На другое утро, в четверть двенадцатого, когда он собирался выйти из дому, чтобы сделать ряд "дешевых" визитов к больным в районе Маслбороского рынка, раздался телефонный звонок. Мурлыкающий голос слуги говорил с серьезной убедительностью:

- Доктор Мэнсон, сэр! Мисс Ле-Рой желает знать, сэр, в котором часу вы ее сегодня навестите. Простите, сэр, одну минуту - миссис Лоренс сама хочет говорить с вами.

Эндрью с бурно стучавшим сердцем ждал, чтобы миссис Лоренс заговорила с ним. Она дружеским тоном сказала, что они ждут его визита и что он непременно должен приехать.

Отойдя от телефона, он, ликуя, твердил себе, что, значит, счастливый случай не упущен, нет, нет, он все-таки не упустил его!

Он пропустил все другие визиты, даже и неотложные, он направился прямо в дом на Грин-стрит. Здесь он на этот раз встретился с самим Джозефом Ле-Роем. Тот нетерпеливо дожидался его в нефритовой комнате, - лысый, приземистый, с большим кадыком, он свирепо курил сигару с видом человека, который не может терять даром время. Одну секунду он сверлил Эндрью глазами, но эта хирургическая операция, к удовольствию последнего, кончилась очень быстро. Ле-Рой заговорил - убедительно, употребляя жаргон бывшего жителя колоний:

- Вот что, док, я тороплюсь. Миссис Лоренс стоило сегодня черт знает каких хлопот разыскать вас. Я так понимаю, что вы парень толковый и глупостей себе не позволите. И вы женаты, не правда ли? Это хорошо. Так вот... примитесь-ка за мою девчонку. Добейтесь, чтобы она стала крепкой, здоровой, выгоните из нее начисто эту проклятую истерию. Ничего не жалейте. У меня есть чем заплатить. До свиданья,

Джозеф Ле-Рой был родом из Новой Зеландии. И несмотря на его богатство, дом на Грин-стрит и экзотическую дочку Топпи, не трудно было поверить, что прадедом его был Майкл Клири, безграмотный работник на ферме среди полей, окружающих Греймаускую гавань. Майкла Клири его товарищи, такие же маленькие люди, называли просто Лири. Джозеф Ле-Рой вступил в жизнь, конечно, под именем просто Джо Лири и мальчиком начал свою карьеру в качестве доильщика на одной из больших греймауских ферм. Но Джо, по его собственному выражению, был рожден для того, чтобы доить не одних только коров. И тридцать лет спустя в конторе на верхнем этаже первого оклендского небоскреба Джозеф Ле-Рой подписал соглашение, по которому все молочные фермы острова объединялись в один большой комбинат сгущенного молока.

Это была грандиозная затея, этот комбинат "Кремоген". В те времена сгущенное молоко было еще продуктом новым, производство его - коммерчески не организовано. И Ле-Рой первый оценил скрытые здесь возможности, руководил выпуском этого продукта на мировой рынок, рекламировал его как "Богом данное питание для детей и больных". Залогом успеха служили не продукты Джо, а его безмерная наглость. Последнее снятое молоко, которое на сотнях новозеландских ферм выливали в сточную яму или скармливали свиньям, теперь продавалось во всех городах мира в красивых жестянках с пестрыми наклейками, под названиями "Кремоген", "Кремакс" и "Кремфэт", втрое дороже чистого и свежего молока.

Вторым директором "Комбината Ле-Роя", представителем английских пайщиков, являлся Джек Лоренс, который, как это ни странно, был офицером гвардии до того, как стал коммерсантом. Но не только то, что Лоренс и Ле-Рой были компаньонами, сблизило миссис Лоренс и Топпи. Франсиз, которая имела свое собственное состояние и вращалась в высшем лондонском свете гораздо больше, чем Топпи (та иногда еще обнаруживала черты своих лесных предков), питала слабость к этому забавлявшему ее "enfant gate". Когда после беседы с Ле-Роем Эндрью поднялся наверх, он застал ее у дверей комнаты Топпи. И в последующие дни во время его визитов Франсиз Лоренс всегда была тут, помогала ему справляться с требовательной и своенравной пациенткой, готова была всегда найти улучшение в здоровьи Топпи, настаивала на продолжении лечения, осведомлялась, когда ожидать следующего визита.

