Точнее, сменяется другим: в глаза бьет яркое полуденное солнце, в ушах – гул многотысячной толпы. Я стою на коленях на паперти храма. Невообразимо прекрасного. Резное каменное кружево со статуями иудейских патриархов, учителей церкви и святых, мистическая роза над воротами, а еще выше, над розой и святыми – Христос, коронующий мадонну.

– Лучшее причастие – причастие крови! Только так мы сможем соединиться с нашим Создателем. Только через раскаяние, страдание и кровь. Так говорит наш учитель – святой Конрад!

Я почти у ног проповедника, и его голос, красивый и мощный, покрывает шум.

– Принесем же покаяние, чтобы быть достойными войти в этот храм, прекраснейший на земле, чтобы там, где принимали корону наши государи, принять дар прощения из рук самого Господа!

И засвистели плети. Я почувствовала, как и мне ожгло спину, и только теперь осознала, что обнажена по пояс. Я закричала и услышала крики остальных – тысячи криков, слившихся в один непрерывный рев. Но стоны заглушило пение псалмов, и я подняла заплаканные глаза к алым хоругвям, колышущимся над толпой, и почувствовала приближение экстаза.

– Теперь окажите услугу тем, кто помог вам принести покаяние и удостоиться благодати божьей! – воскликнул проповедник.

Я поднялась с колен. Мужчина, бичевавший меня, с улыбкой протянул плеть.

– Не знайте жалости! – сказал он. – Я тоже грешен.

Преклонил колени. Я слегка ударила. Трудно заставить себя бить сильно.

Обернулся.

– Ну что же вы? Или не любите брата своего во Христе? Или не желаете ему получить прощение? Разве это искупит мою вину?

Зазвучал покаянный псалом, и я обратилась к Господу с молитвой дать мне решимость, чтобы быть его палачом.

Бью, что было силы, на коже моего собрата проступает алый рубец. Еще и еще! Состояние транса. Огромная толпа, погруженная в транс.

Наконец проповедник велит прекратить. Мой брат во Христе поднимается с колен, в глазах и улыбке сияет та же божественная благодать, что снизошла на меня. Объятия и троекратный поцелуй, как в день Святой Пасхи.

– Теперь войдемте в храм! – говорит наш вождь и первым ступает в ворота.

Идем между рядов бесконечных колонн, теряющихся в необозримой выси, а впереди сияют витражи, словно окна в рай. Падаем на колени перед алтарем, и бичевание повторяется.

Я на коленях, волны сладости заливают меня. Вечность бы не поднималась и не поднимала глаз, но рядом прозвучали шаги, и мелькнула черная тень. Сквозь марево транса я слышу шепот и разбираю слова.

– Учитель! Они обвиняют нас в ереси. Собираются арестовать. У Сен-Реми – костры. Много костров!

Я подняла глаза на проповедника.

Он воздел руки к сводам храма и воскликнул:

– Слуги Антихриста, сидящего в Риме, снова ополчились на нас! Ангел Господень снизошел на меня с небес и поведал о кострах, что сложили прихвостни Сатаны. Дела познаются по плодам их! Или неведомо этим черным душам, что, когда флагелланты приходят в город – там прекращаются убийства и грабежи, а сердца жителей преисполняются покаянием и христианской любовью. Они не хотят, чтобы царствие Божье воцарилось в земных селениях и проросло в сердцах людей прекрасными цветами добродетелей! Они хотят грешить вечно и не видят ничего, кроме своего греха! Потому и преследуют нас! Но мы пребываем в благодати Божьей, и они для нас не более, чем твари, ползающие и смердящие. Для чистого сердца их укусы не опаснее муравьиных. Наша дорога в рай! Благословим же врагов наших, открывающих для нас Небесные врата и приближающих встречу с Богом. Пойдемте к храму Святого Реми, крестившего когда-то Хлодвига, и станем свечами у престола Господа, как первые христиане на арене Нерона, и освятим еще более это святое место!

И он спустился со ступеней алтаря и пошел к выходу из храма, увлекая за собой толпу. Мы вышли на улицу.

Раскаленный булыжник мостовой жжет голые ступни, но я почти не чувствую боли. Мы поем. Мы идем к престолу Господа, и в наших сердцах нет страха.

Уже доносится запах паленого мяса, уже пахнуло раскаленным ветром от огромных факелов из горящих людей у ступеней храма Сен-Реми, перед которыми мы преклоняем колени. Я уже слышу топот коней гвардии, приехавшей за нами…

Но мир меркнет.

Я на кожаном топчане в частном музее пыток Небесного Доктора. Рядом стоит Маркиз.

– Ну что, добилась своего? – бросил он.

Повернулся к Доку.

– Дай мне это средство, ублюдок!

Док убирает в шкатулку маленький пузырек. Рядом лежит пустой шприц. Я смотрю на свои руки: на правом локтевом сгибе след от укола.

– Вы не очень-то вежливы, господин Маркиз, – усмехнулся Небесный Доктор.

– Дайте средство! Все же может повториться.

Док качает головой и запирает шкатулку.

– Я никому его не даю.

И тогда Господин бьет. Там, куда пришелся удар, еще миг назад была спина Небесного Доктора, но теперь – только воздух. Док словно растворился в одном месте и возник в другом – за спиной Маркиза. Но Господин мгновенно реагирует, разворачивается и пытается ударить еще. С тем же результатом. Я не успеваю следить за движениями Дока, они кажутся марой, иллюзией, волшебством.

– Кто ты, черт возьми! – кричит Маркиз.

– Как ты любопытен, право! – раздается голос от двери, где только что никого не было. – Узнаешь в свое время. Пошли!

– Средство!

Док расхохотался.

– Да это обыкновенный кофеин! Кстати, рискованное дело. В следующий раз с твоей сабой это может не пройти.

Господин побледнел, у меня екнуло сердце.

Док открывает шкатулку, вынимает пузырек, и он, словно случайно выскальзывает у него из руки и падает на пол. Звенит стекло, блестят в свете настольной лампы мокрые осколки.

– Ах! Какая жалость! – воскликнул Док.

– Сволочь! – сказал Маркиз и зашагал к выходу. – Пошли, Жюстина!

Я наскоро оделась и поспешила за ним. Он ждал в дверях. Взял за руку, вывел на улицу. Там коротко бросил:

– Ты будешь наказана!

И не проронил ни слова больше.

Знал бы он, какой сладостью прозвучало для меня слово «наказание»!

Возле дома шепчу:

– Прости меня!

– Прощение возможно только после наказания, – цитирует он Кодекс рабыни.

Нас ждет Кабош. На кухне, на табурете, стоит ведро с водой, из которого торчат тонкие палочки без коры.

– Маркиз! – взмолилась я. – Ты же знаешь, что я терпеть не могу розги!

– А наказание не для того, чтобы кайф ловить.

– Кабош будет меня пороть?

– Нет. Мэтр здесь в качестве врача. Чтобы я часом не запорол тебя до смерти. Раздевайся, раздевайся! Чего стоишь?

Ударов было сорок, как в иудейской традиции. До крови Маркиз не бил, но синие полосы остались. На следующее утро я имела удовольствие любоваться ими, глядя на себя в зеркало. Некоторый извращенный кайф я все же словила. Я была к этому подготовлена «путешествием» в запруженный флагеллантами средневековый Реймс.