50

— Это Херцл.

Человеческий голос не стареет. Даже не назови он свое имя, я бы из тысяч других узнал голос своего давнего преподавателя медицинской биологии.

— Профессор Херцл, — сказал я, — как поживаете?

— Думаю, лучше сначала мне спросить об этом у тебя, Марк. Ты один? Можешь говорить свободно?

Я действительно сидел один у себя в кабинете. В коридоре было против обыкновения много народу: минимум четверо пациентов дожидались, когда я одного за другим приму их, но мне пока не хотелось ими заниматься, пусть немного посидят.

— Я один.

— Прекрасно. Не сочти за обиду, но я сразу перейду к делу, Марк, не стану ходить вокруг да около. Мне бы хотелось, чтобы ты сперва выслушал меня, а потом, когда я закончу, задал вопрос. Как раньше, на лекциях. Не возражаешь?

— Нет.

— Прекрасно. Слушай. После увольнения из университета я работал в разных местах, не стану обременять тебя их перечислением. Нидерланды — страна коммунистическая. Тот, кто попадает в опалу, может идти драить туалеты. Я до этого не дошел, но годами работал в таких местах, где бы не стоило. Так или иначе с тех пор мои идеи стали достоянием общества, однако не воображай, будто кто-нибудь принес мне свои извинения. Правда, в последние пять — десять лет мне снова предложили более подходящую работу, если можно так выразиться. И вот уже около двух лет я работаю нештатным консультантом Медицинской дисциплинарной коллегии.

Тут Аарон Херцл сделал короткую паузу, но я сдержался и ни о чем не спросил. Только крепче прижал к уху телефонную трубку.

— Прекрасно, — продолжал Херцл. — Я лишь даю рекомендации, принятие решений в мои функции не входит. Иногда я замечаю то, чего другой не видит. Несколько дней назад мне прислали твое дело, Марк. Я сразу тебя вспомнил. Домашний врач. Я всегда сожалел, что ты не пошел учиться дальше, у тебя определенно хватало способностей. Завтра утром в девять. Момент истины. Я изучил твое дело до мельчайших деталей, не каждый день моего бывшего студента вызывают в Дисциплинарную коллегию. Я говорю «до мельчайших деталей», но в этом, собственно, не было нужды. Слушай меня внимательно, Марк. Я хочу задать тебе несколько вопросов. Лучше всего отвечай «да» или «нет». Все это останется off the record. Я смогу тебе помочь, только если ты будешь со мной честен. Далее, опять-таки в моих интересах знать не все. Надеюсь, ты отнесешься к этому с пониманием.

— Да, — сказал я.

В эту минуту в кабинет заглянула ассистентка. Состроила вопросительную мину и жестом показала в коридор, где ждали пациенты. Я не издал ни звука, одними губами проговорил: Уйди! Она мгновенно поняла и тотчас исчезла за дверью.

Я подумал, что Херцл сейчас опять скажет «прекрасно», однако он этого не сделал — хотя, возможно, я просто прослушал.

— Домашний врач никогда не берет ткань на анализ, Марк, не мне тебе объяснять. Тем более при подозрении на опасную для жизни болезнь. Строго говоря, здесь никак нельзя говорить о врачебной ошибке. Скорее уж об умопомешательстве. Домашний врач вправе удалить родимое пятно. Или жировик. Но как только у него возникает хотя бы малейшее подозрение, что речь идет о чем-то серьезном, он не трогает ни родимое пятно, ни жировик. Здесь этого не случилось. Мало того, ткань была взята настолько бесцеремонно, что в случае заболевания, опасного для жизни, это лишь ускорило бы распространение болезни. Я правильно излагаю, Марк?

— Да.

— Далее, биопсия в больницу не поступила. Конечно, может быть, и потерялась. Но, может быть, ты забыл ее переслать. Внимание, Марк. Только да или нет. Ты забыл?

— Да.

Я услышал, как профессор Херцл вздохнул. Вроде как с облегчением. Затем послышался шелест: он листал бумаги.

— Я рад, что ты со мной честен, Марк. Перейдем теперь к пациенту. К покойному пациенту… Ралф Мейер. Актер. Никогда о нем не слыхал, но это ничего не значит. Я большей частью сижу дома. Читаю, слушаю музыку. Ладно, вернемся к делу. Было ли что-то, из-за чего ты предпочел избавиться от этого конкретного пациента? Не в смысле послать к другому домашнему врачу. Нет, я имею в виду, избавиться в прямом смысле слова. В смысле чтобы он исчез с лица земли. Что фактически и произошло: он в могиле. Ты подумывал об этом, Марк?