Испытывая к ней чувство признательности, Эндрью, все еще несколько неуверенный в себе, находил странным, что эта аристократка, которая - самодовольно причисляла себя к отборной части человечества, которая казалась ему личностью исключительной еще до того, как ему стали попадаться ее портреты в иллюстрированных еженедельных журналах, могла питать хотя бы и такой слабый интерес к нему. Ее широкий, немного капризный рот обычно выражал враждебность по отношению к людям не ее круга, но почему-то она никогда не выказывала такой враждебности к Эндрью. У него появилось сильное желание (это было нечто большее, чем любопытство) разгадать ее характер, ее душу. Он не знал настоящей миссис Лоренс. Наблюдать ее сдержанные движения, когда она ходила по комнате, было истинным наслаждением. Она была всегда ровна и покойна; все, что делала, делала неторопливо и обдуманно" за приветливой настороженностью ее глаз скрывались тайные мысли, несмотря на грациозную беспечность речей.

Вряд ли сознавая, что эта мысль внушена ею, Эндрью с некоторого времени (ничего не говоря Кристин, которая по-прежнему сводила свой хозяйственный бюджет в шиллингах и пенсах, ничуть не тяготясь этим) начал нетерпеливо задавать себе вопрос, как может врач завоевать практику в хорошем обществе, не имея элегантного автомобиля. Смешно подумать, что он ходит пешком на Грин-стрит, таща свою сумку, является в дом с запыленной обувью, вместо того чтобы приезжать в автомобиле, и ему неловко перед лакеем, встречающим его с легким высокомерием. За домом на Чесборо-террас имеется кирпичный гараж, - это значительно сократит стоимость содержания автомобиля, - и есть фирмы, специально занятые снабжением автомобилями врачей, замечательные фирмы, которые готовы любезно рассрочить платеж.

Прошло три недели, и у дома № 9 на Чесборо-террас остановился новенький коричневый, сверкающий темной лакировкой автомобиль с откидным верхом. Выскочив из кабинки шофера, Эндрью взбежал по лестнице.

- Кристин! - позвал он, пытаясь не выдать голосом пожиравшую его радость. - Кристин! Поди сюда, ты что-то увидишь!

Он хотел ее поразить. И достиг цели.

- Боже! - она стиснула его плечо. - Это наш? О! Какая прелесть!

- Правда? Осторожно, дорогая, не трогай руками, на лаке останется след! - Он улыбался ей, совсем как бывало. - Хорош сюрприз, а, Крис? Достал его и зарегистрировал и все сделал, а тебе все время ни словечка! Да, это не то, что наш старый "Моррис". Садитесь, сударыня, я вам продемонстрирую его ход. Летит, как птица!

Он помчал ее вокруг сквера, как она была, без шляпы, и Кристин не могла вдоволь налюбоваться маленьким автомобилем. Через четыре минуты они уже воротились и стояли на тротуаре перед домом. Эндрью все не мог глаз отвести от своего сокровища.

Минуты близости между ними, взаимного понимания, общей радости были теперь такой редкостью, что Кристин ужасно хотелось продлить их. Она прошептала:

- Теперь тебе будет удобно навещать больных, милый. - Потом робко: - И если бы мы могли иногда ездить вдвоем за город, ну, хотя бы по воскресеньям, в лес - как бы это было чудесно!

- Разумеется, - ответил он рассеянно. - Но автомобиль, собственно, куплен для моей практики, Мы не можем носиться в нем повсюду, иначе он быстро запачкается.

Главный эффект был впереди и оказался для него совершенно неожиданным. В следующий четверг он, выйдя из стеклянной двери дома № 17-а на Грин-стрит, очутился лицом к лицу с Фредди Хемсоном.

- Алло, Хемсон, - сказал он небрежно. Он не мог подавить радостного удовлетворения при виде физиономии Хемсона. Сперва тот его не узнал, а когда узнал, лицо его, пройдя по очереди все степени изумления, выразило откровенную растерянность.

- Алло! - отозвался он наконец. - Что ты здесь делаешь?

- Был у пациента, - отвечал Эндрью, кивком головы указывая назад, на дом № 17-а. - Я лечу дочь Джо Ле-Роя.

- Джо Ле-Роя!

Уже одно это восклицание много значило для Мэнсона. Он жестом хозяина положил руку на дверцу своего красивого нового автомобиля.

