Перемирие

День рождения Тедди. Появившегося на свет под знаком Рака. Покрытый тайной знак, сказала Сильви, хотя считала, что все эти гороскопы «сущий вздор». А Бриджет подхватила: «Уж четыре года как», — наверное, в этом был какой-то юмор.

Сильви и миссис Гловер готовили небольшой праздник, «сюрприз». Ко всем своим детям Сильви относилась с теплотой (ну, может быть, к Морису — в меньшей степени), но Тедди она просто боготворила.

Тедди понятия не имел, что у него скоро день рождения: всем велено было помалкивать. Урсула даже не представляла, насколько трудно хранить тайну. Но Сильви знала толк в таких делах. Она распорядилась, чтобы «виновника торжества» на время приготовлений увели гулять.

Памела обиделась, что для нее никогда не устраивали день рождения с сюрпризом, и Сильви сказала:

— А как же, устраивали, ты просто забыла.

Неужели? Не имея возможности это проверить, Памела нахмурилась. А Урсула вообще не представляла, что такое сюрпризы. Прошлое путалось у нее в голове, а не выстраивалось в линию, как у Памелы.

Бриджет скомандовала:

— Все идем гулять.

А Сильви добавила:

— Вот-вот, отнесите миссис Доддс пару баночек джема, хорошо?

Накануне, засучив рукава и повязав голову косынкой, она весь день помогала миссис Гловер варить малиновый джем: ягоды из своего сада укладывались в медные тазы и засыпались сэкономленным сахаром, который выдавался по карточкам.

— Как на военном заводе, — говорила Сильви, наполняя кипящим джемом шеренги стеклянных банок.

— Ой уж, — бормотала себе под нос миссис Гловер.

В этом году они собрали небывалый урожай; Сильви начиталась книг по выращиванию плодово-овощных культур и стала заправской садовницей. Миссис Гловер мрачно твердила, что ягоды сами растут, а за цветную капусту некоторым лучше не браться. Для тяжелых садовых работ Сильви нанимала Кларенса Доддса, друга покойного конюха, Сэма Веллингтона. До войны Кларенс служил помощником садовника в «Холле». Теперь он был комиссован по ранению, и половину его лица скрывала жестяная маска; работать, по собственному признанию, он хотел бы в бакалейной лавке. Урсула впервые столкнулась с ним в огороде, когда он вскапывал грядку под морковь. Стоило ему обернуться, как у нее вырвался непочтительный крик от одного его вида. На маске был нарисован широко распахнутый голубой глаз — под цвет единственного уцелевшего.

— Даже лошади шарахаются, веришь? — сказал он и заулыбался.

По мнению Урсулы, лучше бы он этого не делал: маска не закрывала ему рот. Сморщенные губы представляли собой диковинное зрелище, как будто их на скорую руку приметали после его рождения.

— Немногим так повезло, — сказал он ей. — Артиллерийский огонь, будь он неладен.

Урсула не поняла, в чем же тут везенье.

Едва над морковной грядкой зазеленели нежные перистые ростки, как Бриджет начала гулять с Кларенсом. К тому времени, как подоспел картофель сорта «Король Эдуард», Бриджет и Кларенс объявили о помолвке; у жениха не было денег на кольцо для невесты, и Сильви отдала Бриджет перстенек, который берегла «с незапамятных времен», но не носила.

— Обыкновенная безделушка, невеликой ценности, — сказала она, хотя перстень этот купил ей Хью на Нью-Бонд-стрит к рождению Памелы — и не постоял за ценой.

Фотопортрет Сэма Веллингтона отправился в старый деревянный ящик, стоявший в сарае.

— Ни сохранить, ни выбросить, — поделилась Бриджет с миссис Гловер.

— А ты в землю зарой, — посоветовала миссис Гловер, отчего у Бриджет по спине побежали мурашки. — Будет тебе черная магия.

Они направлялись к дому миссис Доддс, нагруженные банками джема и великолепным пурпурным букетом душистого горошка, — Сильви очень гордилась своими достижениями.

— Если миссис Доддс заинтересуется, скажешь: это сорт «Сенатор», — наставляла она Бриджет.

— Не заинтересуется, — ответила Бриджет.

Морис, естественно, с ними не пошел. После завтрака он схватил рюкзак с сухим пайком, оседлал велосипед и на весь день умчался куда-то с приятелями. Урсула и Памела очень мало интересовались делами Мориса, а он и вовсе не интересовался жизнью сестер. Хорошо, что у них был младший брат, Тедди, совершенно другой: верный и преданный, как песик, и такой же заласканный.

