отдирала ногтями некие чудовищные струпья, но теперь, когда с этим покончено, я просто сидела напротив Кейт, вывернув себя наизнанку. Меня переполнили сожаление и огромное чувство потери. Мне ведь действительно нравилась Кейт. Мы могли бы стать подругами. А теперь я сама все погубила, уничтожила.

– Ох, да ладно, – неожиданно сказала Кейт. – Я и сама делала кое-что ничуть не лучше.

– В самом деле?

Кейт склонила голову набок, размышляя.

– Нет, в общем не совсем так. Не сравнить с этим. Я просто пыталась помочь тебе почувствовать себя немного лучше.

– Спасибо.

Кейт продолжала вязать.

– Могу поспорить, твой знак – Скорпион? – спросила она, не поднимая взгляда.

– Вообще-то, да, но я не…

– Ты не веришь в астрологию. Скорпионы никогда не верят. Но как бы то ни было, вы, Скорпионы, очень страстные. И задумчивые, и загадочные. Мне всегда хотелось быть Скорпионом. Или Львом. Но я Весы. Мы все нерешительные. – Она продолжала работать спицами. – Но на самом деле я во все это не верю. – Кейт поправила нитку пряжи, заведя ее за запястье, чтобы та шла ровнее. – Должно быть, ты его по-настоящему любила, – негромко произнесла она. – И его малыша тоже.

– Да, – кивнула я. – Но видишь ли, мне кажется, что, если бы я и вправду любила их по-настоящему, мне бы следовало дать им свободу, или как там еще говорят в таких случаях. То, что я их люблю, меня ничуть не оправдывает.

С той самой ночи перед мысленным взором у меня постоянно возникало лицо Патрика в тот момент, когда он увидел меня у своей кровати. И дело было не в том, что кто-то вообще очутился в их спальне, дело было в том, что это была именно я – его ночной кошмар. Я сама превратила себя в его ночной кошмар.

– Знаешь, как мне кажется, тебе следует поступить? – спросила Кейт.

– Ты думаешь, мне нужно обратиться к специалисту. – Конечно, и Кейт, и гипнотизерша были в этом правы. – За профессиональной помощью, я знаю.

– Ну, только если ты сама этого хочешь, – уточнила она. – Но вообще-то, я хотела сказать, что думаю, что ты должна это прекратить.

– Прекратить.

– Да, это мой самый умный совет. Прекрати, и все.

– Просто… прекратить?

Кейт вдруг захихикала:

– Ну, я бы так сказала, если бы была твоим доктором. Саския, просто прекрати это. Лучше займись вязанием.

Я взяла спицы. Кейт улыбнулась:

– Вот так. Видишь, ты уже вылечилась. Так что будь любезна, две сотни долларов за прием!

Похоже, Вселенная одарила меня новенькой, с иголочки, подругой. Мелькнула мысль, а не подстроила ли все это моя матушка. Я представила ее где-то в другом мире, танцующей с моим отцом в звездном бальном зале. Возможно, они там обсуждают меня, покачивают головами, наблюдая за моим безобразным поведением. Может, после того, как мы с Джеком скатились с лестницы, мама сказала: «Я ведь тебе говорила, она сама с этим ни за что не справится! Что ей действительно нужно, так это новая замечательная подруга». А потом ее осенило вдохновение: «Я знаю! Вязание! Мне всегда хотелось, чтобы она научилась вязать!»

И она тут же принялась за дело.

– Вяжи, а не гоняйся невесть за кем, – продекламировала Кейт. – Давай повторяй за мной: «Вяжи, а не гоняйся невесть за кем!»

Фестиваль оливок оказался неожиданно замечательным.

Конечно, так и должно было быть. Элен и сама не понимала, почему это ее так удивило. Она ведь всегда любила подобные события: школьные торжества, ярмарки ремесел, уличные рынки. И маленькие киоски и будочки, и наскоро сооруженные прилавки, и милых старательных людей, которые привозили свои органические продукты, выращенные на собственных огородах, приготовленные на собственных кухнях, и выкладывали их на белые скатерти. Здесь вам и мед, и варенье, и кабачки, и овощные соусы, и вино или, как в данном случае, оливки и оливковое масло. Элен наслаждалась звоном маленьких колокольчиков, качавшихся на ветру, и запахом свежего оливкового масла. Это был мир ее людей, ее вещей. Джулия сказала бы: «Ты просто хиппи с деньгами».