- Тебе в какую сторону? Не подвезти ли тебя?

Фредди быстро пришел в себя. Терялся он и редко и ненадолго. - За какие-нибудь полминуты его мнение о Мэнсоне и о том, насколько этот человек может быть ему полезен, подверглось мгновенному и неожиданному превращению.

- Да, - он дружески улыбнулся. - Я шел на Бентинк-стрит, в санаторию Иды Шеррингтон. Захаживаю туда, чтобы держать старушку в повиновении. Но я. пожалуй, проедусь с тобой.

Несколько минут, в течение которых они переезжали Бонд-стрит, оба молчали. Хемсон усиленно размышлял. Он так радушно приветствовал Мэнсона в Лондоне, рассчитывая, что тот будет время от времени посылать к нему, на улицу Королевы Анны, больных на консультацию по три гинеи за визит. Но сейчас перемена в старом его товарище, автомобиль, а главное - упоминание о Джо Ле-Рое (это имя ему говорило неизмеримо больше, чем Эндрью) показали ему его ошибку. Потом он подумал об ученых степенях Мэнсона. Это тоже могло быть полезно, весьма полезно. Предусмотрительно заглядывая в будущее, Фредди видел теперь лучшую, гораздо более солидную основу для сотрудничества с Эндрью. Но надо было подойти к делу осторожно, потому что Мэнсон чертовски обидчивый и ненадежный малый. И Фредди сказал:

- Почему бы тебе не заехать со мной к Иде? Знакомство с ней полезно, хотя ее лечебница - самая скверная в Лондоне. Ну, да, впрочем, и другие, верно, не лучше. А цены у нее выше.

- Вот как?

- Зайдем со мной и посмотрим мою пациентку. Это безобидная старушка, миссис Реберн. Мы с Айвори проделываем над ней кое-какие исследования. Ты ведь, кажется, специалист по легочным болезням? Пойдем, выслушай ее. Она будет страшно довольна. А ты получишь пять гиней.

- Неужели... Ты хочешь сказать, что... Но что у нее с легкими?

- Да ничего особенного, - усмехнулся Фредди. - Не гляди так удивленно. Просто, вероятно, небольшой старческий бронхит. А она будет рада, если я привезу тебя. Мы всегда так устраиваемся - я, Айвори и Дидмен. И тебе бы следовало вступить с нами в компанию, Мэнсон... Пока не будем об этом говорить... да, лечебница сейчас за углом! Но ты удивишься, когда я тебе расскажу, какой доход это дает.

Эндрью остановил машину у дома, который ему указал Хемсон, обыкновенного на вид лондонского жилого дома, высокого и узкого, совершенно очевидно не предназначавшегося для его нынешних функций. Озирая шумную улицу, по которой грохотали и свистели автобусы, автомобили, трамваи, трудно было себе представить, чтобы какой-нибудь больной мог найти здесь покой. Это было как раз такое место, где можно было скорее заболеть расстройством нервов, чем излечиться от него. Эндрью сказал это Хемсону, когда они поднимались по ступеням подъезда.

- Знаю, дорогой мой, - с готовностью согласился Фредди, - но и другие санатории и лечебницы расположены не лучше. Этот уголок Вест-Энда кишит ими. Видишь ли, нам, врачам, нужно, чтобы они находились там, где нам удобно. - Он ухмыльнулся. - Идеальное место для них, конечно, было бы где-нибудь за городом, в тишине, но подумай, какой врач, например, захочет ездить за десять миль каждый день, чтобы пять минут пробыть у больного! О, ты со временем все узнаешь относительно наших вест-эндских тихих заводей для больных. - Он остановился в узком вестибюле, по которому они проходили. - Они все пропитаны тремя запахами, - замечаешь? - эфира, кухни и человеческих испражнений - логическая последовательность... Извини, дружище! Ну, а теперь - к Иде!

С видом человека, знающего, что делает, он привел Эндрью в тесную контору на нижнем этаже, где за маленьким письменным столом сидела маленькая женщина в форме красновато-лилового цвета и накрахмаленной белой наколке.

- Доброе утро, Ида! - воскликнул Фредди тоном, в котором звучало нечто среднее между лестью и фамильярностью. - Что, все подсчетами занимаетесь?