Мать Кларенса до сих пор трудилась в «Холле» на «полуфеодальных началах», как выражалась Сильви, и жила на территории поместья, в старой убогой хижине, где пахло затхлой водой и мокрой штукатуркой. Клеевая краска на вечно сыром потолке вздулась опухолями, как от чумы. От чумки в прошлом году умер Боцман; он покоился под бурбонской розой, которую Сильви специально выписала для его могилы.

— Это сорт «Луиза Одье», — сказала она. — Если вам интересно.

Теперь у них была другая собака, вертлявая, помесь грейхаунда и колли; взяли ее щенком и назвали Трикси, но лучше, наверное, было бы дать ей имя Беда, потому что Сильви, завидев ее, со смехом говорила: «Ох, беда моя». Памела сама видела, как миссис Гловер прицельно пнула Трикси тяжелым башмаком; Сильви пришлось «вступиться». Бриджет не разрешила детям взять Трикси к миссис Доддс — сказала, что потом жалоб не оберешься.

— Она не верит, что собаки — хорошие, — объяснила Бриджет.

— Собака — это не предмет веры, — заметила Сильви.

Кларенс встречал их у ворот поместья. Господский дом стоял в нескольких милях оттуда, в самом конце вязовой аллеи. Хозяева, семейство Донт, жили там из поколения в поколение, но со временем стали наезжать все реже — только для того, чтобы открыть какой-нибудь праздник или благотворительный базар и мимолетно почтить своим присутствием ежегодную рождественскую елку в местном клубе. У них была своя часовня, так что в церкви они не появлялись; потеряв на войне троих сыновей, одного за другим, они вообще не появлялись на людях и, можно сказать, удалились от мира.

Жестяное лицо Кларенса («Оцинкованная медь», — поправлял он) приковывало все взгляды. Дети боялись, как бы он случайно не сдернул маску. Снимает ли он ее перед сном? А если Бриджет станет его женой, увидит ли она тот ужас, что скрывается под маской? «Не то страшно, что там есть, — подслушали они, когда Бриджет разоткровенничалась с миссис Гловер, — а то, чего нету».

Миссис Доддс («Старая матушка Доддс», называла ее Бриджет, — можно было подумать, так начинался детский стишок) заварила для взрослых чай; Бриджет потом сказала — «жидкий, что овечья вода». Сама она любила заварку покрепче, «чтоб ложка в ней стояла». Ни Памела, ни Урсула так и не поняли, что такое овечья вода, но звучало это довольно интересно. Вооружившись половником, миссис Доддс подвинула к себе необъятный эмалированный кувшин и налила детям жирного парного молока, еще теплого, прямо из-под коровы. Урсулу затошнило. «Ишь раздобрилась», — прошипела миссис Доддс сыну, когда ей вручили банки с джемом, а Кларенс упрекнул: «Мама!» Душистый горошек она сунула Бриджет, и та стояла с букетом, как невеста, пока миссис Доддс не прикрикнула: «В воду поставь, тетеха!»

— Коврижку? — предложила мать Кларенса и раздала им тонкие ломтики имбирного пряника, на вид такого же сырого, как ее хибара. — На деток смотреть — душа радуется, — продолжила миссис Доддс, уставившись на Тедди, как на диковинного зверька.

Тедди рос покладистым ребенком: он с охотой соглашался и на парное молоко, и на сырое тесто. Памела, достав носовой платок, вытерла ему молочные усы. Урсула заподозрила, что миссис Доддс на самом-то деле совсем не рада видеть детей и, более того, что отношение к детям у нее такое же, как у миссис Гловер. Но Тедди, конечно, был исключением. К нему все хорошо относились. Даже Морис. Временами.

Заметив у Бриджет новый перстень, миссис Доддс потянула на себя ее палец, как отросток куриной кости-вилочки.

— Рубины с бриллиантами, — определила она. — Цены немалой.

— Да это осколочки, — возразила Бриджет. — Обыкновенная безделушка.

Девочки помогли Бриджет убрать со стола, оставив Тедди на попечение миссис Доддс. В судомойне при кухне была большая каменная раковина с насосом вместо крана. Бриджет сказала, что «в графстве Килкенни», где она выросла, воду приходилось носить из колодца. Букет она красиво разместила в старой жестянке из-под апельсинового джема и оставила на деревянной сушильной доске. Когда они вытерли столовые приборы тонким ветхим полотенцем (естественно, влажным), Кларенс предложил им прогуляться по усадьбе и заглянуть в обнесенный стеной сад.

— Нечего тебе туда ходить, сынок, — сказала ему миссис Доддс. — Только расстраиваться.

