После Лондона ветер в Эберло показался им особенно свежим и бодрящим. Выйдя в четверг утром из "Вейл Вью", чтобы в первый раз отправиться на работу, Эндрью ощущал на щеках его крепкую ласку. Радость так и звенела в его душе. Впереди - любимая работа, работа, которую он будет делать хорошо, честно, всегда руководствуясь, согласно своему принципу, научными методами.

Западная амбулатория, находившаяся в каких-нибудь четырехстах ярдах от его дома, представляла собой высокое сводчатое помещение, выложенное белым изразцом. Его главной и центральной частью была приемная. В глубине, отделенная от приемной передвижной решеткой, находилась аптека. Наверху имелись два кабинета: на двери одного было написано имя доктора Экхарта, на двери другого, свежевыкрашенной, красовалась странно поражающая надпись "Доктор Мэнсон".

Эндрью с радостным волнением увидел этот его собственный кабинет. Кабинет был невелик, но в нем стояли хороший письменный стол и кожаная кушетка для осмотра больных. Самолюбию Эндрью было приятно и то, что его уже ждало множество людей. Такое множество, что он решил сейчас же начать прием, вместо того чтобы, как он раньше намеревался, пойти знакомиться с доктором Экхартом и аптекарем Геджем.

Сев за стол, он крикнул, чтобы вошел первый в очереди. Это оказался рабочий, который сначала попросил справку о временной нетрудоспособности, потом, точно только что вспомнив, показал колено. Эндрью осмотрел его, нашел у него профессиональную болезнь горнорабочих - воспаление коленных связок - и выдал ему свидетельство.

Вошел второй больной. Он тоже потребовал справку о болезни; он страдал другой болезнью шахтеров - нистагмом. Третий - опять справку, о бронхите. Четвертый - справку об ушибе локтя.

Эндрью встал, желая поскорее выяснить положение. Эти осмотры для выдачи справок о болезни отнимали очень много времени. Он подошел к двери и спросил:

- Сколько еще человек здесь пришло за свидетельствами? Встаньте, чтобы я мог вас сосчитать.

У кабинета ожидало человек сорок рабочих. Встали все. Эндрью торопливо соображал: на то, чтобы осмотреть их всех как следует, нужно добрую половину рабочего дня. Это невозможно. И он неохотно решил отложить более тщательный осмотр до другого раза.

Даже несмотря на это, он только в половине одиннадцатого отпустил последнего больного.

Он поднял глаза, так как в кабинет, громко топая, вошел пожилой мужчина среднего роста, с широким красным лицом и задорно торчавшей седой бородкой. Он слегка сутулился, так что голова его была наклонена вперед и придавала ему воинственный вид. Одет он был в штаны из полосатой бумажной ткани, гетры и теплую куртку, из туго набитых боковых карманов которой торчали трубка, носовой платок, яблоко, резиновый катетер. Он распространял вокруг себя запах лекарств, карболки и крепкого табака. Еще раньше, чем вошедший заговорил, Эндрью догадался, что это доктор Экхарт.

- Черт возьми, - начал Экхарт, не здороваясь и не протягивая руки, - где это вы болтались два дня? Мне пришлось работать за вас. Ну, да ладно, ничего. Не будем больше говорить об этом. Слава Богу, вы производите впечатление человека здорового и телом и духом. Трубку курите?

- Курю!

- И за это слава Богу. На скрипке играть умеете?

- Нет, не умею.

- Ну, и я не умею, но зато я отлично умею их делать. И еще я собираю коллекцию фарфора. Обо мне даже в одной книге написали. Как-нибудь, когда придете ко мне, я вам покажу. Я живу у самой амбулатории, вы, наверно, видели мой дом. Ну, а теперь пойдемте, я вас познакомлю с Геджем. Жалкий человек, но он свои недостатки сознает.

Эндрью прошел за Экхартом через приемную в аптеку, где Гедж поздоровался с ним угрюмым кивком головы. Это был долговязый, худой мужчина с лицом трупа, лысой головой, кое-где прикрытой прядями угольночерных волос, и уныло свисавшими баками того же цвета. На нем был короткий альпаговый пиджачок, позеленевший от времени и пролитых на пего лекарств, из которого торчали костлявые руки и лопатки, как у скелета. Лицо его выражало печаль, усталость, озлобление. Он производил впечатление самого разочарованного человека во всей вселенной. Когда вошел Эндрью, он отпустил последнего посетителя, швырнув ему через решетку коробочку пилюль с таким видом, как будто это отрава для крыс. "Будете ли вы принимать это или не будете - все равно умрете", - казалось, говорил он мысленно.

- Ну, - сказал весело Экхарт, окончив официальное представление, - теперь вы познакомились с Геджем и знаете самое худшее. Предупреждаю вас, он не верит ни во что-разве только в касторку и в Чарльза Брэдло. Угодно вам еще что-нибудь узнать от меня?

- Меня тревожит, что приходится выдавать такое множество справок о болезни. Некоторые из этих молодцов, которых я сегодня осматривал, по-моему, вполне трудоспособны.