Она подняла глаза и, увидев его, приветливо улыбнулась. Ида была низенькая, полная и в высшей степени полнокровная женщина. Но ее веселое красное лицо было так густо напудрено, что казалось сизо-лиловым, почти под цвет ее форменного платья. В ней чувствовалась грубая, неугомонная жизненная энергия, смелость, понятливость, юмор. Она носила вставные и притом плохо вставленные зубы, в волосах уже блестела седина. Легко было заподозрить ее в любви к крепким выражениям и вообразить в роли содержательницы второразрядного ночного клуба.

А между тем санаторий Иды Шеррингтон был самый модный в Лондоне. У Иды побывали половина пэров, светские дамы, любители скачек, знаменитые адвокаты и дипломаты. Стоило только развернуть утреннюю газету, чтобы прочесть, что еще кто-нибудь из блестящей молодежи, знаменитостей сцены или экрана благополучно оставил свой апендикс в материнских руках Иды. Она одевала всех сиделок в форму светлолилового цвета, платила дворецкому двести фунтов в год, а старшему повару - вдвое больше. С больных брала совершенно фантастические цены. Сорок гиней в неделю за комнату было довольно обычной здесь платой. А сверх того платили отдельно за лекарства, - часто эти счета исчислялись в фунтах, - за специальную ночную сиделку, за операцию. А если с Идой пытались торговаться, у нее на все был один ответ, который она часто сдабривала вольным прилагательным. У нее имелись свои заботы. Надо было платить разные проценты и налоги, и она часто приходила к убеждению, что остается в накладе.

Ида питала слабость к молодым врачам и любезно поздоровалась с Мэнсоном, а Фредди пробормотал:

- Хорошенько посмотрите на него. Он скоро будет направлять к вам такое множество пациентов, что вы переберетесь в "Плаза-отель".

- "Плаза" перебирается к нам, - многозначительно кивнула Ида своей наколкой.

- Ха-ха-ха! - засмеялся Фредди. - Вот это хорошо. Надо будет рассказать Дидмену. Поль это одобрит. Пойдем, Мэнсон, сейчас поднимемся наверх.

Слишком узкий лифт, в котором могли бы поместиться только одни носилки, поставленные косо, поднял их на четвертый этаж. Коридор был узок, у дверей стояли подносы и вазы с цветами, сникшими от жары. Эндрью и Хемсон вошли в комнату миссис Реберн.

Женщина лет за шестьдесят сидела в постели, обложенная подушками, ожидая врача, и держала в руках бумажку, на которой были записаны некоторые симптомы, замеченные ею у себя этой ночью, а также вопросы, которые она хотела задать ему. Эндрью не ошибся, отнеся ее сразу к типу пожилых ипохондриков, тех "malade au petit morceau de papier", о которых говорит Шарко.

Присев на кровать, Фредди заговорил с нею, ограничившись лишь тем, что пощупал ее пульс. Он выслушал все, что она сказала, и стал ее весело успокаивать. Сказал, что мистер Айвори сегодня днем придет к ней и сообщит результат своих высоконаучных исследований. Попросил разрешить его коллеге, доктору Мэнсону, осмотреть ее. Миссис Реберн была польщена. Все это было ей очень приятно. Из разговора выяснилось, что она вот уже два года лечится у Хемсона. Она была богата, одинока, и жизнь ее протекала то в исключительно дорогих частных отелях, то в санаториях Вест-Энда.

- Господи! - воскликнул Фредди, когда они вышли из комнаты. - Ты представить себе не можешь, какое золотое дно для нас эта женщина! Какие самородки мы извлекаем!

Эндрью ничего не ответил. Его слегка мутило от атмосферы, царившей здесь. У старой дамы легкие были в порядке, и только трогательная благодарность, с которой она смотрела на Фредди, мешала Эндрью счесть все это дело гнусным и бесчестным. Он старался уговорить сам себя. С какой стати ему разыгрывать поборника справедливости? Он никогда не добьется успеха, если будет все по-прежнему нетерпим и упрям. И Фредди ему добра желал, приглашая осмотреть свою пациентку.

Он довольно дружески простился с Хемсоном и сел в свой автомобиль. А в конце месяца, когда он получил от миссис Реберн в благодарственном письме аккуратно написанный чек на пять гиней., он уже смеялся над своими вздорными сомнениями. Теперь он очень любил получать чеки, и, к его великому удовлетворению, их поступало все больше и больше.