Начались поиски практики. Это было похоже на качели - бурные взлеты на вершину надежд сменялись еще более стремительным падением в бездну отчаяния. Мучимый мыслью о своих трех последовательных провалах (так по крайней мере расценивал он свой уход из Блэнелли, Эберло и Комитета труда), Эндрью жаждал себя реабилитировать. Но весь их капитал, увеличенный строгой экономией за те месяцы, когда они были обеспечены жалованьем Эндрью, составлял всего шестьсот фунтов. Они ходили по всем комиссионным конторам, следили за объявлениями в "Ланцете", но всякий раз оказывалось, что шестисот фунтов недостаточно для покупки в Лондоне врачебной практики.

Они никогда не могли забыть первых переговоров. Некий доктор Брент, в Кэдоган-гарденс, уезжал и предлагал продать "выгодное место" высококвалифицированному врачу. На первый взгляд это казалось замечательной удачей. Не пожалев денег на такси, из опасения как бы их кто-нибудь не опередил и не выхватил лакомый кусочек из-под носа, Эндрью и Кристин примчались к доктору Бренту, который оказался приятным, почти застенчивым старичком с белоснежными волосами.

- Да, - сказал скромно доктор Брент, - это очень бойкое место. И дом отличный. Я прошу только семь тысяч фунтов за переуступку на сорок лет. За аренду участка вы будете платить триста в год. Ну, а что касается практики, то я ее передаю на обычных условиях - страховка на два года. Так, доктор Мэнсон?

- Конечно, - важно кивнул головой Эндрью. - И вы рекомендуете меня своим пациентам? Благодарю вас, доктор Брент. Мы с женой обсудим этот вопрос.

Они обсудили его за трехпенсовой чашкой чаю на Бромптон-роу.

- Семь тысяч за переуступку! - Эндрью отрывисто захохотал. Он сдвинул назад шляпу, обнажая наморщенный лоб, и оперся локтями о мраморный столик. - Это черт знает что, Крис! Эти старики крепко вцепились зубами в свою клиентуру и место: чтобы их оторвать, нужны большие деньги. Разве уж это одно не доказывает негодности всей существующей системы? Но как бы плоха она ни была, я к ней приспособлюсь. Погоди только, увидишь! Отныне я принимаюсь добывать деньги!

- Надеюсь, что нет, - улыбнулась Кристин. - Мы и без них достаточно счастливы.

- Ты не так заговоришь, когда нам придется петь на улицах, - буркнул Эндрью.

Помня о том, что он доктор медицины, член Королевского терапевтического общества, он хотел не службы страхового врача, не работы врача-аптекаря, а ничем не ограниченной вольной практики. Он хотел быть свободным от тирании карточной системы. Но проходила неделя за неделей, и он уже готов был взять любую работу, все, что открывало хоть какие-нибудь перспективы. Он откликался на объявления врачей, желавших продать свою клиентуру в Талс-хилл, Ислингтоне и Брикстоне, побывал даже в Кэмден-таун, где в приемной врача протекал потолок. Он дошел уже до того, что советовался с Гоупом, не снять ли ему домик и наудачу повесить вывеску, но Гоуп убедил его, что при его скудных средствах это было бы просто самоубийством.

Но вот через два месяца, когда оба они с Кристин уже дошли до отчаяния, небо вдруг сжалилось над ними и позволило тихо скончаться старому доктору Фою в Педдингтоне. Сообщение о смерти, четыре строки в "Медицинской газете", попалось на глаза Эндрью. Они уже без всякого энтузиазма, так как энтузиазм их давно иссяк, отправились в дом № 9 на Чесборо-террас. Осмотрели дом, высокий, свинцово-серый, похожий на склеп, с пристроенной сбоку амбулаторией и кирпичным гаражом позади. Посмотрели приходные книги, из которых было видно, что доктор Фой зарабатывал фунтов пятьсот в год, главным образом приемом больных (с выдачей лекарств) по таксе три с половиной шиллинга за визит. Они поговорили с вдовой доктора, робко уверявшей их, что у доктора Фоя была верная практика и когда-то даже блестящая, так как "с улицы" приходило много "хороших пациентов". Они поблагодарили ее за сведения и ушли, по-прежнему не ощущая никакого энтузиазма.