Элен с отцом ходили между рядами белых палаток, чьи полотнища негромко хлопали под порывами мягкого ветра, вдыхали средиземноморские ароматы чеснока, свежего хлеба и глициний, а весеннее солнышко нежно ласкало их плечи. Элен переполняло глубокое, немножко сонное ощущение довольства.

Отчасти это чувство возникало из-за того, что до Элен постепенно доходило: она не на свидании и ей совсем не грозит опасность неожиданного поцелуя. А отчасти причина крылась и в том, что Элен наконец оставила в покое тошнота и облегчение было таким же прекрасным, как прощание с до жути надоевшим гостем.

А может быть, на самом деле причина совсем иная; просто перед тем, как этим утром Элен с отцом отправились на прогулку, Патрик показал Дэвиду снимки УЗИ, и у того на глазах выступили слезы, хотя он тут же ужасно смутился. С этого момента отец превратился для Элен в живого человека и не был уже просто строчкой ее биографии.

Все то время, пока они ехали в машине, Элен, сидя впереди на пассажирском месте, наблюдала за тем, как Дэвид ведет автомобиль – уверенно, спокойно, совсем как Патрик, – и чувствовала, как у нее что-то смягчается глубоко внутри. «А почему бы и не проявить немножко сентиментальности по этому поводу?» – думала она. В конце концов, он был ее отцом. Такое вполне допустимо. Он может тебе нравиться, если ты сама того хочешь. Ты можешь позволить себе почувствовать любовь к нему.

Они остановились перед большим стендом, и какая-то миниатюрная, энергичная женщина тут же бросилась к ним и принялась с жаром объяснять принципы Австралийской ассоциации изготовителей оливкового масла, в соответствии с которыми масло должно быть идеально цельным и так далее. Она вдавалась в такие подробности, говоря о производственном процессе, словно была уверена в том, что Элен и Дэвид готовы и сами участвовать во всем.

– Отлично! – сказал Дэвид, когда она наконец умолкла. – Ну, в общем… Элен, почему бы тебе не попробовать?

Элен обмакнула кусочек хлеба в маленькую чашечку золотистого оливкового масла:

– Фантастично!

Элен возвела взгляд к небесам в полном восторге. Масло и в самом деле было фантастическим, хотя она и знала по прежнему опыту, что в таких ситуациях все кажется в особенности вкусным. А когда вернется домой, то, пожалуй, обнаружит тот же самый вкус и в обычной бутылке масла, купленной в супермаркете. Просто здесь оказывали свое воздействие свежий воздух и сила внушения. Элен находилась под легким гипнозом.

– Давай я тебе куплю бутылочку. – Дэвид достал из бумажника пятьдесят долларов.

– Какой замечательный папочка! – сказала женщина.

Дэвид кашлянул в кулак, и Элен сочувственно улыбнулась ему.

Женщина нахмурилась:

– Ох, простите, вы не отец и дочь?

– Нет, вы правы, мы именно дочь и отец, – успокоила ее Элен.

– Ну, я так и подумала, – сказала женщина тоном легкого укора, как будто они попытались ее обмануть. Она протянула Дэвиду сдачу и бутылку оливкового масла в белом бумажном пакете. – У вас совершенно одинаковые подбородки.

Элен и ее отец одновременно коснулись подбородков кончиками пальцев – и тут же опустили руки.

Потом они ели спагетти, сидя за белым пластиковым столом под огромным полосатым тентом. И с удовольствием болтали обо всем, но как бы с легким усилием над собой. Словно два незнакомца, разговаривающие на автобусной остановке, а автобус не появляется слишком долго, и вот они уже чувствуют себя обязанными продолжать беседу.