В стене была старая деревянная дверь. Она подалась не сразу; когда Кларенс навалился на нее плечом, Бриджет даже вскрикнула. Урсула ожидала увидеть чудо: сверкающие фонтаны, террасы, статуи, дорожки, увитые зеленью беседки, бесчисленные цветники, но перед ней открылся запущенный луг, где буйствовали колючие кусты ежевики и чертополох.

— Ага, прямо джунгли, — подтвердил Кларенс. — А раньше был сад и огород; в «Холле» до войны дюжину садовников держали.

Из цветов там виднелись только плетистые розы, вьющиеся по стене; фруктовые деревья сгибались под тяжестью плодов. Сливы гнили прямо на ветках. В воздухе носились суматошные осы.

— Нынче урожай не собирали, — сказал Кларенс. — У хозяев трое сыновей полегли на этой войне чертовой. Кому теперь пироги со сливами нужны?

— Эй, — одернула его Бриджет. — Не выражайся.

Когда-то здесь была даже оранжерея, но теперь стекол почти не осталось, а из остова торчали увядшие персиковые и абрикосовые деревья.

— Все, к дьяволу, прахом пошло, — сказал Кларенс, и Бриджет опять на него зашикала:

— Не при детях. — Точно так говорила Сильви.

— Столько трудов — псу под хвост. — Кларенс пропустил ее слова мимо ушей. — Хоть плачь.

— Ну, ты ведь можешь получить место здесь же, в «Холле», — предположила Бриджет. — Я уверена, тебя с радостью назад возьмут. Кому какое дело, что у тебя… — Она осеклась и сделала неопределенный жест в сторону его лица.

— Не стану я тут горбатиться, — угрюмо бросил Кларенс. — Богатеям прислуживать. По саду скучаю, да, а по той жизни — нисколько. Прекрасное пленяет навсегда.

— Мы с тобой собственный садик разведем, — сказала Бриджет. — А то еще под огород землю возьмем.

Бриджет, похоже, все время пыталась приободрить Кларенса. По мнению Урсулы, так она готовилась к семейной жизни.

— А в самом деле, почему бы и нет? — проговорил Кларенс без особой радости.

Он подобрал с земли маленькое кислое яблоко-паданец и метнул его, как мяч для игры в крикет при верхней подаче. Яблоко угодило в оранжерею и выбило одно из последних стекол.

— Твою ж мать! — вырвалось у Кларенса; Бриджет замахала на него рукой и зашикала:

— Не при детях.

(«„Прекрасное пленяет навсегда“, — благоговейно произнесла Памела, когда они в тот вечер умывались перед сном едким карболовым мылом. — Кларенс — настоящий поэт».)

По дороге домой Урсула все еще чувствовала аромат душистого горошка, хотя букет остался в кухне у миссис Доддс. Жаль, что такая красота пропадала неоцененной. К этому времени Урсула совершенно забыла о готовящемся домашнем празднике и удивилась не меньше Тедди, когда оказалась в украшенном флажками и лентами коридоре и увидела сияющую Сильви с нарядно упакованным подарком, в котором безошибочно угадывался игрушечный самолет.

— Сюрприз, — сказала Сильви.

— Какое печальное время года, — сказала Сильви, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Лужайку толстым слоем покрывала опавшая листва. От лета опять остались одни мечтания. Урсула начала подозревать, что мечтания — это непременная часть каждого лета. Старый бук ронял последние листья и уже смахивал на скелет. Перемирие, можно было подумать, внушало Сильви еще больше уныния, чем сама война. («Сколько бедных юношей ушло навсегда. Мир их не вернет».)

По случаю великой победы уроки в школе отменили. Невзирая на моросящий дождик, детей отправили гулять. Теперь у них были новые соседи, майор Шоукросс и его жена, и этим промозглым утром дети долго топтались возле живой изгороди, чтобы сквозь зазоры между кустами остролиста разглядеть соседских дочек. Других девочек их возраста в округе не было. У Коулов были только сыновья. В отличие от Мориса, не грубияны, вели себя прилично, никогда не обижали Памелу с Урсулой.

— Кажется, в прятки играют, — доложила Памела, следившая за крыльцом Шоукроссов.

Урсула попыталась просунуть голову между кустами, но злобный остролист расцарапал ей лицо.

— Кажется, наши ровесницы, — отметила Памела. — А вот и для тебя, Тедди, подружка — младшая сестра.

Тедди вздернул брови и сказал:

— Правда?

Тедди любил девочек. Девочки любили Тедди.

— Ой, постойте-ка, там еще кто-то есть, — сказала Памела. — Откуда только они берутся?

— Помладше или постарше? — спросила Урсула.