- Все же я не знаю... - волновался Эндрью. - Отрицательных сторон много. Терпеть не могу готовить лекарства. И место неприятное. Заметила ты все эти убогие, точно изъеденные молью "меблирашки" по соседству? Впрочем, тут же рядом начинается приличный квартал. И дом этот на углу. И улица оживленная. И цена почти для нас приемлемая. И очень благородно с ее стороны, что она обещает оставить мебель в кабинете старика и в амбулатории, так что мы получим все готовое... Вот преимущества покупки дома по случаю смерти. Что ты скажешь, Крис? Теперь или никогда! Рискнем?

Кристин смотрела на него нерешительно. Для нее Лондон уже потерял прелесть новизны. Она любила деревенский простор провинции и среди мрачного однообразия окраин Лондона тосковала по ней всей душой. Но Эндрью так упорно хотел работать в Лондоне, что она не решалась отговаривать его. И в ответ на его вопрос она неохотно кивнула головой:

- Если тебе этого хочется, Эндрью...

На другой день он предложил поверенному миссис Фой шестьсот фунтов вместо семисот пятидесяти, которые она требовала. Предложение было принято, чек выписан. И 10 октября, в субботу, они перевезли из склада свою мебель и вступили во владение новым домом.

Только в воскресенье они опомнились от наводнения соломы и рогож и, пьяные от усталости, огляделись в своем новом жилье. Эндрью не преминул воспользоваться случаем и разразился одной из тех проповедей, редких, но ненавистных Кристин, во время которых он походил на какого-нибудь дьякона сектантской церкви.

- Мы здорово издержались на этот переезд, Крис. Истратили все, что у нас было, до последнего гроша. Теперь придется жить только на заработок. Один Бог знает, что из этого выйдет. Но надо как-нибудь приспособиться. Надо будет нам подтянуться, Крис, экономить и...

К его изумлению, Кристин вдруг побледнела и разрыдалась. Стоя в большой, мрачной комнате с грязным потолком и еще ничем не покрытым полом, она всхлипывала:

- Господи, чего еще тебе от меня надо? "Экономить"! Как будто я не экономлю постоянно во всем? Разве я тебе что-нибудь стою?

- Крис! - воскликнул он в ужасе.

Она порывисто бросилась к нему на шею.

- Это дом виноват! Я не знала, что он такой ужасный... Этот нижний этаж... и лестница... и грязь...

- Но, черт возьми, ведь главное - практика!

- Ты мог бы иметь практику где-нибудь в деревне.

- Ну, конечно! В коттедже с увитым розами крылечком! Да ну его к черту!..

В конце концов он извинился за свою проповедь. Все еще обнимая Кристин за талию, он отправился с ней вместе жарить яичницу в кухню, находившуюся в "проклятом нижнем этаже". Здесь он старался развеселить ее, дурачась и уверяя, что это вовсе не подвал, а Педдингтонский туннель, через который каждую минуту проходят поезда. Кристин бледно улыбалась его вымученным шуткам, но глядела не на него, а на разбитую раковину.

На другое утро, ровно в девять часов, - Эндрью решил не начинать слишком рано, чтобы не подумали, что он гоняется за пациентами, - он открыл прием. Сердце его билось от волнения гораздо сильнее, чем в то, почти забытое, утро, когда он начинал свой первый в жизни амбулаторный прием в Блэнелли.

Половина десятого. Он ждал с тревогой. Так как маленькая амбулатория, имевшая отдельный выход на боковую улицу, соединялась коротким коридором с домом, то Эндрью мог одновременно следить и за своим кабинетом - лучшей комнатой нижнего этажа, недурно обставленной письменным столом доктора Фоя, кушеткой и шкафом, - куда впускались с парадного хода "хорошие" пациенты, по терминологии миссис Фой. Таким образом были расставлены двойные сети. И он, насторожившись, как всякий рыболов, выжидал, какой улов принесут ему эти двойные сети.

