В ОБЩЕСТВЕННЫХ ПАЛАТКАХ

К концу дня я снова сделался упряжной «лошадкой» и теперь даже с некой сардонической усмешкой вспоминал собственные переживания вчерашнего вечера, когда конский хвост и удила казались мне невообразимым унижением.

До загородного имения мы добрались до темноты. Там хозяин выбрал меня в качестве скамеечки для ног, и еще долгие часы я отстоял на четвереньках под обеденным столом.

Застольные беседы были долгими и обстоятельными. За трапезой собрались богатые торговцы и местные фермеры, горячо обсуждавшие последние урожаи, нынешнюю погоду, цены на рабов; неоспоримым фактом признали, что городок их нуждается в гораздо большем числе невольников, причем не только изнеженных и порой чересчур страстных любовничков из замка, но и других, куда менее знатных, дворянских сынов и дочерей, также отданных в дань королеве — возможно, даже ни разу ее и не видевших, — из мелких родов, вставших под руку Ее величества. Такие, дескать, попадаются время от времени на аукционе — но почему бы не присылать их побольше?

Все это время мой господин хранил загадочное молчание, и — честное слово! — я уже стосковался по звуку его голоса. Но на последнее высказывание сотрапезника он вдруг рассмеялся и сухо спросил:

— И кто, по-вашему, решится истребовать этого у королевы?

Я ловил каждое сказанное слово, каждую крупицу информации — не потому, что прежде мало что знал обо всем этом, но, скорее, по причине всевозрастающего ощущения своего ничтожества, какого-то самозабвенного самоуничижения. За столом обменивались всевозможными байками о провинившихся рабах и наказаниях, о мелких происшествиях, показавшихся кому-то юморными. Причем все это выплескивалось в таких подробностях, будто невольники, прислуживавшие за столом или изображавшие, как я, скамеечки для ног, не имели слуха и прочих чувств или вообще были лишены какого-то, мало-мальского соображения.

Наконец ужин подошел к концу, и пришло время разъезжаться.

Чуть не разрываясь от плотской страсти после всего услышанного, я занял свое место в упряжке, чтобы доставить хозяина к его городскому дому, — и на ум сам собой пришел вопрос: ублажили ли, как всегда, в конюшне остальных «коньков»?

По прибытии в городок моих соупряжников отослали в городские конюшни, и госпожа, решив немного прогуляться пешком, погнала меня по темной улице, то и дело подхлестывая, к Позорищной площади.

Я уже чуть не плакал от усталости и безысходности, от постоянного перенапряжения и неудовлетворенности своих чресел. Моя хозяйка орудовала ремешком куда энергичнее, нежели господин летописец, к тому же всю дорогу меня буквально добивало беспощадное осознание того, что эта прелестнейшая женщина идет за мной по пятам в своем восхитительном платье и направляет меня своей изящной ручкой.

День, казалось, тянулся бесконечно долго — гораздо дольше, чем предыдущий, — и если совсем недавно я был не прочь вновь оказаться на «вертушке», то теперь меня охватил панический ужас. Мне было даже страшнее, нежели прошлой ночью: ведь я уже отпробовал тамошней порки. И даже последовавшая за этим близость с хозяином уже казалась невообразимым полетом фантазии.

Однако на сей раз меня ожидала не наводненная рабами площадка вокруг «майского дерева» и не ярко освещенный поворотный диск.

Сквозь гуляющую толпу горожан меня препроводили к небольшим палаткам, раскинувшимся за чередой позорных столбов. Заплатив за вход десять пенсов, госпожа ввела меня в полумрак одной из них.

Там, на табурете, со связанными лодыжками и широко разведенными коленями, сидела обнаженная принцесса с длинными, блестящими медными косами. Руки ее были привязаны высоко над головой к палаточному шесту, глаза закрывала красная шелковая повязка. Услышав, что мы вошли, девушка отчаянно заерзала на своем месте.