– Мне очень жаль, что вы с мамой разбежались, – сказала Элен после того, как они долго обсуждали весну в Австралии и сравнивали ее с весной в Соединенном Королевстве.

– Мне тоже жаль, – кивнул Дэвид. – Но в этом, пожалуй, я сам виноват. Не следовало так торопить ее, когда я сам еще не вполне отошел от прошлого и чувствую себя слишком потрепанным.

– Слишком потрепанным? – растерянно повторила Элен.

– Ну, жена ушла от меня после тридцати лет брака. Меня это буквально сбило с ног. И у нее ведь даже другого мужчины не было. Она просто сказала, что забыла, каково это – быть самой собой. Я сказал: «Будь собой, я же тебе не мешаю!» Видимо, все-таки мешал. – Он намотал спагетти на вилку и грустно уставился на них.

– Мне очень жаль, – пробормотала Элен. Она пыталась как-то все переосмыслить. – Мне казалось, ты сам ушел от жены или что это произошло по обоюдному согласию.

– Уж точно не по обоюдному.

– Мама об этом не сказала… – начала было Элен.

– Наверное, я немножко перестарался, рассказывая ей, что буквально сражен поступком жены.

– Она говорила, что все то время, пока ты был женат, ты думал о ней… – Элен понадеялась, что Дэвид не заметит легкий оттенок обвинения в ее тоне.

Тот бросил на нее горестный взгляд:

– Она так сказала? – Он отодвинул от себя тарелку и положил руки на подлокотники пластикового кресла. – Я не лгал. Все эти годы я время от времени вспоминал твою мать, она даже снилась мне иногда, но это совсем не значит, что я не любил Джейн.

Элен тоже отодвинула тарелку.

– Хотя, конечно, ты ее обманул, когда вы уже были обручены, – бросила она шутливым тоном, давая понять, что не осуждает его. И показала на себя, демонстрируя результат его неверности. – И я слыхала, что не один раз.

– Да, – признал Дэвид. – Я был молод и глуп, а твоя мать была потрясающей девушкой. Одни ее глаза чего стоят! – Он неловко, по-мальчишески пожал плечами. – Мне здорово повезло.

Элен не могла решить, поддаваться его обаянию или нет.

Однако именно такими были бестолковые случайные факты, связанные с ее зачатием: это не прекрасная любовная история, не неосмотрительность и не храбрый поступок феминистки.

– Ну, как бы то ни было, – продолжил Дэвид, – мы с твоей матерью все равно остаемся друзьями, и, строго между нами, я пока не теряю надежду.

– В самом деле?

Элен гадала, стоит ли говорить ему, что, по ее мнению, у него нет ни единого шанса, но, с другой стороны, откуда ей знать? За последние несколько месяцев она успела понять: все то, что она считала безусловной истиной, может в одно мгновение измениться. Ничто не постоянно и неизменно: буддисты отлично знают, о чем говорят.

Некоторое время они сидели молча, наблюдая за подготовкой к представлению, которое явно должно было вскоре начаться под огромным тентом.

– Патрик кажется хорошим человеком, – наконец сказал Дэвид. – У него уже есть сын? От первого брака?

– Да, Джек, – кивнула Элен. – Он сегодня в гостях. Его мать умерла, когда Джек был совсем маленьким.

– Проверка! – заговорил кто-то в микрофон. – Проверка… Два, три, четыре…

– Так что тут не все так просто, – услышала Элен собственный голос.

Такое случается, когда вы слишком долго болтаете с незнакомцем на автобусной остановке. Беседа может внезапно повернуть в очень личном направлении.

– Почему? – спросил Дэвид.

Элен была немного озадачена его вопросом. Разве все и так не очевидно? Большинство женщин, которых она знала, тут же сказали бы нечто вроде: «Да, конечно, могу вообразить, что подруга моей сестры встречалась со вдовцом, и это было просто ужасно…»

– Я имела в виду, что его первая жена умерла, и это…

Элен прервал пронзительный свист, раздавшийся из усилителей. Все вокруг разом поморщились и прижали ладони к ушам.

