Снова весна. За ней начало лета. Садик в "Вейл Вью" походил на сплошной ковер нежных красок, и шахтеры, возвращаясь с работы домой, часто останавливались полюбоваться на него. Украшали садик больше всего цветущие кусты, посаженные Кристин прошлой осенью. Теперь Эндрью не позволял ей работать в саду.

- Ты создала этот уголок, - говорил он ей внушительно, - и теперь сиди себе в нем спокойно.

Больше всего Кристин любила сидеть на краю маленькой долины, куда долетали брызги и слышен был успокоительный говор ручья. Росшая над лощинкой ива закрывала ее от домов наверху. Сад же в "Вейл Вью" имел тот недостаток, что он был весь открыт взорам соседей. Стоило только Кристин и Эндрью усесться где-нибудь подле дома, как во всех выходивших на улицу окнах напротив появлялись головы и начиналось громкое перешептывание: "Эге! Как мило! Поди сюда, Фанни, посмотри: доктор и его миссис греются на солнышке!" Раз как-то, в первые дни после их приезда сюда, когда они сидели на берегу ручья и Эндрью обнял рукой талию Кристин, он увидел блеск стекол бинокля, направленного на них из гостиной старого Глина Джозефа... "А, черт возьми! - гневно выругался Эндрью. - Старый пес наставил на нас свой телескоп!"

Но под ивой они были совершенно укрыты от чужих глаз, и здесь Эндрью излагал свои взгляды:

- Видишь ли, Крис, - говорил он, вертя термометром (ему только что, от избытка заботливости, вздумалось измерить ей температуру), - нам следует сохранять хладнокровие. Мы ведь не то, что другие люди. В конце концов ты - жена врача, а я... я врач. На моих глазах это происходило сотни... во всяком случае десятки раз. Это самое обыкновенное явление. Закон природы, продолжение рода и все такое! Но ты не пойми меня превратно, дорогая, - это, конечно, для нас чудесно. По правде сказать, я уже начинал спрашивать себя, не слишком ли ты хрупка, слишком по-детски сложена, чтобы когда-нибудь... и теперь я в восторге. Но мы с тобой сентиментальничать не будем. То есть я хочу сказать - слюни пускать не будем. Нет, нет. Это мы предоставим разным мистерам и миссис Смит. Было бы идиотством, не правда ли, если бы я, врач, начал... ну, хотя бы умиляться над этими маленькими вещицами, которые ты вяжешь и вышиваешь, и все такое. Нет! Я просто смотрю на них и ворчу: "Надеюсь, они будут достаточно теплыми". И весь этот вздор насчет того, какого цвета глаза будут у нее или у него и какое розовое будущее его ждет, - все это совершенно исключается! - Он помолчал, строго хмурясь, но потом по лицу его медленно поползла задумчивая улыбка. - Слушай, Крис, а все-таки интересно, будет ли это девочка или нет!

Она хохотала до слез. Хохотала так, что Эндрью встревожился.

- Да перестань же, Крис! Ты... ты можешь наделать себе какую-нибудь беду.

- Ох, милый мои! - Кристин отерла глаза. - Когда ты - сентиментальный идеалист, я тебя обожаю. Когда же ты превращаешься в закоренелого циника, я готова выгнать тебя вон из дому!

Эндрью не совсем понял, что она хотела сказать. Он находил, что ведет себя, как полагается человеку выдержанному, деятелю науки...

Находя, что Кристин необходим моцион, он днем водил ее гулять в городской парк. Подниматься на горы ей было строго запрещено. Они бродили по парку, слушали оркестр, смотрели на игры шахтерских детей, приходивших сюда, как на пикник, с бутылками лакричной воды и шербетом.

Как-то раз, в мае, ранним утром, когда они с Кристин еще лежали в постели, он в полусне ощутил подле себя какое-то слабое движение. Он проснулся и снова почувствовал эти тихие толчки - первое движение ребенка в теле Кристин. Он вытянулся, едва смея поверить, задыхаясь от волнения, от восторга. "О черт! - подумал он минуту спустя. - В конце концов я, быть может, ничем не лучше любого Смита! Вот почему, вероятно, принято за правило, что врач не может лечить собственную жену".