— Да.

— Случилось что-то такое, из-за чего Ралф Мейер с твоей точки зрения не заслуживал жить дальше. Такое бывает. Все мы порой думаем так о ком-нибудь. В конце концов, люди есть люди. Вероятно, у тебя были свои причины. То, о чем я спрошу, фактически в стороне от этого дела и от манеры, в какой Дисциплинарная коллегия будет завтра его рассматривать. Вопрос связан исключительно с моим личным интересом. Интересом к тебе, а также интересом ко всему человеческому роду. Ты имеешь полное право не отвечать. Я не копался в твоей личной жизни. Знаю только, что у тебя есть жена и подрастают две дочери. Вопрос совсем простой. Кончина Ралфа Мейера как-то связана с твоей семьей, Марк?

Я помедлил. Потом сказал «да», но Аарон Херцл наверняка услышал, что я медлил.

— Еще раз повторяю: не хочешь отвечать, не отвечай. Я не обижусь. Значит, это связано с твоей семьей. С женой?

Я снова заколебался. Одна часть меня хотела на этом закончить разговор, другая же часть больше не хотела отвечать только «да» или «нет». Эта последняя хотела все рассказать моему давнему профессору медицинской биологии.

— Нет, — сказал я. — То есть поначалу… Нет, правда нет.

— Не хочу выставлять себя большим провидцем, Марк, но и мне это казалось не слишком вероятным. Я ставил скорее на одну из дочерей. Сколько им сейчас? Четырнадцать и двенадцать, по-моему. Верно?

— Да. — Я хотел рассказать Аарону Херцлу обо всем, но в этом не было нужды. Он и так знал.

— Марк, я понимаю, сейчас ты, вероятно, хочешь сказать больше, чем, пожалуй, тебе на пользу. Чем на пользу нам обоим. Нам действительно нужно ограничиться только фактами. Поэтому еще раз настоятельно прошу тебя отвечать лишь «да» или «нет». Однажды мне направили дело, которое, строго говоря, только отчасти касалось компетенции Дисциплинарной коллегии. Дело взрослого мужчины, совершившего насилие над двенадцатилетней девочкой. Он уверял, что ей это еще и «понравилось». Они все так твердят. Мы, медики, разумеется, знаем лучше. Это дефект. Дефектную партию изымают из продажи. Нам бы следовало поступать так же. Ладно, я отвлекся. Случилось что-то подобное, Марк? Только «да» или «нет».

— Да.

— Тогда ты сделал то, что должен был сделать, — сказал он. — Что должен сделать любой отец.

— Да, — опять сказал я, хотя Херцл вообще-то вопроса не задавал.

— Только вот перед Дисциплинарной коллегией так не скажешь, — продолжал он. — Они не ждут отцов со здоровыми инстинктами. Я могу попытаться направить дело в русло небрежности. Но все слишком уж на поверхности. Тут не отделаешься отстранением на месяц-другой. Скорее грозит полное лишение лицензии. Если вообще кончится этим. В смысле могут возбудить уголовное дело. Ты не желаешь своей семье такого испытания. Тем более дочери.

— Что же тогда? — спросил я. — Что мне делать?

Профессор Херцл глубоко вздохнул.

— Во-первых, завтра утром тебе приходить не надо, — сказал он. — Не то будет еще хуже. Лично я советую тебе вообще исчезнуть. В буквальном смысле. За границу. Я бы еще сегодня принял решение, Марк. Обсуди с семьей. Уезжай. Начни сначала. Где-нибудь в другом месте. Если понадобятся рекомендации, свяжись со мной. Я помогу. Но сейчас это единственное, что я могу для тебя сделать.

Разговор закончился, и я некоторое время в замешательстве сидел за столом. Можно бы сказать ассистентке, чтобы она отправила пациентов по домам. Мне нужно время подумать. С другой стороны, подумать можно и под пустопорожнюю болтовню. Зачастую так даже лучше.

Я нажал клавишу интеркома.

— Лисбет, пусть первый заходит. Я готов.

Держись нормально, твердил я себе. Все должно идти обычным чередом. Я посмотрел на стенные часы. Десять минут одиннадцатого. Времени еще полно.

Но едва только первый пациент сел в кресло, за дверью вдруг поднялся ужасный шум.

— Доктор! — послышался голос ассистентки. — Доктор!

Раздался грохот, словно резко отшвырнули стул, потом другой голос.

— Ты где, мерзавец? — прокаркала Юдит Мейер. — Покажись, если хватит духу!