Свист наконец прекратился, и из усилителей послышалось:

– Приносим извинения!

– Вряд ли тебе есть о чем беспокоиться, – произнес Дэвид.

– Почему?

Дэвид внимательно посмотрел на нее.

– Элен… – начал он.

Она подумала, что это, пожалуй, случилось впервые, когда отец назвал ее по имени. А ведь у нее то и дело слетало с языка «Дэвид – то, Дэвид – это». Она всегда слишком часто повторяла имя человека, если не знала его как следует.

– Элен, этот человек утром вешал занавески в твоем доме.

– Ну да, я знаю.

– А уж это такая неблагодарная работа. Для прислуги, как сказал бы мой отец.

– Вот как?

– И он был невероятно горд, когда показывал мне снимки УЗИ. Для меня это совсем не выглядит как некие сложные, запутанные отношения.

Под огромным тентом заиграли гитары. На сцену выбежали три танцовщицы фламенко, взметая подолы потрясающих платьев и высоко вскинув головы; их прекрасные юные лица были царственными и страстными.

– Оле! – воскликнул отец.

Дэвид поднял руки над головой и сделал вид, что щелкает кастаньетами. И это был чрезвычайно нелепый отцовский жест, от которого любой уважающий себя подросток, хоть мальчик, хоть девочка, просто сгорел бы со стыда.

– Оле! – поддержала его Элен.

Она откинулась на спинку кресла, чтобы смотреть на танцовщиц, а глядя на них, почувствовала, как последнее из оставшихся у нее сомнений в любви Патрика – сомнение, о котором она до сих пор и не подозревала, – тихонько уплывает прочь.

Так, значит, вот что это такое – иметь отца.

– Тук-тук?

Это был голос Тэмми за дверью моей больничной палаты.

– Только не говори… – быстро сказала я Кейт.

Дело совсем не в том, что я боялась осуждения со стороны Тэмми, хотя, конечно, она могла меня осудить, просто я знала: она проявит слишком много интереса, будет чересчур любопытна и зачарована историей. Примется вздыхать, охать и задавать вопрос за вопросом. Захочет исследовать причины моего поведения и подробно знать о реакции Патрика, и все это затянется на долгие часы. Тэмми никогда не откажется от этой темы.

– Конечно. – Кейт отложила вязание. – Я даже Лансу ничего не расскажу.

Но она, разумеется, расскажет Лансу. Она должна рассказать ему все-все, как только они доберутся вечером домой. Невозможно было и представить, что Кейт скроет подобную тайну от своего мужа.

Однако у меня было ощущение, что, хотя Ланс вполне может на время счесть меня сумасшедшей сукой, и порадуется, что никогда не назначал мне свидание, и пожалеет Патрика, тем не менее, если Кейт попытается вернуться к этой теме, он скажет рассеянно: «Ну сколько можно говорить об одном и том же?» Он принадлежал к тем людям, которые сразу прячут куда-то глубоко всю личную информацию, и я догадывалась, что некая его внутренняя цельность, или моральность, или отвращение к сплетням не позволят ему хоть слово сказать нашим коллегам. В любом случае я как-то не думала, что снова вернусь на эту работу. Все должно измениться.

– Эй, девки, как дела? – приветствовала нас Тэмми.

Мы с Кейт сделали большие глаза, переглядываясь: Тэмми и Ланс упорно старались разговаривать, как балтиморские наркоторговцы.

Но Тэмми тут же заговорила нормальным голосом:

– Вы только гляньте на этих бабушек со спицами! – Она бросила на кровать передо мной стопку почты. – Кстати, Джанет и Питер передают тебе привет.

– Джанет и Питер? – недоуменно повторила я.

– Твои соседи! – воскликнула Тэмми.

Ах, ну да, семейство лабрадоров за соседней дверью. Я попыталась вспомнить их лица, но не смогла. Наверное, я никогда и не смотрела на них по-настоящему.

– Я вчера ужинала с ними, – сообщила Тэмми.