На следующей неделе он подумал, что пора переговорить с доктором Луэллином, так как у них с Кристин было с самого начала решено, что именно Луэллин будет присутствовать при родах, Луэллин, с которым Эндрью поговорил по телефону, был очень польщен и доволен.

Он сразу же приехал к ним, чтобы предварительно осмотреть Кристин. Сделав это, он перед уходом поболтал с Эндрью в гостиной.

- Я рад, что могу быть вам полезен, Мэнсон. - Затем, принимая от Эндрью папиросу: - Я всегда полагал, что вы недостаточно ко мне расположены, чтобы обратиться ко мне за такого рода услугой. Поверьте, я сделаю все, что в моих силах. Между прочим, в Эберло теперь здорово жарко. Не думаете ли вы, что вашей женушке следовало бы съездить куда-нибудь отдохнуть, пока она еще может ехать?

- Что такое со мной? - спрашивал себя Эндрью, когда Луэллин ушел. - Мне этот человек нравится! Он вел себя благородно, чертовски благородно! Проявил и сочувствие и такт. И в своем деле он просто маг и волшебник. А ведь год тому назад я готов был перегрызть ему горло. Я просто завистливый, злобный, упрямый шотландский бык!

Кристин не хотела уезжать, но он ласково настаивал.

- Я знаю, что тебе не хочется меня оставлять, Крис. Но ведь это тебе принесет пользу. Мы должны подумать о... Ну, обо всем. Куда ты предпочитаешь ехать - к морю или, может быть, на север, к тетке? Черт возьми, мне теперь средства позволяют послать тебя куда-нибудь, Крис. Мы достаточно богаты!

Они уже выплатили весь долг "Гленовскому фонду" и последние взносы за мебель, и, кроме того, у них было отложено около ста фунтов в банке. Но не об этом думала Кристин, когда, сжав руку мужа, ответила серьезно:

- Да! Мы богаты, Эндрью.

Она решила, что если уж непременно надо ехать куда-нибудь, то она навестит свою тетку в Бридлингтонс, и неделю спустя Эндрью проводил ее на Верхнюю станцию, крепко обнял на прощанье и дал на дорогу корзинку с фруктами.

Он никогда не думал, что будет так скучать по ней, что постоянное общение с ней стало такой необходимой частью его жизни. Их беседы, споры, пустячные размолвки, молчание вдвоем, привычка окликать ее, как только он входил в дом, и настороженно ожидать ее веселого ответа, - только теперь он понял, как все это ему необходимо. Без Кристин их спальня была как незнакомый номер в гостинице. Обеды, которые Дженни добросовестно готовила по расписанию, оставленному Кристин, он съедал на скорую руку, скучая, заглядывая во время еды в какуюнибудь книгу.

Бродя по саду, созданному руками Кристин, он как-то вдруг обратил снимание на ветхость мостика, переброшенного через ручей. Это его возмутило, показалось обидой для отсутствующей Кристин. Он и раньше несколько раз обращался к комитету, заверял, что мост разваливается, но комитет всегда трудно бывало расшевелить, когда дело касалось какого-либо ремонта в домах младших врачей. На этот раз, в приливе нежности к жене, он позвонил в управление и решительно настаивал на своем требовании, Оуэн уехал на несколько дней в отпуск, но клерк уверил Эндрью, что вопрос уже рассмотрен комитетом, ремонт поручен подрядчику Ричардсу. И только потому, что Ричардс занят сейчас другим подрядом, работа им еще не начата.

По вечерам Эндрью ходил к Болендам, два раза побывал у Воонов, которые уговорили его остаться на бридж, а раз даже, совсем неожиданно для себя самого, играл в гольф с Луэллином. Он переписывался с Хемсоном и с Денни, который, наконец, выбрался из Блэнелли и в качестве судового врача совершал путешествие в Тампико на нефтеналивном судне. Писал Кристин письма - образец бодрости и выдержки. Но больше всего помогала ему коротать время работа.