— Помладше, и тоже девочка. Совсем крошка. На руках у старшей.

Урсула сбилась со счета.

— Пять! — У Памелы захватило дух от этого (видимо, окончательного) итога. — Пять девочек.

В этот миг Трикси умудрилась прошмыгнуть сквозь заросли остролиста, и с другой стороны живой изгороди донеслись радостные возгласы.

— Извините, — Памела повысила голос, — можно забрать нашу собаку?

На обед было отварное мясо в кляре и «королева пудингов».

— Где вы пропадали? — спросила Сильви. — Урсула, у тебя в волосах какие-то веточки. Как у язычницы.

— Это остролист, — объяснила Памела. — Мы к соседям ходили. К Шоукроссам. У них пять девочек.

— Я знаю, — сказала Сильви и начала считать по пальцам. — Герти, Винни, Милли, Нэнси и…

— Беатриса, — подсказала Памела.

— А вас туда звали? — спросила миссис Гловер, поборница приличий.

— Мы дырку в изгороди нашли, — ответила Памела.

— Вот откуда лисицы проклятые шмыгают, — проворчала миссис Гловер, — из рощи прибегают, чертовки.

От таких выражений Сильви нахмурилась, но ничего не сказала, потому что официально всем надлежало сохранять праздничное настроение. Бриджет и миссис Гловер подняли по паре стаканчиков хереса «за мир». Ни Сильви, ни миссис Гловер не проявляли особого ликования. Хью и Иззи еще не вернулись с фронта, и Сильви говорила, что не будет спокойна, пока Хью не появится на пороге. Иззи всю войну водила санитарную машину, но представить такое было трудно. Джордж Гловер проходил «реабилитацию» в каком-то санатории близ Котсуолдса. Миссис Гловер съездила его навестить, но рассказывать об увиденном отказалась — упомянула только, что Джордж уже не тот, что прежде.

— Думаю, никто из них больше не сможет быть самим собой, — сказала Сильви.

Урсула попыталась представить, каково это — не быть Урсулой, но задача оказалась ей не по силам.

Две девушки из Женской земледельческой армии заменили Джорджа на ферме. Обе, уроженки Нортгемптоншира, тянулись к лошадям, и Сильви сказала: если бы знать наперед, что женщин допустят к Самсону и Нельсону, она и сама могла бы претендовать на это место. Девушки несколько раз приходили к ним пить чай и, к негодованию миссис Гловер, сидели на кухне в грязных сапогах.

Когда Бриджет уже надела шляпку, на пороге черного хода появился Кларенс, который, смущаясь, поздоровался с Сильви и миссис Гловер. «Молодые», как называла их миссис Гловер без намека на будущие поздравления, собирались в Лондон, на торжества по случаю победы. От радостного возбуждения у Бриджет голова шла кругом.

— Может, и вы с нами, миссис Гловер? Знатное гулянье будет, точно говорю.

Миссис Гловер, как недовольная корова, закатила глаза. Из-за эпидемии гриппа она «сторонилась толпы». Ее племянник упал замертво прямо на улице: еще за завтраком был как огурчик, а «в полдень отошел». Сильви сказала, что гриппа бояться не надо.

— Жизнь должна идти своим чередом, — утверждала она.

Бриджет с Кларенсом отправились на станцию, а миссис Гловер плеснула себе еще хереса.

— «Знатное гулянье», фу-ты ну-ты, — фыркнула она.

К тому времени, как на кухню в сопровождении верной Трикси прибежал Тедди и сказал, что ужасно хочет есть, а «про обед, наверное, забыли?», меренги, венчающие «королеву пудингов», опали и засохли. Последняя потеря военного времени.

Они решили дождаться возвращения Бриджет, но не выдержали и уснули за вечерним чтением. Памелу очаровала «Страна северного ветра», а Урсула кое-как осиливала «Ветер в ивах». Любимцем ее стал мистер Крот. И чтение, и письмо давались ей на удивление тяжело («Без ученья нет уменья, милая»), поэтому она нередко просила Памелу почитать ей вслух. Обе любили волшебные сказки и собрали целую библиотечку Эндрю Лэнга, всех двенадцати цветов, — рождественские и именинные подарки от Хью. «Прекрасное пленяет навсегда», — повторяла Памела.

Шумное возвращение Бриджет разбудило Урсулу, а та, в свою очередь, растолкала Памелу, и сестры на цыпочках спустились в кухню, где развеселая Бриджет и более трезвый Кларенс порадовали их рассказами о гуляньях: как «народу собралось море» и как радостная толпа до хрипоты требовала «Короля! Короля!» (Бриджет охотно изобразила это в лицах), покуда на балконе Букингемского дворца не появился король.