- Э, Лесли не мешал им отлынивать от работы, сколько они хотели. У него осмотреть пациента означало пощупать ему пульс в течение ровно двух секунд.

Эндрью возразил быстро:

- Что люди подумают о враче, который выдает направо и налево свидетельства о нетрудоспособности с такой легкостью, как будто это ярлычки с папиросных коробок?

Экхарт бросил на него быстрый взгляд и сказал напрямик:

- Будьте осторожны. Им не понравится, если вы откажетесь выдавать листки о болезни.

В первый и последний раз за все время Гедж вмешался в разговор, сказав мрачно:

- Добрая половина этих проклятых симулянтов совершенно здорова.

Весь остальной день, обходя больных, вызывавших его на дом, Эндрью волновался из-за справок о болезни. Визиты к больным были делом нелегким, так как он еще не знал улиц, не раз приходилось возвращаться и вторично проделывать тот же путь. К тому же его участок (во всяком случае большая его часть) расположен был по склону того самого Марди-хилл, о котором упоминал Том Кетлис, и от одного ряда домов к другому приходилось взбираться по крутому косогору.

Не успело время перейти за полдень, а уже размышления привели Эндрью к неприятному выводу. Он решил, что ни в коем случае не должен выдавать в сомнительных случаях справок о болезни. И в этот вечер отправился на вечерний прием в амбулаторию с тревожной, но упрямой морщинкой между бровей.

У его кабинета толпилось еще больше людей, чем утром, Первым вошел весь заплывший жиром огромный верзила, от которого сильно пахло пивом. По его виду можно было предположить, что он еще в своей жизни ни разу не проработал целого дня. Ему было лет пятьдесят. Сощурив свиные глазки, он оглядел Эндрью.

- Листок, - сказал он бесцеремонно.

- Для чего? - спросил Эндрью. - Чем больны?

- Стагм. - Он протянул руку. - Мое имя Ченкин. Бен Ченкин.

Уже самый тон его заставил Эндрью вспыхнуть от возмущения. Даже беглый осмотр убедил его, что у Ченкина нет никакого нистагма. Независимо от замечания, брошенного Геджем, он знал хорошо, что некоторые из старых шахтеров симулировали эту болезнь и годами получали пособие, на которое не имели права. Но сегодня вечером он захватил с собой офталмоскоп. Сейчас он проверит. И с этой мыслью он встал с места.

- Разденьтесь.

На этот раз вопрос: "Для чего?" задал Ченкин.

- Я должен вас осмотреть.

У Ченкина отвисла губа. Он не помнил, чтобы за все семь лет, которые здесь прослужил доктор Лесли, тот хоть раз его осмотрел. Неохотно, сердито стащил он куртку, фуфайку, полосатую - красную с синим - рубаху и обнажил волосатый торс со складками жира.

Эндрью долго и тщательно его осматривал, в особенности глаза, внимательно исследовал обе сетчатки при помощи крошечной электрической лампочки. Затем сказал резко:

- Одевайтесь, Ченкин.

Сел и начал писать свидетельство.

- Ха! - фыркнул иронически старый Бен. - Я же знал, что вы мне его дадите.

- Следующий, пожалуйста, - позвал Эндрью.

Ченкин почти вырвал у него из рук розовую бумажку и, торжествуя, вышел из амбулатории.

Но пять минут спустя он воротился с побагровевшим лицом и, мыча, как бык, протолкался вперед мимо рабочих, сидевших в ожидании на скамьях.

- Глядите, какую штуку он со мной сыграл! Пустите меня к нему! Эй, вы! Что это значит? - Он размахивал листком перед глазами Эндрью.

Эндрью сделал вид, что читает. На бумажке были написано его собственной рукой: "Сим удостоверяется, что Бен Ченкин страдает от последствий неумеренного употребления спиртных напитков, но вполне трудоспособен. Подписал Э. Мэнсон, бакалавр медицины".

- Ну-с, что же вам угодно? - спросил он.

- Стагм! - заорал Ченкин. - Давайте свидетельство о стагме. Какого черта вы меня дурачить вздумали? Я пятнадцать лет болею стагмом!

- А сейчас у вас его больше нет, - сказал Эндрью.

У открытых дверей собралась целая толпа. Он заметил голову Экхарта, с любопытством выглядывавшего из соседнего кабинета, Геджа, злорадно наблюдавшего всю эту суматоху сквозь свою решетку.

- В последний раз спрашиваю - дадите вы мне листок или нет? - прокричал Ченкин.

Эндрью вышел из себя.

- Нет, не дам! - заорал он в свою очередь. - И убирайтесь вон отсюда, пока я вас не выставил за дверь.

Грудь Бена ходила ходуном. Он посмотрел на Эндрью, словно хотел его уничтожить. Но затем опустил глаза, повернулся и, бормоча проклятия и угрозы, вышел.

В ту же минуту Гедж вышел из-за перегородки и развинченной походкой направился к Эндрью. Он с меланхолическим удовольствием потирал руки.

- А знаете, кого вы только что так отбрили? Это Бен Ченкин. Его сын - видный член комитета.