Но они не приносили ничего, ровно ничего! Было уже около одиннадцати часов, а ни один больной не пришел. Шоферы такси по-прежнему стояли, болтая, у своих машин на противоположной стороне улицы. Медная дощечка с фамилией Эндрью сверкала на дверях под старой, выщербленной дощечкой доктора Фоя.

Вдруг, когда он уже почти утратил надежду, звонок у двери в амбулаторию резко звякнул, и вошла старуха в шали. "Хронический бронхит" - определил Эндрью сразу, раньше еще чем она заговорила, по ее хриплому и тяжелому дыханию. Он сел и принялся ее выслушивать, бережно-бережно. Эта была давнишняя пациентка доктора Фоя. Он расспросил ее. Потом в крохотной каморке; заменявшей ему аптеку, настоящей норе, помещавшейся в коридоре между амбулаторией и кабинетом, он приготовил ей лекарство и принес его в амбулаторию. Тогда старуха, пока он смущенно готовился спросить у нее плату, вручила ему без разговоров три с половиной шиллинга.

Трепетная радость этой минуты, глубокое облегчение, принесенное этими несколькими серебряными монетами, зажатыми в его ладони, были невообразимы. Казалось, что это первые в жизни заработанные деньги. Он запер амбулаторию, побежал к Кристин и высыпал перед ней на стол серебро.

- Первый пациент, Крис. В конце концов здесь может оказаться неплохая практика. Во всяком случае на этот гонорар мы с тобой позавтракаем.

Ему не нужно было делать визитов, так как прежний доктор умер уже три недели тому назад и его больные за это время успели перейти к другим врачам. Оставалось ждать, пока будут новые вызовы. А пока, заметив, что Кристин предпочитает одна справляться со своими домашними делами, он употребил время до полудня на то, чтобы обойти квартал; все осмотрел, видел дома с облупившейся штукатуркой, длинный ряд мрачных и грязных "частных" пансионов, скверы с унылыми, точно закопченными деревьями, узкие конюшни, превращенные в гаражи, а за неожиданным поворотом Норс-стрит - грязный квартал трущоб, ссудные кассы, тележки мелких торговцев-разносчиков, трактиры, витрины, в которых выставлены патентованные лекарства и изделия из резины ярких цветов.

Эндрью подумал, что квартал этот, вероятно, сильно захирел по сравнению с теми годами, когда к желтым портикам подкатывали кареты. Теперь он был убог и грязен, но среди плесени прошлого кое-где уже пробивались ростки новой жизни: строился ряд новых домов, встречались приличные магазины и конторы, а в конце Гладстонплейс находился знаменитый магазин Лорье. Даже Эндрью Мэнсон, ничего не понимавший в дамских модах, слыхал о Лорье, и если бы перед этим безупречно белым каменным зданием без окоп и не стояла длинная вереница щегольских автомобилей, все равно вид его убедил бы Эндрью в правдивости того, что он слышал об этой знаменитой фирме. Ему показалось странным, что магазин Лорье находится в таком неподобающем месте, среди этих обветшавших террас. Но он находился здесь, это было так же несомненно, как полисмен, стоявший на тротуаре против него.

Эндрью завершил первый день визитами к врачам, жившим по соседству. Всего он посетил восемь человек. Только трое из них произвели на него более или менее глубокое впечатление: диктор Иней с Гладстон-плейс, человек еще молодой, Ридер, живший в конце Александр-стрит и пожилой шотландец Мак-Лин. Но его немного угнетал тон, которым все они говорили.

"О, так это к вам перешла практика бедного старика Фоя!"

Он с некоторым раздражением твердил себе, что через полгода они переменят тон. Хотя Эндрью Мэнсону было уже тридцать лет и он научился ценить выдержку, он по-прежнему не терпел снисходительного к себе отношения, как кошка не терпит воды.