До этих пор его клинические исследования в антрацитовых копях плохо подвигались вперед. Ему не удавалось их ускорить, так как, не говоря уже о необходимости заниматься собственными пациентами, он имел возможность осматривать рабочих только тогда, когда они по окончании смены приходили в баню, и немыслимо было их задерживать надолго, так как они торопились домой обедать. В среднем Эндрью осматривал не более двух человек в день, однако, несмотря на это, он был доволен результатами. Не торопясь делать выгоды, он видел все же, что легочные болезни среди работающих в антрацитовых копях, несомненно, распространены больше, чем среди рабочих других угольных копей.

Хотя он и не доверял учебникам, но из чувства самозащиты (так как боялся, чтобы впоследствии не оказалось, что он попросту шел по чужим следам), принялся изучать литературу по этому вопросу. Его поразила скудость этой литературы. Видимо, очень немногие исследователи серьезно интересовались профессиональными легочными заболеваниями. Ценкер ввел звучный термин "пневмокониоз", обозначая им три формы фиброза легких вследствие вдыхания пыли. "Антракоз", то есть наблюдаемое у углекопов присутствие в легких угольной пыли, был давно известен, но Гольдман в Германии и Троттер в Англии находили его безвредным. Эндрью отыскал несколько статей относительно распространения легочных заболеваний среди рабочих, точивших жернова, в особенности жернова из французского песчаника, среди точильщиков ножей и топоров и среди каменотесов. Приводились данные, большей частью противоречивые, относительно чахотки, свирепствовавшей в Южной Африке среди рабочих золотых приисков и, несомненно, вызываемой вдыханием пыли. Известно было также, что у рабочих льняной и хлопчатобумажной промышленности и ссыпщиков зерна наблюдаются хронические изменения в легких. И больше ничего!

Когда Эндрью покончил с просмотром литературы, у него весело блестели глаза. Он видел, что наткнулся на действительно неисследованную область. Он думал об огромном количестве людей, работавших под землей, в больших антрацитовых копях, о неясности и расплывчатости законов относительно нетрудоспособности, грозившей им вследствие условий работы, о громадном социальном значении этого вопроса. Какой случай проявить себя, какой случай! Холодный пот прошиб его при мысли, что кто-нибудь может его опередить. Но он отогнал эту внезапную мысль. Шагая по гостиной из угла в угол далеко за полночь, он вдруг остановился перед потухшим камином и схватил фотографию Кристин, стоявшую на полке.

- Крис! Я, право, верю теперь, что сделаю что-нибудь в жизни!

Он начал старательно заносить на картотеку, специально для этой цели приобретенную, результаты своих исследований. Он и сам не сознавал, какой блестящей клинической техники достиг за это время. В комнате, где рабочие переодевались, выйдя из шахты, они стояли перед ним, оголенные по пояс, а он при помощи пальцев и стетоскопа чудесным образом проникал в тайны патологических изменении этих живых легких: здесь - участок фиброза, у следующего - эмфизема, у третьего - хронический бронхит, который сам он снисходительно именует "пустяковым кашлем". Эндрью аккуратно отмечал все недуги в диаграммах, напечатанных на обороте каждой карточки.

Одновременно с этим он брал у каждого больного мокроту на исследование и, сидя до двух-трех часов ночи над микроскопом Денни, заносил полученные данные на карточки. Оказалось, что в большинстве случаев эта гнойная слизь, которую больные называли здесь "белыми плевками", содержала блестящие острые частички кремнезема. Эндрью поражало количество альвеолярных клеток в легких и частое нахождение в них туберкулезных бацилл. Но более всего приковывало его внимание присутствие почти всегда и повсюду кристаллов кремния. Неизбежно напрашивался потрясающий вывод, что изменения в легких, а возможно даже и сопутствующая им инъекция, происходят от этой именно причины.

Таковы были успехи Эндрью к тому дню в конце июня, когда Кристин воротилась и бросилась к нему на шею.

- Как хорошо опять очутиться дома!.. Да, я хорошо провела время, но... право, не знаю... и ты так побледнел, милый! Наверное, Дженни тут морила тебя голодом!

Отдых принес ей пользу, она чувствовала себя хорошо, и на щеках ее цвел нежный румянец, Но ее тревожил Эндрью: у него не было аппетита, он каждую минуту лез в карман за папиросами.

Она спросила серьезно:

- Сколько времени будет продолжаться эта твоя исследовательская работа?

