Глава 14

В течение нескольких лет Дориан Грей не мог избавиться от влияния желтой книги. Правильнее сказать, что никогда и не стремился избавляться от него.

Обольстительный молодой человек, Альфонс Гри, в котором удивительным образом сочетались качества философа и эротомана, казался Дориану своего рода прототипом его самого. Книга как будто рассказывала историю его жизни, которую ему только предстояло прожить. Хотя были и несовпадения. Например, Альфонс не собирался жениться на своей собственной сестре. В этом смысле Дориан был менее удачлив, чем он, но, по его собственному мнению, книга значительно проиграла из-за того, что автор не включил это обстоятельство в список недостойных поступков своего героя. От Альфонса Дориана отличало еще и то, что мсье Гри не был одарен вечной молодостью, собственно, как и любой другой смертный, и умирал несколько лет в мучительной агонии. Под конец жизни он начал испытывать страх перед зеркалами. Поверхность полированных предметов, стоячая вода – все, что когда-то было источником восхищения и удовлетворения, теперь вызывало гротескный ужас. Он увял и сморщился, его ласки больше никого не привлекали. В конце концов, единственными, кто еще мог прельститься им, были потасканные шлюхи и вороватые цыганки, зловонные, кишевшие мерзкими заболеваниями.

Дориан читал последние страницы с каким-то жестоким удовлетворением. Румянец выступал на его вечно молодых щеках, когда он раздумывал над тем, как бы могла измениться эта книга, если бы Альфонс обладал преимуществом Дориана. Возможно, эта история не имела бы даже конца, а ни о какой морали и речи бы не шло. Дориан по ошибке прожил жизнь, которую должен был прожить Альфонс Гри. Красота всегда останется при нем, и ни одна женщина не найдет в себе сил оставить его.

Страсть к сексуальным удовольствиям каждую ночь тянула его на поиски приключений. Хелен всегда была при нем, но с годами все реже принимала в них участие. Остатки былой красоты опали, как увядшие лепестки. Ее полные губы покрылись морщинами, а в глазах нераздельно властвовали тени. В улыбке по-прежнему сквозило коварство, но благодаря складкам вокруг рта она не могла больше никого соблазнить. Дориана передергивало, когда он представлял, чем они занимались раньше. Порой в полумраке экипажа или в слабо освещенном коридоре гостиницы она униженно намекала ему на возможность возродить их отношения. Ему было стыдно за нее, и он притворялся, что не понимает.

Лорд Генри Уоттон постарел еще быстрее и вскоре заболел, хотя умер, казалось, уже давно. Хелен унаследовала огромное состояние, которым пользовалась еще при жизни своего мужа, и они вдвоем с Дорианом поехали в путешествие по Европе. Расставляя умелые ловушки, они охотились на женщин, которые могли удовлетворить любой вкус. Те, кто не находился под воздействием наркотиков, жаждали внимания Дориана. В такие моменты Хелен, как когда-то в гримерной Сибилы Вейн, забивалась в темный угол и удовлетворяла себя, довольствуясь скромной ролью наблюдателя.

В Лондоне они проводили большую часть времени. Но у этого были свои недостатки. Дориан оставался все так же красив, и это давало обществу пищу для злословия. В клубах распространялись самые разнообразные слухи о нем. Но женщины, едва почувствовав на себе жадный взгляд его серых глаз, переставали верить в его порочность. Он выглядел, как человек, которому удалось избежать соблазнов мира. Даже мужчины замолкали, когда он входил в комнату. Всем казалось, что сама открытость и чистота его служили упреком для сплетников. Его присутствие воскрешало в их памяти времена, когда им самим были еще неведомы пороки. Они недоумевали, как ему удалось сохранить красоту нетронутой.

Часто, утомленный охотой за женщинами, которые, как правило, сами бежали к нему в руки, он поднимался на чердак и проводил долгие часы перед картиной с зеркалом в руках, разглядывая отталкивающее лицо развратного старика на портрете и прекрасного чистого юношу в зеркале. Этот контраст щекотал ему нервы. Его все больше привлекала собственная красота, и все с большим интересом он наблюдал за разложением своей души. Он тщательно изучал морщины, одна за другой прорезающие лоб, и крупные складки, которые ложились вокруг безобразного рта, и размышлял с чувством злобного удовлетворения, что более уродливо – печать греха или печать возраста? Он сравнивал свои белые руки с обрюзгшими, тяжелыми руками на портрете и улыбался. Он издевался над безобразным телом с бессильно повисшими конечностями, как люди издеваются над обезьяной в зоологическом саду.

Иногда, конечно, лежа в своей постели или на грязном тюфяке в душной комнате одного из подозрительных притонов возле доков, где он часто появлялся, изменив имя и внешность, он задумывался о том, какой уродливой стала его душа. В такие моменты ему смутно вспоминалась Розмари. Что с ней стало? Она достигла некоторых успехов в живописи – он слышал разговоры об этом. Но она вела отшельническую жизнь и редко показывалась в свете. Через несколько недель после того, как она прочитала письмо Хелен, в котором та раскрывала тайну родственной связи между ней и Дорианом, он получил от нее короткую записку, в которой она сообщала, что собирается уехать из Лондона. Она не оставила своего нового адреса ни ему, ни Хелен. Розмари писала, что всегда будет любить его и надеется однажды полюбить его как брата, хотя сейчас это представляется ей невозможным, но она просит прощения у него и у Бога за них обоих. Она просила, чтобы он тоже молился.