В этот вечер амбулаторию посетило трое больных, и двое из них уплатили по три с половиной шиллинга. Третий обещал прийти еще раз и расплатиться в субботу. Таким образом, Эндрью в первый день заработал десять с половиной шиллингов.

Но на следующий день он не заработал ничего. На третий - только семь шиллингов. Четверг был удачным днем, пятница - почти пустым. В субботу утром не пришел ни один человек, зато вечерний прием принес семнадцать с половиной шиллингов, хотя тот пациент, которого он лечил в долг, не сдержал обещания прийти в субботу и расплатиться.

В воскресенье Эндрью тайком от Кристин с мучительной тревогой подвел итоги за неделю. Он спрашивал себя, не было ли с его стороны ужасной ошибкой купить захудалую практику, ухлопать все свои сбережения на этот мрачный, как могила, дом? Отчего ему так не везет? Ему уже за тридцать, у него степень доктора медицины и члена КТО. Он - способный клиницист, и им проделана большая исследовательская работа. А между тем он торчит тут и собирает по три с половиной шиллинга, которых едва хватает на то, чтобы прокормиться. "Во всем виновата наша система! - думал он с яростью. - Она устарела. Нужен другой, более разумный порядок, который дал бы всякому возможность работать. Ну, хотя бы... хотя бы государственный контроль! - Но тут он застонал, вспомнив доктора Бигсби и Комитет труда. - Нет, это безнадежно, бюрократизм душит всякое проявление личности, я бы задохся в такой атмосфере. Нет, я должен один добиться успеха, черт возьми, и добьюсь!"

Никогда еще материальная сторона его врачебной деятельности не угнетала его до такой степени. И нельзя было придумать лучшее средство превратить его в материалиста, чем эти "муки аппетита" (так он сам смягченно определял свое состояние), не дававшие ему покоя.

Ярдах в ста от их дома по главному автобусному шоссе находилась маленькая закусочная. Хозяйка была натурализованная немка, толстушка, которая называла себя "Смис", но настоящая фамилия которой, несомненно, была Шмидт, судя по се ломаному английскому языку и резкому произношению буквы "с".

Маленькое заведение фрау Шмидт совершенно напоминало такие же лавки на континенте: узкий мраморный прилавок был уставлен всякими деликатесами. Были тут маринованная селедка, маслины в банках, квашеная капуста, разные колбасы, печенья, салями и замечательно вкусный сыр под названием "Липтауэр". К тому же здесь все было очень дешево. Так как в доме № 9 на Чесборо-террас денег было в обрез, а кухонная плита представляла собой давно не чищенную и ветхую развалину, то Эндрью и Кристин очень часто прибегали к изделиям фрау Шмидт. В хорошие дни они лакомились горячими франкфуртскими сосисками и яблочным слоеным пирогом, в плохие - завтракали здесь маринованной селедкой и печеным картофелем. Частенько они поздно вечером заходили к фрау Шмидт, предварительно рассмотрев сквозь запотевшее окно всю ее выставку, и, сделав выбор, уходили домой с чем-нибудь вкусным в плетеной сумке.

Фрау Шмидт скоро стала относиться к ним как к старым знакомым. Она особенно полюбила Кристин. Ее пухлое, сдобное лицо, увенчанное высоким куполом белокурых волос, собиралось в морщинки, в которых почти прятались глаза, когда она улыбалась и, кивая головой, говорила Эндрью:

- У вас все пойдет хорошо. Заживете отлично. У вас хорошая жена. Она маленькая женщина, как и я. Но она молодчина. Потерпите немного - я вам буду посылать пациентов!

Почти сразу надвинулась зима, туман повис над улицами и, казались, густел от дыма большой железнодорожной станции, расположенной совсем близко от Чесборо-террас. Эндрью и Кристин старались относиться ко всему легко, делали вид, что их борьба с нуждой - нечто забавное. Но никогда еще за все годы их жизни в Эберло они не знавали таких невзгод.

