Глава 6
К концу старшей школы я обошла все католические церкви Сэйлема и несколько за его пределами. Я ходила кругами в сопровождении Марси и Лизы, тасуя исповедников, как колоду карт. Это избавляло меня от необходимости исповедоваться в одних и тех же грехах одним и тем же священникам, получая одну и ту же реакцию каждую субботу.
Я странствовала по приходам, стараясь убедить их (и, наверное, себя тоже), что я не грешница-рецидивистка..
Холодным октябрьским утром я шла с Марси и Лизой по дорожке, обсаженной деревьями, к церкви Святой Марии. Ноги у меня подкашивались, а желудок переворачивался внутри. Я была на удивление молчалива.
— Что с тобой? — спросила Марси.
— Ничего, просто устала, — ответила я.
На самом деле я была в панике, ведь мне опять предстояло признаться в смертном грехе. Я отрицала божественный закон. С Биллом, по крайней мере, я грешила во имя любви. Возможно, для Бога это не аргумент, но он мог хотя бы проявить милосердие. С Джоном я была только ради удовольствия. Я продала свою бессмертную душу за несколько приятных минут на заднем сиденье «Доджа» на Кернвуд Роуд.
Что же я за человек-то такой?.
На несколько коротких мгновений я почувствовала облегчение, войдя в церковь и окунувшись в волну приятного тепла, но тревога быстро вернулась, и я вспотела от страха. От запаха ладана меня только еще больше затошнило. Я постаралась напомнить себе, что потом мы с друзьями пойдем в парк, а там будут другие друзья и будет весело.
Мы часами будем болтать и смеяться. Я уговаривала себя успокоиться..
Я вошла в исповедальню и постаралась привести мысли в порядок. Через несколько секунд в другую дверь вошел священник. Сквозь железную решетку мне была видна его щека, которая в тусклом свете исповедальни отливала желтым.
— Простите меня, святой отец, ибо я согрешила. С моей последней исповеди прошла неделя, — начала я.
Я стала перечислять легкие грехи: чтобы пощадить чувства двоюродной сестры, я сказала ей, что мне нравится ее новая прическа, а на самом деле не нравится; я позавидовала подруге, которая уезжает в Нью-Йорк в колледж; я соврала матери. Пришло время большого признания — я занималась сексом со своим молодым человеком..
Священник хранил молчание до этого самого момента, и, если бы он и дальше молчал, я бы, наверное, снова пришла к нему или к другому его коллеге на следующей неделе. Но вместо этого он произнес:
— Из-за таких девушек, как ты, рушатся жизни молодых людей.
Внезапно мой страх сменился злостью. Потребовалось одно мгновение, чтобы мои робкие сомнения, несмелые мысли уступили место ярости. Мне не приходилось долго упрашивать Джона, чтобы он занялся со мной сексом. Наверное, я была грешницей, но можно ли назвать его жертвой. Разве на нем не лежит часть вины?.
— А как же моя жизнь, святой отец? — задала я вопрос.
— Двенадцать раз «Отче Наш» и девять «Аве Мария», — последовал ответ.
В тот день я вышла из церкви, не произнеся ни единой молитвы, и ни разу с тех пор не была на исповеди.
* * *
Я по-прежнему ходила со своей семьей на мессу каждое воскресенье. Если бы только стыд и чувство вины могли испариться в тот самый момент, когда я решила не исповедоваться больше, но этого не произошло. Я причащалась. Еще один грех. Когда священник клал облатку мне на язык, я с трудом заставляла себя ее проглотить.
Самое святое и чистое я окунала в свою разлагающуюся душу. Без исповеди вина моя стала в несколько раз сильнее. Но я уже начинала освобождаться от морали, которая, как я знала, была неправильной, недоброй, лживой. Моя индивидуальность заново формировалась вне церкви, и это было страшно и увлекательно одновременно.
Это не значит, что мне не приходилось бороться с собой. Я все еще колебалась между злостью и страхом, разумом и верой..
1962 год был моим последним годом в школе. Мою семью не так уж сильно беспокоило, что я собиралась делать, закончив школу. Братья должны были поступить в колледж, потому что им предстояло в будущем кормить семью, а хорошее образование помогло бы им завоевать нишу на рынке труда. В частности, моему отцу казалось, что тратить деньги на высшее образование для меня было равносильно тому, чтобы купить машину для нашей кошки.
Плохие оценки в средней школе избавили меня от необходимости пойти по проторенной дорожке и начать готовиться к поступлению в колледж в старших классах. Но и в противном случае никто бы не счел нужным вдохновлять меня на дальнейшую учебу, а тем более давать на это деньги. Такой девушке, как я, достаточно было найти мужа, который бы смог обеспечить жену и детей..