Это было очень интересно: наблюдать за тем, как кто-то другой живет в моем доме, живет моей жизнью, демонстрируя мне, какой она может быть легкой и естественной. Уж Тэмми не стала бы колебаться, получив приглашение. Она только и сказала бы: «Конечно! Что принести?»

– Они очень забавные, – продолжала Тэмми. – Мы играли в «Монополию» с детьми.

– Ненавижу «Монополию», – заметила Кейт, снова берясь за спицы.

– Ну, не важно… Мы там задумали вечеринку в честь твоего возвращения, – сообщила Тэмми.

– Вечеринку? – переспросила я. – Я не устраиваю вечеринок.

– Да о чем это ты? Я рассказала Джанет и Питеру о той классной вечеринке, которую ты устроила несколько лет назад на Хеллоуин. Помнишь? Ничего лучшего я в жизни не видела!

Конечно, я помнила. Это было еще тогда, когда мы с Патриком только начали встречаться, но до того, как съехались и стали жить вместе. Я и вправду тогда выложилась на полную, украсила квартиру фонарями-тыквами и искусственной паутиной. И даже расставила кругом ванночки с сухим льдом, чтобы создать зловещую дымную атмосферу. Все были в карнавальных костюмах. Патрик изображал Дракулу и то и дело наклонял меня назад, делая вид, что пьет кровь из моего горла. Я была Мартишей, в черном парике с длинными волосами и с петлей паутины на шее. Я помню фотографии того вечера: никто никогда не видел более счастливой Мартиши.

«Но женщины, устроившей ту вечеринку, больше не существует», – подумала я.

– Ты тогда еще испекла тыквенный пирог, – вспоминала Тэмми. – Он был просто божественным!

– Никогда не пробовала тыквенного пирога, – сказала Кейт.

– Испеку специально для тебя, – пообещала я, и внезапно в моей памяти всплыл список ингредиентов: мягкий сыр, корица, имбирь.

А потом меня потрясло то, как мне захотелось испечь тыквенный пирог для Кейт, Ланса и Тэмми, а может быть, даже и для семьи из соседней квартиры. И видеть, как люди наслаждаются приготовленной мною едой и просят добавки. Сколько же времени прошло с тех пор, как я принимала гостей, с тех пор, как что-то пекла?

В памяти всплыли сухие бисквиты и кухня Элен. Я содрогнулась и схватила почту, чтобы отвлечься.

– Похоже, брат Джанет буквально ослеплен тобой, – сказала Тэмми. – Так что мы собираемся вас познакомить на этой вечеринке.

– Брат Джанет? – (Тэмми болтала какую-то ерунду.) – Да я никогда и не видела ее брата!

Я просмотрела конверты: все это были счета… потом какая-то реклама… снова счета.

– Вы с ним как-то столкнулись, когда ты куда-то уходила, – пояснила Тэмми. – Ему кажется, он тебя уже видел прежде, на пляже в Авалоне, с доской для серфинга. Такое может быть?

Я взяла конверт, адрес на котором был написан аккуратным почерком, показавшимся мне смутно знакомым. В правом нижнем углу конверта прощупывалось маленькая выпуклость.

– Я несколько раз пыталась научиться кататься на доске, – кивнула я, вертя в руках конверт и вспоминая волосатого парня на пляже и то, как его тень упала на меня тем утром, когда я лежала на песке в красном платье… после того, как заехала в дом родителей Патрика, а там оказалась Элен.

Потом припомнила мужчину в бейсболке, который шел по дорожке к дверям соседей, когда я отправлялась на выдуманный юбилей несуществующей подруги.

Он посмотрел на меня так, словно знал меня!

Я соединила вместе два эти воспоминания и обнаружила, что это вполне мог быть один и тот же человек. Это породило во мне странное чувство, как будто мне необходимо было вернуться назад и исследовать всю мою жизнь в поисках всего того, что я упустила.

– Но у него же есть подруга, – сказала я, припоминая, как он обнимал какую-то женщину, а я тогда почувствовала себя совершенно потерянной.

– Он как раз расстался с какой-то девушкой. И снова на рынке свободных мужчин. Так что тебе следует поспешить, пока его не прихватил кто-нибудь другой.