- Не знаю. - Это было на следующий день после ее приезда; шел дождь, и Эндрью был в неожиданно дурном настроении. - Может быть, год, а может быть, и пять.

- Так слушай, Эндрью. Я вовсе не собираюсь читать тебе проповедь, - хватит и одного проповедника в семье, - но не находишь ли ты, что раз эта работа так затягивается, тебе следует работать планомерно, вести правильный образ жизни, не засиживаться по ночам и не изводить себя?

- Ничего со мной не будет.

Но в некоторых случаях Кристин бывала удивительно настойчива. Она велела Дженни вымыть пол в "лаборатории", поставила туда кресло, разостлала коврик перед камином. В жаркие ночи здесь было прохладно, от сосновых половиц в комнате стоял приятный смолистый запах, к нему примешивался запах эфира, который Эндрью употреблял при работе. Здесь Кристин сидела с шитьем или вязаньем, пока Эндрью работал за столом. Согнувшись над микроскопом, он совершенно забывал о ней, но она была тут и поднималась с места ровно в одиннадцать часов.

- Пора ложиться.

- Ох, уже! - восклицал он, близоруко щурясь на нее из-за окуляра. - Ты ступай наверх, Крис. Я приду через минуту.

- Эндрью Мэнсон, если ты полагаешь, что я пойду наверх одна... в моем положении...

Последняя фраза превратилась у них в излюбленную поговорку. Оба шутя употребляли ее при всяком удобном случае, разрешая ею все споры. Эндрью не в силах был противостоять ей. Он вставал смеясь, потягивался, убирал стекла н препараты$7

В конце июля сильная вспышка ветряной оспы в Эберло прибавила ему работы, и третьего августа у него оказался особенно длинный список больных, которых нужно было навестить, так что он начал обход сразу после утреннего амбулаторного приема, а в четвертом часу дня, когда он поднимался по дороге к "Вейл Вью", утомленный, торопясь поесть и выпить чаю, так как сегодня пропустил завтрак, он увидел у ворот своего дома автомобиль доктора Луэллина.

Присутствие здесь этого неподвижного предмета заставило его внезапно вздрогнуть и поспешить к дому. Сердце его сильно забилось от мелькнувшего подозрения. Он взбежал по ступеням крыльца, рванул входную дверь и в передней наткнулся на Луэллина. С нервной стремительностью посмотрев ему в лицо, он проговорил, заикаясь:

- Алло, Луэллин. Я... я не ожидал увидеть вас здесь так скоро.

- Да, и я тоже, - ответил Луэллин.

Эндрью улыбнулся.

- Так почему же?..

От волнения он не мог найти других слов, по вопросительное выражение его веселого лица говорило достаточно ясно.

Но Луэллин не улыбнулся в ответ. После очень короткого молчания он сказал:

- Войдемте сюда на минутку, мой дорогой. - Он потянул Эндрью за собой в гостиную. - Мы все утро пытались вас разыскать.

Поведение Луэллина, его нерешительный вид, непонятное сочувствие в голосе пронизали Эндрью холодом. Он пролепетал:

- Что-нибудь случилось?

Луэллин посмотрел в окно, на мост, словно ища самых осторожных, добрых слов для объяснения. Эндрью не мог больше выдержать. Он едва дышал, ему давила сердце жуткая неизвестность.

- Мэнсон, - начал Луэллин мягко, - сегодня утром... когда ваша жена проходила по мосту, одна гнилая доска сломалась. С ней все благополучно, вполне благополучно. Но, к сожалению...

Эндрью понял все раньше, чем Луэллин кончил. Острая боль резнула его по сердцу.

- Вам, может быть, будет приятно знать, - продолжал Луэллин тоном спокойного сострадания, - что мы сделали все необходимое. Я сразу же приехал, привез сестру из больницы, и мы пробыли здесь весь день...

Наступило молчание. Эндрью всхлипнул раз, потом другой, третий. Закрыл лицо рукой.

- Полноте, дорогой друг, - уговаривал его Луэллин. - Кто мог предвидеть такой случай? Ну, прошу вас, перестаньте. Подите наверх и утешьте жену.

С опущенной головой, держась за перила, Эндрью пошел наверх. Перед дверью спальни он остановился, едва дыша, потом, спотыкаясь, вошел.