Миссис Руссо, которая была консультантом по выбору профессии в нашей школе, первая упомянула об академии Бэй Стэйт в Бостоне. В академии была двухлетняя программа по тренировке секретарей, где обучали стенографии, приемам печатания на машинке и другим навыкам, которые могли бы пригодиться в офисной работе, а это была одна из возможных сфер трудоустройства для меня.
Когда я рассказала об этом родителям, отец посмеялся надо мной. Он не понимал, зачем мне нужно учиться дальше. Но мама неожиданно встала на мою сторону. Она настояла, вопреки резким возражениям отца, чтобы он отложил деньги на мою учебу в Бэй Стэйт. Поэтому, пока мой последний год в школе подходил к концу, я готовилась осенью поехать в академию, которая должна была стать единственным, что в обозримом будущем могло приблизить меня к колледжу..
Учеба в Бэй Стэйт была очень важным этапом в моей жизни. Девушки, с которыми я познакомилась, мне очень нравились, и я приобрела несколько полезных навыков. Поэтому я была очень расстроена, когда в преддверии второго года обучения мой отец решительно и бесповоротно отказался платить за него. «Это пустая трата денег», — заявил он.
Особенно сейчас, когда у Дэйва Мэллори из фирмы «Крэсслер Инджиниеринг» есть прекрасное место для меня. Дэйв был давним другом моего отца. Он был вице-президентом процветающей инженерной компании в Бостоне. Того, чему я научилась за год в академии, было достаточно, чтобы я могла выполнять предложенную работу и сохранить моему отцу деньги.
Если бы он только знал, кого я встречу в «Крэсслер» и как это изменит мою жизнь, он бы с радостью подписал чек, которым должен был оплатить второй год обучения в Бэй Стэйт..
* * *
Помимо роста (187 сантиметров) у Майкла Коэна была представительная внешность. Когда он вышагивал по офису, в котором располагалась фирма «Крэсслер», это не могло остаться незамеченным сотрудниками, вне зависимости от места, которое они занимали в пантеоне богов и божков корпорации. Первое, что я отметила в Майкле, — его рост, второе — руки.
Они были длинные и изящные, но при этом сильные. Ему было двадцать три, у него была безупречная кожа, сияющие голубые глаза и низкий голос, который звучал так сексуально, что у меня дрожали колени. Еще у него были светлые вьющиеся волосы, довольно длинные, то есть это считалось длинным в то время. Майкл был «мальчиком на побегушках», но это была самая неподходящая для него должность.
То, что его интеллект и уверенность в себе значительно превосходят его положение в фирме, было очевидно каждому..
Если он не бегал по поручениям наших боссов или не снимал фотокопии, то работал за столом, который стоял рядом с моим. Однажды в понедельник, когда я спросила его, как он провел уик-энд, он ответил:
— Отлично, все выходные трахались.
— Что???
— Да, встали только, чтобы поесть.
Он серьезно. Никто — не единая живая душа — не разговаривал со мной так открыто о сексе. Услышав его ответ, я так и осталась сидеть с широко раскрытыми глазами и упавшей челюстью. Наверное, я выглядела глупо, но это его не обескуражило. Он спросил, как провела выходные я, но я была так потрясена, что не смогла ответить..
Мы с Майклом часто обедали вместе и вскоре вели самые задушевные беседы. Он мог задать мне любой вопрос, самый личный, и все равно не казался назойливым. Никогда раньше я не вела таких откровенных разговоров. Мы много говорили о сексе, но кроме этого о кино, политике, книгах, его учебе в колледже, его семье, моей семье, планах на будущее — решительно обо всем на свете.
Но все-таки, какими бы откровенными не были наши разговоры, я не была до конца честна с ним. В начале нашего знакомства я сказала, что я девственница, потому что не хотела, чтобы он составил обо мне превратное мнение..
Майкла отстранили от учебы в Бостонском университете за то, что он писал тесты за других. Его поймали, когда он писал экзамен за студента, который изучал бизнес, и он должен был предстать перед комиссией. Он отстаивал свою невиновность, утверждая, что этот студент — будущая акула делового мира, ведь он принял правильное решение, когда нанял лучшего из лучших.
Естественно, это не убедило комиссию, и его на год отстранили от учебы..
Все в Майке было необычно. Он поцеловал меня еще до того, как мы сходили на первое свидание. Мы ехали в лифте на первый этаж, чтобы пообедать вместе, и неожиданно он мягко притянул меня к себе. Этот поцелуй был самым чувственным поцелуем из всех, что у меня были. Он был нежным и сексуальным. Майкл не допускал полутонов.
Он все делал страстно, и этот поцелуй не был исключением..
С Майклом я расцвела. Я отрастила волосы, в моем гардеробе появилась новая сексуальная одежда, одобренная Майклом. Он дал мне список книг, и я внезапно обнаружила, что совсем не глупа, что у меня есть литературное чутье, которое не мог пробудить никто из моих учителей. Мы пробовали марихуану и галлюциногенные наркотики.