— А колокола-то, колокола, — подхватил Кларенс, — в жизни такого не слыхивал. Все лондонские колокола разом возвестили мир.

— Прекрасное пленяет навсегда, — сказала Памела.

Свою шляпку, вместе со шляпными булавками, а также верхнюю пуговицу блузы Бриджет потеряла в толпе.

— Такая давка была — меня аж от земли подняли, — захлебывалась она.

— Боже, что за гвалт.

В кухне появилась заспанная и совершенно прелестная Сильви, в ажурной накидке, с длинной растрепанной косой во всю спину. Кларенс вспыхнул и уставился в пол. Приготовив на всех какао, Сильви благосклонно выслушала повторные рассказы Бриджет, но в конце концов новизна этого ночного бдения отступила перед общей сонливостью.

— Завтра как обычно, — сказал Кларенс и отважно чмокнул Бриджет в щеку, прежде чем отправиться к своей матушке.

В общем и целом день выдался необыкновенный.

— Как по-твоему, миссис Гловер очень рассердится, что мы ее не разбудили? — шепотом спросила Сильви, поднимаясь с Памелой наверх.

— Да просто озвереет, — ответила Памела, и они рассмеялись, как заговорщицы, совсем по-женски.

Урсула, вновь заснув, увидела во сне Кларенса и Бриджет. Они бродили по запущенному саду в поисках потерянной шляпки. Кларенс плакал: по здоровой щеке катились настоящие слезы, а на жестяной щеке слезы были нарисованы, как рисуют дождевые капли, сбегающие по нарисованному окну.

Наутро Урсула проснулась в жару, с ломотой во всем теле.

— Красная как рак, — отметила миссис Гловер, которую Сильви призвала для совета.

Бриджет тоже не могла встать с постели.

— Ничего удивительного, — изрекла миссис Гловер, осуждающе сложив руки под пышной, но неаппетитной грудью.

Урсула боялась, что выхаживать ее станет миссис Гловер.

Дыхание Урсулы, резкое и неровное, будто бы загустело в груди. Мир гремел и перекатывался, подобно морю в гигантской раковине. Перед глазами висела приятная дымка. Трикси запрыгнула к ней на кровать и устроилась в ногах; Памела читала вслух «Красную книгу сказок», но слова, начисто лишенные смысла, пролетали мимо. Лицо Памелы то расплывалось, то приобретало четкие контуры. Пришла Сильви и стала пичкать Урсулу бульоном, но жидкость не лезла в горло, и Урсула выплевывала бульон прямо на постель.

По гравию заскрежетали шины, и Сильви сказала Памеле:

— Наверное, это доктор Феллоуз. — А потом, торопливо поднявшись с кровати, добавила: — Посиди с Урсулой, Памми, но Тедди сюда не впускай, поняла?

В доме было тише обычного. Сильви долго не возвращалась, и Памела сказала:

— Сбегаю посмотрю, где мама. Я быстро.

До слуха Урсулы откуда-то доносились ничего не значащие шепоты и крики. Она провалилась в странную, беспокойную дремоту, и тут у ее постели неожиданно возник доктор Феллоуз. Сильви присела на краешек кровати с другой стороны и, взяв Урсулу за руку, сказала:

— У нее вся кожа лиловая. Как у Бриджет.

Лиловая кожа — эти слова прозвучали довольно приятно, как «Лиловая книга сказок». У Сильви был непривычный голос: сдавленный, панический, в точности как в тот раз, когда она увидела рассыльного с почты, спешившего по садовой дорожке, но оказалось, что он всего лишь доставил поздравительную телеграмму от Иззи ко дню рождения Тедди. («Пустышка», — только и сказала Сильви.)

Урсула не могла дышать, но почему-то чувствовала запах маминых духов и слышала ее голос, больше напоминающий летнее жужжанье пчел. От усталости она даже не могла открыть глаза. Потом раздался шорох юбок — это Сильви встала с кровати; вслед за тем стукнула оконная рама.

— Давай немного проветрим, — сказала Сильви, вернулась к Урсуле и прижала ее к своей свежей хлопчатобумажной блузе, от которой уютно пахло крахмалом и розами.

Из окна в тесную мансарду тянуло смолистым запахом костра. Урсула заслышала стук копыт, а потом грохот — это угольщик под навесом опорожнял мешки с углем. Жизнь шла своим чередом. Прекрасное пленяло навсегда.

Один вдох, больше ей ничего не требовалось, но он не приходил.

Темнота наступила стремительно — сперва как враг, но потом как друг.