Увидев ее лакомое, манящее, влажное лоно, чуть поблескивающее в едва пробивающемся в палатку свете уличных фонарей, я понял, что больше не смогу себя сдерживать. Я склонил голову, уже предвкушая ожидающую меня пытку, однако госпожа тихо приказала мне воспрянуть плотью.

— Я отдала десять пенсов, чтобы ты овладел ею, Тристан.

Я не мог поверить своим ушам. Первым делом я кинулся целовать туфли хозяйки, но она лишь рассмеялась, велев мне подняться и в полной мере насладиться девушкой.

Я уже готов был подчиниться ее воле, но при виде сжимающихся перед моими чреслами маленьких зовущих прелестей внезапно осознал, что госпожа стоит почти вплотную ко мне, глядя с большим интересом. Она даже подбадривающе погладила меня по голове. И я понял, что она собирается не просто созерцать, а внимательно наблюдать предстоящее соитие. От этой мысли у меня дрожь прокатилась по телу. И когда я внутренне смирился с этим фактом, к моему возбуждению как будто добавился дотоле незнакомый оттенок страсти. Налившись и заметно потемнев, мой член решительно восстал, словно увлекая меня за собой.

— Если хочешь, можешь не торопиться, — сказала госпожа. — Она достаточно мила, чтобы всласть с ней наиграться.

Я кивнул. У принцессы был прелестный маленький ротик, ее красные губки подрагивали в ожидании и предвкушении… Хотя, конечно, было бы куда предпочтительнее встретиться здесь с Красавицей!

Я приник к принцессе страстным поцелуем, жадно ухватившись за ее маленькие, но крепкие упругие груди, тиская их и переминая. Зайдясь в припадке сладострастия, девушка ответила мне горячим, глубоким, затягивающим поцелуем, всем телом подалась ко мне. Опустив голову, я стал посасывать одну за другой ее груди, она же негромко вскрикивала, дико вскидывая бедра, и, казалось, нам обоим не было мочи больше ждать.

Однако я обхватил принцессу, пробежав пальцами по ее крепким гладким ягодицам. И когда коснулся рубцов на ее коже — впрочем, едва заметных на ощупь, — она издала мелодичный призывный стон и, что есть силы толкнувшись вперед, выгнулась дугой, натянув держащую ее руки веревку и явив моему взору свое разгоряченное, пунцовое, страждущее лоно.

Как же я возжелал ее теперь! Мне хотелось воздеть ее вагину, проникнув до конца. И когда я скользнул в нее, маленькое тугое лоно девушки показалось мне чересчур тесным — однако я упорно пробивался в ее жаркое влажное нутро, заставляя принцессу исторгать громкие судорожные вздохи.

Потом в ее возгласах появился оттенок отчаяния. Девушка оказалась достаточно искушенной, а мой приятель, проникая в нее, как я понял, никак не касался ее крохотного возбужденного клитора. Мне же вовсе не хотелось разочаровывать красотку. А потому я пробрался пальцами к ее вульве, нащупав под укрытием влажной кожи плотную жаркую сердцевинку. И когда я властно, даже с небрежностью раздвинул припухшие губы и надавил пальцем на клитор, принцесса отозвалась благодарным резким вскриком, взметнувшись бедрами ко мне.

Госпожа между тем придвинулась ко мне совсем близко, ее пышная длинная юбка мягко касалась моей ноги. Потом я ощутил, как ее рука подхватила меня под подбородок. Какая это была мука — осознавать, что она смотрит на меня и в самый пик оргазма увидит мою раскрасневшуюся физиономию!

Но, видно, такова была моя судьба. В самый разгар наслаждения меня подхватила новая волна восторга: я почувствовал на ягодице руку госпожи. Под взглядом женщины я задвигался что есть силы, мощно вбиваясь в лоно юной принцессы и не забывая ласкать ее влажный клитор резкими ритмичными нажатиями.

Наконец моя плоть взорвалась сладостным взрывом. Я крепко стиснул зубы, лицо кинуло в жар, тело бессильно обмякло. Из груди исторгнулся низкий протяжный стон. Госпожа крепко взяла мое лицо в ладони, и я громко, тяжело задышал. Принцесса тоже утробно закричала в самозабвении оргазма.