Кристин изо всех сил старалась сделать уютнее их холодные казармы. Она выбелила потолки, сшила новые занавески для приемной. Она оклеила новыми обоями спальню. Выкрасив филенки в черное с золотом, она преобразила старые двери, безобразившие гостиную во втором этаже.

В большинстве случаев (как ни редки были эти случаи) Эндрью звали в соседние пансионы. Получать гонорар от этих пациентов оказалось делом нелегким, - многие из них были жалкие, опустившиеся, даже подозрительные люди, умевшие очень ловко увиливать от уплаты. Эндрью старался понравиться изможденным хозяйкам пансионов. Он заводил с ними беседу в мрачных передних. Он говорил: "Я не подозревал, что на улице такой холод! Иначе я бы надел пальто", или: "Очень неудобно ходить повсюду пешком. Но моя машина сейчас в ремонте". Он свел знакомство с полисменом, который обычно стоял на посту в центре движения, на перекрестке, перед лавкой фрау Шмидт. Полисмена звали Дональд Струзерс, и они с Эндрью очень скоро сочлись родством, так как Струзерсы, как и Мэнсоны, были родом из Файфа. Полисмен обещал сделать все возможное, чтобы помочь земляку, сказав с мрачной шутливостью:

- Если кого-нибудь переедут насмерть, доктор, я обязательно пошлю за вами.

Как-то днем, через месяц после их приезда, Эндрью, придя домой (он обходил всех аптекарей квартала, с беспечной веселостью осведомляясь, нет ли у них специального фоссовского шприца в 10 куб. см., которого, как он был заранее уверен, ни в одной аптеке не имелось, да кстати представляясь всем как новый вольнопрактикующий врач на Чесборо-террас), застал Кристин в некотором возбуждении.

- В приемной сидит пациентка, - сказала она чуть слышно. - Пришла с парадного хода.

Лицо Эндрью просветлело. Первый "хороший" пациент! Может быть, это начало успеха! Переодевшись, он торопливо прошел в приемную.

- Здравствуйте, чем могу служить?

- Здравствуйте, доктор. Мне вас рекомендовала миссис Смис.

Она поднялась с места, чтобы пожать ему руку. Это была добродушная, густо накрашенная толстуха в короткой меховой жакетке и с большой сумкой в руке. Эндрью сразу увидел, что это одна из проституток, промышлявших в их квартале.

- Да? - спросил он, и радость ожидания несколько померкла.

- Видите ли, доктор, - начала она, неуверенно улыбаясь, - мой друг только что подарил мне пару красивых золотых сережек, и миссис Смис - я ее постоянная покупательница - сказала, что вы можете проколоть мне уши. Мой друг очень боится, чтобы я не пострадала от грязной иголки или чего-нибудь в этом роде, доктор.

Он глубоко перевел дух, стараясь сохранить спокойствие. Вот до чего, значит, дошло! Он сказал:

- Хорошо, я вам проколю уши.

Сделал это тщательно, стерилизовав иглу, обмыл мочки хлористым этилом и даже собственноручно вдел ей сережки.

- О доктор, как хорошо! - Она посмотрелась в зеркало своей сумочки. - И ничуть не было больно. Мой друг будет доволен. Сколько, доктор?..

Для "хороших" пациентов доктора Фоя (хотя они пока были только в проекте) плата составляла семь с половиной шиллингов. Эндрью назвал эту сумму.

Женщина достала из сумочки десятишиллинговую бумажку. Новый доктор ей понравился, она нашла, что он любезный, благовоспитанный и очень красивый мужчина. Принимая от него сдачу, она подумала еще, что у него голодный вид.

Когда она ушла, Эндрью не стал бесноваться, как бесновался бы раньше, негодовать на то, что ему приходится проституировать свою профессию, унизившись до такого мелочного, ничтожного дела. Теперь он испытывал лишь какое-то новое для него смирение. Сжимая в руке смятую кредитку, он подошел к окну и следил, как посетительница уходила, покачивая бедрами, размахивая сумочкой и гордо выставляя напоказ новые серьги.