В сексуальном плане я сделала еще больше открытий. Я впервые попробовала оральный секс и испытала свой первый оргазм во время соития. И не менее важным было то, что я впервые занималась сексом при свете и говорила о том, что мне нравится, а что нет. Это было время открывшихся передо мной возможностей, и мы собирались окунуться в них рука об руку..
Майкл поднимал на смех половину из того, чему меня учили о сексе. «Бред», — смеялся он, когда я рассказывала о запрете на мастурбацию и других католических догматах, которые заменяли нам половое воспитание. «Это просто способ контроля. Они контролируют тебя с помощью стыда и страха», — заявлял он. Он, казалось, даже сердился на меня за то, что я поддаюсь влиянию опасных и ложных сведений.
Может быть, проблема действительно была не во мне, а в морали?.
Впервые в жизни у меня была возможность вести откровенные разговоры о сексе, лишенные какого бы то ни было осуждения. Майкл оценивал секс с точки зрения светского, нерелигиозного человека, и это было новым для меня. Теперь я могла не только подвергнуть сомнению то, чему меня учили, но и познавать противоположные идеи, которые были созвучны тому, что чувствовала я.
Однажды ночью, когда прошло уже довольно много времени с тех пор, как я призналась во всех своих сексуальных переживаниях, я рассказала Майклу про свою последнюю исповедь..
— Идиотизм, — фыркнул он. — Почему они там все так зациклились на девственности? В этом нет никакой логики.
Я рассказала о своей вере в то, что Бог наблюдает, как я раз за разом умышленно нарушаю правила, и описала свой страх перед тем, что после моей смерти он воздаст мне за все. Майкл высмеял мои страхи. Ведь он, в конце концов, не был католиком. Он был евреем. В то время я понятия не имела, что же это на самом деле означает.
Но я видела, что Бога он не представляет себе в качестве жестокого школьного учителя, как это делала я..
Прошло всего несколько недель с тех пор, как мы с Майклом начали встречаться, но разные адреса у нас были уже только на бумаге. Мне было девятнадцать, я снимала квартиру в Бостоне с двумя другими девушками, но большую часть ночей я проводила у Майкла. Мои родители знали о существовании Майкла, и между нами существовало некое негласное соглашение, которое заставляло их избегать вопросов о том, спим ли мы вместе или нет.
Они не спрашивали, а я не рассказывала..
Однажды рано утром, когда я была у Майкла, зазвонил телефон. Мой будильник должен был прозвенеть только через час, и я решила не отвечать, но когда раздался пятый звонок, стало очевидным, что человек на другом конце провода не собирался сдаваться. Майкл накрыл голову подушкой. Едва проснувшись, я сняла трубку..
— Нам нужно поговорить, — раздался голос моего отца.
— Папа?
— Приезжай домой на выходные.
— Откуда у тебя этот номер?
— Он есть в телефонной книге. Ты должна приехать домой в выходные. Нам нужно поговорить.
У меня упало сердце, когда я поняла, что срок негласного соглашения внезапно истек. Сидя в автобусе по дороге домой, я испытывала те же ощущения, что и каждую субботу по пути в исповедальню. Мне пришлось взять себя в руки, прежде чем я открыла входную дверь.
— Поговорим в гостиной, — произнес отец.
Я понимала, что ничего хорошего этот разговор не предвещает. Его слова привели меня в смятение.
— Ты, очевидно, уже далеко не Дева Мария. Я знаю, чем ты там занимаешься со своим бойфрендом.
У меня застрял комок в горле. Как будто мне дали пощечину. Но худшее было впереди.
— Тебе, видимо, придется выйти за него замуж, потому что ни один приличный человек не примет тебя в свой дом.
Я начала плакать. Я не могла произнести ни слова. В глазах моего отца я была порченым товаром.
В ту ночь мы с Майклом говорили несколько часов подряд. Меня снова с прежней силой охватили стыд и чувство вины. Сначала священник говорит мне, что я из тех, кто портит жизнь юношам, а теперь это… Мне казалось, что осуждения не избежать, даже если до сих пор мне удавалось обманываться на этот счет. Когда я рассказала Майклу о разговоре с отцом, его ответ был предсказуемо обнадеживающим: «Твой отец живет в каменном веке.
Приличным людям все равно, девственница ты или нет»..
Я снова пыталась объяснить, как церковь заставила меня отвернуться от себя, как внушила мне, что я должна испытывать стыд только от того, что хочу узнать больше о сексе. Когда я наконец закончила говорить, то, что он сказал мне, было так понятно и так просто, что я до сих пор повторяю про себя эти слова: «Если Бог не способен сострадать, то такого Бога не существует».
Хотя я никогда раньше не задумывалась о сострадании, которое испытывает Бог, в тот момент поняла, что если он на это не способен, то и я не в силах в него верить..