Я склонился вперед, обняв ее теплое нежное тело, приникнув головой к ее щеке, лицом же обратившись к госпоже. Ее пальцы успокаивающе перебирали мне волосы, а глаза… Глаза ее изучающе глядели на меня в упор. Удивительное было в них выражение: задумчивое, проницательное. Женщина чуть склонила голову набок, словно взвешивая некий вывод. Она положила руку мне на плечо, давая понять, что я могу пока отдохнуть, заключив в объятия принцессу. Когда же я взглянул госпоже в глаза, она хлестнула меня ремнем, и я тут же сомкнул веки.

От нового жгучего удара я вновь открыл глаза — и между нами словно пробежала странная искра понимания. Как будто я говорил ей мысленно: «Да, ты моя госпожа, и ты всецело мною владеешь. И я не отвернусь, пока ты мне этого не прикажешь. Я буду разглядывать тебя и следить за твоими движениями». И она, казалось, уловила эту мысль и даже пленилась ею.

Отступив назад, госпожа дала мне время восстановить силы. Наконец, чмокнув напоследок принцессу в шейку, я неуверенно опустился на колени и припал губами к туфлям хозяйки, потом поцеловал кончик свисающего из ее руки ремня.

Я чувствовал, что одной этой девушкой насытиться не смог, и мой приятель уже поднимался на новое свершение. Казалось, я готов был отыметь каждого раба во всех до единой палатках! В какой-то момент отчаяния я поддался искушению вновь поцеловать туфлю госпожи и дернулся бедрами, будто давая ей это понять, совершенно далекий от всей вульгарности этого жеста, — хотя она, конечно, могла высмеять меня или посечь ремнем. Между тем госпожа выдержала паузу, заставив меня ожидать ее волеизъявления. Мне показалось, что за эти два дня я ни разу по-настоящему не сплоховал и уж теперь-то наверняка не оплошаю.

Наконец госпожа велела мне выйти из палатки на площадь, как обычно, «приласкав» меня ремешком, и уже снаружи указала своей прелестной ручкой на омывальные лавки.

Мимоходом я опасливо глянул на платформу с поворотным диском, не в силах обойти ее взглядом и в то же время испугавшись, что тем самым подкину хозяйке мысль отправить меня туда. На сей раз там жертвой заплечного мастера была совершенно незнакомая мне принцесса с оливковой кожей и копной черных волос на голове. Ее рослое, соблазнительно пышное тело, никак не привязанное к диску, резко прогибалось и вздрагивало под поскрипывающими ударами огромной лопатки. Выглядела она потрясающе: черные глаза сузились, влажно поблескивая, рот открылся в безудержных криках. Казалось, она уже полностью покорилась своей участи. С азартом подзадоривая ее, толпа вокруг приплясывала и улюлюкала. И еще на подходе к моечной лавке я увидел, как принцессу, в точности как и меня вчера, щедро осыпают монетами.

Пока меня омывали, ее место на «вертушке» занял высланный из замка юноша, красивее которого я нигде ни разу не встречал — принц Дмитрий. Увидев, как его, принудив опуститься на колени, привязывают за шею и руки к опоре под оскорбительные выкрики зевак, мои щеки обожгло стыдом за него. Юноша тяжело дышал через торчащую во рту кожаную распорку и как мог выражал свое возмущение.

Но тут моя хозяйка явно заметила, что я с интересом поглядываю на платформу с диском, и, почувствовав холодный укол страха, я поспешил опустить глаза и не поднимал их всю дорогу, пока шагал ночными улицами к дому летописца.

«Теперь-то, — думалось мне, — я прикорну где-нибудь в темном уголке, связанный и, возможно, даже с затычкой во рту. Уже поздно, господин, скорее всего, спит… Только вот приятель крепким стержнем торчит между ног».

Однако меня пригласили пройти по коридору — из-под двери Николаса пробивался свет. Постучав в его спальню, госпожа улыбнулась.

— До свиданья, Тристан, — тихо молвила она, на прощание крутанув пальцем прядь моих волос.