Когда он думал о ней и о том, какую жизнь собирался начать вместе с ней, ему иногда хотелось, чтобы лицо судьбы не было искажено жестокой усмешкой, напоминающей его собственную улыбку на портрете. Он так остро чувствовал жалость к себе в такие минуты, что по нескольку дней проводил в постели, потеряв всякий интерес к развлечениям. Сбежать от укоров совести удавалось только в минуты короткого, беспокойного сна. Но такие мысли посещали его все реже и реже. Любопытство к чувственной стороне жизни, которое разбудила в нем Хелен тогда, в саду у Розмари, переросло в постоянную страсть к сексуальным наслаждениям. Чем больше он знал, тем больше стремился узнать. Чем больше утолял эту страсть, тем сильнее она становилась.

Однако он не был безрассудным, боясь мнения общества. Дважды в месяц зимой и каждую среду, пока длился сезон, он распахивал двери своего великолепного дома, приглашая самых известных музыкантов и удивляя гостей новинками из мира искусства. Вечера в кругу близких друзей, где неизменно присутствовала Хелен, славились тщательным отбором гостей, а также изысканностью – на столе сочетались роскошные ткани, великолепные букеты экзотических цветов и старинные сервизы.

Среди тех, кого Дориан приглашал на такие вечера, было много восторженных юношей, которые видели в нем (или думали, что видят) счастливца, соединяющего в себе серьезность ученого и утонченность космополита. Они щедро растрачивали свою молодость, лишь бы быть похожим на него. Многие потеряли невест по вине Дориана. Он лишал их девственности и возвращал обратно неудачливым кавалерам. Постепенно он отбирал из своих гостей самых блестящих, самых молодых, чтобы не слишком выделяться на их фоне. Как только заходил разговор о секрете его неувядающей молодости, он начинал говорить о своей матери, и его глаза наполнялись слезами. Хелен не задавала ни единого вопроса и, казалось, была уверена, что магия распространяется и на нее. К сожалению, это было не так.

Следуя по стопам своего учителя, Альфонса Гри, Дориан открывал для себя мир таинственных устройств, которые, несмотря на свое сходство с орудиями пыток, были созданы для чувственных наслаждений. Хелен начала свою коллекцию с продолговатого металлического устройства величиной в человеческий рост, который доставили ей вскоре после очередной поездки на Восток. Внутри его можно было подвесить или привязать человека, расположив его в самых невероятных позах, противоречащих законам гравитации. В темном магазине, спрятанном под одним из парижских мостов, Дориан нашел пару серебряных зажимов, которые очень удачно научился прикреплять к женским соскам, и ржавую мышеловку, которую отполировал до блеска. У него была целая вечность впереди, чтобы приспособить к чему-нибудь и ее. Несколько предметов он купил оттого, что не знал, как использовать их в своих сексуальных похождениях, и это его заинтриговало. Мистический предмет индейцев Рио-Негро – «джурупарис» – был очень увлекателен и одним своим видом сулил удовольствия. Легенда гласила, что женщинам было запрещено смотреть на него. Были в его коллекции и глиняные горшки из Перу, которые издавали крики птиц, чилийские флейты из человеческих костей и звенящая зеленая яшма, звуки которой услаждают слух.

Он поместил свою коллекцию в длинную комнату с золотым потолком и стенами бордового дерева и старался пополнять ее как можно чаще. Некоторые из женщин испуганно отшатывались, когда он снимал с их глаз повязку на пороге этой комнаты. Другие не сопротивлялись, под действием наркотиков или переутомления потеряв способность удивляться. И было среди них несколько, которые получали такое же удовольствие, как и он, особенно им нравились серебряные зажимы. Таких он держал при себе немного дольше, пока не иссякал их интерес к новому или пока он не вспоминал об обручальном кольце своей матери, которое хранилось где-то здесь, в недрах дома дяди Келсо. Тогда он отправлял их восвояси и погружался в свое обычное угрюмое состояние, которое могло длиться несколько дней.

Но главным предметом его страсти коллекционера были сексуальные утехи. Он вырастал в собственных глазах, сохранив неизменным то, что мужчины обычно теряют на склоне лет. В любую эпоху люди вынуждены были прятать свои желания, хоронить их в холодной могиле своего подсознания, стараясь, чтобы ни одна живая душа, даже они сами, не догадались о них. Дориан, Хелен и Альфонс знали, что истинная природа чувственности так и не была разгадана, и она пряталась диким зверем в темных уголках души. Мир старался заглушить зов плоти, победить его, но неизменно проигрывал.

Дориан взялся изучать мировую историю, и его все больше охватывало чувство утраты. Цивилизация слишком многим пожертвовала. Люди были мертвы еще в расцвете юности, отказавшись от удовольствий. Они сходили с ума, упрямо отрицая свою природу, истязая ее. Причиной всему был страх, а следствием – деградация гораздо более опасная, чем та, которой цивилизованному обществу якобы удается избежать. Молодые люди ложились в постель в одиночестве, почитая страх перед собственным телом главной добродетелью. Подавленные страсти не давали покоя, и они просыпались среди мокрых простыней. Женщины умирали девственными, и их примеру следовали некоторые мужчины. Мужчина-девственник! Эта печальная мысль часто посещала его, когда он, тяжело дыша, застегивал брюки.