Да, я побоялась уехать к Ольге в Питер, впрочем, с ней у нас точно бы ничего не вышло: это невероятно свободолюбивый человек, который не в состоянии надолго оставаться на одном месте и с одним и тем же человеком. Анна, моя первая Анна, – это тоже отдельная тема. Я не любитель БДСМ, как она (да-да, это я опустила в рассказе), не могу и не хочу ни причинять боль другому существу, ни испытывать ее на своей шкуре, да и бороться по ночам с приходящими к ней во сне дьяволами (она не раз рассказывала мне свои сны) тоже как-то не по сердцу. Я бы смогла, знаю, – но что потом осталось бы от моего «Я», вот в чем вопрос. Что же касается Анны-2, тут тоже все просто: нельзя давать человеку над собой полную власть – это сильно развращает душу. Я слишком свободолюбива, чтобы стремиться к подобным отношениям. Свобода же подразумевает партнерство отношений. Там этого не было, как не было и в Яне, но тут вся фишка заключалась в том, что она хотела подчинить меня себе, а когда поняла, что я готова сдаться, тут же пресытилась.

Больнее и страшнее, чем с Яной, мне не было ни с кем и никогда. Я понимала, все понимала, и это самое обидное. Пусть мне хватило сил отползти в сторону, собрать себя по кусочкам, зализать раны, чудовищные шрамы все равно остались и время от времени напоминают о себе фантомной болью.

Когда я стала писать тебе эти письма, Максим, я еще не понимала каких-то вещей. Сейчас начинаю осознавать, что до сих пор больна. Частично больна и ею. Еще до приезда к тебе мы ездили на экскурсию в другой город: пусть будет город N, неважно. Тогда мне показалось, будто я наконец свободна, и, кроме раздражения, мы ничем не можем обменяться. Иллюзия дружбы тоже только обман, пищевой суррогат, проталкиваемый с огромным трудом в пересохшее горло. Но вчера мне приснился сон, где мы опять были рядом. Она была так дивно нежна, как в первые мгновения нашего знакомства: я плакала и звала ее, и, казалось, ничто в мире не способно дать мне более полноценного счастья… Она… о, она действительно чудовищна, ее невозможно изгнать из себя полностью, так, чтобы не осталось ни одной зазубринки, ни одной занозинки, ничего… Она приносила мне только боль – и в душу, и в тело. Мне больно было с ней спать, она так неистово занималась со мной сексом, что у меня шла кровь: при этом я просто умирала от желания обнять ее, прикоснуться, заснуть в одной постели… До сих пор не понимаю себя, правда.

Это было чудовищное наваждение, сравнимое, пожалуй, с приворотом злой колдуньи, с магическим действием самой убойной силы. Ее харизма поражала насмерть любого, приблизившегося на расстояние пары-тройки шагов. Я видела невероятно красивых девочек, балерин, фотомоделей, которые были готовы бросить все и идти за ней куда угодно, на край света, лишь бы она позволила. Поверь мне, я не преувеличиваю. Ни капельки. Она не была красива, только невероятно самолюбива, самоуверенна и всегда знала, чего хочет. Но, увы, именно там она и обломалась – ее возлюбленная жила в другом городе и вполне комфортно сосуществовала с мужем и ребенком, приезжая время от времени в Москву и проводя несколько ночей в постели Яны. Быть может, я язвлю. Мне было жаль ее, когда она звонила мне и жаловалась на то, что ей плохо так, словно по венам течет раскаленная лава, и невозможно дышать… Я хотела забрать всю эту чудовищную боль себе, чтобы ей стало легче, но как я могла? Мучительнее, чем было, просто не могло уже стать. Яна утверждала, будто ее девушка любит ее, а я понимала, что это не так. И если я готова была расстаться с мужем, взять дочь и прийти к ней, то что же мешало совершить Той аналогичный поступок? Яна не хотела этого видеть. Она так же была невменяема.

Ты немного знаешь меня, Максим. Ты можешь себе представить, чтобы я общалась с человеком, который постоянно матерится и разговаривает на так называемом языке «падонкафф»?.. Чтобы я прощала дикие выпады и насмешки в свой адрес? Я общалась… и прощала. Яна анатомировала мою душу, препарировала ее, раскладывала на атомы, на мельчайшие частицы… исследовала, вгрызаясь с остервенением стоматологической бормашины… Я ощущала себя обесчещенной и, как только смогла, собрала силы и ушла, удалив ее телефон, мейлы, номер аськи – всё, что хоть как-то могло позволить в какой-то момент проявить малодушие. Как ни странно, потом именно муж, реанимируя мой сотовый, чудом вывел все телефоны, которых там просто уже не должно было оказаться, и дал мне возможность позвонить Яне снова. Но к тому моменту я уже более-менее пришла в себя, хотя до сих пор напоминаю сама себе этакого Франкенштейна, которого сляпали, сшили, слепили из разных, не всегда подходящих друг другу, частей.

Написанная мною пьеса стала своеобразным катарсисом, очистившим меня от прилипшей скверны и от наших тревожащих душу сказок – сказок, которые мне писала Яна, и тех, которые писала ей я. Их было немного, и первую написала мне она: странную историю про то, как солнечный бог Ра подослал ей меня, загадочную и бесноватую, краеугольным камнем, девочкой-скрипкой явившуюся в ее жизнь. Она приманила меня сумасшедшей мечтой, именно такой, какой и можно было приманить только меня, поймать в сети, скрутить по рукам и ногам… А потом была моя первая сказка. Про нее.