– А чем он зарабатывает на жизнь? – спросила Кейт. – Или это несущественный вопрос? И чего он хочет, на что надеется?

– О, это сюрприз! – театральным тоном произнесла Тэмми. – Он… плотник!

– Да не может быть! – Кейт уронила вязание.

– Именно так!

– Ох, не терзай мое сердце!

Я смеялась, глядя на них. А ведь я и забыла о таком смехе. Это было глупое, девчоночье неудержимое хихиканье. Я-то думала, что слишком стара для такого хихиканья, но на самом деле мы никогда его не перерастаем.

И уж мне-то следовало это знать. Когда маме было за семьдесят, она обычно раз в месяц встречалась за обедом со своими старыми подругами по теннисному клубу. Я как-то приехала к ней, когда была ее очередь принимать гостей у себя. Отлично помню, как вошла в дом – и услышала отчаянный хохот, доносившийся из гостиной. Дамы смеялись, как какие-нибудь подростки.

Я даже забыла, что самым интересным в свиданиях были не сами свидания, а разговоры о них; главным было обсуждение с подругами нового кандидата в возлюбленные.

– А можно мне прийти на эту вечеринку? – спросила Кейт. – Чтобы увидеть этого плотника?

– Конечно! – воскликнула Тэмми. – Вот интересно, сможем мы придумать какую-нибудь причину, чтобы ему пришлось прямо на вечеринке сделать нечто такое… плотницкое?

– Ну, например, сломаем книжную полку?

– В идеале, конечно, это должно быть нечто такое… Ну, чтобы Саския показалась ужасно беспомощной и ранимой.

– А это не чересчур? – спросила я.

Кейт щелкнула пальцами:

– Пандус! Для ее инвалидного кресла!

– По словам врачей, к тому времени, когда меня выпишут, я уже встану на ноги!

Мне действительно говорили, что на следующей недели я должна буду попытаться ходить с костылями.

– Ох! – разочарованно воскликнула Кейт. – А ты уверена?

О конверте, надписанном знакомым почерком, я совершенно забыла и вспомнила о нем только позже, вечером, когда мои посетительницы ушли. Я посмотрела на конверт с обратной стороны и увидела имя отправителя: Миссис Морин Скотт.

Мать Патрика.

Ну конечно. Она была похожа на мою собственную мать. Любила посылать открытки. Когда мы с Патриком были вместе, Морин присылала нам бесчисленные открытки, по самым незначительным поводам.

Но почему она пишет мне сейчас? Чтобы сказать: кончено – значит кончено? Ты сломала руку моему внуку, злобная дрянь?

Я вскрыла конверт. Бледно-фиолетовый листок почтовой бумаги с веточками лаванды по краям выглядел очень знакомым. Похоже, Морин использует одну и ту же пачку почтовой бумаги уже много лет.

На открытке, присланной Джеком, был изображен жираф, сидящий на кровати с термометром во рту. Джек написал на обороте:

На дне конверта и в самом деле лежал шарик. Я поднесла его к лампе и всмотрелась в затейливые пятна цвета, и перед моими глазами все расплылось.

Я плакала очень долго. Это не были рвущие тело и душу рыдания, а всего лишь тихие слезы очищения, похожие на долгий легкий дождичек воскресным днем.

Когда слезы наконец иссякли, я высморкалась, выключила свет и заснула так глубоко, как, наверное, не спала уже много лет. Мне даже ничего не снилось. Думаю, именно так спят в своих норах и берлогах дикие звери, впадая в зимнюю спячку.

А пробуждение было подобно выходу из глубокой темной пещеры на свежий весенний воздух.

Я потерла глаза тыльной стороной ладони и вдохнула запахи жареного бекона и кофе. Салли, восхитительно неловкая санитарка, которая чаще других привозила мне завтрак, стояла возле моей кровати. Она брякнула поднос на мой столик с обычным грохотом и уставилась на меня, вскинув брови:

– Хорошо спали?

– Лучше не бывает! – ответила я.